19
Парадный выезд Жемчужин обернулся смертельным разочарованием. Улицы поначалу пустовали, а затем заполнились несчастными людьми, спешащими прочь от центра Москвы. Ни радости, ни счастья не было в глазах горожан. Правда, кое-кто нес факелы, но эти типы не походили на людей, которым стоило доверять. Никто не выкрикивал приветствий и не бросал цветов. Жемчужины пару раз радушно помахали своими ручками, но потом отодвинулись от окон и надулись.
Когда они подъехали к Большому Кремлевскому дворцу, на крыльце не играли музыканты и почетный караул не отдавал красавицам честь. Площадь была зловеще-сумрачной и унылой.
— А где все? — спросила Нимфадора, когда неандертальцы помогли Жемчужинам выбраться из карет.
Энкиду помолчал и уставился на слабо светившиеся аккуратные цепочки уличных фонарей.
— Не знаю, — ответил он наконец. — Но на вашем месте я бы развернулся и отправился домой. — Он вскинул руки, защищаясь от гневных взглядов Жемчужин. — Простите! Я просто так сказал.
Олимпия принюхалась.
— Я чую дым. Наверное, дом горит? Именно поэтому никого нет?
— Пожар нас не касается, — заявила Русалка. — Давайте же встретимся с нашим царственным супругом.
Недолго думая, Жемчужины в сопровождении неандертальцев вошли во дворец и взлетели по мраморной лестнице в Георгиевский зал. Стража у дверей отсутствовала, и зал был пуст. Горели без присмотра лампы. Тишина была столь абсолютной, что, казалось, звенела.
— Может, послать весточку, — нервно пробурчал Энкиду.
— Цыц! — рявкнула Русалка. — Воспользуемся зеркальными дверями.
Они толкнули створки, ведущие в восьмиугольный Владимирский зал, и резко остановились, ибо это помещение не пустовало. Потрепанные члены Княжеской Гвардии развалились в изящных резных креслах, курили сигары и сплевывали на паркет и на девственно-белые стены, которые успели сильно пострадать после столь непозволительного обращения. Двое гвардейцев устроились на полу и кидали кости.
— Прекратить скандальное поведение! — скомандовала Русалка. — Дворец не место для разгильдяйства! Наш царственный супруг будет в ярости, когда мы ему все расскажем.
Стража вытаращилась на них. Через несколько секунд все гвардейцы разом поднялись.
— Простите, что указываю на это, госпожа, — произнес предводитель, — но вам вообще не полагается здесь находиться. И тем более отдавать распоряжения.
Вперед выступил неандерталец.
— Меня зовут Энкиду. Это мои парни. — Он ткнул большим пальцем через плечо. — А твоего имени я что-то не уловил.
Человеко-медведь оскалился и рыкнул:
— Капитан Пипалук, Княжеская Гвардия.
— Ну, капитан Пипалук, по-моему, тебе надо обращаться с дамами почтительно. Они прибыли из самой Византии, чтобы выйти замуж за твоего начальника. Из-за них у тебя могут быть крупные неприятности.
Медведи-гвардейцы хрипло расхохотались.
— За князя? — выдохнул их предводитель. — Невозможно!
— Он ведь в Тереме, правильно? Вон за той дверью?
Капитан Пипалук напустил на себя серьезный вид и объяснил:
— Он был там, когда мы в последний раз его видели. Но мы не ходим в его покои, пока за нами не пошлют — и вы не пойдете.
Энкиду оскалился по-звериному.
— Тогда мы предпримем ответные меры, ребята.
Пока он говорил, неандертальцы и медведи-гвардейцы небрежно выстроились для битвы.
— Что ж, — вымолвил капитан Пипалук. — Историческая стычка. Генетические лаборатории Византии против российских. Старая культура против новой. Увядание против юности. Если вдуматься, вы даже одеты подходяще, эти ваши дурацкие костюмчики и шапочки… Полагаю, настал момент передачи эстафеты.
