Брент появился через пару дней; он влетел к Гранту и прямо с порога радостно крикнул:

— Вы еще одного человека пропустили! В вашем списке изучаемых!

— Привет! Кого же?

— Стиллингтона.

— И правда! Как же я забыл про достойного епископа из Бата? Генрих видеть не мог «Titulus Regius» — еще бы, парламентский акт свидетельствовал, что у Ричарда были все права на престол, а его, Генриха, жена — незаконнорожденная. Но человека, который заложил основу возвышения Ричарда, он должен был в буквальном смысле слова ненавидеть. Так что же произошло со стариной Стиллингтоном? Снова убийство под сенью закона?

— Генрих упустил епископа.

— Неужели?

— Епископ сумел остаться в живых. То ли он был необычайно умен, то ли чересчур наивен, чтобы разглядеть ловушку. По моему мнению, если может быть свое мнение у архивной крысы, он был наивен как дитя, и подбить его на поступок, за который можно было бы поплатиться головой, так и не удалось.

— Неужто он сумел обвести Генриха вокруг пальца?

— Ну уж нет. Генрих сам мог обвести вокруг пальца кого угодно. Он отправил епископа в тюрьму «до выяснения обстоятельств» и позабыл его освободить. Домой тот не вернулся никогда, как поется в песне.

— Вы сегодня что-то слишком веселы.

— Оставьте ваши подозрения. Кабаки еще закрыты. Моя экзальтация чисто интеллектуального свойства. Духовный подъем. Вы смогли уловить эманацию моего мозга вследствие ее необычайной интенсивности.

— Ну ладно. Давайте-ка садитесь и выкладывайте, в чем дело. Предчувствую хорошие новости.

— Не то слово. Новости чудесные, изумительные, великолепные.

— Нет, вы все-таки слегка хлебнули, не отпирайтесь.

— Сегодня утром я не смог бы выпить, даже если бы очень хотел. Радость буквально переполняет меня.

— А значит, вам удалось обнаружить сбой в нормальном течении событий?

— Да. Правда, это случилось несколько позже, чем мы думали. Первые месяцы все шло нормально. Генрих, не упомянув ни слова о принцах, женился на их старшей сестре и взял бразды правления в свои руки. Поддержанный своими приспешниками, он добился отмены акта, которым все они осуждались за измену, а Генрих лишался права наследовать престол, и сам провел в парламенте акт, осуждающий теперь уже Ричарда и верных Ричарду дворян в измене и приговаривавший их всех к конфискации имущества и лишению наследственных прав, — помните его трюк с переносом даты? Одним махом Генрих избавился от врагов и заметно пополнил казну конфискованным имуществом. Кройленд-ский монах был шокирован до глубины души; он писал: «О Боже! Разве могут теперь английские короли рассчитывать на поддержку дворян в бою, если их верные рыцари в случае поражения могут быть лишены состояния, наследственных прав и самой жизни!»

— Он, видно, забыл о национальном характере соотечественников.

— Угу. А ведь ему следовало бы знать, что англичане этого дела так не оставят. Может, он был иностранцем? В общем, все шло нормально — с поправкой на то, что у власти стоял Генрих Тюдор. Его короновали в августе 1485 года, а в январе следующего он женился на Елизавете. Их первенец родился в Винчестере, во время родов с дочерью была мать, она присутствовала также на крестинах принца. Осенью, после крестин, вдовствующая королева возвращается в Лондон. А в феврале, нет, вы только послушайте, в феврале ее заключают в монастырь, где она остается до самой смерти!

— Элизабет Вудвилл?! — изумленно воскликнул Грант. Чего-чего, но уж этого он никак не ожидал.

— Вот именно. Элизабет Вудвилл, мать принцев.

— А может, она сама решила уйти в монастырь, вы об этом не подумали? — спросил Грант через пару минут. — Знатные дамы поступали так довольно часто, когда им приедалась светская жизнь. Там от них самоотречения не требовали. А с деньгами можно было жить вполне прилично.

