Глава XIV. В ЗАКОУЛКАХ ЗАКОНА

Дальше: Ч а с т ь III. МЕДИКО-ЮРИДИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА

А то, чему примеров в прошлом нет, —

Вот этого нам следует бояться.

У.Шекспир, «Генрих VIII», акт 1, сцена 2 Перев. Б. Томашевского

— Почему бы тебе, Чарлз, не разделить со мной сегодня трапезу? — поинтересовался Уимзи. — Придет Мерблз, и мы изложим ему семейную хронику.

— А где вы ужинаете?

— О-о, дома, разумеется. Рестораны меня доконали. А Бантер жарит восхитительный бифштекс с кровью, подает к нему зеленый горошек, картофель и свежайшую зелень, которая произрастает только в нашей Англии. Джеральд специально присылает из Денвера — такую нигде не купишь. Соглашайся, старина. Добрая старая английская кухня — оцени — и вдобавок бутылочка того, что Пепис называет «Хо Бруйон». Ну не враг же ты сам себе?

Паркер согласился, но про себя отметил, что, упиваясь гастрономическими изысками, Уимзи — вопреки обыкновению — не ушел в них с головой. Что-то явно не давало ему покоя, и, даже когда появился Мерблз со своим неисчерпаемым запасом анекдотов из адвокатской практики, Уимзи слушал его крайне почтительно, но как-то вполуха.

Обед уже перевалил за середину, как вдруг Уимзи ни с того ни с сего так шарахнул кулаком по столу, что красное дерево не выдержало и заскрипело. Даже ко всему привычный Бантер на этот раз испуганно вздрогнул и пролил несколько драгоценных малиновых капель «Haut Вгіоп» на скатерть.

— Дошло! — провозгласил Уимзи.

Потрясенный Бантер тихим голосом извинился перед его светлостью.

— Скажите, Мерблз, — не обращая внимания на Бантера, продолжал Уимзи, — нет ли у нас какого-нибудь нового закона о собственности?

— А как же? Есть, конечно, — удивленно ответил Мерблз. Он не успел досказать анекдот о юном адвокате и еврее-ростовщике и был несколько сбит с толку.

— Я же помню, что где-то читал — верно, Чарлз? — о том, что родня, переехавшая в другую страну, чего-то лишается. Об этом писали пару лет назад, и какая-то газетенка еще издевалась, мол, какой удар по нашим писателям, особенно по бедным романтикам. Новый закон ведь бьет по дальним родственникам, я путаю, Мерблз?

— Нет-нет, все правильно, — ответил юрист. — Разумеется, если речь не идет о неотчуждаемой собственности — там своя специфика. Но вас, насколько я понимаю, интересуют обычные правила наследования.

— Да. Что происходит, например, если владелец состояния умирает, не оставив завещания?

— Вопрос непростой, — начал Мерблз, но Уимзи прервал его.

— Давайте рассуждать так. Вернемся для начала к доброму старому закону, по которому все имущество наследует ближайший живущий родственник, даже если он — седьмая вода на киселе. Так?

— В общих чертах да. Если живы муж или жена…

— Забудьте про мужей и жен. Допустим, наш владелец не состоит в браке и все ближайшие родственники умерли. Тогда его имущество отходит…

— К ближайшему из дальних родственников, нужно только доказать родство с покойным.

— Даже если для этого придется копаться во временах Вильгельма Завоевателя?

— Ну, если родство уходит в столь далекое прошлое, то доказательства должны быть абсолютно бесспорными, — уточнил Мерблз. — Впрочем, поиск наследников Ь глубокой древности, согласитесь, — из области вымысла. Так не бывает.

— Да-да, безусловно, сэр. Ну, а что сулит нам новый закон?

— Новый закон значительно упрощает процедуру наследования при отсутствии завещания, — оживился Мерблз. Он отложил нож и вилку, основательно облокотился на стол и приготовился давать разъяснения.

— Да уж, — снова перебил Уимзи, — в этом можно не сомневаться. Как, впрочем, и в том, что означает «упрощать» на языке законников. Начать с того, что они ни слова не понимают в собственной писанине, поэтому дают к каждому параграфу такую кучу примечаний, что сам черт ногу сломит. Что и говорить — проще некуда. Но продолжайте, прошу вас.

— Согласно новому закону, — продолжил Мерблз, — половина имущества отходит оставшемуся в живых супругу, а вторая половина делится поровну между детьми. Если нет ни супруга, ни детей, имущество наследуют родители покойного. Если они уже умерли, то братья и сестры или их прямые наследники. Если нет ни братьев, ни сестер…

— Стоп, стоп, достаточно. Вы абсолютно уверены, что дети братьев и сестер имеют право наследовать?

— Да. Если бы, к примеру, вы скончались, не оставив завещания, и ваши брат Джеральд и сестра Мэри — тоже, то ваше имущество было бы поровну поделено между вашими племянниками и племянницами.

— Хорошо. А предположим, они тоже умерли, допустим, я оказался настолько живучим, что у меня уже никого, кроме внучатых племянников, не осталось. Что тогда?

— Тогда… тогда, думаю, они тоже наследуют, — ответил Мерблз, но уже гораздо менее уверенно.

— Разумеется, они унаследуют, — нетерпеливо заявил Паркер. — Сказано же: «братьям и сестрам и их прямым наследникам», то есть детям, внукам и так далее.

— Не следует торопиться с выводами, — охладил его пыл Мерблз. — В обычном языке понятие «прямой наследник», разумеется, толкуется однозначно. Но в юридическом, — Мерблз (указательный палец которого до этого покоился на безымянном другой руки, как бы олицетворяя притязания двоюродных братьев и сестер) оперся теперь левой ладонью о край стола, а правый указательный палец нацелил на Паркера, — в юридическом языке это понятие может иметь не одно и даже не два, а несколько значений, в зависимости от характера документа и времени его выхода.

— Но в новом законе… — начал убеждать лорд Питер.

— Я не специалист в этой области, — прервал его Мерблз, — и не хотел бы давать сейчас окончательное толкование. Тем более в суде пока споры такого рода не разбирались, никто не обращался, чтоб прищучить родственничка — ха-ха! Мне представляется — но, повторяю, мое суждение ничем не подкреплено, поэтому настоятельно советую обратиться к более компетентному лицу, — мне представляется, что слова «прямой наследник» могут здесь употребляться в значении ad infinitum, из чего следует, что внуки братьев и сестер имеют право наследования.

— Но вы допускаете, что такое толкование может быть оспорено?

— Да. Вопрос и сам по себе спорный.

— Что я и говорил, — вздохнул лорд Питер. — Новый закон настолько все «упростил»… э-э, да что там…

— А позвольте полюбопытствовать, — спросил Мерблз, — чем вызван ваш интерес?

— Видите ли, сэр, — отозвался Уимзи, доставая бумагу преподобного Аллилуйи, — здесь у меня генеалогическое древо семьи Досонов. Посмотрите — мы всегда считали Мэри Уиттейкер племянницей Агаты Досон; все ее так называли, и сама девушка звала старую даму тетей. Но она, как видите, всего лишь внучатая племянница: внучка Харриет, сестры Агаты.

— Совершенно верно, — сказал Мерблз. — И тем не менее она ближайшая родственница. Агата Досон ведь умерла в тысяча девятьсот двадцать пятом году. И по старому закону права девушки бесспорны.

— Великий Боже! — вмешался Паркер. — Наконец-то я понял, куда ты клонишь! Скажите, сэр, а когда новый закон вступил в силу?

— В январе тысяча девятьсот двадцать шестого года, — ответил юрист.

— А мисс Агата Досон, — неторопливо продолжил Питер, — весьма неожиданно скончалась, как вы помните, в ноябре двадцать пятого. Теперь допустим, что она прожила бы еще несколько месяцев, скажем до февраля-марта двадцать шестого, как и предсказывал наш милый доктор: он Лдь был почти уверен, что так и будет. В этом случае, сэр, права мисс Уиттейкер столь же бесспорны?

Мерблз открыл рот, собираясь ответить, и… и закрыл его. Потом медленно потер руки, поправил очки и заговорил тихо и задумчиво:

— Вы правы, лорд Питер, вы совершенно правы. И все это более чем серьезно. Слишком серьезно. Вряд ли я сейчас отвечу на ваш вопрос. Насколько я понял, вы полагаете, что при малейшей неопределенности в новом законе у заинтересованной стороны появляется мотив — скажем так, желание несколько ускорить смерть Агаты Досон.

— Да. Разумеется, если внучатая племянница наверняка наследует по новому закону, то старой даме совсем необязательно умирать при старом. Но если девушка хоть на секунду засомневалась в своих правах — согласитесь, насколько велико искушение. Почему бы малость не подтолкнуть старушку к неизбежному концу? Той все равно недолго оставалось, месяцем больше, месяцем меньше — какая разница. А для девушки разница колоссальная — сейчас или никогда. Тем более других родственников нет, особо интересоваться некому, все шито-крыто.

— А кстати, — спросил Паркер, — если внучатая племянница лишается прав на наследство, то кому достаются деньги?

— Герцогу Ланкастеру, иными словами — Короне.

— То есть никому, — подытожил Уимзи. — Честное слово, при таком раскладе я здесь даже большого преступления не вижу. Ну поторопилась чуток, пристукнула бабульку, не дожидаясь, пока та сама помрет, — да и то сказать, у старушки не жизнь была, а сплошное мучение. Деньги она и так собиралась ей оставить. Ну при чем тут герцог Ланкастер?! Какого дьявола он заграбастает ее наследство? Нет, это не большее преступление, чем уклонение от уплаты налогов.

— С точки зрения этики в ваших рассуждениях есть большая доля истины, — заметил Мерблз. — Но с точки зрения закона убийство есть убийство. Независимо от состояния здоровья жертвы или даже восстановленной справедливости.

— Не говоря уж о том, — добавил Паркер, — что Агата Досон вовсе не хотела умирать и прямо об этом говорила.

— Да, — задумчиво произнес Уимзи, — она имела полное право на подобное желание.

— Давайте так, — предложил Мерблз, — прежде всего проконсультируемся со специалистом. Эх, если бы Токингтон оказался дома — он величайший авторитет, с моей точки зрения. И хотя я от всей души ненавижу это новейшее изобретение — телефон, — я все же, с вашего позволения, им воспользуюсь.

Токингтон оказался дома и даже располагал временем, поэтому все сомнения относительно внучатых племянников и племянниц ему выложили, не отходя от телефона. Застигнутый врасплох, без поддержки своих справочников и записных книжек, мистер Токингтон все же рискнул высказать мнение, что, по всей вероятности, как ему кажется, без дополнительных уточнений и т. д., но внучатые племянники по новому закону права наследования не имеют. Но случай и впрямь очень интересный, поэтому ему хотелось бы проверить свое первое впечатление. Может, мистер Мерблз зайдет, и они обсудят детали при встрече. Мерблз объяснил, что сейчас обедает с двумя друзьями. Ну тогда почему бы им не зайти всем вместе?