— Знаешь что? — процедил Энкиду. — Ты и вправду складно болтаешь. У меня нет ни малейших сомнений, что вы умнее нас. Может, и рефлексы у вас получше. И, наверное, вы даже сильнее. На свете и более странные вещи случались. Но все-таки у нас есть одно преимущество.
— И какое же?
Энкиду похрустел костяшками.
— Нас втрое больше, чем вас. Исходя из моего опыта, это значит, что мы победим.
Две группы с ревом бросились друг на друга, занеся кулаки.
— Мальчики! — воскликнула Этери. — Так нечестно!
— Но они неплохо смотрятся, — возразила Евфросинья. — Ведь мужчины всегда дерутся и затевают войны. Думаю, они просто пытаются произвести на нас впечатление.
— Ну, на меня они точно впечатления не производят, — фыркнула Евлогия.
— Сестрички, — заметила Русалка, — дорога в Теремной дворец открыта. Дорога свободна.
— Ой! — пискнула Нимфадора. — А можно?
— Удача любит смелых, — улыбнулась Русалка и зашагала прямо к двери. Прочие Жемчужины заспешили следом.
Раньше у Ани Пепсиколовой был дом. Вернуться туда было немыслимо, ибо это обрушило бы всю тяжесть мести Хортенко и подземных владык на ее родителей. В своей новой и кошмарной жизни она обзавелась множеством врагов, но не нажила друзей. Она спала в постоянно меняющейся цепочке дешевых квартир, где держала только самые утилитарные пожитки.
В Москве она могла укрыться лишь в одном месте — у Хортенко.
Его дом располагался за Садовым кольцом. Аня застыла на парадном крыльце и насчитала пять отдельных пожаров. Но сам особняк в отличие от остальных не пылал.
Что ж… это поправимо.
Теперь, когда в голове немного прояснилось, Пепсиколова почти поверила, что она уже не Баба Яга. А здесь возможны два варианта. Либо действие тяжелой передозировки наркотиков сходит на нет, либо она деградирует, теряя сверхъестественную силу и превращаясь в обычного обывателя. Аня вовсе не была уверена, какое толкование предпочла бы, имейся у нее выбор.
Но если она всего-навсего человек, ей надо полагаться исключительно на хитрость и коварство. Увы, до этих уловок ее отброшенное ведьмовское «я» никогда бы не снизошло. Пепсиколова переступила порог особняка, спокойно и неторопливо проследовала в картотеку. Карлики-саванты корпели над горами папок. Игорек выбирал отчет, пролистывал его, запоминая содержание и передавал Максиму, который делал то же самое. Затем доклад отправлялся в камин, и вскоре от него оставалась серая горстка пепла.
Увидев Пепсиколову, карлики без любопытства уставились на нее.
— Я собираюсь поджечь здание, — процедила Пепсиколова. — Ваш хозяин захочет быть в курсе. Отправляйтесь немедленно и сообщите ему.
Игорек и Максим подчинились.
Пепсиколова подхватила охапку документов и настольную лампу. Поднялась по лестнице на верхний этаж и подожгла занавески. Они полыхнули, и Аня отшатнулась. Дом сгорит дотла, пламя обязательно доберется до подвала, а она сделает то, что нужно.
Спустя некоторое время находившиеся на первом этаже почуяли дым. Наверх прибежал слуга с графином воды.
— Скажи своему хозяину, что Анна Александровна вернулась домой, — произнесла Пепсиколова. — У него много вещей, которыми он дорожит, поэтому, уверена, он захочет их спасти.
Ее собственные слова показались Ане мягкими и разумными. Но нечто в ее тоне или выражении лица заставили слугу круто развернуться и умчаться, расплескивая воду в такт длинным шагам. Потом она услышала, как снаружи бьют молотом в рельс.
Она спустилась в холл.
Распахнув парадные двери особняка настежь, Пепсиколова уронила на коврик одну-единственную папку. Отступив внутрь, она уронила вторую. Оставляя за собой след из папок, как из хлебных крошек, она направилась в подвальный кабинет Хортенко, где ее держали в клетке.
