Перед ними простиралось лето, только что наступившее, насыщенное обещанием приключений. Его неизбежный конец находился так далеко в будущем, что можно было о нем не думать. Дни стояли длинные и жаркие, и Дэниел со своими друзьями проводил время, строя планы. Изготавливать свечи в песке: плавить готовые свечи, украденные Джимом из дома, выливая жидкий воск вдоль шнурков в отверстия, вырытые в плотной песчаной почве во дворе. Продавать газированную воду: в ход пошел папин складной карточный столик, сестра Джима написала вывеску, и они часами сидели на палящем солнце, добавляя в газировку все новые и новые кубики льда, пока она не становилась настолько разбавленной, что даже они не могли ее пить. Забрасывать яйцами почтовые ящики: стащить из холодильника два яйца – каждый по одному, а затем сыграть в «камень-ножницы-бумага», чтобы выяснить, кому бежать к соседскому почтовому ящику и выливать туда разбитые яйца.

Это была идеальная жизнь. Ни о чем не нужно было думать заранее, ничего не нужно было доводить до конца; они занимались тем, что хотели, тогда, когда хотели, заполняя бесконечные свободные дни своими прихотями.

Однако дома что-то было не так. Дэниел это чувствовал. Родители ничего не говорили, однако он замечал в их отношениях едва различимую перемену, чувствовал отсутствие чего-то такого, о существовании чего даже не догадывался. Вечером за столом под напускной любезностью отца просматривалась ярость, веселье матери не могло скрыть ее печаль, и Дэниел радовался тому, что на дворе лето и ему не нужно проводить с родителями столько времени, сколько обычно.

Однако по мере того как проходили дни, воспоминания о школе отступали на задний план, и летние ритмы становились менее спонтанными и более предсказуемыми; и у Дэниела крепло подозрение – нет, он все больше убеждался в том, что ни мать, ни отец не виноваты в ухудшении своих взаимоотношений. Они были жертвами. Как и он, они видели происходящее, но ничего не могли поделать, вынужденные бессильно наблюдать за всем со стороны.

Виноват в этом был Биллингсли, слуга.

И его грязная дочь.

Дэниел не мог сказать, почему он так решил, но знал, что его догадка верна, и хотя прежде он не слишком об этом задумывался, теперь он вдруг осознал, что эти двое, отец и дочь, вселяют в него ужас. Дэниел не мог сказать точно – почему. Биллингсли неизменно вел себя по отношению к нему вежливо и почтительно – слишком вежливо и почтительно, – в то время как Донин стеснялась и избегала его, словно была в него влюблена. Но он поймал себя на том, что боится их, и стал сознательно прилагать усилия, чтобы не встречаться с ними, избегать их, по возможности никак не контактировать.

Его родители, заметил он, делали то же самое.

В чем дело? Почему отец просто не прогонит Биллингсли?

Потому что дело было не только в слуге и его дочери. Дело было также в самом доме. От него исходила угроза, он был каким-то неестественным, словно…

Словно в нем обитали призраки.

Вот оно. Словно дом был живой и контролировал все, что происходило в его пределах: где его обитатели спят, когда завтракают и ужинают, куда они ходят и что делают, а те были лишь пешками в его руках. Дэниел сознавал, что это очень странная мысль, однако ему казалось, что все обстоит именно так, и это объясняло, почему его отец, всегда бывший полновластным хозяином в доме, феодалом в своем замке, теперь имел побитый вид, словно стал гостем в своем собственном доме.

Нет, не гостем.

Пленником.

Если б Дэниел был постарше, если б у него было больше мужества, он поговорил бы с родителями, спросил, в чем дело и могут ли они как-либо повлиять на ситуацию. Однако у них в семье дела обстояли не так. Никто не говорил о проблемах напрямую; все предпочитали выражаться иносказательно, стремясь выразить свою точку зрения туманными намеками и косвенными замечаниями в надежде на то, что остальные члены поймут и так, и им не придется выкладывать все начистоту.

Поэтому Дэниел как можно больше времени проводил вне дома, играл с друзьями, полностью отдавшись лету и веселью, стараясь не думать о переменах дома. Вместе с Джимом, Полом и Мэдсоном они построили конуру в лесу за домом Пола. Смастерили коляску и по очереди носились в ней вниз по Стейт-стрит. Намывали золото в ручье. Смотрели боевики по цветному телевизору дома у Джима. Устраивали индейский лагерь в парке.