— У Токингтона превосходный портвейн, — сообщил Мерблз, прикрывая трубку.

— Прекрасный повод его отведать, — радужно улыбаясь, сказал Уимзи.

— Да и живет он неподалеку от Грейз-Инн, — продолжал Мерблз.

— Тем более, — поддержал Уимзи.

Мерблз снова заговорил в трубку, поблагодарил за приглашение и сказал, что они тотчас же выходят.

— Вот и чудесно, — ответил Токингтон. — Жду.

Он действительно ждал их у двери — им даже не пришлось звонить — и приветствовал тепло и радостно. Токингтон, крупный широкоплечий мужчина с красноватым лицом и резким голосом, славился в суде бурным натиском на любителей увильнуть от ответа. Натиск обычно начинался словами «Ну а теперь…» и заканчивался тем, что от свидетеля летели пух и перья, а Токингтон блестяще опровергал ложные показания.

Он пригласил гостей в дом, сопровождая приглашение шумными возгласами, что лицо Уимзи уже где-то видел, а с Паркером очень рад познакомиться.

— Я тут уточнил некоторые детали, пока вы ехали, — ну и дела! Ха-ха! Поразительно! Сами толком не понимают, что пишут в своих же законах, ха-ха! Ну а теперь, лорд Питер, ваше мнение — в чем тут причина?

— По-моему, в том, — ухмыльнулся Уимзи, — что законы писаны юристами.

— A-а, чтоб потом без работы не сидеть. Пожалуй, вы правы. Юрист, он ведь тоже кушать хочет, ха-ха! Ну ладно, шутки в сторону. Мерблз, не могли бы вы изложить мне дело еще раз, со всеми мельчайшими подробностями.

Мерблз повторил рассказ, показал генеалогическое древо и выдвинул предположение о возможном мотиве убийства.

— Так, так! — возбужденно воскликнул Токингтон. — Ваша идея, лорд Питер? Неплохо, очень даже неплохо. Я бы сказал, остроумно. Даже чересчур остроумно. А знаете, сколько остроумцев я перевидал в Олд-Бейли? Ха-ха! Так что осторожнее, молодой человек, вы можете плохо кончить. Ха-ха! Итак, Мерблз, все сводится к толкованию понятия «прямой наследник»? Вы ведь за это зацепились, а? И вы считаете, что оно используется в значении ad infinitum. Ну а теперь объясните почему.

— Я не сказал, что так считаю, — мягко возразил Мерблз. — Я сказал, что оно может употребляться в этом значении. Общая направленность закона сводится к тому, чтобы отсечь совсем уж дальних родственников, но никак не братьев и сестер. Общий предок должен быть дедом или бабкой…

— Направленность?! — взорвался Токингтон. — Побойтесь Бога, Мерблз! Эдак мы с вами договоримся до благородных целей! Вот уж к чему закон не имеет никакого отношения. Давайте придерживаться текста. Закон гласит: «Кровным братьям и сестрам и их прямым наследникам». Поскольку нового толкования дано не было, следует использовать старое из предыдущего закона о собственности: его никто не отменял, во всяком случае в разделе о наследовании личного имущества при отсутствии завещания — речь ведь идет именно об этом.

— Да-да, — подтвердил Мерблз.

— Тогда я не вижу, в какую щель вы могли бы просунуть эту вашу внучатую племянницу. Ну а теперь…

— Прошу прощения, — вмешался Уимзи, — я знаю, что обыватели вроде меня — народ ужасно невежественный, но не могли бы вы сжалиться над таким обывателем и объяснить, о чем вы говорите. Как все-таки трактуется это проклятое понятие — «прямой наследник»?

— Хм, — снисходительно хмыкнул Токингтон. — Ну в общем, дело было так. До тысяча восемьсот тридцать седьмого года…

— То есть до королевы Виктории, — демонстрируя образованность, уточнил Уимзи.

— Совершенно верно. До воцарения королевы Виктории у понятия «прямой наследник» вообще не было юридического значения.

— Поразительно.

— Вас слишком легко поразить, — заявил Токингтон. — Множество слов не имеет юридического значения. А есть слова, которые в юридическом языке употребляются иначе, чем в обычном разговорном. Я уж не говорю об уголовном жаргоне, но даже самые простые слова. Скажем, беседуя с юношей вроде вас, я мог бы спросить: «Так вы хотите оставить то-то и то-то такому-то?» А вы бы ответили: «Да, безусловно», не имея ничего особенного в виду под словом «безусловно». Но если бы вы написали в завещании: «Оставляю все такому-то безусловно», — то слово приобрело бы юридическое значение, наложило бы определенные ограничения на ваше наследство и могло бы привести к результатам, весьма далеким от ваших намерений. Так-то.

— Понимаю.

— Ну а теперь вернемся к нашим наследникам. До тысяча восемьсот тридцать седьмого года это понятие в юридическом языке вообще ничего не значило. Запись «А. и его наследникам» означала попросту, что А. может вступать во владение имуществом.

— Да. Но Закон о наследовании тысяча восемьсот тридцать седьмого года все изменил.

— В разделе завещаний, — уточнил Мерблз.

— Совершенно верно. После тридцать седьмого года слова «прямой наследник» означают «имеющий право наследования», то есть ad infinitum. А на деле это понятие сохраняло старое значение, то есть никакого. Ха-ха! Вы слушаете?

— Да, конечно, — отозвался Мерблз. — Но в случае отсутствия завещания на личную собственность…

— Я к этому и веду, — сказал Токингтон.

— …так вот в этом случае понятие «прямой наследник» по-прежнему означает «имеющий право наследования».

— Стоп-стоп-стоп! — прервал Токингтон. — Смотря, о чем речь. Если у наследователя есть дети, то безусловно. Но если нет и все переходит братьям и сестрам, то понятие «прямой наследник» обрывается на их детях, а внуки и правнуки уже не считаются «прямыми наследниками». Такое толкование сохранялось вплоть до двадцать шестого года, и новый закон его не опровергает, следовательно, оно в силе, ха-ха! Ну а теперь — что там с вашей претенденткой? Она не дочь и не внучка покойной, и даже не дочь сестры покойной. Она всего лишь внучка умершей сестры покойной. Таким образом, по новому закону ей ничего не светит, ха-ха!

— Понятно, — сказал Мерблз.

— Более того, — продолжал Токингтон, — после тысяча девятьсот двадцать пятого года понятие «прямой наследник» не употребляется при составлении завещания или на практике в значении ad infinitum. Хотя бы этот вопрос прояснили до конца, отметив соответствующий параграф Закона о наследовании тысяча восемьсот тридцать седьмого года. Впрямую к нашему случаю это не относится, но позволяет судить о современной тенденции толкования, которая — вероятнее всего — проявилась бы в суде при рассмотрении дела о наследовании без завещания при новом законе.

— Преклоняюсь перед вашей эрудицией, — сказал Мерблз.

— Все одно, — вмешался Паркер, — потеря права наследования или сомнения в нем — мотив более чем достаточный. Да если Мэри Уиттейкер только подумала, что может лишиться наследства, доживи ее тетка до двадцать шестого года, она уже могла поддаться искушению и поторопить события. Чтоб не рисковать.

— Звучит убедительно, — согласился Мерблз.

— Хитро, ничего не скажешь, хитро! — сказал Токингтон. — Но вам не приходило в голову, господа, что ваша теория верна лишь в том случае, если Мэри Уиттейкер совершенно определенно знала о новом законе и его возможных последствиях для себя еще в октябре двадцать пятого года? Ну а теперь — что вы на это скажете?

— А почему бы и нет? — спросил Уимзи. — Я же знаю: наткнулся на статью, кажется, в «Ивнинг бэннер», за несколько месяцев до выхода закона — он тогда проходил второе чтение. С тех пор у меня и засело в голове насчет отъехавших родственников — весь вечер пытался вспомнить, где прочел, что они лишаются прав. Разве Мэри Уиттейкер не могла прочесть такую же статью?

— В этом случае она, вероятно, обратилась к адвокату за разъяснениями. Кто ведет ее дела? — спросил Мерблз.

Уимзи покачал головой.

— Ну нет. Не думаю, чтобы она обратилась к своему адвокату, то есть если у нее с головой все в порядке. Вы только представьте: она спрашивает, а ей отвечают — дескать, шансов никаких, разве что мисс Досон пишет завещание или же умирает до начала января. И тут мисс Досон и в самом деле так внезапно и так кстати отправляется на тот свет — согласитесь, положение не из приятных: адвокат того и гляди, начнет приставать с вопросами. А это, знаете ли, чревато. Нет, думаю, она обратилась к кому-то на стороне, скорее всего, под вымышленным именем, придумала невинную историю…

— Вполне вероятно, — согласился Токингтон. — А у вас, молодой человек, исключительная склонность к преступным деяниям, ха-ха!

— Уж если бы решился на подобное преступление, я бы принял все меры предосторожности, — парировал Уимзи. — Хотя временами диву даешься, каких только глупостей ни творят преступники. Но у Мэри Уиттейкер мозги что надо! Уж она-то замела следы, смею уверить. Умнейшая особа.

— А вы не думаете, что сам мистер Пробин мог внести необходимую ясность? Он же специально приезжал, чтоб уговорить мисс Досон написать завещание? — спросил Паркер.

— Не думаю, — энергично возразил Уимзи. — Но до старой дамы наверняка пытался достучаться. Беда в том, что она вряд ли позволила ему раскрыть рот, настолько ее пугала сама мысль о завещании. Но сказать наследнице, что ее единственный шанс — это похоронить тетку до Нового года? Нет, Пробин слишком стреляный воробей. Вы бы такое сказали, мистер Токингтон?

— Держи карман шире, — ухмыльнулся почтенный юрист. — Как миленький бы в рот воды набрал.

— Да, сообщать такие сведения наследнику в высшей степени неразумно, даже рискованно, — согласился Мерблз.

— В любом случае это легко выяснить, — сказал Уимзи. — Пробин сейчас в Италии, я как раз собирался черкнуть ему пару слов… Хотя, Мерблз, может, лучше вы? А мы с Чарлзом займемся адвокатами — выясним, к кому обращалась мисс Уиттейкер.

— Надеюсь, ты не упускаешь из виду, — сухо заметил Паркер, — что, прежде чем искать мотив, не мешало бы установить состав преступления. А в настоящий момент мы располагаем свидетельством двух уважаемых врачей, что вскрытие показало смерть в силу естественных причин. Так что мисс Досон умерла своей смертью.

— Господи, Чарлз! Ну какой же ты зануда! Талдычишь свое, прямо как Ворон, который, по тонкому замечанию поэта, «и сидит, сидит над дверью Ворон, оправляя перья, с бюста бледного Паллады не слетает с этих пор; он глядит в недвижном взлете, словно демон тьмы в дремоте, и под люстрой в позолоте на полу он тень простер». Вот подожди, опубликую свой эпохальный труд «Руководство для убийц, или 101 способ вызвать мгновенную смерть», тогда узнаешь, как донимать меня всякими глупостями.

