Никогда я не видел ничего более одинокого и унылого, чем Богерлаун. Я, впрочем, имею в виду только облик этой крошечной деревни; не исключено, что там, как и во всех местах, где селятся люди, идет какая-то работа, и все же при одном взгляде на немногочисленные домики, выстроившиеся вдоль бегущей через болота дороги — на домики с белеными стенами и ветхими крышами из почерневшей соломы, с высоким, будто до самого неба вереском впереди и бескрайними торфяными выработками позади, невольно начинает казаться, будто вы оказались в местах, где заканчиваются людские дела и где совсем рядом, — рукой подать, — кипит таинственная и странная жизнь существ, что населяют ночной мрак в краю, о котором мы ничего не знаем.

Это история молодого человека, который, будучи в отпуске, случайно заметил большой рекламный плакат и, не сумев сдержать разыгравшееся воображение, отправился «посмотреть Ирландию», как, собственно, и предлагала ему реклама. Я воспроизвожу здесь его рассказ (насколько я его запомнил), потому что в нем есть кое-что весьма необычное; похоже, что во время своего непродолжительного отпуска этому молодому человеку посчастливилось наткнуться на сведения об одном из тех событий, рассказа о которых приходится порой ждать годами.

Вот эта история:

«Взяв билет до неизвестной станции только потому, что мне понравилось, как звучит ее название, я проехал на поезде около сотни миль, а потом двинулся пешком на запад в надежде „увидеть Ирландию“. Но, как, похоже, нередко бывает в подобных случаях, то, что я так хотел увидеть, словно пряталось от меня, а поскольку я не знал точно, что именно ищу, моя задача усложнялась еще больше. Иными словами, мне все время казалось: то, что мне нужно, находится вон за тем холмом, вон за этим поворотом дорога, но стоило мне добраться туда — и оно исчезало. Так продолжалось довольно долго, пока, наконец, я не увидел Богерлаун. И мне тотчас стало ясно, что я забрел в самую настоящую глушь, дошел почти до самого Края Света, и что на единственной улице Богерлауна, между мерцающими стенами его одноэтажных домов с темными соломенными крышами, как раз и находится то, что я так хотел посмотреть. И еще мне показалось — тайна, которая обычно прячется от нас где-то за горизонтом, стала ощутимо ближе.

И я продолжал шагать, пока не приблизился к домам вплотную, но то неощутимое, что я чувствовал или воображал, нисколько не отдалилось и никуда не исчезло. Должно быть, в тот день был какой-то праздник, поскольку все мужчины были в деревне; их, впрочем, я насчитал не больше двух десятков. Помимо необычного вида самой деревни, в ней была еще одна странность, которая сразу бросалась в глаза; она заключалась в том, что буквально у первого же дома я увидел мужчину лет тридцати или около того, который сидел на деревянном стуле у дверей, на самом припеке, и, сложив на коленях руки, спокойно и неподвижно глядел на солнце. Насколько я мог видеть, он даже не моргал. Я заговорил с ним, но он не ответил; кажется, он меня даже не заметил, точнее — не заметил меня самого, однако как только на него упала моя тень, мужчина едва заметно вздрогнул.

И я поспешно шагнул в сторону, чтобы не загораживать от него солнце, ибо по какой-то непонятной причине от одного вида этого человека меня пробрал озноб. Потом я заметил еще одного мужчину, который сидел совершенно неподвижно перед дверью своего дома, глядя в сторону болот, и солнце заливало светом его лицо. Я поспешил дальше, на всякий случай обойдя его по широкой дуге, боясь, как бы моя тень не побеспокоила или не напугала его, но уже через несколько шагов наткнулся на третьего такого же мужчину. Всего их было четверо, и, похоже, все они были безумны. Странные мужчины неподвижно сидели на самом солнце, и что бы ни происходило у них в головах, лица их оставались пустыми и безучастными. Одного их вида было достаточно, чтобы напугать меня до дрожи, и, должно быть, это было заметно, ибо вскоре ко мне, улыбаясь, подошел высокий крестьянин.

— Кто вы такой?! — почти выкрикнул я, ибо после зрелища этих четырех недвижимых фигур увидеть нормального человека было для меня настоящим потрясением.