Вне стен дома лето было замечательным.

Но внутри…

Все началось как-то вечером, после того как Дэниел с друзьями провели весь день в кинотеатре в поселке, дважды просмотрев два полнометражных диснеевских мультфильма. Вышли они усталые, обожравшиеся конфет и направились каждый к себе домой. Родители ждали Дэниела – они всегда ужинали вместе, у них в семье это было твердое правило, – и он, поев, поднялся наверх, чтобы принять ванну.

Ему уже несколько недель удавалось успешно избегать Биллингсли и его дочь – слугу он встречал только за ужином, а Донин вообще не видел, – но тем не менее он решил не рисковать и убедился в том, что слуга по-прежнему на кухне, затем заглянул в коридоры, нет ли там его дочери, и лишь после этого схватил в своей комнате пижаму и заперся в ванной.

Донин вошла, когда он сидел в ванне.

– Эй! – воскликнул Дэниел.

Он был уверен в том, что запер дверь, и то обстоятельство, что девочка все равно смогла войти, напугало его.

Скинув с себя грязную пижаму, она забралась в ванну.

Дэниел выскочил из ванны, разбрызгивая воду на пол, и, отчаянно призывая на помощь маму и папу, схватил полотенце и попятился назад, стараясь не поскользнуться на мокром полу.

Донин хихикнула.

– Убирайся отсюда! – крикнул ей Дэниел.

– На самом деле ты не хочешь, чтобы я уходила.

Продолжая хихикать, девочка указала на его член, и Дэниел, смутившись, поспешно прикрылся полотенцем. Он ничего не мог с собой поделать: у него произошла эрекция. Вид обнаженной девочки подействовал на него возбуждающе, что еще больше напугало его; он попятился к двери, нащупал ручку и попытался ее нажать.

Дверь была заперта.

Дэниел не хотел поворачиваться спиной к Донин, не знал, что она может сделать, однако у него не было выбора, и он отвернулся.

– Твоя мать не сможет жить, – произнесла у него за спиной девочка.

Дэниел стремительно развернулся.

– Почему?

– Она должна умереть.

Ее тон был таким будничным, что Дэниел перепугался до смерти. Выскочив из ванной, он побежал по длинному коридору. Он хотел забежать к себе в комнату, взять вещи, одеться, но ему было страшно – он боялся, что Донин проникнет туда так же легко, как проникла в ванную, – поэтому Дэниел сбежал вниз по лестнице, все еще прикрываясь полотенцем. Родители оставались за столом, и когда мать удивленно подняла на него взгляд, Дэниел увидел у нее в глазах смесь беспокойства, тревоги и страха. Он залился слезами. Дэниел уже давно не плакал – плачет только малышня, – но сейчас он заплакал, и мать встала и прижала его к себе, а он всхлипывал и повторял:

– Я не хочу, чтобы ты умерла!

– Я не собираюсь умирать, – заверила его мать.

Однако голос ее прозвучал далеко не так твердо, как должен был прозвучать, и Дэниел только расплакался еще сильнее.

Потом ему стало стыдно. Он не понимал, в чем дело – речь шла о гораздо более важных вещах, и тут было не до стыда, – однако испытал именно это чувство, и хотя рассказал родителям, что испугался наверху, в ванной, он не объяснил им, что произошло на самом деле. И все же Дэниел упросил родителей подняться наверх вместе с ним, в надежде на то, что Донин по-прежнему там, и заставил отца обыскать все шкафы у него в спальне и остальные комнаты, выходящие в коридор, и только после этого надел пижаму и, заверив родителей, что с ним все в порядке, отпустил их вниз.

Больше всего Дэниелу было стыдно своих слез, и он подумал, что если б не разревелся подобно маленькой девочке, возможно, ему удалось бы завести разговор о дочери слуги и о том, что она сказала. Но он был голый и рыдал, уткнувшись матери в грудь, и поэтому не смог еще больше усугубить свое унижение признанием в страхах, которые показались бы родителям нелепыми и вздорными, – какими бы серьезными ни были последствия.

Надо будет просто все время быть начеку, присматривать за матерью, следить за тем, чтобы с нею ничего не произошло.