— Так и быть подожду, — язвительно отозвался Паркер.

Но на следующее утро он зашел к комиссару Скотланд-Ярда и доложил, что намерен самым серьезным образом расследовать обстоятельства смерти мисс Агаты Досон.

Глава ХV. ИСКУШЕНИЕ СВЯТОГО ПЕТРА

Пьеро: Скарамель, меня искушают.

Скарамель: А ты и рад.

Л. Хаусман, «Прунелла»

Когда Паркер вышел из кабинета комиссара, его остановил один из офицеров.

— Вам звонила дама, сэр. Я попросил ее перезвонить в 10.30, так что она скоро объявится.

— Не сказала кто?

— Некая миссис Форрест. Но что надо, не сообщила.

«Странно», — подумал Паркер. Его расследование настолько зашло в тупик, что он почти забыл о существовании миссис Форрест и ее связи с убийством Берты Гоутубед. То есть сам факт он, конечно, помнил и при случае вытащил бы на свет, но сейчас ему вдруг пришла в голову забавная идейка, что дама наконец обнаружила пропажу бокала и решила воспользоваться знакомством с детективом. Его размышления прервал телефонный звонок.

— Инспектор Паркер? Простите, пожалуйста, что отрываю от работы, но мне очень нужен адрес мистера Темплтона.

— Темплтона? — растерянно переспросил Паркер.

— Да. Разве того джентльмена, с которым вы приходили, зовут не Темплтон?

— Да-да… конечно… виноват… запамятовал… э-э-э. Так вам нужен адрес?

— У меня появились сведения, которые могут его заинтересовать.

— Вы вполне можете сообщить их мне, миссис Форрест.

— Мне бы не хотелось, — прожурчала трубка. — Вы, как-никак, лицо официальное, а к мистеру Темплтону я могу обратиться, так сказать, в частном порядке, и пусть уж он сам решает — говорить вам или нет.

— Понятно.

Паркер начал быстро соображать. Крайне нежелательно, чтобы миссис Форрест отправила письмо Темплтону на Пикадилли, 101а: оно просто может не дойти. Или вдруг ей взбредет в голову нанести визит, а привратник объяснит, что никакого Темплтона тут и в помине нет. Дама перепугается и утаит свою ценную информацию.

— Не уверен, что имею моральное право дать вам адрес, не предупредив об этом мистера Темплтона, — заговорил Паркер. — А что, если вам ему позвонить?

— Да-да, конечно, меня это вполне устроит. Его телефон есть в книге?

— Нет. Но я могу дать личный номер.

— Благодарю вас, вы очень любезны. Еще раз извините за беспокойство.

— Помилуйте, не о чем говорить, — рассыпался в любезностях Паркер и продиктовал номер лорда Питера.

Повесив трубку, он с минуту подождал и позвонил сам.

— Послушай, Уимзи, меня тут разыскала миссис Форрест, хочет прислать тебе письмо. Адрес я давать не стал, а вот телефон дал. Так что, когда она попросит мистера Темплтона, не забудь, что это ты.

— Спасибо, не забуду. А что надо нашей милой леди?

— Возможно, она сочинила более удачную версию и хочет обкатать ее на тебе.

— Зря. Этим она себя только выдаст. Грубый набросок часто выглядит убедительнее, чем тщательно выписанное полотно.

— Разумеется. Мне, кстати, не удалось ничего из нее вытянуть.

— Ладно, посмотрим. Думаю, она еще раз все прокрутила и решила, что нанимать Скотланд-Ярд для поимки странствующего мужа — несколько экстравагантно. Видимо, что-то учуяла и надеется расколоть слабоумного слизняка в отсутствие Цербера из полиции.

— Возможно. Значит, так — ты занимаешься этой Форрест, а я поищу адвоката, к которому обращалась Уиттейкер.

— Нелегкое это дело, особенно когда не знаешь, на каком краю света искать.

— У меня вообще-то есть мыслишка. Может, сработает. В любом случае буду держать тебя в курсе.

*** * ***

Миссис Форрест не заставила себя ждать: позвонила минут через двадцать и сообщила, что писать передумала. Может, мистер Темплтон попросту зайдет к ней часов в девять — если, конечно, это удобно. Она предпочитает не доверять тайну бумаге.

Мистер Темплтон крайне польщен приглашением и будет счастлив снова увидеть миссис Форрест. Нет-нет, вечер у него свободен. И пусть миссис Форрест не волнуется — она вовсе не причиняет беспокойства.

А не согласится ли мистер Темплтон сохранить их встречу в тайне? Ищейки мистера Форреста рыщут повсюду и не дают бедной миссис Форрест житья. А постановление о разводе ожидается только через месяц — не хотелось бы иметь неприятности с властями. Вот если бы мистер Темплтон доехал до Бонд-стрит на метро, а дальше прошел бы пешком, чтобы не оставлять машину у входа или чтобы таксист не мог потом свидетельствовать против миссис Форрест.

Мистер Темплтон как истинный рыцарь обещал безоговорочно повиноваться.

Миссис Форрест очень ценит любезность мистера Темплтона и ждет его к девяти.

— Бантер!

— Да, милорд.

— Вечером у меня встреча. Меня просили не говорить где, и я не скажу. Но с другой стороны, было бы неразумно безгласно покинуть сей бренный мир. Всякое, знаете ли, бывает — удар хватит… или еще что-нибудь. Поэтому оставляю адрес в запечатанном конверте. И если до утра меня не будет дома, то я сочту себя свободным от любых обещаний.

— Слушаюсь, милорд.

— Ну а если меня не найдут по указанному адресу, то можно попытать счастья в лесопарке Эппинг… или в Уимблдон-коммон.

— Понимаю, милорд.

— А кстати, как с теми отпечатками пальцев, которые я передал вам на днях? Фотографии готовы?

— Разумеется, милорд.

— Возможно, они потребуются мистеру Паркеру в ходе расследования.

— Понимаю, милорд.

— К моей вечерней прогулке они не имеют отношения.

— Понимаю, милорд.

— А теперь, Бантер, принесите мне каталог Кристи. Хочу заехать к ним на аукцион, а потом перекусить в клубе.

И, отключившись от преступлений, лорд Питер дал волю своей испорченной натуре и направил всю мощь интеллекта и кошелька на решение иной проблемы — как обскакать кучку деляг на распродаже раритетов.

* * *

Лорд Питер честно выполнил указания и прибыл на Саут-Одли-стрит своим ходом. Как и в прошлый раз, миссис Форрест открыла сама. Питеру показалось странным, что она обходится без прислуги или компаньонки, но, поразмыслив, он решил, что самую безупречную дуэнью всегда можно подкупить. В целом принцип миссис Форрест — никаких свидетелей — себя оправдывал. А сколько грешников «лишь потому пропали, что правил сих не соблюдали»?

Миссис Форрест мило извинилась за все неудобства, которые она причиняет мистеру Темплтону.

— Но понимаете, я никогда не знаю наверняка, следят сейчас за мной или нет. Это злоба, чистейшей воды злоба… А после всего, что я вытерпела от моего супруга… нет, это чудовищно, просто чудовищно…

Гость поспешил согласиться, что мистер Форрест — настоящее чудовище, вероломно отметив про себя, что не удивится, если пресловутое чудовище окажется мифом.

— Вы, наверно, теряетесь в догадках, зачем я вас пригласила, — продолжала щебетать дама. — Сейчас я вам все объясню. Проходите, устраивайтесь на диване. Виски или кофе?

— Лучше кофе.

— Дело в том, — не умолкала миссис Форрест, — что, как только я вас увидела, у меня возникла мысль. Я… я ведь сама в сходной ситуации (легкий смешок), и я так сочувствую жене вашего друга.

— Сильвии? Да, Сильвия — это порох. Бешеный темперамент. Временами даже чересчур. Но ведь бедняжка так чувствительна — просто комок нервов… ну, сами понимаете…

— Конечно, понимаю. — Миссис Форрест сочувственно кивнула немыслимым золотистым тюрбаном, доходившим до самых бровей. Из-под него выглядывали два соломенных завитка, аккуратно прилепленные к щекам. В своем экзотическом расшитом костюме она напоминала юного принца из «Тысячи и одной ночи». Унизанные перстнями пальцы колдовали над кофейными чашками.

— И я… как только вы начали задавать вопросы, я сразу поняла, насколько это серьезно для вас… И я, хоть и не имею к этому отношения^. решила написать моему другу… ну, с которым я тогда была.

— Благодарю вас, — ответил Уимзи, принимая из ее рук чашечку кофе, — вы так любезны, что… э-э-э… что принимаете во мне участие.

— Мой друг… он… он сейчас за границей, так что письмо дошло не сразу, и я только сегодня получила ответ..

Миссис Форрест медленно пригубила кофе, как бы собираясь с мыслями.

— Его ответ несколько удивил меня. Он напомнил, что после ужина почувствовал, будто в комнате душновато, и пошел открыть окно. То самое — в гостиной, — которое выходит на улицу. У подъезда он заметил машину — такую маленькую, черную или темно-синюю… ну, в общем, в темных тонах. Пока он ее разглядывал — знаете, как это бывает: останавливаешь взгляд на первом попавшемся предмете, — из подъезда вышла пара. Не из нашего подъезда, а из соседнего… или даже через дверь от нас. На мужчине был фрак, и он теперь думает, что это мог быть ваш друг.

Лорд Питер поднес чашку к губам и замер.

— А на девушке тоже было вечернее платье?

— В том-то и дело, что нет. Почему мой друг и удивился. На девушке был простенький темный костюм и шляпка.

Лорд Питер попытался припомнить, как была одета Берта Гоутубед. Неужели появляется хоть одно подлинное свидетельство?

— Да-а, очень интересно, — протянул Уимзи. — А ваш друг не запомнил каких-либо деталей ее туалета?

— Боюсь, что нет, — с сожалением ответила миссис Форрест. — Но он пишет, что мужчина поддерживал девушку за талию, будто ей было плохо или она очень устала, и говорил: «Ничего, ничего, на воздухе тебе будет лучше». Но вы совсем не пьете кофе!

— Прошу прощения, — Уимзи встряхнулся, — я просто пытаюсь, как говорится, разложить все по полочкам. Значит, он все-таки бывал здесь, мерзавец! A-а, кофе… Не возражаете, если я этот вылью, а себе налью без сахара?

— Ой, простите, пожалуйста, я как-то привыкла, что мужчины пьют с сахаром. Дайте мне чашку, я сама вылью.

— Нет-нет, не беспокойтесь.

Вылить было некуда, поэтому Уимзи быстренько выплеснул кофе за окно.

— Вот и порядок. Давайте, я вам тоже налью.

— Нет, спасибо, мне и первую не следовало пить — могу не заснуть.

— Ну капельку.

— Разве что за компанию. — Она наполнила обе чашки и, вернувшись на место, чуть-чуть отпила из своей. — Вот такая история. Мне показалось, вам будет интересно.

— Да-да, конечно, вы очень любезны, — сказал Уимзи.

