Глава 28

Когда мы подошли, я заметил, что скалы, как и прежде, по сторонам прохода отличались цветом, одна – светлее, другая – темнее, как будто это был один разлом на протяжении всего пути. Вооруженные Валера и Толик заняли показанную Василием Александровичем позицию, блокировав проход. Остальные расположились поодаль, за одним из многочисленных валунов.

– Теперь можем поспать. Потом поменяемся, – сказал дед.

– Мне что-то не по себе от того, что, пропустив ученых вперед, мы провоцируем людские смерти, – высказал я свою тревогу.

– Надо надеяться, что у нас это получится… – Василия Александровича явно совесть не мучила. – Если тебя беспокоит тот факт, что вместо тебя может умереть кто-то другой, попробуй оценить свою жизнь, как, возможно, самую важную жизнь на планете в этот момент. Если те, кто нас хотели догнать или те, кто нас хочет перехватить, убьют тебя, а не друг друга, то шансы, что Золотой цветок попадет в Шамбалу, сравняются с нулем. То же самое произойдет, если они захватят Цветок, и вполне возможно, что тогда наша цивилизация пропадет за считанные годы, месяцы или дни. Я думаю, что сотни тысяч людей, может, и миллионы, отдали бы свою жизнь за успешный конец нашей операции. Наша попытка пожертвовать вместо себя шайкой ученых жуликов не стоит твоих переживаний. Цель оправдывает средства.

К нам подошел Толик.

– Ты чего?! – уставился на него дед.

– Мы с Валерой решили прогуляться в проход, осмотреться, что дальше делать… Может, место найдем поудобнее для засады… – ответил Толя.

– Ну, прогуляйтесь… – задумавшись, произнес Василий Александрович. – Только чтоб аккуратно. Помнишь, как я учил?

– Помню, – понимающе улыбнувшись, ответил Толик. – Надо было нам веревку, подрезать по которой спускались, одним меньше стало бы…

– А как обратно, если что?.. – спросил Синицын.

– У нас же Вася есть! Вы видели, как он спрыгнул? Думаете – не смог бы запрыгнуть? – отшутился Толик.

– Смейтесь, смейтесь, – обиделся дед. – Что бы вы без меня сейчас делали?

– Без тебя бы мы сейчас девчонок в бане парили, а потом жарили!

– У вас одни бабы в голове… Только и слышно от вас – там девчонок зацепили, там зацепили. Что за жизнь? Поинтересней надо развлекаться! На лошадях, например, катайся, в горы лазай… А сейчас – за проходом следи! – Василий Александрович начал сердиться.

– Хорошо! Если вернемся, снимем девок и поедем с ними на лошадях в горы, – улыбнулся Толик.

– Что значит «если вернемся»? – недоуменно спросил Синицын.

– У нас не так много шансов, учитывая, что-то место, где нам обязательно надо пройти, охраняется ребятами с автоматами, и они будут стрелять, как только нас увидят… – голос Толи, при том, что он говорил совсем не веселые вещи, оставался веселым.

– Что ты тут ужасы наводишь?! Пошел отсюда! – дед замахал руками.

Толя медленно повернулся и начал уходить.

– Подожди, – остановил его Василий Александрович. – Я, пожалуй, с вами пойду…

Я подошел к краю обрыва и посмотрел вниз: «Спуститься было легко, подняться будет намного тяжелее».

– И в жизни все так же… – услышал я за своей спиной знакомый, мелодичный голос. Я не повернулся. Я знал, что это она – женщина в белых одеяниях. Я подумал о ее словах и спросил:

– Что в жизни все так же?

– Спуститься вниз, на дно цивилизации очень легко, подняться намного тяжелее. При спуске всегда найдутся помощники, темные силы, их не надо об этом просить, они сами появятся и помогут опуститься. Ты ведь об этом знаешь, ты это пережил…

Я вспомнил свою жизнь при дворе императора, заговор, заточение. Вот она, помощь темных сил. Мой побег, странствия и затем постепенный подъем к тому, что было вначале.

– Темные силы помогают охотнее, чем светлые… – сказал я с досадой.

– Люди чаще видят и охотнее принимают помощь от темных сил. Нет худа без добра. Темные и светлые силы неустанно следуют вместе. В любом плохом событии люди видят только дела темных сил. Ты не исключение. В посланных тебе испытаниях ты увидел проявление темных сил и решил, что Бог от тебя отвернулся, и ты отвернулся от Него. Вместо того чтобы искать причины события в себе и найти в себе Бога, ты свалил причину на других и отрекся от Бога.