Дэниел перестал играть на улице, перестал гулять с друзьями. Он объявил им, что наказан и что родители не выпускают его из дома. А матери он сказал, что Джим и Пол уехали отдыхать вместе со своими родителями, а Мэдсон наказан и сидит дома.

И он оставался в доме.

Оставался рядом с матерью.

Дэниел по-прежнему, как мог, избегал Биллингсли, однако ему не приходилось прилагать никаких усилий, чтобы держаться подальше от Донин. Или ее отец, или его родители поговорили с нею, а может быть, она сама решила не подходить к нему, и он лишь изредка мельком видел ее в коридоре или во дворе, чему был очень рад.

Как-то вечером несколько дней спустя отец подстриг его, и ему пришла в голову мысль оставить состриженные волосы. Дэниел не знал зачем, не мог сказать, что на него нашло, но как только эта мысль мелькнула у него в сознании, она тотчас же окрепла, превратилась в необходимость, стала важной, и после того как отец закончил его стричь и выбросил газеты, которые были расстелены на полу под стулом, Дэниел тайком прошел на кухню, достал из мусорного ведра смятую бумагу с завернутыми в нее волосами и принес все к себе в комнату.

На протяжении следующей недели он собирал другие вещи: использованные ватные прокладки, выброшенные зубочистки, персиковые косточки, куриные кости, кожуру от яблок. Это стало какой-то манией – поиски определенных предметов, и хотя Дэниел никогда не мог точно сказать, что ищет, он сразу же узнавал это, когда находил.

Дэниел понимал, что ему нужно собрать все отдельные части и соединить их вместе, образовать единое целое, соорудить фигурку, которая будет служить талисманом, защищающим от… От чего?

Он не знал, но продолжал работать над фигуркой каждый вечер перед сном, добавляя новые приобретения, подправляя работу утром. Дэниел уничтожил фигурку сразу же, как только закончил ее. Он до самого конца, до тех пор, пока не добавил самые последние детали, не замечал, что именно делает, но когда увидел выражение лица фигурки, увидел ее зловещую позу, угрожающую структуру, он тотчас же сообразил, что создал не талисман, оберегающий от чего-то, а фигурку, призванную что-то притягивать.

Притягивать что-то плохое.

Именно этого хотели от него Донин, ее отец и дом, и он тотчас же разорвал и разломал фигурку, выбросил детали в бумажный мешок, вынес его во двор и сжег.

Ночью Дэниел услышал приглушенные голоса. К нему в комнату зашел отец и встревоженно сказал, чтобы он не вставал с кровати, даже если захочет в туалет, до тех пор, пока завтра утром не взойдет солнце.

Дэниел описался впервые после детского сада, но ему не было стыдно и никто его за это не ругал. Когда он вошел в обеденный зал на завтрак, то услышал обрывок разговора, который закончился, как только он появился в дверях.

– И что мы будем делать? – Это сказала мать.

– Мы ничего не сможем сделать. Они вернулись. – Это сказал отец.

Ночью родители снова сказали Дэниелу не вставать с кровати, однако что-то заставило его ослушаться; он бесшумно подкрался к двери, осторожно приоткрыл ее и выглянул в коридор.

Она появилась из теней, маленькая коренастая фигурка из пыли и волос, газетных вырезок и изоленты, хлебных крошек и ворса. Всего того, что можно собрать на полу под шкафом. Это был живой двойник той неживой фигурки, которую смастерил и тотчас же уничтожил сам Дэниел.

Дэниел застыл в дверях своей комнаты, не в силах даже сделать вдох, наблюдая за тем, как отвратительное создание движется по коридору в противоположную сторону.

В спальню родителей.

Дверь их комнаты открылась. Закрылась.

– Нет! – крикнул Дэниел.

– Дэниел? – послышался снизу голос отца.

Значит, родители еще не поднялись наверх! И эта тварь, чем бы она ни была, им не угрожает.

Его захлестнуло, затопило настолько сильное облегчение, что у него обмякли мышцы. Он направился налево, к лестнице, но тут из родительской спальни послышался грохот. Что-то упало.

Раздался сдавленный крик.

– Мама! – воскликнул Дэниел, бросаясь к спальне.

– Дэниел! – взревел находящийся внизу отец.

С первого этажа донеслись его тяжелые слоновьи шаги, но Дэниел не мог, не хотел ждать. Бросившись по коридору к спальне родителей, он распахнул дверь.

Создание находилось на кровати.

