Это был профессор Рекордарский.

Видно, что он спешил – голова без шапки, очки перекошены, куртка накинута на плечи. Однако профессор не потерял деликатных манер, что было результатом врожденной интеллигентности и академического образования.

– Доброе утро, господа. Прошу извинить за непрошеный визит, но я весьма тревожился за Луизу. Она сказала мне… э, то есть дала понять, что намерена отлучиться совсем не надолго и, так сказать, растворилась. Я приготовил ей завтрак, стал ждать и наконец заволновался. По некоторым признаком, а главным образом благодаря интуиции, я определил ее след и… вот… Да, вы здесь, сударыня! Я счастлив, хотя и не одобряю вашей безответственности… И коллега Иннокентий тоже здесь! Гм, это наводит меня на некоторые догадки…

– А это Лихо Тихонович, – торопливо отвел от себя внимание Тюпа.

– Очень приятно. Я в некоторой степени наслышан и мечтал познакомится, но не смел беспокоить без позволения. И теперь рад случаю…

– Я тоже рад и весьма польщен знакомством, – отозвался Лихо Тихоныч неожиданно светским тоном. – Я читал ваше "Определение пространственных радиусов" и рассчитывал обеспокоить вас некоторыми вопросами…

"Во дает дядюшка Лихо!" – толкнулось в голове у Белки. Остальные стояли, как дачные пацаны, застигнутые в чужом саду. Ох, не только из-за Луизы появился здесь Валерий Эдуардыч. Явно почуял что-то…

– Я охотно удовлетворю ваше любопытство, – сказал профессор Лиху. – Но в данный момент… раз уж я оказался у вас… мне хотелось бы полюбопытствовать, чем конкретно занят здесь коллега Иннокентий, в чьих глазах, я вижу, не остыл сомнительный энтузиазм…

– Чё сомнительный-то… – неуверенно возмутился Тюпа. – Пойдемте, я щас объясню… – Он за рукав отвел профессора подальше от остальных и начал что-то говорить – неразборчиво и часто.

Профессор Рекордарский слушал, слушал и вдруг сел где стоял, даже не оглянувшись. К счастью позади оказался кривой, но прочный табурет. Профессор вздернул очки и уронил руки. И закричал тонким голосом:

– Да ты понимаешь, дубина этакая… то есть я хочу спросить: вы отдаете отчет, коллега, о мере ответственности, которую осмелились взять на себя, затеяв этот непродуманный и… я вынужден сказать это слово… авантюрный эксперимент! Я не упрекаю детей, которые верили вам безоговорочно и пошли на поводу!.. Я не смею судить Лихо Тихоновича Одноглазого, который, в силу специфических условий, не мог вникнуть в эту проблему со всей глубиной, но вы, Иннокентий…

– А чё, – опять сказал Тюпа. – Ну, попробовали бы. Если бы не вышло, вернули бы всё на место, и кранты…

– "Кранты", как вы изволили выразиться, могли наступить значительно раньше, – устало выговорил профессор. – Изменение конфигурации, увеличение площади могло привести к выбросу целого спектра энергий, причем тех, чьи характеристики еще совершенно не изучены. Я даже не берусь предсказать последствия…

Вашек понял, что пора заступаться: ведь Тюпа отдувался за всех.

– Валерий Эдуардыч, он не виноват! Это мы вместе!

– Да! Мы хотели спасти больницу! – сигнальным рожком прозвучал голос Сёги.

– Ну, разумеется… Да. Я понимаю, что у вас были самые благие намерения. Но вы же знаете, куда такими намерениями вымощена дорога… Лихо Тихонович, я беру на себя смелость настойчиво рекомендовать вам поставить на место винт и закрутить гайку. Восстановить, так сказать, статус кво…

– Оно конечно… Это мы сейчас, – засуетился Лихо. – Давайте, ребятки… Мне, дурню, сразу надо было понять, что дело неприкосновенное… На будущее пломбы поставлю и печать сургучную…

– Очень актуальная и адекватная ситуации мера, – одобрил профессор. И вдруг неуловимо сменил тон: – А скажите-ка мне, друзья мои, вы всерьез пришли к мысли, что изменение площади данного пространства увеличит запас добра вокруг нас?

– А разве нет? – слегка ощетиненно сказала Белка.

– Милые вы мои… если бы все было так просто… Дело в том, что никакие конфигурации не рождают внутри себя ни добра, ни зла, это установлено еще в давние времена. Они могут лишь усиливать ту энергию, те эмоции и ощущения, которые оказались в пределах их контура. С чем это сравнить? Ну, скажем, чье яйцо положишь в инкубатор, тот из него и вылупится. Может, соловей, а может, змея… Так и здесь… Нашему пространству и вам повезло. Когда его открыли, нашелся тот, кто глянул на него с интересом и пожелал ему добра. Возможно, кто-то из вас заглянул туда первым, с доброй душой… Душу эту уловило информационное поле, уловили стабилизаторы – и начали раскрутку. А потом уже все вы добавили много хорошего. Тем, что стали жить на Дворах без всякой злобы и обид… А если бы оказался там первым какой-нибудь… ну, как говорят иногда студенты, "крутой мэн"… все было бы иначе. Возможно, не стало бы даже института…

– А кто был первый… который хороший? – шепотом спросила Дашутка. Она сидела перед профессором на корточках и гладила Луизу.