— Я Ларри, — ответил он.

— Что, черт возьми, у вас здесь происходит? — воскликнул я. Должно быть, в моем голосе прозвучало сильное волнение, поскольку Ларри проговорил успокаивающим тоном:

— Да ничего, все в порядке. Просто эти четверо ребят немного с приветом, вот и все.

— Их место в приюте для душевнобольных, — резко сказал я.

— Вы имеете в виду — в Маллингаре?.. — переспросил Ларри. — Может быть и так, только я слышал, что у этих ребят есть связи в правительстве.

— Какие связи? — удивился я.

— Видать, достаточно хорошие, — ответил он, — чтобы их не отправили в Маллингар.

Эти слова настолько меня удивили, что я замолчал, не зная, что сказать.

— Хотите узнать, что с ними стряслось? — спросил Ларри после небольшой паузы.

— Да, конечно, хотел бы, — сказал я.

— Что ж, — промолвил Ларри, — чтобы рассказывать разные истории, нужна хорошая память, а я знаю поблизости местечко, где мы сможем ее освежить.

С этими словами он показал на паб, который стоял в конце деревенской улицы, и я с радостью отправился туда за своим провожатым, ибо мне хотелось отказаться подальше от четырех безмолвных мужчин. В пабе я спросил Ларри, что он будет пить. До сих пор помню его странный ответ:

— Разве здесь бывает какое-то другое питье, кроме виски?

Мы сели за столик в углу. Кроме нас в маленьком зале было всего два-три человека, и Ларри сказал им:

— Я собираюсь рассказать моему приятелю, как наши четверо парней стали такими…

Но они продолжали свой разговор, обсуждая достоинства какой-то собаки, и я понял, что эта история им давно известна.

— Несколько лет назад, — начал Ларри, — в наших краях шла англо-ирландская война, о которой вы вряд ли слышали, но я не стану ничего вам о ней рассказывать, потому что терпеть не могу говорить о политике даже с друзьями — даже с таким другом, как вы.

Я забыл сказать, что угостил Ларри полстаканчиком виски, но когда я спросил, не взять ли ему воды, на лице его появилась улыбка (как вскоре выяснилось — частая гостья); и сейчас этот стакан стоял перед Ларри на маленьком столике.

— Не скажу ни слова о политике, — продолжал он, — однако у нас тут был один полицейский, которого пришлось убить, и эти четверо парней тащили труп по нашей дороге, чтобы под покровом темноты похоронить его в топях.

— Что?! — воскликнул я.

— Да, эти четверо ребят несли труп, — подтвердил Ларри. — Они шли по этой самой дороге и не желали никому зла; тогда они были несколько моложе — никому из них не исполнилось еще и двадцати, и путь им освещал только звездный свет и, может быть, тонкая ущербная луна. И кого бы вы думали они вдруг увидели? Священника, который шел им навстречу! Во всяком случае, сначала они решили, что это именно священник, ибо он был одет как священник и выглядел в темноте как священник. Но как только они сошлись, священник круто развернулся и двинулся по дороге впереди них, явно приноравливаясь к их шагу, а они передвигались не слишком быстро из-за того полисмена, которого пришлось прикончить. При этом священник не сказал ни слова, пока они сами не заговорили с ним, а это случилось не сразу. Эту историю, кстати, я слышал от всех четверых, и их рассказы в основном совпадали, ибо сначала они вовсе не были глупыми или странными — просто молодыми деревенскими парнями, которые исполняли полученный приказ. Только потом они стали чудными, и чем дольше ребята раздумывали обо всем, что случилось той ночью, тем чуднее они становились.

Мик Тернан, к примеру, говорил мне: первым, что он заметил в этом одетом как священник человеке, было то, что он носил ботинки на резиновой подошве. То есть, он совершенно не слышал его шагов, вот и решил, что на нем туфли на резине. В этом, однако, не было ничего странного — Мик Тернан знал, что многие господа носят такие ботинки, и даже несколько раз их видел. Но потом он заметил, что святой отец наступил в лужу, и это его удивило.

— Что же тут удивительного? — поинтересовался я.