Мать, раздетая, билась и брыкалась, спасаясь от твари, которая силилась забраться ей в раскрытый рот. Дэниел завопил, призывая на помощь отца, завопил во всю мощь своих легких, но он не мог оторвать взгляд от кровати, где мать сначала пыталась выдернуть фигурку изо рта, затем начала яростно колотить себя по лицу, стараясь ее выгнать. Дэниел понимал, что должен что-то предпринять, но не знал, что именно, не имел понятия, чем помочь матери, и тут, прежде чем он смог стряхнуть с себя оцепенение и начать действовать, его отец, с громким топотом пробежав по коридору, ворвался в комнату и бросился к кровати.

Ноги фигурки уже исчезли у матери во рту.

– Помоги мне! – распорядился отец. Подняв мать, он стал хлопать ее по спине. – Помоги мне!

Дэниел не знал, что ему делать, не знал, чем помочь, но он поспешил к отцу. Тот заставил его держать мать за руки, а сам попытался засунуть пальцы ей в рот и вытащить тварь.

Лицо матери уже стало синим, а слабое свистящее дыхание, вырывавшееся изо рта, затихло. Широко раскрытые глаза смотрели невидящим взором прямо перед собой, и лишь движение губ, открывающихся и закрывающихся, открывающихся и закрывающихся, как у рыбы, указывало на то, что она еще жива.

Издав безумный крик, первобытный рев, наполненный яростью и болью, отец схватил мать за талию, перевернул ее вниз головой и, удерживая за лодыжки, принялся бить коленом по спине, пытаясь прогнать сделанную из мусора тварь.

Все было тщетно. Мать умерла у них на глазах, не попрощавшись, не выразив последним словом свою любовь, но беззвучно раскрывая рот, будто вынутая из воды рыба, корчась и судорожно дергаясь.

Следующая неделя прошла как в тумане. Сплошным потоком приходили и уходили врачи, полицейские, сотрудники похоронного бюро и другие люди в форменных мундирах и штатском. Было осуществлено вскрытие тела матери, и Дэниелу хотелось спросить, обнаружили ли у нее внутри чудовище из мусора, но ему сказали, что причиной смерти явилась сердечная недостаточность, и он рассудил, что тварь или выбралась изо рта, или просто рассыпалась внутри организма.

Однако Дэниел знал правду. И его отец знал правду. И они начали собирать вещи, намереваясь переехать в другое место.

– Куда мы поедем? – спросил Дэниел.

– Все равно куда, – ответил отец удрученным плоским голосом, каким теперь разговаривал всегда.

Однако их сборы были еще на самой ранней стадии, когда вмешался Биллингсли. Слуга, как всегда, постучал в косяк открытой двери и почтительно застыл на пороге, но Дэниела при виде его тотчас же захлестнул леденящий страх. Взглянув на отца, он увидел, что и тот также испугался. Положив коробку с драгоценностями, которую он держал в руках, отец посмотрел на слугу.

– Вы не можете уехать, – тихо промолвил Биллингсли.

Отец Дэниела ничего не сказал.

– Вы должны выполнить одно обязательство.

Впервые после смерти матери Дэниел увидел в отцовских глазах слезы. Ему стало неуютно и страшно, но хотя он хотел отвернуться, он не смог.

– Я не могу, – сказал отец.

– Вы должны, – стоял на своем Биллингсли. Он перевел взгляд на Дэниела. – Вы оба должны остаться.

И они остались. Еще на несколько лет. До тех пор, пока Дэниел не поступил в университет. Они оставались в доме, терзаемые теми же самыми невидимыми силами, которые погубили мать. Каждый отвел себе по три спальни, не зная наперед, когда одна из кроватей подвергнется нашествию разноцветных червей или окажется залита черной водой, когда мебель решит изменить форму или комната вообще просто исчезнет. Они никогда не говорили между собой об этом – ни слова; просто они так жили, и оба по невысказанному вслух соглашению не обсуждали смерть матери и даже не упоминали о ней – это воспоминание стало частью истории их жизни, которая никак не согласовывалась с той ложью, в которой они жили.

А затем настал день, когда они уехали. Они не собрали никаких вещей, ничего с собой не взяли. В первый день учебы в университете Дэниела предупредили, что к нему пришли. Спустившись вниз, он увидел, что его ждет отец.

Они сели в машину и уехали.