Они еще немного поговорили — о спектаклях («Я редко бываю где-нибудь: лучше, знаете ли, пока оставаться в тени»), о книгах («Обожаю Майкла Арлена»). А миссис Форрест еще не читала «Влюбленного мужчину»? — Нет, но уже заказала в библиотеке. — А может, мистер Темплтон хочет что-нибудь выпить? Бренди? Ликер? — Нет-нет, спасибо. К тому же мистеру Темплтону пора собираться.

— Нет! Не уходите! Мне… мне так одиноко… эти долгие вечера.

В ее голосе слышалось такое отчаяние, что лорд Питер снова сел. Она принялась бессвязно рассказывать о своем «друге»: от чего она только ни отказывалась ради него, а теперь, когда она вот-вот получит развод, у нее появилось ощущение, что его чувства остыли. Какое разочарование для женщины… жизнь так сурова… И все в том же духе.

Прошло еще некоторое время, и лорду Питеру стало не по себе: за ним явно наблюдали. Она сыпала словами, перескакивала с одного на другое без особого чувства, как бы по необходимости — но ее глаза… В них застыло ожидание. «Ей что-то надо, — подумал лорд Питер, — и она твердо решила это получить». Видимо, «это» было что-то необычное, и она старалась о нем не думать — как больной перед операцией — и не могла. И вдруг до лорда Питера дошло, что она — неуклюже, неловко, неумело, как бы вопреки самой себе — пытается его соблазнить.

Нельзя сказать, что он был поражен. Он был достаточно богат, достаточно хорошо воспитан, достаточно привлекателен — словом, вполне светский лев, чтобы внимание к собственной персоне могло его удивить. За свои тридцать семь лет он встречал немало женщин, пытавшихся его очаровать, — и далеко не всегда это были опытные дамы. Одни мечтали обзавестись опытом, другие — им поделиться… Но столь топорный подход у женщины, утверждавшей, что имеет мужа и любовника, — такого в практике лорда Питера еще не было!

К тому же он был уверен, что приключение не сулит ему никаких радостей. Хотя миссис Форрест была вполне красива, влечения он не чувствовал. Несмотря на обильную косметику и вызывающе откровенный наряд, она выглядела старой девой. Даже больше — совершенно бесполым существом. Он вспомнил, что это поразило его еще в прошлый раз. Паркера — нет, Паркер этого не заметил. Но Чарлз, он еще слишком молод, к тому же строгих правил, жизни не знает — он просто не воспринимает женские флюиды. А вот Уимзи — Уимзи не проведешь! Она еще тогда показалась ему бесполой, и сейчас он ощутил это особенно остро. Ему впервые встретилась женщина, начисто лишенная «великого НЕЧТО», столь вдохновенно воспетого у миссис Элинор Глин.

Ее обнаженное плечо касалось его рукава, оставляя на тонком черном сукне следы пудры.

Первое, что пришло в голову лорду Питеру, — это шантаж. Еще одно легкое прикосновение, и легендарный мистер Форрест — или кто-то, исполняющий его роль, — появляется на пороге вне себя от праведного гнева.

«Да, хорошенькая ловушка», — подумал Уимзи, а вслух сказал:

— Ну, мне пора.

Она схватила его за руку.

— Не уходите!

Ни страсти, ни нежности — резко, грубовато, как-то отчаянно… «Играй она постоянно в такие игры, — подумал лорд Питер, — у нее бы вышло убедительнее».

— Мне и правда пора, — повторил он. — К тому же ваша безопасность…

— Я готова рискнуть.

Другая женщина произнесла бы эти слова страстно. Или задорно. Или с вызовом. Или чарующе. Или томно. Или таинственно.

Миссис Форрест произнесла их угрюмо. Ее пальцы по-прежнему впивались в руку Уимзи.

«К черту! Рискну! — решил лорд Питер. — Должен же я понять, что ей надо. И пойму, черт возьми».

— Бедная моя малышка! — прошептал он прерывистым голосом влюбленного идиота. Его рука обвила ее талию, он почувствовал, что тело ее напряглось… Но чуткое ухо уловило и явный вздох облегчения.

Резко, почти грубо, Уимзи притянул ее к себе и начал жадно целовать, изображая порыв страсти.

И все стало ясно.

Импульсивный, судорожный протест тела против тошнотворной нежеланной ласки — нет, ошибиться он не мог. Такое ни с чем не спутаешь! На секунду ему показалось, что ее и впрямь затошнило. Легким нежным движением он разомкнул руку и встал несколько обескураженный, но вполне довольный: интуиция его не подвела.

— Простите мой порыв, — небрежно извинился он, — я несколько забылся. Вы не сердитесь?

Она вздрогнула и покачала головой.

— Я пойду. И так уже припозднился. А где моя шляпа? В холле? Всего доброго, миссис Форрест, будьте осторожны. Еще раз спасибо за рассказ.

— Уходите?

Вопрос прозвучал безнадежно.

«Господи! — направляясь к двери, подумал Уимзи. — Что же ей все-таки нужно?! Заподозрила, что ли, что мистер Темплтон — не тот, за кого себя выдает, и хочет оставить на ночь, чтобы проверить метки прачечной? Интересно, ей полегчает, если я покажу визитную карточку лорда Питера Уимзи?»

Мысль его развеселила, он снова попрощался и прошел в прихожую. Миссис Форрест без звука распахнула дверь, но когда Уимзи напоследок оглянулся, то увидел, что незадачливая сирена стоит посреди комнаты, не спуская с него глаз. В них читалась такая холодная ярость вперемешку с затаенным страхом, что кровь застывала в жилах.

Глава XVI. ЖЕЛЕЗНОЕ АЛИБИ

Ох, Сэмми, Сэмми, где ж алиби-то взять?

Ч. Диккенс, «Записки Пиквикского клуба»

Мисс Уиттейкер и младшая мисс Файндлейтер вернулись из поездки, и мисс Климпсон тут же пригласила Веру на чай. Письмо лорда Питера с наставлениями и указаниями его верная ищейка хранила, как талисман, запрятав глубоко в кармане юбки.

По правде говоря, Вера заинтересовала мисс Климпсон. Глупые восторженные излияния, бездумное повторение школьных штампов — все это было знакомо умудренной опытом старой деве. «В общем-то, понятно, — размышляла мисс Климпсон, — провинция, скука, серость, однообразие. А в девочке жизнь бьет ключом». Кроме того, она считала, что Вера попросту угодила в сети, расставленные коварной и надменной Мэри Уиттейкер. «Вот если бы она влюбилась в приятного молодого человека, — мечтала мисс Климпсон, — глядишь, избежала бы такой участи. Школь-нице-то еще простительно быть немного schmarmerisch, но ведь ей двадцать два года… А этой Уиттейкер только того и надо, чтоб ею восхищались да были на побегушках. Вот она Веру и поощряет. И чем глупей подруга выглядит, тем лучше: чтоб самой выиграть от сравнения. Уж если Уиттейкер надумает выйти замуж — так только за какого-нибудь слизняка». (Буйному воображению мисс Климпсон тут же представился блондинистый слизняк с брюшком, который знай себе долдонит: «Я посоветуюсь с женой».) Мисс Климпсон всегда недоумевала, зачем Всевышнему понадобилось создавать таких мужчин. По ее мнению, мужчина всегда должен следовать своей воле — какой бы глупой или даже злобной она ни была. Мисс Климпсон обладала исключительно женственной душой, а в старых девах осталась по стечению обстоятельств — никак не по призванию. «Но Мэри, — продолжала размышлять она, — не из тех, кто рвется замуж. Женщина она от природы деловая, имеет профессию — которую, кстати, бросила. Почему, интересно? То ли слишком много сострадания к людям требуется, то ли от врача зависеть не хочет. Мэри у нас подчиняться не любит, предпочитает сама командовать — пусть даже цыплятами. «Лучше править в аду, чем прислуживать в раю». Господи! Ой, что ж это я — с Сатаной сравниваю? В поэзии еще куда ни шло… Но как бы там ни было, а Мэри Уиттейкер плохо влияет на Веру — в этом я уверена».

Гостья мисс Климпсон жаждала поведать о месяце, проведенном в глуши. Первые несколько дней они переезжали с места на место, а потом прослышали, что недалеко от Орпингтона в Кенте продается прекрасная ферма. Поехали туда, узнали, что до продажи еще две недели, решили, что неразумно покупать, не наведя справок, тогда — о, это было величайшее везение! — неподалеку сдавался очаровательный коттедж с мебелью, и они его сняли. Мэри разузнавала, выгодно ли заниматься птицеводством в тех краях; они жили вдвоем, вели хозяйство. О, как это было чудесно — вдали от здешних глупцов!

— Я, конечно, не вас имею в виду, мисс Климпсон. Вы приехали из Лондона, у вас широкий кругозор. Но я не переношу этих ужасных лихемптонцев — и Мэри от них тошнит.

— Это, конечно, замечательно, — согласилась мисс Климпсон, — освободиться от гнета условностей, особенно когда вокруг царит дух добра.

— О да, разумеется, нас с Мэри водой не разольешь, хотя, конечно, она намного умнее меня. Мы уже решили, что купим эту ферму и будем вместе вести хозяйство. Здорово, правда?

— А вам не будет… одиноко — все-таки две девушки?.. Не забудь, здесь ты привыкла бывать в обществе, играть в теннис, встречаться с молодыми людьми. Тебе будет этого не хватать.

— Да что вы! Если бы вы знали, насколько все эти юнцы глупы! Нет, мне с мужчинами неинтересно, — мисс Файндлейтер тряхнула головкой, — у них же ни одной своей мысли! А как они смотрят на женщин? Как на игрушку или на котенка! Да разве одна такая женщина, как Мэри, не стоит сотни мужчин? Тут на днях этот Маркхем разглагольствовал о политике с мистером Тредголдом. Никто словечка не мог вставить. А потом вдруг спохватился и говорит, да еще так снисходительно: «Боюсь, наш разговор вам скучен, мисс Уиттейкер?» А Мэри в своей обычной манере — так тихо, спокойно — говорит: «Зато тема интересна, мистер Маркхем». Так он даже не понял ее слов и отвечает: «Дамы обычно не интересуются политикой, но, возможно, вы из тех молодых особ, которые требуют себе избирательных прав». Дамы, видите ли! Почему мужчины становятся так невыносимы, когда говорят о женщинах?

— Наверно потому, что в чем-то завидуют женщинам, — задумчиво произнесла мисс Климпсон. — А зависть делает людей сварливыми и дурными. Когда очень хочется кого-то презирать, а не за что, начинаешь в разговоре преувеличивать собственное презрение. Именно поэтому, дорогая моя, я очень стараюсь не высмеивать мужчин — хотя временами ой как стоит! Но ведь тогда про меня скажут — злобная старая дева, разве нет?

— Ну я — то в любом случае собираюсь остаться старой девой, — заявила мисс Файндлейтер. — Мы с Мэри уже договорились. Нас интересуют явления жизни, а не мужчины.