Именно там все и началось.
И там все закончится.
Толкнув дверь, она очутилась в комнате, которую знала слишком хорошо. Собаки в клетках принялись скакать, лаять и выть, отчаянно бросаясь на прутья. Они уже чуяли дым, наполнявший воздух привкусом безумия.
Закрыв за собой дверь и подсунув под нее последнюю папку — половина снаружи, половина внутри, — Пепсиколова бесстрастно оглядела свору. Будь собаки человеческими существами, она бы оставила их в клетках, не задумываясь. Людей она не особенно жалела. В основном они заслуживали своей незавидной участи. Но животные были такими же невинными существами, как и она сама, когда тайная полиция впервые приволокла ее, голую и рыдающую, в подвал. Она не могла позволить им умереть.
Пепсиколова сняла с пояса Большого Ивана, наименее любимого из своих ножей, и, используя рукоятку как молоток, методично переколотила все замки.
Собаки прыгали и плясали, когда она выпускала их. Псов охватила истерика от страха и свободы. Некоторые слегка покусывали ее, она не обращала на это внимания.
Она как раз сбила последний замок, когда на лестнице раздались шаги.
— Пожалуйста, не надо, — умолял женский голос. — Пожалуйста, Сергей Немович. Отпустите меня.
Пепсиколова не расслышала ответа.
Хортенко пинком открыл дверь в подвал. Под мышкой он держал собранные папки, а другой рукой волок за собой элегантно одетую даму. Ее он швырнул на пол. Сдернув очки, он посмотрел на Пепсиколову фасетчатыми глазами. Лицо его покраснело от гнева. Но тон как всегда был мягок и сдержан.
— Ты переступила черту, маленькая Аннушка, — пропел он. — Поэтому я…
Стая атаковала своего врага.
Хортенко упал навзничь и был погребен под собачьими телами. Светская дама метнулась в угол и завопила. Но собаки на нее не нападали. Им не терпелось сорвать кожу с Хортенко и добраться до плоти мучителя. Они рычали и лаяли, с их клыков капала пена. Они дрались друг с другом за право первенства. Но если кобели были жестоки, то суки оказались еще хуже: они рвали и драли главного шпиона с непристойным злорадством.
И первой среди них стала Пепсиколова.
Она забыла про ножи. Она впилась в Хортенко зубами и царапала его ногтями. Звук, который Хортенко издал, когда ее челюсти сомкнулись у него на шее — пронзительный визг, почти писк, — был почти так же хорош, как шматок мяса, который она вырвала из его трепещущего горла.
Аркадий брел, шатаясь, по руинам Теремного дворца, полуслепой из-за маски. Он не понимал, почему его сюда занесло. Но фрагментарные украшения были знакомы ему по школьным учебникам истории. Князь Московии наверняка где-то неподалеку! Но повсюду царил хаос, и юноше не удавалось отыскать ни одного следа великого человека!
Под ногами хрустели изразцовые плиты. Он споткнулся и упал ничком. Когда он поднялся на ноги, перед ним открылась лестница, и внезапно Аркадий очутился у ее подножия.
Наконец юноша приковылял на Золотое крыльцо, нечто вроде просторной прихожей, в которой имелся ход в Большой Кремлевский дворец. К счастью, здесь почти ничего не пострадало. Но ни людей, ни гвардейцев Аркадий не заметил.
Обескураженный и измотанный юноша плюхнулся на верхнюю ступеньку короткого пролета, ведущего в палату. При дневном свете она наверняка смотрелась восхитительно. Теперь ее освещали только два масляных фонаря, которые чадили на стенах. Помещение было мрачным и напоминало какой-то призрачный дворец. А может, все умерли и только он остался в живых? Вдруг он каким-то образом пережил человечество и обрек себя на вечное одиночество и отчаяние? Или он сам умер и осужден блуждать по руинам собственной жизни? Что, если он никогда не найдет выхода?