— Дело было в том, что он наступил не в лужу, а на нее, — пояснил Ларри. — Я хочу сказать — он ступил на поверхность воды, словно это было что-то твердое; следующий его шаг тоже попал в воду, и снова Мики не услышал ни плеска, ни хлюпанья.

— О, Боже! — ахнул я.

— На самом деле парней смутило вовсе не это, — небрежно сказал Ларри. — Встретить на наших болотах призрака или духа обычное дело, особенно в такую глухую, темную ночь, как была тогда. На болотах, знаете ли, обитают самые разные твари.

Я спросил Ларри, каких именно тварей он имеет в виду, но он сказал только: „Их там больше, чем вы или я успеем увидеть по сю сторону вечного покоя“.

— Видите ли, — продолжал Ларри после паузы, — болота полны чудес. И по-настоящему священник удивил парней только когда внезапно свернул с дороги и двинулся наискосок прямо через трясину. А самым странным было то, что он направлялся как раз в ту сторону, куда собирались пойти ребята, хотя об этом никто не знал, кроме них самих и человека, который отдавал им приказы. Полисмена они собирались похоронить в месте, которое у нас называется „длинные кочки“; добраться туда ночью нелегко даже коренным жителям Богерлауна, для посторонних же это дело вовсе невозможное. Именно тогда они заговорили с призраком и спросили:

„Уж не собираетесь ли вы идти через болота, ваше преподобие?“

„Да, — ответил он, — через болота, прямо к длинным кочкам“.

„А зачем вашему преподобию нужно к длинным кочкам, да еще в такую ненастную ночь?“ — спросил тогда Мики Тернан, ибо на западе собиралась гроза, и звезды то и дело заслоняли небольшие сердитые облака.

„Я пришел, чтобы совершить заупокойную службу, — сказал мнимый священник, — и такая ночь очень подходит к моему настроению — как и к тому, что я делаю“.

— И когда он заговорил о своем настроении, парни догадались, что он такое, ибо священник повернулся к ним, и они увидели его глаза. Им и в голову не приходило, что внутри него может гореть свет, ибо он с самого начала шел впереди них и был одет во все черное — в черный плащ, в странные черные гетры и широкополую черную шляпу, и казался чернее самой ночи. Но сейчас четверо парней увидели страшный свет, пылающий в его глазницах; глаза у него были синими, как ночное небо перед появлением первой звезды, а в маленьких зрачках (точнее, там, где должны были быть зрачки) пылало яркое пламя, в котором каждому из четверых, возможно, было суждено гореть вечно — пламя не красное, а цвета молнии, и оно моргало, прыгало и разгоралось все ярче. Тут они догадались, о каком настроении он говорил, и что ненастная, бурная ночь действительно подходит к этому настроению лучше всего, — и я даже думаю, что дело, которое он исполнял, тоже ему нравилось.

И парни поняли, что перед ними никакой не священник, а просто ряженый протестант. Он сам подтвердил это, когда они заклинали его Святым Духом сказать, что он такое. „Я — настоятель собора Святого Патрика, — сказал дух, — и мое тело покоится там в усыпальнице в подтверждение того, что мои слова — правда“. И, обнаружив, что перед ними не настоящий священник, парни немного успокоились. А призрак снова зашагал через болота, преодолевая самые опасные места с такой легкостью, словно шагал по вересковому полю, и парням не оставалось ничего другого, кроме как последовать за ним, хотя все они знали болота с раннего детства. Меж тем стало совсем темно, и им пришлось поднажать, чтобы не упустить из вида его черную шляпу, с трудом различимую на фоне того, что осталось от звезд. А священник — или призрак — начал к тому же подтанцовывать на ходу, делая это легко и изящно, словно обдумывал какую-то шутку, которая была у него на уме.