— Вы правильно сделали, что решили сначала попробовать пожить вместе и посмотреть, как получится, — сказала мисс Климпсон. — Месяц — прекрасный испытательный срок. Вам кто-нибудь помогал по хозяйству?

— Никто. Мы все делали сами. Я хорошо мою полы, разжигаю камин, протираю мебель. А Мэри великолепно готовит. Это вам не дома, когда слуги вечно болтаются под ногами и не дают житья. Конечно, в коттедже были все удобства, все необходимое… Владельцы, кажется, из театральных кругов или что-то в этом роде.

— А как вы проводили свободное время?

— О-о, катались на машине, любовались окрестностями, ходили на рынки. Рынки — это так интересно. Смешные старые фермеры, всякие разные люди. Конечно, я и раньше бывала на рынках, но Мэри — рядом с ней обычная прогулка превращается в настоящее приключение. К тому же нам самим придется иметь дело с рынком, так что мы прислушивались к разговорам, приценивались.

— А в Город не ездили?

— Нет.

— Что так? Я думала, вы воспользуетесь случаем, чтобы немного развлечься.

— Мэри ненавидит Город.

— Но мне казалось, что ты его любишь. Тебе же нравилось туда ездить.

— Сейчас уже нет. Раньше мне и правда казалось, что я люблю новые впечатления, но теперь понимаю, что развлечься тянет от душевной опустошенности, когда нет цели в жизни. Развлечения — это пустое.

У мисс Файндлейтер был вид разочарованного, уставшего от жизни повесы, который посрывал все цветы удовольствий, а потом обнаружил, что они увяли. Мисс Климпсон прекрасно справлялась с ролью наперсницы — слушая Верины откровения, она даже не улыбнулась.

— Так, значит, вы все время были вдвоем?

— Каждую минуту. И ни капельки друг другу не наскучили.

— Следовательно, эксперимент удался, — сказала мисс Клим-псон. — Но если вы поселитесь вместе насовсем, вам все же следует давать друг другу передышку. Смена впечатлений идет на пользу. Самая счастливая дружба угасает, если люди слишком часто видятся. Тому сотни примеров.

— Тогда это не настоящая дружба, — категорично заявила девушка.

— Послушайся совета старой женщины, — настаивала мисс Климпсон. — Не стоит все время ходить в одной упряжке. Допустим, мисс Уиттейкер захочет на денек съездить в Лондон — скажем, повидаться с друзьями. Ты должна отнестись к этому с пониманием.

— Конечно, я не буду возражать. Я ведь и не… — она спохватилась, — я хочу сказать, что и Мэри наверняка будет меня отпускать, и я ее тоже.

— Вот и правильно, — одобрила мисс Климпсон. — Чем дольше я живу на свете, моя дорогая, тем больше убеждаюсь: ревность

— самое порочное чувство. Недаром в Библии про нее сказано: «Люта, как преисподняя, ревность». И это действительно так. Полное доверие и никакой ревности — тогда у вас жизнь сложится хорошо.

— Конечно. Но в то же время очень неприятно, когда твой друг дружит еще с кем-нибудь. Вроде как место, по праву принадлежащее тебе, занято другим. Мисс Климпсон, дружба — это когда один на один, правда ведь?

— В идеале, наверно, — задумчиво ответила мисс Климпсон.

— Но идеальная дружба — это большая редкость, я имею в виду женщин. Мне, например, ни разу такая не встречалась. У мужчин по-другому, у них бывает. Возможно, потому что у мужчин много других интересов, кроме дружбы.

— Мужская дружба? Как же, слышали! Да у них в большинстве случаев никакой дружбы и нет. Разве это дружба, когда люди разъезжаются, годами не видятся, ничего друг другу не рассказывают. Мы с Мэри, например, делимся абсолютно всем — мыслями, наблюдениями, переживаниями. А мужчины? Да им достаточно считать друг друга хорошими парнями, а на сокровенное плевать!

— Возможно, именно поэтому их дружба длится годами, — заметила мисс Климпсон. — Мужчины не так требовательны в мелочах.

— Но великая дружба всегда требовательна! — горячо воскликнула мисс Файндлейтер. — Она должна заполнять всю жизнь. Удивительно, насколько она украшает и возвышает все мысли и чувства. Вместо того чтобы сосредоточиться на самом себе, всецело посвящаешь себя другому человеку. Он для тебя — все!.. Ты готов умереть ради него! Не это ли называется христианской любовью?

— Право, не знаю, — ответила мисс Климпсон. — Мне довелось однажды прослушать проповедь замечательного священника, который сказал, что если утратить бдительность, то самозабвенная любовь к человеку легко может перерасти в идолопоклонство, в сотворение себе кумира. Он сказал, что известная строчка Мильтона о Еве, что он для Бога, она — для Бога в нем, противоречит католической доктрине. Во всем следует соблюдать меру, и вряд ли стоит смотреть на мир глазами другого человека.

— Да, Бог, конечно, важнее, — без особого пыла согласилась мисс Файндлейтер. — Но если дружба взаимна — а только о такой дружбе стоит говорить — и если она бескорыстна с обеих сторон, разве это не прекрасно?

— Любовь всегда прекрасна, если это та любовь, — согласилась мисс Климпсон. — Но она не должна превратиться в собственничество, а к этому себя надо приучать. — Мисс Климпсон на секунду заколебалась, а потом храбро бросилась в бой. — Но все же, моя дорогая, не могу избавиться от чувства, что такая любовь более естественна между мужчиной и женщиной, нежели между людьми одного пола. Это., в каком-то смысле… противоречит природе. А привязанность мужчины и женщины… э-э-э… в конечном счете более плодотворна (здесь мисс Климпсон немножко слукавила), и… и я уверена, что когда тебе встретится твой мужчина…

— Не хочу слышать о мужчинах! — сердито воскликнула мисс Файндлейтер. — Ненавижу эти разговоры! Чувствуешь себя, как корова на ярмарке. Я смотрю, вас тут обработали за эти Дни.

Мисс Климпсон пришлось признать, что в своей искренности она перегнула палку и нанесла ущерб профессиональным интересам. Дальнейшие расспросы стали бессмысленны, Вера замкнулась, оставалось только сменить тему. Но ответ на вопрос лорда Питера она получила: кто бы ни была та женщина в Ливерпуле, которую заметила на вокзале миссис Кроппер, — это не могла быть Мэри Уиттейкер. Преданность Веры Файндлейтер, ходившей за подругой по пятам, служила тому надежной гарантией.

Глава XVII. ИСТОРИЯ СЕЛЬСКОГО АДВОКАТА

И тот, кто дает нам в эти дни новых господ, — может дать и новые законы.

Дж. Уивер

Письмо мистера Пробина, адвоката в отставке, вилла «Бьянка», Фьеэоле

мистеру Мерблзу, адвокату, Степл-Инн

(лично и строго секретно).

«Уважаемый сэр!

Меня весьма заинтересовало Ваше письмо относительно смерти мисс Агаты Досон. Постараюсь ответить на Ваши вопросы как можно короче, рассчитывая, разумеется, что вся информация о делах моей бывшей клиентки будет расценена как сугубо конфиденциальная, то есть не станет известна никому, кроме того офицера полиции, о котором Вы упомянули в связи с этим делом.

Вы просите сообщить: 1) знала ли мисс Досон, что скоро выйдет новый закон и ей необходимо составить завещание, иначе мисс Мэри Уиттейкер может не получить наследства; 2) настаивал ли я на составлении завещания, и каков был ответ мисс Агаты Досон; 3) сообщил ли я мисс Мэри Уиттейкер, в каком положении она может оказаться, если ее двоюродная бабушка скончается после 31 декабря 1925 г.

Весной 1925 года один мой ученый друг обратил мое внимание на некоторые формулировки нового закона, позволявшие двоякое толкование. Особенно это касалось понятия «прямой наследник». Я не замедлил просмотреть дела своих клиентов, чтобы принять необходимые меры в каждом конкретном случае во избежание недоразумений и тяжб, могущих возникнуть при отсутствии завещания. И мне бросилось в глаза, что права мисс Уиттейкер на имущество мисс Досон целиком и полностью зависят от толкования вышеуказанного понятия. Я знал также, что мисс Досон категорически возражает против завещания в силу тех предубеждений, с которыми нам часто приходится сталкиваться в нашей профессии. Тем не менее я счел своим долгом разъяснить ей возникшую ситуацию и по возможности добиться, чтобы завещание было составлено. С этой целью я отправился в Лихемптон и изложил ей суть дела. Это было 14 марта или… не помню точной даты, но где-то в тех числах.

К несчастью, я застал мисс Досон в самом неподходящем настроении для осуществления моих планов: ее сопротивление «несносной мысли» достигло апогея. Врач сообщил ей, что в течение ближайших недель необходимо прооперироваться, и я не мог выбрать более неудачного момента для разговора о «распоряжениях в случае смерти». Она отвергала любую попытку обсуждения этой темы, заявляя, что против нее организован заговор, чтобы свести ее в могилу и запугать ножом хирурга. Выяснилось, что врач крайне бестактно обсуждал с ней подобную возможность перед началом предыдущей операции и перепугал ее еще тогда. Но она выжила в тот раз и собирается выжить в этот, если только ей не будут трепать нервы.

Разумеется, случись ей умереть во время операции, то проблема решилась бы сама собой и необходимость в завещании просто отпала бы. Это я постарался ей разъяснить, подчеркнув, что именно потому и беспокоюсь о завещании, что совершенно уверен в ее добром здравии после операции. Я снова повторил положения нового закона, пытаясь довести их до ее понимания. Я старался как мог. Но она заявила, что в таком случае вообще не понимает, к чему весь разговор, если до выхода нового закона еще уйма времени.

Выяснилось, что этот идиот врач, как и вся их братия, ни в какую не хотел объяснить ей, чем она больна, и мисс Досон была свято уверена, что операция продлит ей жизнь лет на сто. Когда же я продолжал настаивать: мол, мы, служители закона, любим, чтобы все бумаги были в порядке — просто так, на всякий случай, — она вышла из себя и практически указала мне на дверь. Несколько дней спустя я получил письмо, в котором она обвиняла меня в непозволительной дерзости и писала, что не может доверять человеку, который обращается с ней столь возмутительно и грубо. По ее требованию я передал дела мистеру Ходжсону в Лихемптоне и с тех пор не видел никого из членов семьи.

Таким образом, я ответил на первые два вопроса. Что касается третьего, то я, разумеется, не счел возможным сообщить мисс Уиттейкер, что она получит наследство лишь в двух случаях: если мисс Досон умрет до 31 декабря двадцать пятого года или если она все-таки составит завещание. Хотя мисс Уиттейкер производит впечатление человека вполне достойного, но я всегда считал в корне неправильным сообщать клиентам, что они могут выиграть от смерти кого-то из близких. В результате нелепой случайности наследники оказываются в двусмысленном положении: допустим, произошел несчастный случай, а потом выясняется, что о своей выгоде они знали заранее, начинаются разговоры… словом, их интересы страдают. Самое большее, что я счел себя вправе сказать, — это чтобы меня немедленно нашли, если я буду нужен мисс Досон. Разумеется, сложив полномочия, я уже не мог ни на что повлиять.