Такие смятенные и беспорядочные мысли обуревали его, когда Бесценные Жемчужины, щебеча и смеясь, впорхнули на Золотое крыльцо. И замерли при виде Аркадия.
Внезапное замешательство Жемчужин было понятным. В зеркале, висевшем напротив, Аркадий лишь смутно различал свое жутковатое отражение. Он тупо таращился на себя и не узнавал. Кто этот человек в роскошном камзоле, в шлеме с гладкой серебряной личиной, увенчанном короной с бриллиантами? Это был он сам, пребывающий в тяжком раздумье и полном одиночестве. Неверные отблески фонарей освещали красно-золотое убранство палаты, а сам Аркадий мог послужить раскрашенной вручную иллюстрацией к детской книжке про рыцарей. Царь Саладин, отдыхающий после победы над зенгидами, например, или Иван Грозный, раздавленный виной после убийства сына.
Жемчужины сбились в кучку. Нимфадора выступила вперед и робко окликнула юношу:
— Сударь?
Аркадий поднял голову. Жемчужины ахнули. Они явно были удивлены, что он живой.
— Сударь, я должна спросить. Вы кто?
— Я?..
Аркадий не сомневался, что ответ на данный вопрос существует. Он принялся шарить в пляшущих коридорах сознания. Там все ужасно перепуталось. Но затем он припомнил свою задачу, долг, святое дело, погнавшее его на страшные московские улицы в самую кошмарную из ночей. Он должен найти князя Московии. У него сообщение для князя. Он должен предупредить…
— Князь Московии.
С воплями восторга Жемчужины сомкнулись над ним.
Когда Пепсиколова и ее новые друзья покончили с Хортенко, его тело сделалось неузнаваемо. Аня стояла и трясла головой, стараясь заставить себя мыслить ясно и рационально. Подвальная дверь была распахнута, светская дама улизнула. Конечно, она поступила правильно. Прочие, однако, жались вокруг Ани, боясь идти сквозь задымленные комнаты наверху.
— Тихо, не бойтесь, — заворковала Пепсиколова. — Не хотите — значит, не надо. Вон там есть другой выход.
Она отперла замки, отодвинула щеколды и распахнула дверь в систему тайных туннелей. Несколько собак просочились мимо Ани и прыгнула в темноту.
У Пепсиколовой не было приятных воспоминаний, связанных с туннелями. Однако они вели не только в Кремль, но и в здания Москвы, как общественные, так и частные. Она раздумывала, какой путь выбрать, но неожиданно заметила что-то прямоугольное, прислоненное к каменной стене коридора, и это оказался, как ни странно, предмет мебели. Нечто вроде хирургического стола или кушетки, которые используют в больницах. Как бишь ее? Каталка. Приблизившись, Пепсиколова остолбенела. Она увидела англичанина, Обри Даргера, беспомощно привязанного к лежаку.
— Ну и ну! — необъяснимо повеселев, воскликнула она. — Кто-то потратил много сил, пристегивая тебя.
Легкое движение запястья — и в руке Ани сверкнула Святая Кирилла.
Лицо Даргера расплылось в улыбке облегчения.
— Хорошая девочка! — воскликнул он. — Молодец! Освободи меня, и мы… — Затем, когда нож двинулся не к стропам, но по направлению к его промежности, Даргер пробормотал: — Гм… извини, но… нельзя ли полюбопытствовать… что именно ты делаешь?
Пепсиколова посчитала, что он задал крайне коварный вопрос. Она тщательно раздумывала над ответом и смотрела на Даргера суровым немигающим взглядом.
— Нечто, что я хочу сделать, — ответила она, в конце концов, — уже очень-очень давно.
Святая Кирилла прошла сквозь ремень Даргера, словно тот был из бумаги. Тихонько напевая, Пепсиколова продолжила срезать сначала брюки иностранца, а потом рубашку. Ее жертва возражала, но Аня не трудилась слушать Даргера. Когда он оказался полностью гол, она скинула свои ботинки, стянула штаны и забралась на распростертое тело англичанина.
