18.00. Москва

Сказать, что Сергеева разочаровали результаты обыска – значит, не сказать ничего. А Зубов просто пришел в ярость. Он точно знал – они должны были что-то найти! Но их единственным трофеем оказался сверток с женской одеждой. Коротенькие джинсовые шорты, джинсовая же рубашка, измятая до такой степени, словно ее только что вынули из стиральной машины, белые хлопчатобумажные трусики без всяких наворотов и пара пробковых шлепанцев. В кармане шортиков обнаружились полпачки окаменевшей антиникотиновой жевательной резинки и неработающая одноразовая зажигалка голубого цвета.

– Черт! Черт! Черт! – Сергеев стукнул кулаком по столу, пока Глинский, от усердия высунув кончик языка, писал протокол. – Ну ничего! Кроме этого барахла – ничего! Вот вам и Рыков – он или хитер, как лис, или вообще ни при чем! Я же говорил.

– Интересно, чьи это шмотки, – оторвался Глинский от своего занятия.

– Придется выяснять, – следователь продолжал скептически рассматривать вещи. Он распотрошил фольгу со жвачкой, но кроме потрескавшихся подушечек ничего там не нашел.

– Надо бы предъявить одежду на опознание, – рассудил Сергеев, – например, родителям и близким погибших девушек. Вызывай, Виктор, их на завтра. Давай, поехали.

– Угу, – пробормотал капитан, внимательно осматривая газету, в которую были завернуты вещи.

– Ну что ты застрял? – раздраженно буркнул Зубов.

– А газетка-то прелюбопытнейшая, – Глинский не мог оторваться от пожелтевших от времени страниц, – ей лет пятнадцать… Нет, больше… 1991 год, июнь, нет, июль. Американская… «Pocono observer» – хм, что это за Поконо? Кстати, в девяносто первом Рыковы и Орловы жили в Штатах.

– Ну-ка, дай взглянуть… Слушай, заскочи к Рыковым и предъяви эти шмотки родителям, не вдаваясь в детали… Может, что-нибудь и нарисуется? Хотя подожди, – он посмотрел на часы, – поехали вместе.

Вскоре Зубов и Глинский звонили в квартиру Рыковых. Дверь им открыла немолодая женщина, с выкрашенными в цвет воронова крыла волосами. Это была Марина, мать Олега. Они еще ни разу не сталкивались с ней. Трудно представить, что эта хорошо владеющая собой дама способна на ту всеразрушающую ревность, о которой рассказывала Виктору Анастасия Васнецова. Рыкова приветливо улыбалась, впуская их в квартиру, и сразу пригласила выпить кофе. Они проследовали за нею на кухню, поняв, что дома она одна, ни мужа, ни тем более, сына в квартире нет. Более того, опера поняли, что она даже не знает об обыске в квартире Олега. Значит, муж ее не стал посвящать – видимо, оберегал, зная о неустойчивой психике супруги. Сейчас она была приветлива и относительно спокойна.

– А где Олег? – спросил майор на всякий случай, понимая, что мать, скорее всего, и не в курсе дел сына.

Так и оказалось. Марина рассмеялась, откинув со лба длинную густую челку.

– Неужели вы думаете, что мое великовозрастное чадо отчитывается передо мной, куда и когда уезжает? «Мать, я уехал!» – слышу я, и вот его уже нет. И это в лучшем случае. Зачем он вам понадобился?

– Открылись новые обстоятельства, – ответил Зубов, решив без нужды не тревожить ее, дабы не спровоцировать истерики. – Мы хотели с ним переговорить. И когда он уехал?

– Да несколько дней как, – сказала Рыкова, снимая с плиты поднявшийся кофе, – Я его видела в последний раз дня четыре назад. Он приехал в ужасном состоянии, рассказал о том, что случилось с Анной. Какая трагедия… И все, после этого словно испарился. И машины его нет.

– Неужели он так и не появлялся? И не звонил? – спросил Виктор без всякой надежды.

– Он звонил, говорил с отцом, – Марина жестом пригласила их к столу. – Предупредил, что некоторое время его не будет.

– Некоторое время? – переспросил Глинский.

– Это понятие растяжимое… – заметила Марина. – Может быть, его послали в командировку? Вы звонили ему на работу?

Они звонили ему на работу и отлично знали, что никто ни в какую командировку Олега Рыкова не посылал. Он взял отпуск, объяснив, что ему нужно уехать по семейным обстоятельствам. После этого он словно испарился вместе с машиной. Его выключенный мобильник они нашли на даче – аппарат лежал в гостиной на обеденном столе. Но они не стали говорить об этом его матери. Пришла пора переходить к самой неприятной части беседы.

– Марина, вы знали, что у вашего мужа есть дочь? – спросил Зубов. – Извините.

Ее лицо осталось спокойным.

– Конечно, – ответила она, – добрые люди донесли.

– А ваш сын в курсе, что у него есть сестра? – настойчиво продолжал он.

– Да, – нехотя откликнулась она, – он узнал совершенно случайно. Услышал, как я обсуждала это с одной моей приятельницей.