В октябре 1925 года здоровье мое резко ухудшилось, я ушел от дел и переехал в Италию. Английские газеты приходят сюда нерегулярно, и сообщение о кончине мисс Досон я пропустил. Внезапность самой смерти и загадочные обстоятельства, с нею связанные, безусловно, наводят на размышления.

Далее Вы спрашиваете мое мнение о состоянии рассудка мисс Досон на момент нашей последней встречи. Уверяю Вас, она была в здравом уме и твердой памяти — то есть в своем обычном здравом уме, который никогда гибкостью не отличался, особенно в вопросах права. Уж если что-то западало ей в голову, то сдвинуть ее с этого было крайне трудно. Я выбился из сил, объясняя, в чем суть нового закона, но она с детства знала, что наследовать должен ближайший родственник из живущих; и хоть умри: она считает, что такой порядок меняться не должен. Она даже меня пыталась убедить, что правительство не посмеет принять другой закон. Когда же мне наконец удалось втолковать ей, что новый закон — это почти данность и принят он будет, она стала уверять, что в этом случае ни один суд не посмеет отнять у Мэри деньги — не может же суд оказаться настолько гадким. Любому ясно, что все права у Мэри. «При чем тут вообще герцог Ланкастер? — раздраженно повторяла она. — Мы с ним даже не знакомы!» Что тут говорить — мисс Досон никогда не страдала трезвостью суждений. Я даже не уверен, удалось ли мне довести до нее истинное положение вещей. К тому же сама тема была ей настолько неприятна, что она делала все, чтобы уйти от разговора. Однако сам факт, что она была в здравом рассудке, сомнений не вызывает. Я потому и пытался добиться завещания до операции, что боялся утраты рассудка после или — а с деловой точки зрения это одно и то же — что она будет постоянно находиться под воздействием лекарств.

Надеюсь, мне удалось ответить на все Ваши вопросы.

Искренне Ваш Т. Пробин».

Мерблз внимательнейшим образом прочитал письмо дважды. При всей своей осторожности, он не мог не признать, что дело принимает очень серьезный оборот. Мелким аккуратным почерком он составил небольшую записку для инспектора Паркера с просьбой зайти при первом же удобном случае.

Паркер тем временем не испытывал ничего, кроме неудобств. В течение двух дней он только тем и занимался, что ходил от одного адвоката к другому. И при виде очередной медной таблички у него начинало воротить с души. Он уныло проглядывал длиннющий список имен (им же самим составленный) и прикидывал, сколько еще контор надо сегодня обойти.

Паркер был из тех методичных кропотливых трудяг, которым никогда не воздается по заслугам. Какое бы расследование они с Уимзи ни вели, вся бесконечная, монотонная, иссушающая душу рутина всегда выпадала на долю Паркера. Это как бы разумелось само собой и даже обсуждалось. Паркера временами раздражало, что Уимзи принимает такое положение вещей как должное. А сейчас он находился в состоянии, близком к бешенству.

Невыносимая жара. Пыльные тротуары. Обрывки газет под ногами. Раскаленные железные автобусы. «Экспресс-Дейри», куда Паркер зашел перекусить, насквозь провонял жареной камбалой и испарениями кипящего титана. А Уимзи небось обедает сейчас в клубе, а потом завалится на какую-нибудь новозеландскую выставку с Фредди Арбетнотом! Паркер прямо-таки воочию видел Уимзи в его элегантном светло-сером костюме, лениво фланирующего по Пэл-Мэл. К черту Уимзи! Не мог оставить Агату Досон мирно покоиться в могиле! Лежит себе старушка, никому не мешает. Так нет ведь, Уимзи все неймется: лезет, ворошит прошлое, сует всюду нос — вот и досовался, что при таком раскладе Паркер просто обязан дать делу официальный ход! Ладно, что там. Пора идти к этим проклятым адвокатам.

Паркер следовал собственной системе поиска, которая могла оправдать себя, а могла и не оправдать. Он досконально изучил новый закон о собственности и решил, что, узнав о возможных последствиях для себя, Мэри наверняка обратилась к адвокату. Но к какому? Если ничего дурного она не замыслила, то почему бы не проконсультироваться прямо в Лихемптоне? Это первое, что приходит в голову. Поэтому Паркер начал с Лихемптона и обошел все три адвокатские конторы города. И везде получил одинаковый ответ — на протяжении всего 1925 года с этим вопросом никто ни разу не обращался. Один из адвокатов — кстати, старший партнер фирмы «Ходжсон и Ходжсон», которой мисс Досон велела передать свои дела после ссоры с мистером Пробином, — услышав вопрос, с любопытством взглянул на Паркера.

— Уверяю вас, инспектор, что в силу дальнейшего развития событий я бы непременно запомнил ее, обратись она ко мне за подобной консультацией.

— Насколько я понимаю, — заметил Паркер, — все формальности с наследством мисс Уиттейкер прошли вполне гладко.

— Без сучка без задоринки. Все шло своим чередом. Окажись там еще какой-нибудь родственник, которого надо было бы разыскать, я бы, возможно, уделил ей больше внимания. Но мистер Пробин оставил мне бумаги в идеальном порядке, картина была вполне ясная, мисс Досон умерла за два месяца до вступления нового закона в силу — так что формальности прошли более или менее автоматически. По правде говоря, я и не вспоминал о мисс Уиттейкер в связи с новым законом.

Паркер ответил, что его это не удивляет, и поделился с мистером Ходжсоном ученым мнением почтенного мистера Токингтона. Ходжсон крайне заинтересовался.

Вот, собственно, и все, чего удалось добиться в Лихемптоне. Разве что на обратном пути Паркер нанес визит мисс Климпсон, чем очень ей польстил. Она подробно рассказала о встрече с Верой Файндлейтер и даже проводила Паркера до станции, в надежде встретить мисс Уиттейкер: «Вам, наверно, интересно на нее посмотреть». Но им не повезло. В целом, подумал Паркер, оно и к лучшему. Конечно, интересно взглянуть на Мэри, но ему вовсе не улыбалось, чтобы она тоже увидела его, да еще в обществе мисс Климпсон.

— Кстати, мисс Климпсон, надо подумать, что сказать обо мне миссис Бадж, — она ведь наверняка начнет спрашивать.

— Я уже вас представила, — с легким смешком отозвалась мисс Климпсон. — Когда миссис Бадж сказала, что меня спрашивает некий мистер Паркер, я буквально тут же сообразила, что она ни в коем случае не должна знать, кто вы на самом деле. И я сказала: «Мистер Паркер? Должно быть, это мой племянник Адольф». Вы не возражаете, что я назвала вас Адольфом? Забавно, но это буквально единственное имя, которое пришло мне в голову. Сама не знаю почему. Наверно, потому, что у меня нет ни одного знакомого Адольфа.

— Мисс Климпсон! Вы — замечательная женщина, — с чувством произнес Паркер. — В следующий раз можете окрестить меня хоть Мармадьюком — возражать не буду.

А сейчас Паркер разрабатывал другое направление. К лихемптонским адвокатам Мэри не ходила, следовательно… Конечно, под рукой был Пробин, но вряд ли она обратилась к нему. Пробин для нее — человек чужой: в Крофтоне они не встречались (с бабушками Мэри почти не жила), в Лихемптоне увиделись впервые, о цели визита он ей не сказал — она могла лишь по раздражению тетки догадаться, что речь шла о завещании. И хотя он приехал для защиты ее интересов, но ведь с нею лично он откровенен не был. А начни она сама задавать вопросы, он бы попросту отговорился, что дела мисс Досон больше не ведет. Но уж потом, когда мисс Досон так неожиданно и так кстати скончалась, — тут можно не сомневаться: он бы припомнил все ее вопросики! Нет, к Проби ну она не обращалась.

Тогда к кому?

Для человека, который хочет что-то скрыть, остаться неузнанным, затеряться, как лист в листопаде, для человека, который хочет, чтобы ему дали ответ, но тут же забыли вопрос, — для такого человека существует только одна гавань молчания и забвения — Лондон. Где еще сосед не знает соседа, а продавец покупателя? Где еще врача вызывают к пациенту, которого он в глаза не видел и больше не увидит? Где еще, отдав Богу душу, вы долгие месяцы будете лежать в собственной постели и никто вас не хватится, пока не явится газовщик, чтобы проверить счетчик? Где еще прохожие дружелюбны, а друзья проходят мимо? Лондон, чье грязное прожорливое чрево способно переварить любые тайны! Равнодушный, разноликий, всеядный Лондон.

Разумеется, Паркер думал об этом не в таких выражениях. Он просто размышлял: «Ставлю десять против одного, что она поехала в Лондон. Они все едут в Лондон — им так спокойнее».

Тем более Лондон мисс Уиттейкер неплохо знала — она ведь работала в Королевской больнице для бедных. А это означает, что в Блумсбери она ориентировалась лучше, чем в других районах. Кому, как не Паркеру, было знать, насколько не любят лондонцы сходить со своих привычных орбит. Конечно, ей могли порекомендовать адвоката в другом районе, но, вероятнее всего, она направилась либо в Блумсбери, либо в Холборн.

К несчастью для Паркера, именно в этих районах адвокатских контор хоть пруд пруди. Медные таблички облепили стены, как ягоды смородиновый куст — Грейз-Инн-роуд, сам Грейз-Инн, Бедфорд-роуд, Холборн, Линкольнз-Инн. Поэтому-то Паркер и чувствовал себя таким изжаренным, уставшим и замученным в этот июньский полдень. Он уже был сыт по горло.

В раздражении отшвырнув тарелку — «платите-в-кассу-пожа-луйста», — он пересек улицу и направился к Бедфорд-роуд, которую наметил на сегодня. Остановился у первой же таблички «Мистер Дж. Ф. Тригг, адвокат». Паркеру повезло. Юноша в приемной сообщил, что мистер Тригг только что вернулся с обеда и готов принять посетителя. К нему можно пройти.

Мистер Тригг оказался приятным мужчиной лет сорока или чуть больше, с хорошим цветом лица. Он попросил Паркера устраиваться поудобнее и осведомился, чем может быть полезен.

В тридцать седьмой раз Паркер приступил к разыгрыванию гамбита, который должен был привести его к желанной победе.

— Я в Лондоне по случаю, мистер Тригг, и мне нужен квалифицированный совет юриста. На днях я разговорился в ресторане с одним джентльменом, и он дал ваш адрес. Сам он, разумеется, представился, вот только я запамятовал, как его зовут. Но это ведь и не важно, правда? Мне просто нужно выяснить один вопрос. Мы с женой приехали проведать ее двоюродную бабушку, она довольно плоха.