К этому моменту Даргер окончательно убедился, что она сумасшедшая. Что, Пепсиколова вынуждена была признать, вполне соответствовало истине. С круглыми от страха глазами он промямлил:
— Милая юная барышня! Мы явно находимся в неподходящем месте для подобных развлечений. Вы не должны… не должны…
Но Пепсиколова низко склонилась над Даргером, и предостерегающе похлопала его по губам плоской стороной лезвия Святой Кириллы.
— Чш-ш, — прошептала она, выплюнула зуб и улыбнулась. — Понеслась.
Ее пятки впились в бока Даргера.
Наслаждаясь его протестами, Пепсиколова скакала на нем, как на боевом коне.
Сегодняшний день значительно улучшил ее настроение.
Евгений и его расчет были заняты расстрелом горящих домов, дабы ограничить распространение пожаров.
— Ждем ваших приказов, ваше благородие, — протараторил сержант.
— Огонь, — несчастным голосом ответил Евгений.
— Огонь! — рявкнул сержант.
Пушка выстрелила.
Разумеется, его люди выражали неудовольствие от былой нерешительности своего командира. Все делалось строго по уставу. Ни развязности, ни поблажки, ни товарищеских подначек, ни следа непринужденного понимания с полуслова, естественного для хорошо сработанного расчета. Только жесткая приверженность мельчайшим деталям устава.
— Следует ли нам зарядить и выстрелить снова, ваше благородие? — Сержант вытянулся по стойке «смирно», прямой как палка. Его взор был бесстрастен.
— А что вы посоветуете, сержант?
— Ваше благородие! Ничего не посоветую, ваше благородие!
— Тогда мы передвинем орудие дальше по улице и разрушим соседний дом.
Спустя пару секунд Евгений понял, что он опять ошибся. Следовало выпустить очередной снаряд в дымящийся мусор или передвинуть орудие в другом направлении. Однако сержант отрапортовал:
— Ваше благородие! Есть, ваше благородие!
Евгений едва не плакал от унижения.
И вдруг, в нарушение устава, какой-то стрелок закричал и указал на небо. Обернувшись, Евгений увидел самое потрясающе зрелище в своей жизни: голый великан возвышался над зданиями — совсем недалеко от расчета. Языки пламени отражались от его кожи, отчего она мерцала. На краткий миг Евгений предположил, что он погрузился в мистический транс и узрел одного из демонов Преисподней.
Гигант перемещался на фоне звезд. Он медленно повернул в Театральный проезд, направляясь прямо к солдатам.
Лошадь Евгения встала на дыбы. Некоторые вояки явно приготовились бежать наутек. Кто-то выронил банник для прочистки пушечного дула и собрался удрать восвояси.
— Оставайтесь на местах, черт вас побери! — заорал Евгений, хватая запаниковавшего солдата и швыряя его к пушке. Он выхватил саблю. — Я убью первого, кто сломается! Сержант, вы командуете своими людьми или нет? Развернуть орудие. Дать мне вертикальную наводку. Вы что, зайцы да гиены? Стойте и сражайтесь как русские, на чье имя вы претендуете!
— Командир, — сказал сержант, — нет ни минуты для точного…
— Так наводи на глаз!
Орудие нацелили, вертикальный угол поправили.
— По вашей команде, лейтенант.
— Подпустите его ближе. У нас времени только на один выстрел.
— Сейчас, командир?
— Рано.
— Хороший прицел, ваше благородие.
— Еще чуть-чуть… — прошептал Евгений.
— Он близко, мать его.
— Нет, пока я не скажу, — отрезал Евгений. Он дождался последнего возможного мгновения, а потом заставил себя молча сосчитать до трех.
— Огонь!
Они выстрелили.