В Пенсильванию.

Они сняли квартиру, отец нашел работу, и хотя Дэниелу очень хотелось спросить у отца, что произошло, как им удалось бежать, он боялся это сделать.

Отец умер через несколько лет, когда Дэниел заканчивал университет. Они ни разу не говорили и даже не упоминали о доме после того, как покинули его, и к этому времени воспоминания Дэниела о той, прежней жизни были погребены и заглушены. Как это ни поразительно, он начисто забыл о Биллингсли и Донин, о том, что произошло с его матерью, и когда вспоминал мать, что происходило нечасто, его сознание старательно обходило стороной ее смерть. Если б у него спросили прямо, Дэниел вынужден был бы признаться, что не помнит точно обстоятельств ее смерти.

Это казалось странным ему самому, и хотя большая часть детских воспоминаний на протяжении многих лет оставалась погребена в памяти, забыто было не все. Например, где-то в подсознании Дэниел помнил, что у них в доме был слуга. Однако ему в голову не приходило задуматься над тем, каким образом его родители могли позволить себе держать слугу, и даже сейчас он не мог понять характер этого соглашения.

Быть может, все объяснялось так же, как и то, почему семейка Брэди могла позволить себе горничную.

Нет, все было далеко не так чисто.

И Биллингсли был не просто слуга.

Дэниел стоял перед своей женой, непреклонный, но испытывающий стыд, решительно настроенный на избранную линию поведения, но смущенный лежащей в ее основе мелодрамой, ее ненормальной природой.

– Я должен ехать, – сказал он.

Марго молча смотрела на него.

– Понимаю, это выглядит странно. Понимаю, это выглядит безумно, но поверь мне, произошло именно это, и… что бы это ни было, все начинается сначала. И оно пытается втянуть Тони.

Какое-то время жена молчала.

– Я тебе верю, – наконец сказала она. – И это самое страшное.

Дэниел изумленно посмотрел на нее.

– Веришь?

– Ну, может быть, не до конца. Но достаточно того, что я доверяю твоей интуиции. – Марго помолчала. – Не забывай, я тоже видела эту куклу. Я чувствую, что происходит что-то жуткое. И если ты каким-либо образом сможешь… изгнать эти силы, оградить от них Тони, ну, тогда я полностью и целиком тебя поддерживаю.

Потрясенный Дэниел уставился на жену. Все не должно было произойти вот так, настолько просто. Так бывает в книгах и кино, однако в реальной жизни все должно было быть гораздо сложнее. Никто не верит в призраки, демонов и в сверхъестественное, и в таких вопросах люди не полагаются просто на чье-то слово. Дэниел пытался представить себе, как поступил бы он сам, если бы Марго заявила ему, что видела НЛО, или еще что-нибудь в подобном духе. Он сомневался в том, что поверил бы ей или хотя бы автоматически ее поддержал. Наверное, он на словах согласился бы с ней, но затем придумал бы какой-нибудь способ ее испытать – или постарался бы ей помочь. Дэниел не был уверен в том, что только на основании чьих-то слов полностью переменил бы свои жизненные взгляды и внезапно поверил в то, во что никогда прежде не верил.

Даже если бы этим человеком была Марго.

Впервые Дэниел осознал в полной степени, как же ему повезло, что эта женщина его жена.

– Это в штате Мэн, – сказал он. – Городок называется Мэтти-Гровс, и я даже не могу точно сказать, где он находится, но, полагаю, туда можно доехать за один день. Понимаю, мне не следовало бы…

Накрыв его руку своей, Марго посмотрела ему в глаза.

– Поезжай, – сказала она.

Действительно, до Мэтти-Гровс был день пути на машине, и Дэниел добрался туда, когда солнце уже садилось. Ему надо было бы выехать пораньше – он поставил будильник на пять утра, – но он не хотел расставаться с Марго и Тони, так что в конце концов остался завтракать вместе с ними.

Его не покидало абсурдное предчувствие, будто он видит их в последний раз.

Хотя, может быть, подумал Дэниел, подъезжая к дому, эта мысль не такая уж и абсурдная.