— Прежде чем отправить Элизабет в монастырь в Бермондси, Генрих обобрал ее до нитки. Заточение вдовствующей королевы стало сенсацией. По мнению современников, это было «чрезвычайное» событие.

— Действительно, событие из ряда вон. Невероятное событие. Генрих как-то объяснил свое поведение?

— Угу.

— За что же он ее так?

— За приверженность Ричарду.

— Шутите?

— Нисколько.

— Это официальная версия?

— Нет. Так объясняет заточение Элизабет Вудвилл придворный историк.

— Верджил?

— Да. В постановлении совета говорилось просто: «вследствие разных причин».

— Вы ничего не путаете? — недоверчиво спросил инспектор.

— Все точно. Именно так: «вследствие разных причин».

Помолчав, Грант сказал:

— Да, он не умел находить оправдания своим поступкам, не было таланта. На его месте я бы придумал с десяток убедительнейших доводов в пользу монастыря.

— Может, ему было все равно, что думают о нем окружающие, вероятно, он считал всех, кроме себя, последними идиотами. На ее приверженность Ричарду он не обращал внимания добрых восемнадцать месяцев — с тех пор, как занял его место. Элизабет Вудвилл как сыр в масле каталась. Генрих ублажал ее изо всех сил, даже дарил имения и ценные подарки — при его-то скупости.

— По-вашему, какова истинная причина ее заключения в монастырь? Есть у вас соображения на этот счет?

— Знаете, я сделал еще открытие, оно может и вас натолкнуть на мысль. Лично мне пришла в голову грандиозная идея.

— Так что вы там раскопали?

— В июне того самого года…

— Какого «того самого»?

— Тысяча четыреста восемьдесят шестого. Когда Елизавета вышла замуж и родила в Винчестере принца Артура, мать тогда была с ней.

— Понял. Давайте дальше.

— В июне того самого года король даровал сэру Джеймсу Тир-релу общее помилование, то есть прощение всех вольных и невольных прегрешений. Это случилось шестнадцатого июня.

— Что ж такого! Получение помилования ровным счетом ничего не значит, в то время это широко практиковалось. Такое помилование получали по окончании той или иной службы. Или когда приступали к новой. Помилование освобождало от ответственности за прошлые грехи, чтобы впоследствии нельзя было вменить человеку в вину его действия при исполнении поручения.

— Да, конечно. Я это знаю. Меня удивило не первое помилование, которое получил Тиррел.

— Первое? Неужели было и второе?

— Да. Вот что удивительно. Джеймс Тиррел получил вскоре второе помилование. 16 июля 1486 года — то есть ровно через месяц.

— Вот как, — задумчиво произнес Грант. — Не может быть.

— Случай невероятный. Я обратился к одному пожилому ученому — в Британском музее мы сидим рядом, он занимается историческими архивами и не раз мне помогал, — так вот он сказал, что ни разу в жизни не встречал ничего подобного. Я показал ему два абзаца в «Воспоминаниях Генриха VII». Он пришел в дикий восторг.

— Шестнадцатого июня Тиррел получает общее помилование. Шестнадцатого июля снова получает помилование. Элизабет Вудвилл, мать принцев, после крестин внука, примерно в ноябре, возвращается в Лондон. А в феврале ее пожизненно заключают в монастырь, — задумчиво произнес Грант.

— Впечатляет, не правда ли?

— Да, поневоле призадумаешься.

— По-вашему, это его работа? Тиррела?

— Очень может быть. Найденный нами сбой в ритме придворной жизни по времени почти совпадает с невероятным событием в жизни Тиррела. Кстати, когда об исчезновении принцев заговорили открыто? Вслух?

— В самом начале царствования Генриха Седьмого.

— Да, все сходится. Тем самым разрешается загадка, от начала следствия не дававшая нам покоя.