Громадное сердце князя Московии билось так тяжело, что готово было разорваться. Он не питал иллюзий на свой счет. Тело его предназначалось для распростертого и дремотного существования. Он не мог долго жить, как любой из его собственных миниатюрных подданных. Его могучие кости подверглись сотням микропереломов из-за вызванных его прогулкой перегрузок. Его внутренние органы, сокрушаемые силами, которым они никогда не были предназначены противостоять, отказывали. Спустя несколько секунд его сердце остановится.
Он понимал, что это случится, еще когда стремился проснуться, ибо громадный мозг князя был способен на чудеса экстраполяции. Более того, ведя до сих пор лишь призрачное существование, он не был подвержен страхам, естественным для человека, чувствующего приближение смерти. В точности наоборот. Впервые он оказался способен испытывать полноценные эмоции и полностью им отдался, растворившись в дивных ощущениях.
Он знал, что его ждет: короткая, но радостная жизнь.
На улице он увидел артиллерийский расчет, суетящийся у орудия. Люди напоминали крошечных солдатиков, и князь любил их с искренностью ребенка, который души не чает в своих игрушках. У них были крохотные плюмажи на киверах и микроскопические латунные пуговицы на мундирах. Они забивали порох и ядро, а их командир размахивал саблей, поблескивающей в лунном свете.
И вдруг сердце князя отказало. За миг до того, как мир потемнел, правитель Московии увидел в жерле орудия облачко белого дыма.
Умирая, он жалел, что так и не узнал, что будет дальше.
Когда Аркадий очнулся, он услышал голосок Жемчужины:
— Это было приятно. А теперь?..
Аркадий осознал, что лежит на спине и штаны спущены до лодыжек. Один ботинок пропал, равно как рубашка и камзол, но шлем по-прежнему красовался на голове. Каждая мышца в теле болела, будто его били кувалдой. Кроме того, он был целиком и полностью выжат. Не мог даже пальцем пошевельнуть или хоть слово вымолвить. А заставить себя открыть глаза и подавно. В довершение всего он не помнил ничего из того, что с ним только что проделали шесть безупречных Дочерей Иштар.
— Я хочу увидеть лицо нашего жениха, — промурлыкала Этери. (Он узнал ее сладостный голос, на который некогда молился и который до сих пор волновал его сердце.)
Голова Аркадия моталась из стороны в сторону, пока Этери дергала и тянула за серебряный шлем. Наконец она догадалась расстегнуть ремень под подбородком.
Воцарилась тишина.
— Ой… Аркадий! — воскликнул кто-то.
Послышалось торопливое шарканье: Жемчужины собрались вокруг распростертого тела юноши и потрясенно на него уставились.
Удивительно, что ни одна из них не умерла. Мысленные команды, встроенные в них инженерами-генетиками Халифа, не сработали. Жемчужины насладились сексом с князем Московии (по крайней мере, они так считали), и акт любви освободил их от психических оков. Теперь они могли делать что пожелают и с кем хотят, как и положено от рождения женщинам повсюду.
— Но почему на нем корона?
— И скипетр в руках?
— У него в карманах камзола драгоценные камни, ювелирные украшения, золотые слитки…
— Он стал вором! — воскликнула Этери.
— Как романтично, — недоверчиво сказала Евлогия.
— Недостаточно романтично.
— По-моему, все, что меньше самоубийства, оскорбительно.
— В любом случае сокровища принадлежат русскому народу и государству Московии, поэтому мы не можем присвоить их себе, — подытожила Этери. — Посмотрите на филигранное золотое яйцо! Нельзя просто оставить Аркадия здесь, чтобы он сбежал с добычей.
— В зале есть сундук, положим все вещи в него. Когда неандертальцы вернутся, поставим Энкиду на стражу у сундука для великого князя.
Кто-то кашлянул.
— Вот и мы, — прохрипел мужской голос, и одновременно другой произнес: — Мы выиграли бой.
Жемчужины завизжали.
— Закройте глаза, мы растрепаны!