Ну а поскольку она души не чает в моей жене, то как-то всегда само собой разумелось, что миссис Паркер унаследует ее деньги. Мы, в общем-то, сводим концы с концами — но и только. Так что мы всегда не скажу, чтобы ждали, но как-то рассчитывали на наследство — будет в дальнейшем на что опереться. Других родственников у старушки нет, и, хоть она частенько поговаривала о завещании, мы, в общем-то, не беспокоились: жена и так должна была получить наследство. А тут разговариваем вчера с приятелем, а он и говорит, что есть какой-то новый закон и что если не будет завещания, то мы ничего не получим. Он сказал, что вроде бы все отходит Короне. «Да быть того не может, — возразил я, — это же несправедливо». Но тут жена засомневалась, разнервничалась — сами понимаете, у нас дети, о них подумать надо. Словом, говорит, иди к адвокату, а то бабушка на ладан дышит, а завещание то ли есть, то ли нет. Так вот я и хочу спросить: по новому закону внучатая племянница имеет право наследования?

— Здесь все неоднозначно, — ответил мистер Тригг, — и мой вам совет — немедленно выясните, есть ли завещание, и если нет, поторопите вашу родственницу. В случае, конечно, если ее состояние здоровья будет признано удовлетворительным для подписания юридического документа. Иначе ваша жена рискует остаться ни с чем.

— Похоже, вы уже сталкивались с подобными вопросами, — с улыбкой заметил Паркер. — Вам, наверно, их все время задают после выхода нового закона?

— Я бы не сказал «все время» — внучатые племянники не так часто остаются единственными родственниками наследователя.

— А ведь правда, я как-то не подумал. Кстати, мистер Тригг, никто к вам не обращался с этим вопросом летом двадцать пятого года?

Адвокат изменился в лице: доброжелательность исчезла, появилось любопытство и даже некоторая настороженность.

— А чем, позвольте спросить, вызван ваш вопрос?

— Чтобы вам было легче на него ответить, — произнес Паркер, доставая удостоверение, — я представлюсь. Я офицер полиции, и у меня имеются веские причины задать вам этот вопрос. Просто сначала хотел покончить с личными делами.

— Понятно. Что ж, инспектор, я вам отвечу — мне задавали этот вопрос в июне двадцать пятого года.

— Обстоятельства помните?

— Еще бы. Захотел бы — не забыл, то есть не сам вопрос, а то, что за ним последовало.

— Звучит интригующе. Можно по порядку? И со всеми подробностями.

— С удовольствием. Минуточку… — Мистер Тригг высунулся в приемную: — Бэдкок, я занят с мистером Паркером. Проследите, чтобы нас не беспокоили. Итак, мистер Паркер, я в вашем распоряжении. Закуривайте.

Паркер откликнулся на приглашение и закурил трубку, а мистер Тригг схватился за сигареты и, прикуривая одну от другой, поведал Паркеру удивительную историю.

Глава XVIII. ИСТОРИЯ ЛОНДОНСКОГО АДВОКАТА

И вот, отдавшись чтению романов, я в который раз выхожу из теплого уюта в промозглое ненастье и вместе с доктором отправляюсь в заброшенный дом к неизвестному больному. А в следующей главе это странное приключение приводит к раскрытию загадочного преступления.

«Обыватель»

— Кажется, это было пятнадцатого или шестнадцатого июня, — начал мистер Тригг, — принта леди и задала тот же вопрос, что и вы, сказала только, что это интересует не ее лично, а подругу, имени которой называть не стала. Да… Думаю, смогу ее описать: высокая, красивая, с нежной кожей, темными волосами и синими глазами. Очень интересная девушка. Брови прямые, вразлет… лицо довольно бледное. Одета была по-летнему, очень элегантно, платье… знаете, такое — лен с вышивкой… или что-то вроде… я, в общем-то, не знаток дамских туалетов, — и белая соломенная шляпка.

— Вы так подробно ее описываете…

— У меня вообще прекрасная память, но ее я запомнил особенно хорошо: мы ведь встретились еще раз, при других обстоятельствах. Но не буду забегать вперед.

В тот первый раз она сказала — прямо как вы, — что в Городе по случаю и что ей меня рекомендовали. Я ответил, что хотел бы уточнить детали — закон, как вы помните, только что прошел финальное чтение, я в нем не вполне разобрался, даже не прочел толком, а так, проглядел.

Словом, я попросил даму — кстати, она назвалась мисс Грант — прийти на следующий день, чтобы я мог предварительно проконсультироваться и уже тогда дать окончательный ответ. Она согласилась, поблагодарила меня, встала и протянула руку. Пожимая ее, я заметил странный шрам у основания пальцев — след от пилы или что-то в этом роде. Заметил я его мимоходом, но как потом оказалось — мне крупно повезло, что заметил.

Мисс Грант, как мы и договорились, пришла на следующий день. Я успел накануне посоветоваться с коллегой и сказал ей то же, что и вам. Ответ ее заинтересовал, я бы даже сказал — задел.

— Это же несправедливо! — воскликнула она. — Почему деньги семьи должны достаться Короне? В конце концов, внучатая племянница — достаточно близкая родня.

Я ответил, что если ее подруга сможет представить свидетелей, которые подтвердят, что покойная намеревалась оставить деньги ей, то, возможно, Корона и выполнит волю усопшей и передаст деньги — или значительную их часть — внучатой племяннице. Однако это целиком и полностью будет зависеть от настроения суда. Но если у покойной случались ссоры с этой родственницей или ее воля недостаточно ясно выражалась, то судья может и отклонить притязания на наследство.

— Я не утверждаю, — добавил я, — что по новому закону ваша подруга ничего не получит, я только говорю, что ее могут обойти. В любом случае закон вступит в силу только через шесть месяцев, за это время всякое может случиться.

— Вы хотите сказать, что тетушка может умереть? — спросила она. — Вряд ли. Не так уж она серьезно больна. Сиделка говорит, там больше самовнушения.

Гонорар она заплатила полностью, но я про себя отметил, как быстро «двоюродная бабушка подруги» превратилась в «тетушку», и решил, что моя клиентка, безусловно, говорит о себе.

— Да уж не сомневайтесь! — сказал Паркер. — Ну а когда вы снова ее увидели?

— В декабре. Случайно столкнулся в ресторанчике в Сохо, куда заскочил пообедать перед спектаклем. Уютное местечко, я там вроде завсегдатая. Народу было полно, и я подошел к столику, за которым уже сидела женщина, с обычным вопросом: «У вас не занято?» Она подняла голову, и я узнал ее.

— A-а, мисс Грант, здравствуйте, — сказал я.

— Прошу прощения, вы, вероятно, ошиблись, — сухо сказала она.

— Это я прошу прощения, — настаивал я. — Моя фамилия Тригг, вы приходили ко мне на Бедфорд-роуд в июне этого года. Но если мое общество вам неприятно, то прошу прощения и откланиваюсь.

— Нет-нет, что вы. — Она улыбнулась. — Просто я вас не узнала.

И я получил разрешение остаться за столиком.

Чтобы завязать разговор, я поинтересовался, не обращалась ли она еще куда-нибудь. Она сказала, что нет, что вполне удовлетворена моей консультацией. Я спросил, не написала ли та бабушка завещание — мне очень хотелось поддержать беседу. Она ответила довольно коротко, что в этом отпала необходимость, так как старая дама умерла. Я отметил, что сама она в черном, и еще раз утвердился в мысли, что консультация была нужна ей, а не подруге.

Мы разговорились. Не стану скрывать, инспектор, мисс Грант мне очень понравилась. Интересные суждения, мужской склад ума — а я, к слову сказать, не отношусь к тем мужчинам, которые любят безмозглых женщин. Нет, я вполне иду в ногу со временем и, если когда-нибудь женюсь, хотел бы видеть в жене разумного товарища.

Паркер поспешил заметить, что такие взгляды делают мистеру Триггу честь, а про себя подумал, что мистер Тригг был бы не прочь также жениться на богатой девушке, не отягощенной многочисленными родственниками.

— В наше время редко встретишь женщину, — продолжал мистер Тригг, — которая разбиралась бы в вопросах права. Мисс Грант, безусловно, исключение: она интересовалась буквально всем, что было в тогдашних газетах — я уж не помню подробностей, — и задавала удивительно точные вопросы, что имеется в виду, какие могут быть последствия. Каждый вопрос — не в бровь, а в глаз. Признаться, я получил огромное удовольствие от беседы. А когда обед уже подходил к концу, мы перешли на более личные темы, и я упомянул, что живу в Голдерз-Грин.

— А свой адрес она оставила?

— Нет. Сказала, что остановилась в гостинице «Певерил» в Блумсбери и что ищет дом в городе. Я заметил, что через мои руки проходит информация о продаже домов в Хемпстеде, и предложил профессиональные услуги. После обеда я проводил ее до отеля. В холле мы распрощались.

— Она действительно там остановилась?

— Несомненно. Однако быстро съехала, как я вскоре узнал. Дело в том, что спустя две недели мне сказали, что в Голдерз-Грин освободился дом. По правде говоря, он принадлежал моему клиенту, потому-то я и оказался в курсе. Памятуя о своем обещании, я тут же написал мисс Грант и, не получив ответа, начал наводить справки в «Певерил». Выяснилось, что она съехала на следующий же день после нашей встречи, не оставив адреса. В книге регистрации постояльцев значилось просто: «постоянное место жительства — Манчестер». Я почувствовал некоторое разочарование, но вскоре выбросил эту историю из головы.

Примерно через месяц — 26 января, чтобы быть точным, — я сидел дома и читал книгу, собираясь вскоре лечь спать. Моя квартира… вернее, это не квартира, а небольшой дом на две семьи, где я занимаю второй этаж. Соседи с первого этажа ненадолго уехали, и я был в доме совершенно один: прислуга приходит днем. Зазвонил телефон. Я взглянул на часы — было без четверти одиннадцать. Умоляющий женский голос в трубке просил меня приехать в Хемпстед-Хит, чтобы составить завещание, так как кто-то при смерти.

— Вы узнали голос?

— Нет. Видимо, звонила служанка — я так решил, потому что говорили на кокни. Я спросил, нельзя ли подождать до завтра, но она настаивала, говоря, что завтра может быть слишком поздно. Я был в крайнем раздражении, но все равно собрался и поехал. Ночь была препаршивая: холод, туман. Мне повезло: я практически тут же поймал такси. До места мы добрались не сразу, порядком проплутав в темноте. Дом стоял на отшибе, к нему даже подъезда не было. Я оставил машину у дороги, ярдах в двухстах от дома, договорившись с шофером, что он меня дождется: вряд ли я бы нашел другое такси на этом краю света да еще в такую поздноту. Таксист сперва поартачился, но все-таки обещал подождать, просил только не засиживаться.

Я стал пробираться к дому. Поначалу мне показалось, что он необитаем, но потом я разглядел тусклый свет в одной из комнат первого этажа и позвонил в дверь. Ответа не было, хотя трель разлилась по всему дому. Я снова позвонил, а потом начал стучать. Ответа по-прежнему не было. Я уже продрог до костей и зажег спичку, чтобы проверить, тот ли номер. И тут увидел, что дверь не заперта.