На фоне жизнерадостного лесистого холма трехэтажное здание выглядело еще более мрачным и зловещим – стереотип дома с привидениями. Его филенчатые стены были темно-серыми, наличники, двери и ставни – черными. Даже стекла в окнах казались мутными, хотя, быть может, это была просто игра вечернего света. От внушительного строения исходила обескураживающая атмосфера неприступности средневекового замка или собора, и Дэниел, остановившись перед ним, почувствовал, как у него по спине пробежали мурашки. Он не видел дом с тех самых пор, как они с отцом бежали из него, и до настоящего времени ему удавалось полностью подавлять все воспоминания, но вот он снова очутился здесь, а дом словно ждал его возвращения.

Чтобы его наказать.

Но это же какой-то вздор!

Вздор ли? Что бы это ни было, что бы ни жило здесь, что бы ни превратило это здание в свою обитель, оно разыскало его, Дэниела, через пространство, через время, добралось до его сына, до Тони, свело мальчика с Биллингсли и Донин, научило его, как сделать куклу.

Это чистейшей воды безумие. Всё, от начала до конца!

Однако у Дэниела не было никаких сомнений.

Выйдя из машины, он поднял взгляд на темное здание, всматриваясь в мелочи. Трубы-близнецы. Высокие фронтоны. Окно в угловой комнате, где была спальня его матери. Терраса вокруг всего дома, где Дэниел так часто играл со своими друзьями. Но они неизменно оставались со стороны фасада, поскольку задняя и боковые стены дома внушали им страх.

Дэниелу захотелось узнать, что сталось с его друзьями. Где они сейчас? Что помнят?

Что-то привлекло его взгляд. Движение в одном из окон первого этажа. Темный силуэт?

Кукла из мусора?

Дэниела охватило страстное желание уйти отсюда, поджать хвост и бежать, и если бы речь не шла о Марго и Тони, он так бы и поступил. Однако он приехал сюда не ради себя одного. Он здесь, чтобы выяснить, что пытается проникнуть в его жизнь, и остановить, перехватить это и положить конец сверхъестественному вмешательству в дела его семьи.

Сверхъестественное вмешательство.

До сих пор Дэниел не думал обо всем в таких понятиях, однако происходило именно это.

Он предположил, что где-то в глубинах подсознания всегда смутно чувствовал, что его уютное, нормальное существование – это лишь внешняя сторона. Вселенная – это не только материальный, физический мир, и хоть он и выстроил для себя такую жизнь, на самом деле… что-то влияет на него, руководит его действиями. Ему удалось подавить все детские воспоминания, он никогда позже не видел никаких открытых проявлений и свидетельств сверхъестественного, и все же все эти годы бывали мгновения прозрения, случайные мелочи, не имевшие никакого логического смысла, но тем не менее гласящие Истину. Он словно был маленьким колесиком в огромной машине, и время от времени ему предоставлялась возможность оглянуться по сторонам и увидеть другие, практически идентичные колесики, выполняющие почти такие же функции. Существовали какие-то недоступные его пониманию связи, и только теперь он понял, что все это было привязано к тому, что существовало внутри дома.

Еще одно маленькое темное личико в другом окне первого этажа.

Дэниелу показалось, все его тело покрылось мурашками, а сердце заколотилось так сильно, как, наверное, и не могло колотиться, но он, сделав усилие, совладал с собой и двинулся дальше. Ночь наступала гораздо быстрее, чем обычно, закат и сумерки ускорились, и если б Дэниел узнал, что это природное явление происходит только здесь, что силы, обитающие в доме, каким-то образом обладают способностью влиять на солнце, он нисколько не удивился бы.

Поднявшись на крыльцо, Дэниел постучал в массивную дубовую дверь.

Дверь тотчас же открылась.

Ее открыл Биллингсли.

При виде этого человека Дэниел шумно вздохнул. Он уже давно не был ребенком, для которого Биллингсли, хоть и слуга, являлся взрослым – теперь оба они были взрослыми мужчинами приблизительно одинакового телосложения, – однако за все эти годы баланс сил нисколько не изменился, и Дэниел непроизвольно отпрянул назад. Биллингсли по-прежнему пугал, подавлял его одним своим видом, отчужденный и непроницаемый в своем аккуратном костюме. Поклонившись, слуга загадочно усмехнулся:

– Вы последний.

– Что? – спросил Дэниел.

– Надеюсь, поездка прошла нормально? – Отступив в сторону, Биллингсли жестом пригласил Дэниела в дом.

Тот переступил порог, остро чувствуя символичность этого действия.

Дверь тотчас же закрылась за ним.