– Это мне не помешало подняться со дна…

– Ты присваиваешь заслугу за свой подъем исключительно самому себе…

– На тот момент я считал, что именно благодаря своей воле я остался на ногах, не стал уходить от реальности в алкоголь, как это делали многие встречаемые мной бродяги, и в конце концов я нашел то, что искал… Я шел к этому…

– Верно. Ты удержался, это самое тяжелое, но твой путь был очевиден. Ты не имел другого пути. Тебе необходимо было уйти за пределы империи твоего дяди и там начать заново свою деятельность. Но деятельность твоя ничем не отличалась от предыдущей. Ты не научился в заточении главному – любить себя. Только через любовь к самому себе мы можем понять, как нам стоит любить мир, людей.

– Я любил мир, любил людей. Все мои труды были направлены на благо общества, чтобы людям жилось хорошо.

– Хорошо, но лишь с материальной точки зрения – чтобы люди жили в достатке. Но ты мог сделать больше. Ты мог обратить людские взоры к Богу.

– Через любовь к себе? Разве через любовь к себе не прямой путь к эгоизму?

– Эгоизм – это когда человек думает только о себе, об удовлетворении своих плотских желаний. А любовь к себе подразумевает любовь к своему настоящему Я, а не к своему Эго. Любовь к своей душе, духу. И через эту любовь приходит любовь к Богу. Человек, по-настоящему любящий себя, любит и Бога, он не может быть эгоистом. Он принимает в душе закон Вселенной: дающему воздастся. Он будет отдавать, зная, что все, что он отдает, к нему вернется. Научившись себя любить, ты бы познал Бога и, обогащенный новым знанием, смог бы вернутся к людям и нести его в мир. Твоя жизнь закончилась там, где началась.

Я повернулся к ней лицом. На меня смотрели полные любви, понимания, доброты глаза, в которых светилось знание, знание всего, что происходило когда-то и происходит на Земле сейчас. От ее взгляда любовь, словно потоком, наполнила мое сердце. Я понял, про какую любовь она говорит – про любовь всеобъемлющую, безусловную. Я отчетливо осознал самого себя – без тела, без физической оболочки. Любовь к самому себе и к тому, кто меня таким создал. Я понял, что с любовью к самому себе невозможно не любить того, кто меня создал, и с любовью к Создателю невозможно не любить все, что он создал. Любовь к себе – это любовь всеобъемлющая…

Я резко проснулся от громких хлопков, раздавшихся где-то далеко и эхом разлетевшихся по горам. Синицын вскочил одновременно со мной.

– Где наши? – спросил он у меня.

– Не знаю. Я спал, – ответил я.

Пока мы спали, горы накрыла ночь, и вокруг было абсолютно темно. Только на небе местами через тучи просвечивалось звездное небо.

К нам подошли Василий Александрович с парнями.

– Слышали? – спросил Толя.

И тут же вдалеке опять послышались выстрелы – одиночные и очередями. Когда все стихло, дед сказал:

– Вот это хорошо. Около четырех часов прошло, как они скрылись в проходе. Будем рассчитывать на то, что они пойдут обратно, если смогут. Будем ждать до утра. Надо надеяться, что утром наш пилот будет в норме и нас смогут отсюда забрать…

– А если они объявятся до утра обратно? – спросил Синицын.

– Не выпустим их оттуда. Очень сомневаюсь, что они пойдут обратно, проделав такой путь. Если только они не разболтаются с вояками и не поймут, что их развели. При таком раскладе они уже могут торопиться сюда, – Василий Александрович замолк.

– Там парни или отмороженные, или им очень много платят, чтобы лазать ночью по горам… – сделал вывод мой тезка.

– Скорее всего – и то и другое, – сказал археолог.

– Итак, два-три часа можем отдыхать смело, потом пойдем ждать, – дед улегся на коврик. – Меня сегодня мысли и чувства кое-какие посетили, хочу поделиться с вами. Когда мы сегодня разошлись на обрыве и я остался один, вдруг почувствовал, что я, горы и природа – это одно неразделимое целое. Я почувствовал себя богом и в то же самое время – настолько хрупким, что жизнь моя может оборваться в любую секунду. Появилось чувство, что весь мир принадлежит мне, что я могу с ним делать все что захочу, могу идти куда захочу… Невообразимое ощущение свободы: как будто ветерок легкий подует, и я полечу в вольном полете… И жить захотелось долго-долго… Я не могу описать словами то чувство, но оно так меня задело, что не могу не поделиться…

– Вы, однако, романтик, – попытался съехидничать Толик, лежа на коврике.