— Отвернитесь!
— Где моя юбка?
Проклиная свои глаза, столь упорно не желавшие открываться, Аркадий почувствовал, что проваливается обратно в беспамятство.
Аня Пепсиколова неторопливо одевалась. Закончив завязывать шнурки, она выпрямилась и долго смотрела сверху вниз на обнаженного беззащитного Даргера. Он опасливо посматривал на нее. Даргера встревожило выражение ее покрытого запекшейся кровью лица. Аня явно погрузилась в размышления. И действительно ее одолевали занятные мысли. Может, стоило сбрить англичанину все волосы на теле? Это было бы весьма символично, особенно с учетом ее длительного и трудного путешествия в подземном мире. Она всерьез рассмотрела интересную возможность, но затем отбросила идею. Она и так сделала достаточно.
Вслух Пепсиколова произнесла:
— Теперь все… разобрались.
— Спасибо, было очень приятно, — выдавил Даргер с елейной неискренностью. Хотя, учитывая обстоятельства — изнасилованный и до сих пор накрепко привязанный к каталке, — он не был, строго говоря, под присягой. — Где, осмелюсь спросить, ты пропадала?
— Там и сям. — Пепсиколова одернула рукава куртки и пожала плечами. — Ну, ты понимаешь.
— Что ты делала?
— То да се. — Она надела кепку и тщательно выверила угол наклона козырька. — Ничего особенного.
— Рад слышать, — в голосе Даргера прорезалась лукавая нотка. — Итак, моя милая Аня, а сейчас, когда мы испытали взаимный экстаз, надеюсь, тебе тоже было хорошо? — мы должны обсудить наше общее будущее.
— Будущее?
Аня была совершенно уверена, что Даргер не испытал ничего даже отдаленно похожего на экстаз. Она бы заметила. И вообще, ей было на него наплевать. В данный момент ее волновала лишь собственная кожа, которая загрубела и чесалась.
— Сперва я вымою лицо и руки. А еще… Не знаю. Может, погуляю.
И Пепсиколова повернулась к Даргеру спиной. Сейчас она разом отвергла и карьеру шпиона, и Нижний Город — словом, все, что случилось с ней с момента знакомства с Хортенко, — и пошла прочь. Далеко впереди она увидела нечто, терпеливо ее поджидавшее, и невольно улыбнулась.
Даргер заискивающе рассмеялся.
— Дурочка любимая, — пролепетал он. — Я имел в виду будущее наших отношений. Наши чувства друг к другу. Я же слепой дурак! Тратил время на поиски могил, библиотек и царей, а ты всю дорогу была прямо передо мной. Но я все исправлю, моя драгоценная, клянусь!
Голос Даргера становился все глуше.
— Нам нужно обсудить планы, моя сладкая. Дать обещания. Купить обручальные кольца. Мы должны… Ты наверняка… Подожди!.. Вернись! Ты забыла меня развязать!!!
Но Аня Пепсиколова уже не слушала.
Спустя пять долгих унылых минут Даргер осознал, что Пепсиколова забыла большой нож, который носила на поясе. Он выскользнул из ножен на каталку, когда она стягивала брюки, а потом свалился на пол в ходе осуществления ее необъяснимой страсти. После она не потрудилась его подобрать. Даргер покряхтел, скосил глаза и увидел желанное лезвие.
Даргер с жадностью смотрел на него. Он прикинул, что для отчаянного и решительного человека, в принципе, возможно опрокинуть каталку: надо только энергично и последовательно перемещать собственный вес. Затем с помощью различных уловок он подтянет нож поближе, разрежет одну из строп, а потом будет еще проще…
Через полчаса — а это были мучительные и тревожные минуты — дело было сделано.
Аркадий пропал, а вместе с ним и большая часть того, что Довеску удалось изъять из музейных залов.