– Когда это случилось?

Марина задумалась.

– Год – полтора… А может, больше. Скорее всего – года два назад. Да, думаю, так.

– И что? Как он отнесся?

– Да никак… совсем не проявил интереса, – усмехнулась она, – почему-то спросил, где она живет… и все. Больше эта тема не поднималась.

– И что вы ответили? Вы дали ему ее адрес?

– Откуда я могу его знать? – пожала она плечами. – Я никогда не пыталась его выяснить. Почему вас это интересует?

– Потому, что он нашел свою сестру, – четко произнес Зубов.

Марина недоверчиво улыбнулась, но было в ее улыбке что-то жалкое.

– Зачем? – спросила она.

– Он жил с ней, – ответил майор, – жил как с любовницей.

Марина ахнула и побледнела. Ее осунувшееся лицо стало еще старее.

– Я не верю вам, – прошелестела она, – это клевета.

– Александра Васнецова сейчас в больнице, – Глинский решил более не церемониться с матерью Рыкова, при воспоминании о бледном до синевы лице Аликс и ее перевязанных запястьях сердце в его груди от злобы пропускало один удар. – Она вскрыла себе вены, узнав о том, что жила с единокровным братом.

– Я прошу вас уйти, – тон Марины стал ледяным. – Я подам на вас в суд.

Зубов достал из сумки пакет и, вытряхнув из него одежду, протянул ее матери Олега.

– Взгляните, – попросил он, – может быть, вы знаете, кому это принадлежит?

Марина чуть приблизилась, чтобы рассмотреть, что показывает ей майор и, когда ей это удалось, отпрянула, словно увидела перед собой клубок ядовитых змей. Ее лицо исказила судорожная гримаса, она затряслась, словно в приступе эпилепсии, и из ее горла вырвался то ли всхлип, то ли хрип. Марина вскочила, опрокинув стул, и забилась в угол кухни, прикрывая лицо руками, словно защищаясь.

– Что с вами? – такая реакция поразила майора до глубины души. Он попытался подойти к ней, но его остановил ее вопль, похожий на крик раненой птицы. Тут хлопнула входная дверь.

– Лева! – истошно заорала Марина, оседая на пол.

– Что здесь происходит? – на пороге появился Лев Рыков. – Что здесь, черт возьми, происходит? Вы решили совсем доконать мою семью?

Он подошел к жене, и она вцепилась в его руку, словно муж мог вытянуть ее из той бездонной пропасти, над которой повисла она и вся ее жизнь. Он обнял ее и помог подняться с пола. Марина прижалась к его груди, конвульсивно вздыхая, и уткнулась лицом в рубашку.

– Мы, извините, сами ничего не понимаем, – ответил Глинский. – Мы только показали вашей супруге вот это… – он протянул ему сложенные вещи. Рыков мельком взглянул на них, и ничего не отразилось на его лице. Он только крепче обнял жену и бережно повел ее из кухни.

– Подождите, – окликнул его Зубов. – Мы еще ничего не выяснили.

– Убирайтесь вон, – злобно проговорил Рыков-старший. – Я не позволю вам глумиться над моей семьей.

Зубов чувствовал, как безнадежно утекает время. Самолет на Питер улетал через четыре часа. Если они сейчас не выяснят, куда делся Рыков-младший, то, может статься, Екатерину Астахову уже не спасти.

– Послушайте, – он схватил Рыкова за рукав, – вы, по-моему, не совсем отдаете себе отчет в том, что происходит. Я расследую тягчайшие преступления, и, возможно, эти вещи – ключ ко всему. В конечном итоге, сейчас главное – не допустить еще одного убийства. И я не уйду, пока ваша жена не объяснит нам…

– Оставь меня, Лева, – отстранилась вдруг Марина, – он прав. Пора положить этому конец. Я больше не стану прятать голову в песок, делая вид, что ничего не происходит. Я поговорю с ними… Я больше не могу… Я знаю, чьи это вещи.

– Марина, я не знаю, о чем речь, – поморщился Лев Рыков, – но настоятельно рекомендую не говорить ничего. Подумай о том, в каком ты состоянии.

Она подняла голову и посмотрела на мужа с нежностью. Потом она погладила его по голове, как маленького мальчика, высвободилась из его объятий и, вернувшись к столу, без сил опустилась на диванчик.

– Налей мне выпить, – попросила она Рыкова, но он с сомнением покачал головой.

– Тебе надо лечь, а господам милиционерам – прийти в другой раз.

– Мы не уйдем, – твердо сказал Зубов, – мы не можем уйти.

– Мой муж ничего не знает, – они еле слышали ее. – Только я. Только я виновата во всем.

– Марина… чего я не знаю?

– Я думала, это случайный проступок, – прошептала она, – я надеялась, такое больше никогда не повторится.

– Да что не повторится? – закричал Рыков. – О чем ты говоришь?

Она подняла на него усталый взгляд.

– О том, что наш мальчик давно и тяжко болен, – выдавила она, и голос ее был исполнен невыразимой печали. – О, бедный мой мальчик!..