— О какой загадке вы говорите?

— Теперь понятно, почему исчезновение принцев не привело к скандалу. Полное молчание ставило в тупик даже тех, кто свято верил, что принцев убил Ричард. Непонятно, как удалось бы Ричарду скрыть все от народа? Ведь при нем существовала активная и могущественная оппозиция, его враги могли беспрепятственно передвигаться по всей стране. Исчезни принцы, и на Ричарда ополчились бы Ланкастеры, Вудвиллы и вся их клика. Зато Генрих мог не опасаться чрезмерного любопытства. Спокойствия ради всех своих противников он рассовал по тюрьмам. Единственной угрозой оставалась теща, она как раз вернулась в Лондон и могла сунуть нос куда не надо; пришлось ее отправить подальше и посадить под замок.

— По-вашему, она была в состоянии ему навредить? Если бы вдруг перестала получать весточки от принцев?

— Вряд ли она вообще узнала бы об их исчезновении. Генрих мог заявить: «Я не хочу, чтобы вы виделись с сыновьями. Ваше влияние тлетворно, вот мое мнение, ведь вы покинули монастырь и позволили дочерям посещать балы у этого человека!»

— Верно. Зачем дожидаться, пока у нее проснутся подозрения? Чтобы избавиться от хлопот в будущем, достаточно сказать: «Вы — плохой человек и плохая мать; я отправляю вас в монастырь, чтобы спасти вашу душу, а заодно и души ваших детей от пагубного общения с вами».

— Об остальной Англии можно было не беспокоиться. С тех пор как Генриха осенила счастливая мысль обвинить в измене верных сподвижников Ричарда, народ сразу же поумнел. Вряд ли кто стал бы рисковать головой, справляясь о здоровье принцев. Это было бы уж очень неблагоразумно. Кто знает, что еще взбредет Генриху в голову, какую еще «измену» найдет он в прошлом, чтобы схоронить любопытного в тюрьме и прибрать к рукам его состояние? Обстановка к расспросам не располагала. Да и не так уж просто было удовлетворить любопытство.

— Поскольку принцы жили в Тауэре?

— Поскольку принцы жили в Тауэре, и охраняли их люди Генриха. Принцип Ричарда «живи и давай жить другим» при Генрихе был забыт. Немыслим был при нем и союз Йорков и Ланкастеров. Следовательно, люди в Тауэре были людьми Генриха.

— Вы правы. А вам известно, что Генрих первым из английских королей ввел личную охрану? Интересно, как он объяснил жене отсутствие принцев?

— Очень интересно. А ведь он мог сказать ей правду.

— Он? Генрих? Да ни за что! Признать, что дважды два четыре, и то стоило бы ему жестокой внутренней борьбы. Он же был как угорь, правда ему что нож острый.

— Если он был садистом, то мог совершенно безнаказанно признаться в убийстве. Что она могла сделать? Даже если бы очень хотела. А может, у нее и не было большого желания мстить за смерть братьев. Только что родила Генриху сына и наследника. И снова ждала ребенка. Возможно, крестовый поход был бы ей не по нутру.

— Генрих не был садистом, — огорченно сказал юноша: Бренту хотелось бы видеть в Генрихе скопище всех пороков. — Уж скорее полной его противоположностью. Убийства вовсе не доставляли ему удовольствия. Прежде чем приступить к делу, он всячески его приукрашивал. Подводил под убийство законную основу. Вы ошибаетесь, если думаете, что он наслаждался, рассказывая в постели жене, как обошелся с ее братцами.

— Возможно, вы и правы, — согласился инспектор. Он лежал и думал о Генрихе. Наконец Грант заговорил: — Я подобрал для него подходящий эпитет. Мелкотравчатый. Это был мелкотравчатый индивид.

— С жиденькими волосками, прилипшими к черепу.

— Я не имел в виду его физический облик.