Тут надо сказать, что поначалу лицо убитого полисмена и ощущение его мертвого веса немного пугало парней, ибо они все-таки были еще очень молоды, но это пританцовывание напугало их гораздо сильнее, и страх их рос, по мере того как юноши чувствовали в себе желание пуститься в пляс вместе с настоятелем, что было довольно непросто, особенно если учесть, что им приходилось тащить обмякший, податливый труп. Так они двигались к длинным кочкам, и всю дорогу мертвый настоятель танцевал во главе процессии, а молодые люди делали все, чтобы идти как подобает на похоронах, однако с каждым шагом им становилось все труднее контролировать свою походку. Когда же они, наконец, добрались до места, где, согласно полученному приказанию, им следовало опустить мертвое тело в глубокую бочагу, покойный настоятель и вовсе пустился вприсядку, исполнив самую настоящую джигу, и тогда они снова увидели его лицо и пылающий в глазах огонь, и подумали о его настроении…

— Что вы разумеете под его настроением? — перебил я Ларри, ибо он уже несколько раз употребил это не вполне понятное слово.

— Я разумею, — ответил он, — танец Гнева и Безумия, которые прыгают и кружатся в приливе чистой радости от того, что наконец-то встретились. Во всяком случае, я думаю, что так и было, хотя я, конечно, никогда не видел этих глаз. Парни описывали их мне еще до того, как стали такими, как сейчас, и я думаю, что покойный настоятель был самым безумным из всех духов, что когда-либо вырывались из Преисподней, чтобы бродить по земле в часы между полуночью и криком петуха. Впрочем, наверняка я, конечно, сказать не могу, ибо ребята утверждали: в том, что он им говорил, хватало здравого смысла, хотя никто из них так и не смог припомнить, что именно дух сказал им после погребальной службы.

А он действительно отслужил что-то вроде панихиды над мягкими, колышущимися мхами, в которые юноши опустили мертвое тело. Он сделал все, что мог, хотя и был всего лишь протестантом. Никогда не наступайте на такие мхи, сэр. Они ярко-зелены или багряны, или окрашены в другие сочные цвета, так что вам будет легко их распознать. Но если вы все-таки наступите на них, вы будете столетие за столетием лежать в глубине болот, совершенно не тронуты тлением, и ваши друзья без труда опознают вас, даже если пройдет целая тысяча лет. Я уверен, что и на Страшном суде этот полисмен будет как новенький — уцелеют и его форма, и пуговицы, и это станет веской уликой против кое-кого из наших, если Божественный взгляд на политику хоть в чем-то отличается от того, что мы здесь думаем. Конечно, не мне судить, какие политические взгляды исповедуют на Небесах — как, впрочем, и на земле. Я всегда старался держаться подальше от политики.

Короче говоря, призрак отслужил над болотными мхами протестантскую панихиду и при этом не переставал отплясывать, и огонь в его глазах тоже танцевал и метался. Вот и все, что рассказали мне четверо наших парней о той ночи на болотах; потом они понемногу сделались странными, так что теперь мы вряд ли узнаем, как было на самом деле. Я, впрочем, не сомневаюсь: дух действительно говорил с ними после заупокойной службы и произнес целую речь. Ночь к тому времени стала еще темнее, и в конце концов дух растворился во мраке, так что они больше его не видели. Это была именно речь, почти проповедь, хотя каждый из четверых уверял меня, что дух не сказал ничего особенного. Я, однако, думаю, что он сообщил им многое и о многом, и они так глубоко задумались над услышанным, что в течение всего лишь года сделались такими, как сейчас. Но что конкретно говорил дух, ведает теперь один лишь Бог, к тому же все это было довольно давно.

— Это ужасно, просто ужасно! — сказал я Ларри. — Должно быть, дух обличал их в убийстве полицейского, и в конце концов их совесть не выдержала. Думаю, он был вполне способен на что-то в этом роде — особенно если он действительно был настоятелем церкви Святого Патрика, в чем лично я почти не сомневаюсь.

— Ничего подобного, — возразил Ларри. — Простите мне мои слова, но англичанин именно так и подумал бы, однако на самом деле было не так. Мне кажется, дух был нашим сторонником, поэтому как только он узнал о происходящем, — особенно если ночь была подходящая (Бог весть, как они узнают подобные вещи), — он ненадолго вырвался из Ада, чтобы подбодрить наших парней и преподать им соответствующие наставления.

— Тогда почему же они сошли с ума? — спросил я.

— Потому что остались одни, — уверенно ответил Ларри. — Без его помощи они просто не знали, что делать».