Хуже всего было то, что до него вновь донесся звук разбиваемого стекла — наверное, вор занялся очередной витриной. Звон был слишком громкий, а значит, конкурент Довеска приближался. Это также свидетельствовало о том, что работает воспользовавшийся моментом любитель, а не потенциально открытый для переговоров профессионал.
Неужели скоро сбудутся худшие опасения Довеска?
Он огляделся по сторонам, оценивая обстановку.
Из Алмазного Фонда был только один выход. Прозрачные витрины не могли служить укрытием. Впрочем, Довесок такового и не особенно искал. По натуре он был боец, а не беглец.
Спустя минуту разлетелась третья витрина. Прямо за дверью в зал, где прятался Довесок.
На мгновение воцарилась тишина. Внезапно дверной проем перегородила чья-то помятая фигура, громадная, как тролль. Незнакомец застыл на пороге, прижимая к груди драгоценные доспехи и холодное оружие.
— Как приятно встретить коллегу, — произнес Довесок, выходя из тени. — Надеюсь, ваши усилия принесли плоды?
С оглушительным грохотом и лязгом непрошеный гость уронил добычу и, наступая на бесценный груз, сделал шаг вперед. Перед Довеском предстал член Княжеской Гвардии во всей своей красе.
— Это мое! — крикнул человеко-медведь. — Только попробуй, хоть копейку тронь, я тебя убью!
Персонаж слегка покачивался. Он явно выпил.
Довесок поднес трость ко рту и легонько постучал набалдашником по губам.
— Поделим пятьдесят на пятьдесят?
— Ха! — усмехнулся гвардеец и заковылял к Довеску, споткнувшись и едва не упав, когда наступил на шлем, вероятно, самого полководца Александра Невского (по крайней мере, так предположил Довесок, а взгляд у него был тренированный). — Сержант Войтек не делится ни с кем, — добавил гвардеец.
— Готов скинуть до трети. Добра здесь гораздо больше, чем мы вдвоем можем надеяться унести самостоятельно.
Сержант Войтек набычился и оскалился. Затем поднял лапы, один за другим разгибая пальцы, дабы выпустить когти.
— Ты что, вообразил, что бывшего члена Княжеской Гвардии можно подкупить?
И направил удар Довеску в голову.
Тот быстро увернулся.
— Право же, сударь, нам незачем драться. Нас окружает океан богатства. Бессмысленно ссориться из-за того, кто сколько зачерпнет.
Второго удара он едва избежал.
— Никто мое не возьмет!
— Должен признать, что вы это точно подметили, сударь, — проговорил Довесок, отчаянно нащупывая подходящую стратегию и пятясь назад.
Расстояние между соперниками сокращалось. Правда, в конце концов, можно дать стрекача. Но гвардеец, вероятно, не только сильный, но и ловкий тип. Лишь опьянение не давало ему просто броситься вперед, схватить Довеска и раздавить в медвежьих объятиях.
— Ночь есть ресурс невосполнимый, и с рассветом восстановится прежний порядок, — убеждал Довесок Войтека. — Никому из нас не улыбается быть обнаруженным здесь завтра утром.
— Стой спокойно, чтобы я мог тебя убить!
Сержант Войтек от души замахнулся на Довеска, но в последнюю долю секунды промазал. Алкоголь явно испортил ему реакцию. Этот факт Довесок решил использовать для собственной выгоды.
— Разве нет иного решения, чем смерть? — спросил он с искренней печалью. Трость он держал перед собой, одной лапой за набалдашник, а другой за кончик, словно надеялся отразить с ее помощью гигантское чудовище.
— Нет! — свирепо рявкнул Войтек.
— Тогда я обязан сообщить вам, сударь, что вы пьяный урод, предатель, вор, убийца, позор мундира… и, увы, даже не джентльмен.
С яростным ревом сержант Войтек кинулся вперед.
Довесок шагнул в сторону, как матадор, уворачивающийся от быка, убрал деревянные ножны, составлявшие половину его шпаги-трости, и вонзил клинок в незащищенный бок гвардейца.
Лезвие легко вошло прямо в сердце.