— Понятно.

— Все его поступки мелкотравчаты. Вы только подумайте, как это мелко: отнять у человека последний пенс! За всю свою историю Англия не знала ничего подобного «вилам Мортона». Впрочем, не только алчность, все в Генрихе мелкотравчато.

— С ним доктору Гэрднеру было бы просто: поступки Генриха вполне соответствуют его характеру. Кстати, как вам Гэрднер?

— Ну эквилибрист! А как подвигается ваша книга?

— Я, можно сказать, наконец заложил фундамент. Я придумал, какой она будет. Надеюсь, вы не станете возражать.

— Почему я должен возражать?

— Дело в том, что я хочу описать, как все происходило. Как я пришел к вам и как мы взялись за изучение документов, касающихся Ричарда, не зная заранее, чего, собственно, ищем, как собирали факты и отбрасывали домыслы, как в нормальном течении событий искали сбои, эти отметины, которые преступление оставляет на канве истории, подобно тому как пузырьки воздуха отмечают пунктиром в воде путь ныряльщика.

— Ну что ж, мысль прекрасная.

— Правда?

— Конечно.

— Тогда ладно. Буду продолжать. Мне еще надо, так сказать на гарнир, изучить архивные материалы, касающиеся Генриха Седьмого. Хочу привести рядышком характеристики Генриха и Ричарда. Так, чтобы можно было сравнить их друг с другом. Знаете, ведь это Генрих Седьмой создал Звездную палату.

— Значит, это его изобретение? Я и забыл. «Вилы Мортона» и Звездная палата. Классические примеры беспринципности и тирании. Вам будет нетрудно создать два прямо противоположных портрета. «Вилы Мортона» и Звездная палата — рядом с правом выхода из заключения под залог и актом о принятии мер против запугивания присяжных заседателей.

— Это постановления парламента, созванного при Ричарде? Господи, сколько же мне еще нужно прочесть! Атланта уже со мной не разговаривает. А вас она ненавидит до дрожи. По ее словам, девушке от меня столько же проку, сколько от прошлогоднего журнала мод. Но по совести говоря, мистер Грант, у меня никогда в жизни не было ничего более важного. То есть как бы это сказать? Атланта — это важно, она для меня — все на свете, больше мне ничего не надо. Но она, я — мы ничего не значим, ну, вы понимаете, что я хочу сказать…

— Понимаю. Вы наконец нашли занятие, которое стоит затраченного труда. Вы нашли свое дело.

— Верно. Я нашел свое дело. И это дело буду делать я. Я. Сын миссис Каррадайн. Я приехал сюда за Атлантой, занялся архивами, только чтобы иметь алиби. Пошел в Британский музей за успокоительным средством для отца, а нашел цель жизни. Это ли не прекрасно?! — Он вопросительно взглянул на Гранта. — Мистер Грант, а вы уверены, что не захотите написать про Ричарда? Сами говорите, дело того стоит.

— Я в жизни ничего не напишу, — твердо сказал Грант. — Даже про двадцать лет работы в Скотланд-Ярде.

— И автобиографию?

— И автобиографию. По моему твердому убеждению, книг и так слишком много.

— Но эта книга должна быть написана, — несколько обиженно сказал Каррадайн.

— Ну конечно. Уж ее-то обязательно нужно написать. Послушайте, я кое о чем хотел вас спросить. Как скоро после двойного помилования Тиррел получил назначение во Францию? Долго ли ему пришлось ждать места коменданта в Гине?

Брент тут же забыл о своих обидах, и его лицо приняло свирепое выражение — насколько вообще может выглядеть свирепым агнец.

— А я удивлялся, почему вы молчите. Ну да я все равно бы сказал перед уходом. Ибо ответ таков: почти сразу.

— Вот как! Значит, еще одно стеклышко в нашу мозаику. Интересно узнать, в чем было дело: место коменданта как раз освободилось или Генрих постарался создать вакансию за границей, чтобы удалить Тиррела из Англии?