Я решил, что служанка не может отойти от больной и что ей, возможно, нужна моя помощь. Поэтому я толкнул дверь и вошел.

В холле была кромешная тьма, и я споткнулся о галошницу. Мне показалось, что я слышу слабый голос или стон, и, когда глаза привыкли к темноте, я двинулся дальше, к тусклой полоске света, падавшей из приоткрытой двери слева.

— Та самая комната, которую вы заметили раньше?

— Думаю, да. Я громко спросил: «Можно войти?» — и тихий голос отозвался: «Да, пожалуйста». Я распахнул дверь и оказался, судя по мебели, в гостиной. В углу стояла кушетка, наскоро застеленная. На ней лежала женщина. И никого рядом.

Электричества не было. Керосиновая лампа на столе с зеленым абажуром, чтобы свет не беспокоил больную, да еле теплившийся огонь в камине — вот и все освещение. Я с трудом мог разглядеть женщину, но заметил, что голова и лицо перебинтованы. Я потянулся к выключателю, но она тут же вмешалась.

— Не надо включать свет!

— Постойте, постойте. А как она могла увидеть, что вы делаете?

— Знаете ли, — сказал Тригг, — тут вообще все странно. Она заговорила, когда я уже повернул выключатель, но свет все равно не зажегся.

— Вот как?

— Да. Пробки либо перегорели, либо их заранее выкрутили. Но я не стал заострять на этом внимание, а просто подошел к ней.

— Вы адвокат? — спросила она полушепотом.

— Да, — ответил я. — Чем могу быть полезен?

— О-о, со мной произошла ужасная история, — сказала она. — Я долго не протяну, но завещание оставить успею.

Я спросил, кто за ней ухаживает.

— Служанка, — поспешно ответила больная. — Она скоро вернется — пошла за доктором.

— Не проще ли было вызвать доктора по телефону? — спросил я. — Вам нельзя оставаться одной.

— Она не смогла дозвониться. Давайте не терять времени — займемся завещанием, а служанка как раз подойдет.

Голос у нее прерывался, и я почел за лучшее не спорить, чтобы не вызывать раздражения. Придвинув стул ближе к свету, я расположился за столом, достал ручку, бланк завещания и сказал, что готов записывать ее распоряжения.

Она попросила налить ей немного бренди и разбавить водой. Графин и бренди стояли на столе, я поставил стакан так, чтобы ей было удобно дотянуться, она отпила глоток и немного ожила. С ее позволения я тоже налил себе бренди: мне хотелось согреться — мало того, что на улице было мерзко, еще в комнате стоял такой холод, что Зуб на зуб не попадал. Я поискал уголь, чтобы подбросить в камин, но не нашел.

— Занятно, — пробормортал Паркер. — Наводит на размышления.

— Да, меня это тоже удивило. И не только это. Однако я сказал, что готов начать.

— Вы, наверно, думаете, что я немного не в себе, — заговорила она. — Удар по голове и тому подобное. Уверяю вас, вы ошибаетесь. Я в своем уме, и денег ему не видать.

Я спросил, кто ее ударил.

— Муж. Думает, я уже на том свете. Но я еще на этом, и пробуду здесь ровно столько, сколько нужно, чтобы оставить его без гроша.

Назвавшись миссис Марион Мед, она сказала, что хочет оставить около десяти тысяч фунтов дочери и трем-четырем сестрам. Завещание было запутанным, с массой оговорок и примечаний, не оставляющих отцу доступа к деньгам дочери.

— Вы записали имена и адреса тех, кого она упоминала? — спросил Паркер.

— Конечно. Но как вы дальше увидите, мне это ничего не дало. Завещательница действительно была в здравом уме, ее распоряжения были разумны, хоть она и шепотом говорила и выглядела вконец ослабевшей. Только про выключатель сказала громко, даже резко.

Наконец я покончил с записями и приступил к их обработке, чтобы придать вид юридического документа. Служанка все не возвращалась, я уже стал по-настоящему беспокоиться. К тому же меня неодолимо клонило в сон — то ли от холода, то ли потому, что в это время я привык ложиться, то ли… то ли еще по какой-то причине. Я налил себе еще бренди и начал переписывать начисто.

Закончив, я спросил:

— Как вы собираетесь подписывать? Нужен еще один свидетель, иначе завещание не будет иметь силы.

— Служанка должна прийти с минуты на минуту. Не представляю, куда она запропастилась.

— Может, заблудилась в тумане, — предположил я. — Но я подожду — грех оставлять вас одну.

Она поблагодарила слабым голосом, и некоторое время мы просидели молча. Ситуация становилась все более зловещей: больная тяжело дышала, постанывала, а мое желание спать усиливалось с каждой минутой и выходило за рамки объяснимого.

Вдруг меня осенило — несмотря на полуобморочное состояние и полную неспособность думать, — что самое разумное — это позвать таксиста (если он, конечно, еще ждет). Он засвидетельствует завещание, а потом мы съездим за доктором. Я сидел, сонно обдумывая эту мысль и собираясь с силами, чтобы заговорить. Казалось, что-то тяжелое наваливается на меня, давит и мешает пошевелиться. Любое движение было выше моих сил.

И тут случилось такое, от чего я мгновенно пришел в себя. Миссис Мед повернулась, приподнялась и уставилась на меня в упор. Чтобы лучше разглядеть в свете тусклой лампы, она оперлась обеими руками о край стола. Я увидел, что на левой руке нет обручального кольца. Это было полной неожиданностью. А потом я увидел еще кое-что.

Основания пальцев правой руки пересекал странного вида шрам — след от пилы или что-то в этом роде.

Паркер выпрямился.

— Интересно, правда? — сказал мистер Тригг. — Я был ошарашен. Хотя это не совсем точно: в том полубессознательном состоянии у меня возникло ощущение полного кошмара. Я резко поднял голову, и больная тут же откинулась на подушки.

И в этот момент раздался звонок.

— Служанка?

— Нет. Благодарение Богу, это был мой таксист — ему надоело здать. Я подумал — точно не могу сказать, что именно я тогда подумал, — но он меня растормошил. Я то ли вскрикнул, то ли громко вздохнул, и парень вошел — к счастью, я оставил дверь открытой. Собравшись с силами, я попросил его засвидетельствовать завещание. Видок у меня был тот еще, язык заплетался — помню, он весьма подозрительно переводил взгляд с меня на бутылку. Но завещание подписал — сначала миссис Мед, потом он. У нее рука дрожала, она даже не привстала, писала лежа. «Что теперь, сэр?» — спросил шофер. Я чувствовал себя уже настолько разбитым, что смог только пролепетать: «Отвезите меня домой». Он посмотрел на миссис Мед, потом на меня и спросил: «А как быть с дамой, сэр?» «Найдите доктора, но сначала отвезите меня».

Когда мы выходили, я уже попросту висел на нем. Он что-то бормотал насчет подозрительно накачавшихся субъектов. Дороги я не помню. Очнулся дома, в собственной постели, и увидел рядом одного из наших местных врачей.

Боюсь, я утомил вас подробностями, мистер Паркер. Словом, таксист оказался парнем с головой и очень порядочным человеком. Обнаружив к концу поездки, что я без сознания, он порылся в моих карманах и нашел визитную карточку и ключ. Привез домой, отнес наверх и вызвал врача, посчитав, что для пьяного я выгляжу странновато.

Врач сказал, что мне ввели значительную дозу веронала или похожего наркотика. Если меня хотели убить, то доза, к счастью, оказалась недостаточной. Мы с ним провели тщательный анализ и пришли к выводу, что я получил не меньше 30 гран этой дряни. Этот наркотик практически не прослеживается при анализе, так что доктор пришел к выводу, что это все-таки веронал, изучив побочные явления. В бренди, без сомнения, было снотворное.

На следующий день мы с врачом помчались к тому дому. Он был заперт, а молочник сказал, что жильцы уехали неделю назад и вернутся дней через десять. Мы к ним потом приехали. Они оказались милыми приятными людьми, понятия не имели, что произошло в их отсутствие, сказали, что уезжают довольно часто и никогда не ставят дом на охрану. Хозяин немедленно обошел весь дом и сообщил, что ничего не украдено, только израсходован остаток угля в гостиной и видно, что парой простыней и подушками пользовались. Кладовку, где хранился уголь и находился рубильник, они перед отъездом заперли — хоть на это ума хватило, — таким образом, вполне объяснялось отсутствие света в комнате и адский холод. Таинственная посетительница проникла в дом через смежную с кухней комнату, где хранилась провизия, открыв ножом оконную задвижку — особого труда это не составило, так как задвижки были скорее декоративными. А лампу, графин и бренди принесла с собой. Дерзко, конечно, но вполне выполнимо.

Как вы понимаете, ни о миссис Мед, ни о мисс Грант никто и слыхом не слыхивал; жильцы не хотели тратиться на судебное разбирательство — в конце концов стоимость израсходованного угля не превышала шиллинга; а я… я тоже решил не возбуждать дела — меня ведь не убили. Происшествие не из приятных, но я предпочел о нем забыть.

— Да уж, приятного мало. А мисс Грант больше не звонила?

— Почему же, звонила. Даже два раза. Месяца через три после того случая, и — две недели назад. Предлагала встретиться. Можете считать меня трусом, мистер Паркер, но я отказался. Не вполне понимаю, чего ждать. У меня есть собственная версия: возможно, она хотела заманить меня в ловушку, чтобы я провел ночь в том доме, а потом начать шантажировать. Другого объяснения снотворному я не нахожу. Но решив, что береженого Бог бережет, я дал распоряжения своим сотрудникам и экономке, что, если мисс Грант позвонит — я уехал и неизвестно, когда вернусь.

— Да-а-а. Как по-вашему, она знает, что вы заметили шрам?

— Вряд ли. Иначе не стала бы звонить потом под собственным именем.

— Вы правы. Что ж, мистер Тригг, благодарю за информацию, она может оказаться очень ценной. И если мисс Грант снова позвонит — кстати, откуда она звонила?

— Из будок. Телефонисты обычно сообщают, когда звонок идет из городского автомата. Но я не пытался установить, из какого именно.

— Да, конечно, зачем. Итак, если она снова позвонит, назначьте ей встречу и немедленно позвоните мне. Прямо в Скотланд-Ярд. Меня разыщут.

Мистер Тригг обещал выполнить просьбу, и Паркер откланялся.

«Теперь нам известно, — размышлял Паркер по дороге домой, — что некая дама (весьма неразборчивая в средствах) наводила справки о правах внучатых племянниц в 1925 году. Надо написать мисс Климпсон — пусть посмотрит, есть ли у мисс Уиттейкер шрам на правой руке. И тогда решим, продолжать ли охоту на адвокатов».

Душные улицы уже не казались смертельно душными, настроение улучшилось, результаты разговора обнадеживали, и Паркер дошел до того, что благодушно подарил уличному попрошайке свою сигаретную карточку.

Назад: Часть 2. ЮРИДИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА

Дальше: Ч а с т ь III. МЕДИКО-ЮРИДИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА