Эй, вы здесь? Я говорю с вами по радио. Надеюсь, вам хорошо меня слышно?

Вы, наверное, хотите, услышать историю о привидениях, о духах. Настоящую историю из личного опыта, а не какой-нибудь пересказ пересказа… Эта история приключилась со мной, так что, возможно, это самая личная история, какую вы когда-либо слышали.

Начну, пожалуй, с того, что я был очень далеко, когда меня вдруг охватило непреодолимое желание вновь побывать в тех местах, которые я знал очень, очень давно. Я сказал «начну» потому что должен же я с чего-то начать; что касается моих скитаний в отдаленных краях, где я оказался по воле рока, то они не имеют почти никакого отношения к моей истории. Достаточно будет сказать, что я тотчас отправился в путь, двигаясь на крыльях желания столь сильного, что оно, казалось, не оставляло мне никакого выбора, и спустя какое-то время вернулся в деревню, где мне был знаком каждый дымоход. Я знал здесь и каждую тропку, и даже отходящие от них узкие стёжки шириной в полшага, по которым дети убегают в свои собственные зачарованные сады, отысканные или устроенные ими среди трав; впрочем, многие из этих узких дорожек сильно изменились за время моего отсутствия. А отсутствовал я очень, очень долго.

Впрочем, старая пивная «Лесничий», стоящая на углу, осталась прежней. Именно туда я направился в первую очередь; никакой особой цели у меня при этом не было, просто я чувствовал, что там я смогу узнать, чем живет и чем дышит старая деревня, так же верно, как в любом другом месте. И когда я шел через поля к «Лесничему», я впервые услышал, как люди говорят о призраке. Я шагал по скошенному пшеничному полю, по жесткой стерне, мимо вытянувшихся в ряд снопов, когда двое работавших в поле мужчин внезапно упомянули о нем.

— Говорят, — сказал один, — он появляется каждые сто лет.

И я сразу понял, что этот человек имеет в виду духа.

— Да, — согласился другой мужчина и, подняв голову, поглядел на листву деревьев, которая только-только подернулась первой патиной осени. — И это может случиться буквально со дня на день.

— Верно, — сказал первый мужчина. Больше они ничего не прибавили, и я прошел мимо в уверенности, что в таверне услышу еще что-то. Увы, в «Лесничем» я не увидел ни одного знакомого лица, когда же мне почудилось, будто я узнаю одного человека, оказалось, что это просто очень дальний родственник прежних владельцев.

Поэтому я тихо сел в углу рядом с занавеской и стал слушать, что говорят вокруг. И не успел я войти, как в зале упомянули о том же, о чем беседовали двое на сжатом поле. Насколько я понял, некий призрак или дух появлялся в деревне каждые сто лет, и эта сотня лет почти истекла.

— Должно быть, он скоро появится, — сказал мужчина, похожий на лесного объездчика.

— Да, если только все, что про него рассказывают, правда, — отозвался фермер.

— Все говорят, что это истинная правда, — сказал кто-то.

— В последнее время даже тени в лесу стали необычными — такими, как рассказывала мне еще моя бабка, — вставил объездчик.

— Твоя бабка? — удивился один из собеседников.

— Ну да, — ответил тот. — Она его видела.

— Она, должно быть, очень стара, — заметил какой-то мужчина, отвернувшись от барной стойки, на которую он опирался.

— Она видела его еще в детстве, — пояснил объездчик.

— В любом случае, сегодня вечером я бы не стал приближаться к ручью, — сказал еще кто-то. — Особенно когда поднимется туман. Стоит оказаться там вечером, а он тут как тут — выйдет из тумана, холодный, скользкий…

Я молчал и, скрываясь в тени занавески, жадно прислушивался к разговорам.

— Хотел бы я знать, откуда он приходит, — промолвил фермер.

— Ах!.. — дружно воскликнули остальные, качая головами, но никто не осмелился сделать никакого предположения.

— Наверное, он пролетит над полями, где когда-то гулял, прямо к старому дому на холме, — проговорил после паузы бармен. — Но откуда он приходит — увы…

И после этого разговор увял, словно на него пахнуло ледяным дыханием вечности. Вскоре я убедился, что больше ничего здесь не узнаю и потихоньку выскользнул за дверь.

Когда я миновал соседний дом, то услышал, как на крыльце разговаривают две женщины. Сначала мне показалось, что они обсуждают цены на чай, но одна из них внезапно сказала:

— Сто лет вот-вот закончатся.

— Ну да, — согласилась другая. — И я не удивлюсь, если он все-таки появится.

И с этими словами она вошла в дом, ее собеседница двинулась дальше по улице, и я снова остался один.

Потом на дороге я увидел стайку мальчишек, и по тому, какими необычно сдержанными и тихими были их игры, по тому, как некоторые из них то и дело склонялись друг к дружке и бросали украдкой короткие взгляды в направлении старого дома на холме, я догадался, что и они тоже говорят о призраке. После этого у меня не осталось уже никаких сомнений в том, что этот дом и был средоточием тайны и что именно на него указывали и в нем должны были обрести свое завершение все истории и сказки, которые можно было услышать в деревне. Но когда это будет? Действительно ли столетний срок скоро закончится? Мне казалось, что это маловероятно. Каким-то образом я чувствовал, что в воздухе разлито недостаточно волшебства… Впрочем, вряд ли стоит упоминать о том, что вполне могло оказаться плодом моей прихотливой фантазии.

И вот, отчасти для того, чтобы как следует рассмотреть старую деревню, отчасти для того, чтобы собрать больше сведений об интересующем меня предмете, я принялся бродить по улицам и в конце концов забрел на деревенский луг. Мне было приятно снова увидеть это спокойное старое местечко; разумеется, за прошедшие годы оно тоже изменилось, но его все еще можно было узнать, и, как встарь, на нем паслись гуси. Потом по тропинке, которая наискось пересекала луг — по той самой тропинке, что существовала и в мое время, прошли парень и девушка. По странному стечению обстоятельств, стоило им оказаться в пределах слышимости, оба тотчас заговорили о конце столетнего ожидания и о странном пришельце, появления которого боялась вся деревня. Так, наполовину не веря, наполовину надеясь, они прошли мимо, и вскоре я перестал различать их голоса.

Когда человек возвращается в места, которые хорошо знал когда-то давно, он больше склонен руководствоваться порывами собственной души, нежели здравым смыслом. Так было и со мной. Если бы мною руководил один лишь здравый смысл, мне следовало бы поспешить в старый дом на холме за деревней и там удовлетворить свое любопытство. Но сильнее любопытства, сильнее всех остальных моих эмоций и чувств было манящее очарование огромных ракит, что стояли, погрузившись то ли в глубокую задумчивость, то ли в дрему близ памятного мне ручья. К ним я и направился, когда начали сгущаться сумерки.

И пока я шел к ним, над полями поднялся белый туман и тоже начал сползать к ручью. Я двигался вместе с его молочно-белой пеленой, радуясь такому спутнику и нарочно мешкая в полях, границы которых не изменились ни на ярд с тех пор, как я видел их в последний раз. Даже сырые, темные стога стояли на тех же местах, словно к ним никто не прикасался с той поры, когда я покинул этот край, и на моих глазах туман затопил их, так что они возвышались над ним, словно неоткрытые острова, но каждый был мне знаком не только по местоположению, но и по размеру, ибо за годы, что я провел вдалеке отсюда, не случилось ровным счетом ничего, что могло бы заставить то или иное поле давать больше или меньше травы, да и найти на каждом из них более удобное место для стога вряд ли было возможно.

Именно эта картина окончательно убедила меня в том, что я глубоко и со всей полнотой чувствовал с самого начала — в том, что я все еще принадлежу этому краю, остаюсь плотью от плоти его. Разумеется, многое изменилось, но главное осталось прежним — таким же, как и всегда, и, наверное, иначе просто не могло быть. Должно быть, это обстоятельство и заставило меня испытывать еще более теплое чувство к туману, вместе с которым я не спеша заглядывал в дорогие сердцу укромные уголки и который, как мне представлялось, сам был одной из тех неизменных вещей, которые вечно пребудут в дорогой мне долине. Быть может, думал я, когда-нибудь теплая погода или шальной ветер унесут туман прочь, но он непременно вернется — совсем как я.

Припозднившиеся парочки и одинокие прохожие старались теперь держаться подальше от границ тумана, словно им чудилось что-то зловещее в его колышущейся, ползущей белизне. Все они поворачивали и шли вверх по склону, и вскоре я и туман остались одни. Я знал, что люди совершенно правильно стараются не приближаться к ручью в этот час, ибо теперь в нем действительно было нечто колдовское, и по мере того как затихал и темнел вечер, это ощущение только усиливалось. Замолкли грачи, и все певчие птицы тоже уснули в гнездах, несколько диких уток пронеслись в небе; сделав круг, они опустились рядом со мной в заросли желтых ирисов, где был их дом, и казалось, будто их одних не беспокоит то неуловимое, что делало туман столь таинственным и странным.

Потом на землю упала тишина, которую не нарушал ни один звук, ни один шорох, и лишь ощущение сверхъестественного страха перед неведомым продолжало расти и усиливаться. Так продолжалось до тех пор, пока не взошла луна. Но когда огромный, почти полный волшебно-желтый диск буквально выскочил из-за крутого увала, видневшегося за ивами, я вдруг понял, что сто лет действительно истекли, и что бы ни появлялось в доме над полями, на который теперь глядела луна, оно теперь наверняка движется туда, если, конечно, все рассказы о нем — не суеверная выдумка.

И тогда я, не мешкая, покинул ручей и направился к холму, чтобы своими глазами увидеть то, что должно было произойти. Я шел через поля, каждое из которых я много лет бережно хранил в памяти и поэтому безошибочно отыскивал дорогу. Правда, они порой отличались от того мысленного образа, которым я дорожил столь долгое время, но разница состояла лишь в том, что эти поля выглядели скучнее и сияли в лунном свете не так ярко, как я ожидал — так бывает всегда, когда реально существующую землю сравнивают с воспоминанием о ней.

Меж тем со стороны оставшейся за моей спиной деревни послышались громкие голоса, словно поднявшееся над гребнями холмов светило или конец столетнего срока разбудили всех ее обитателей, наполнив их сердца внезапными предчувствиями, и среди этого шума я различал не только человеческие голоса, но и протяжный вой собак, которые, несомненно, разделяли беспокойство, посетившее хозяев. По мере того как я удалялся от деревни, гул голосов становился тише, и все же он продолжал наполнять ночь тревогой и страхом. Я не знал, в какой именно момент закончатся сто лет, но, следя за поднимавшейся все выше луной, я был уверен, что истекают последние часы или даже минуты этого долгого века.

Потом я пересек дорогу, и запоздалая парочка, торопившаяся в деревню, вдруг остановилась, чтобы бросить взгляд в сторону дома на холме. Я хорошо видел его — он был темен; ни в одном окне не горел свет, и только лунные лучи изредка взблескивали в стеклах. И как-то сразу я понял, что этот массивный дом с отражениями лунного света в рамах и есть конечная цель моего путешествия. В этом доме началась моя жизнь, и к нему я вернулся. Именно он звал меня во время моих долгих скитаний, и я ощущал его притяжение, как намагниченная иголка чувствует притяжение полюса. Больше я не обращал внимания на хор испуганных голосов, который продолжал доноситься из деревни; оставив людей наедине с тем, что пугало их в тумане, я устремился к дому.

Далеко подо мною лежали туман и страхи, которые он, вероятно, скрывал, и склон холма становился все круче. Я преодолел его одним рывком, и как раз тогда, когда я достиг лужайки перед домом и понял, что знаю ее, как ни одну другую лужайку, я наткнулся на высокую каменную стену. Очевидно, ее построили уже после того, как я покинул этот дом. Что-то в облике луны или, быть может, обострившееся чувство времени подсказало мне, что не стоит слишком задерживаться перед этой преградой, поэтому я поскорее двинулся дальше к дому. Лужайки выглядели в точности так же, как когда-то: капли росы сверкали в свете луны, и над травой повисали глубокая тишина и умиротворение; казалось, и сам дом тоже погружен в глубокий сон. Ни звука не доносилось со стороны массивного темного здания; не скрипели двери, не хлопали отворяемые окна, хотя я и вернулся сюда после долгого отсутствия и очень издалека. Дом стоял передо мной почерневший и молчаливый, но ни тишина, ни холод и мрак не задержали меня дольше, чем ограда.

Я вернулся, вернулся издалека к этим тихим лужайкам и к этому дому. Обогнув угол, я приблизился к застекленной парадной двери и увидел, что она слепо таращится на меня всеми своими стеклами, словно не узнает; жалюзи за ними были спущены, замки — заперты.

Тут меня заметила какая-то собака. Она лежала в опрокинутой бочке, словно охраняя двери, но, увидев меня, не залаяла, а завыла. Из дома по-прежнему не доносилось ни звука, ни движения, и все равно я знал, чувствовал, что мое долгое путешествие почти закончено; старые дубовые панели на верхней площадке лестницы второго этажа с любопытством глядели на меня почерневшими от времени резными головами древних королей, и убегал вглубь дома темный коридор, ведущий к двери комнаты, которая когда-то была моей детской. Да, эти старые стенные панели резного дуба означали конец пути.

Я вошел в дом, и пес в бочке снова завыл.

В темноте прямо передо мной начиналась лестница, которую я хорошо знал. Свет мне был не нужен. Я помнил каждую ее ступеньку и каждый поворот и давно выучил наизусть ту музыкальную фразу, которую выпевало эхо, рожденное скрипом рассохшихся балясин. Я поспешил вверх по лестнице, и пес снаружи отозвался протяжным, вибрирующим воем. Вот и площадка, вот и старый, темный коридор и резные головы со странными лицами, которые впервые за все мое долгое путешествие доброжелательно улыбались. Между тем вой собаки снаружи сделался громче и наконец-то разбудил дом, ибо где-то вдали я расслышал глухой звук шагов. Шаги приближались.

Эй, вы меня хорошо слышите? Я чувствую, что да. Мне даже кажется, что я теперь рядом с вами. Вот где-то отворилась дверь. Шаги раздались ближе. Потом в коридоре показалась фигура женщины, которая, недоуменно, тревожно озираясь, медленно шла ко мне со свечой в руке. И как раз в эту минуту на колокольне старой деревенской церквушки пробило полночь; звонкие удары колокола летели над сплошной пеленой тумана, и я почувствовал, что сто лет действительно прошли. Внезапно женщина со свечой заметила меня. Похоже, она видела меня гораздо отчетливей и яснее, чем любой из жителей деревни — я понял это по ее глазам, когда ее рот медленно и широко открылся.

А потом женщина закричала.

Вот вам история, что называется, из первых рук. Все это я пережил сам. Никакого пересказа, как часто бывает в подобных случаях. Отвернувшись от побелевшего лица женщины, я оказался перед почерневшей дубовой стеной, каждая панель, каждая резная завитушка которой были мне хорошо знакомы. И погружаясь в глубину древнего, источенного червями дерева, в самую плоть старого дуба, я наконец-то понял, что долгожданный призрак — это я.