— Уверен, что второе. Только, по-моему, это Тиррел решил унести ноги подобру-поздорову. Будь моим королем Генрих Тюдор, я бы тоже предпочел, чтобы мной управляли издалека. И особенно если бы мне пришлось исполнить какое-нибудь его деликатное поручение: вдруг движимый чувством благодарности король захочет избавить меня от болезней и тягот преклонного возраста.

— Наверное, вы правы. Уехав за границу, Тиррел не спешил возвращаться в Лондон. Это очень интересно.

— И не только Тиррел. Джон Дайтон — тоже. Мне так и не удалось выяснить, кто именно был причастен к убийству принцев. Тюдоровские историки откровенно противоречат друг другу. У каждого своя версия. Полидор Верджил пишет, что принцы были убиты во время пребывания Ричарда в Йорке. Согласно Томасу Мору, это произошло значительно раньше: сразу после коронации Ричарда, когда он находился в Уорике. Нет единодушия и в отношении убийц. Никак не удается выделить виновных. Одни называют Уилла Слейтера, другие — Майлза Фореста. Среди убийц назван и Джон Дайтон. Графтон пишет, что Дайтон, «отверженный и всеми презираемый, долгие годы жил в Кале и умер нищим». В то время обожали притчи с нравоучительным концом. Англичанам времен королевы Виктории было чему у них поучиться.

— Вряд ли это тот самый Дайтон, раз он умер в нищете. Кем он, кстати, был?

— Тот самый. Джон Дайтон из Кале был священником и уж никак не нищим. Жил в достатке на доходы с синекуры. Второго мая 1487 года Генрих даровал некоему Джону Дайтону право пользования доходами с поместья в Фулбеке, близ Грантема, в Линкольншире.

— Да-а, — протянул инспектор. — Снова 1487 год. Значит, Дайтон тоже жил за границей, и жил безбедно.

— Угу. Как вам это нравится?

— Чрезвычайно. И что, никому из хронистов не пришло в голову объяснить, почему Дайтона не взяли за ушко и не приволокли домой, в Лондон, чтобы повесить за цареубийство?

— О чем вы говорите! Для тюдоровских историков логика — это тайна за семью печатями.

— Вы кое-чему научились за это время, — засмеялся Грант.

— А как же. Я ведь не только рылся в архивах. Прибегая с отчетом, я присаживался к подножию одного из столпов Скотланд-Ярда и погружался в науку о человеческой природе. Ну ладно. На сегодня, пожалуй, все. В следующий раз, если у вас хватит сил, прочту пару глав из моей книги.

Он замолчал, а через секунду добавил:

— Я хочу посвятить книгу вам, не возражаете?

— Лучше посвятите ее Каррадайну Третьему, — легкомысленно ответил Грант.

Но Брент, видно, относился к делу серьезно.

— Я ведь не с тем, чтобы подлизаться, — обидчиво заговорил он.

— Ну что ты, Брент, — перейдя на «ты», поспешно прервал его Грант. — Я понимаю, ты из самых лучших побуждений.

— Если бы не вы, мистер Грант, вообще ничего бы не было, — торжественно и вместе с тем прочувствованно сказал Карра-дайн; типичный американец, он стоял посреди комнаты, и пальто вокруг него ниспадало широко и вольно. — Мне хочется выразить вам свою благодарность.

— Ну конечно, буду очень рад, — пробормотал Грант, и Брент, тут же оставив свою поистине королевскую чопорность, снова превратился в симпатичного, обаятельного паренька. Минута неловкости была забыта. Каррадайн вышел от Гранта в хорошем настроении. Он словно бы даже стал крупнее и шире в плечах, чем три недели назад.

А Грант уставился на стену, словно бы читая на ней все те сведения, которыми сегодня поделился Брент.