– Я думаю, что жить долго-долго надоест, – в странной задумчивости произнес Синицын. – Устанешь… И еще я не хотел бы пережить своих детей… Жизнь станет скучной…

– Я раньше тоже думал, что жить долго надоест, но вот не надоело, хочется еще. Надоедает жизнь дома, перед телевизором, а разнообразная жизнь, наполненная событиями, надоесть не может, она не скучная. Если бы я свою бессонницу убивал книжкой или телевизором, я бы не был сейчас здесь. Я ведь почти каждую ночь выезжаю на своем стареньком махабыче колесить по городу, – Василий Александрович поймал смеющийся взгляд Толика с Валерой. – Они смеются, видишь ли… Думают – причуды такие… А у меня каждая ночь не похожа на предыдущую, и в том, что я тут оказался, не вижу ничего плохого… Я буду этому рад, даже если этот поход будет последним в моей жизни. Жизнь не надоест никогда. В ней всегда что-то новое…

– Ты опять прав, – согласился Синицын. – Жизнь должна пройти так, чтобы там, наверху, на нее посмотрели и сказали: «А ну-ка повтори!»

– Вот тут я не согласен, – вклинился в разговор я. – Из увиденного мною на днях кино, показанного Золотым цветком, могу сказать, что если события в жизни повторяются, значит, они не были поняты должным образом и из них не вынесен нужный опыт. Они могут повториться в следующей жизни или даже через жизнь. Это – карма, и мы должны ее отработать. Отработав, этот опыт копится в одном из наших бессмертных тел, и за счет этого мы развиваемся.

– Ты хочешь сказать, что все, что мы в жизни переживаем, где-то накапливается? – спросил Валера.

– Да. Все, что переживаем за эту жизнь, копится в одном из тел, а после смерти переходит в другое, к опыту предыдущих жизней. Потом опять мы выбираем себе жизнь – и все сначала, за новым опытом.

– Так мы себе жизнь можем выбирать на свое усмотрение? Эту – не хочу, эта – плохая, хочу хорошую, – удивился мой тезка.

– Что касается хорошей или плохой жизни, то… если мы живем для того, чтобы набираться опыта и за счет него эволюционировать, тогда получается, что плохого как такового нет. Любое событие – это опыт, а, как известно, чем труднее он приходит к человеку, тем тот становиться сильнее. Как говорит пословица: «Что нас не убивает – то делает сильнее». Выходит, что те события, которые мы принимаем за плохие, на самом деле очень полезны для нас.

– Из твоих слов вытекает, что зла как такового нет, а то, что мы принимаем за зло, на самом деле – добро, еще большее, чем привычное, обыденное? – спросил Синицын.

– Если смотреть на зло во вселенском масштабе – да. Оно существует для того, чтобы Вселенная эволюционировала. Если бы зла не было, а было только добро, мы бы не смогли набираться необходимого опыта.

– Выходит, все эти церковные рассказы про падшего ангела – это хорошо продуманный шаг высших сил, и все россказни про то, что со злом надо бороться, – ерунда? Получается, что зло есть добро, и ангел стал падшим по чьему-то приказу? – вступил в разговор Валера.

– Может быть, это так и есть. Что касается официальной церкви, то она ведь не рассматривает зло во вселенских масштабах, у нее более узкий кругозор, она подходит к злу субъективно – каждый человек должен бороться с ним в себе. И это тоже правильно. Если каждый будет в себе бороться со злом, как это принято, оно будет контролироваться в тех масштабах, в которых ему предполагалось быть для нашего развития. Если же этого происходить не будет, оно разрастется, и тогда появится реальная угроза для человечества. Когда зло достигнет критической массы и начнет переходить в качество, нас пустят в расход как никому не нужный материал. И я вынужден признать, этот момент как никогда близок.

– И этот предмет, с помощью которого мы можем предотвратить катастрофу, у нас в руках… – заключил Синицын.

– Похоже, что так… – кивнул я.

Пока мы беседовали, Василий Александрович, не теряя времени, лег прикорнуть и уже мирно похрапывал. Мы с Синицыным, взяв у парней оружие, отправились к проходу, оставив их отдыхать. Первый раз в жизни я взял в руки пистолет. От ощущения холодного, смертоносного металла в руке во мне возникло странное чувство беспокойства. От мысли, что, возможно, мне придется его применить, бросало в дрожь. Я попытался заглушить ее надеждой на то, что нам удастся избежать перестрелки и жертв.