– Я так думаю, что первым был Птаха, – подал голос Лихо Тихоныч. – Прошлой осенью, перед отлетом, заглянул он ко мне и говорит: "Ух, дядя Лихо, открылись такие места! Будто город нездешний. Там, – говорит, можно жить, как в сказке, которую сам придумал… Так вот оно…

– Не исключено, что так, – покивал профессор. – И пространство откликнулось ему… А потом, уже в таком вот резонансе стало откликаться и вам. Как говорится, оно вам – вы ему. Получилась настройка на доброту…

– Но мы же не такие уж добрые. Всякие… – неловко выговороила Белка.

– Вы… хорошие… – негромко сказал профессор и легонько провел ладонью по голове Дашутки. Вы «всякие»… и все же хорошего в вас больше, чем плохого… Я вот иногда наблюдал за вами то из окна, то с улицы. Это я в память о собственных школьных годах люблю смотреть иногда на ребячьи игры… Вы ведь, по-моему, ни разу не подрались. Не помню даже, чтобы поссорились всерьез…

– Да ну, всяко бывало, – надувшись, возразил Драчун. – Мне Юрчик рассказывал, как однажды «кандеевский» сюда приперся и начал свои права качать. Ему ого как вломили!.. То есть чуть не вломили. Он до сих пор, наверно, радуется, что ноги унес…

Валерий Эдуардович покивал опять.

– Ну да, ну да… Это ведь тот самый, которому на прощанье подарили самолетик? Его зовут Егор Жёлтиков. Он потом долгое время ходил по окраинам Дворов и все не решался подойти к вам…

– Вот балда… – искренне огорчилась Белка.

– Возможно… – согласился профессор. – Однажды вечером он вышел к костру, у которого сидели третьекурсники. Постоял рядом, а потом ввязался в спор о роли энергетического дисбаланса в непредсказуемых искривлениях локальных пространств. Ребята послушали его, ухватили под локотки и притащили ко мне… Теперь стоит вопрос о переводе его в нашу спецшколу. Ситуации, как видите, повторяются…

– Повезло ему, что вышел к костру… – сказал Вашек.

– Это ему Пространство помогло, – заметил Костя.

– Пространство помогает вам, потому что вы помогаете ему. Определяете его настрой… И я хочу сказать, уважаемые коллеги, что увеличивать площадь данного пространства весьма чревато. Не только из-за возможных выбросов. Просто с увеличением площади будут слабеть его свойства. Вашей энергии не хватит, чтобы поддерживать их.

– Почему? – недоверчиво сказал Драчун.

– Попробую объяснить… Представьте, что на тарелку насыпали крупу. Тонкий слой. В каждой крупинке – заряд позитивной энергии. Она передается тарелке. И тарелке, и крупинкам хорошо, полная гармония. Но вдруг тарелка начинает расти. Делается размером с блюдо, с круглый стол, с цирковую арену наконец. А крупинок-то остается прежнее количество. Сперва тончает слой, потом крупинки оказываются оторванными друг от друга, все дальше, дальше. Наконец их уже не различишь на громадной арене. И ничего они уже там не решает Их одинокая энергия теряется и тает…

– Пример понятный. Даже очень образный, – сказала Белка (ей вдруг стало обидно). – Однако ведь число крупинок может расти. Если на выросшие пространства будут приходить новые ребята. А может, и взрослые.

– Логично, – опять покивал профессор. – Однако не бесспорно. Что мы знаем о свойствах растущих пространств? Как поведут себя векторы? Не исчезнут ли они вовсе? Кристалл строит себя по собственным законам, которых мы пока не знаем. Боюсь, что он не одобрит вмешательства… И неизвестно, как поведут себя люди в мире насильно выращенных конфигураций…

– Хуже, чем сейчас, все равно некуда… – угрюмо сказал Костя. – Земля вздрагивает…

Профессор не ответил. Тискал пальцами снятые очки, близоруко смотрел перед собой.

– А что же делать? – тоном, похожим на Костин, спросил Вашек.

Профессор встряхнулся.

– Выход в общем-то простой, друзья мои. Всем надо жить по-человечески. Не делать другим того, чего не желаешь себе. Это древняя истина. Тогда любое пространство впитает в себя добро…

– Древние истины работают неохотно, – будто через силу выговорил Костя. – Только изредка и в отдельных местах…

– Да, – согласился профессор. – Но понятие «древняя» относительно. В общем-то мир очень молод. Кристалл еще в начале роста. Впереди немало времени. И это дает надежду, что в конце концов добрые истины возьмут верх.

– Если до той поры Земля не дрогнет окончательно, – сказал Костя.

Профессор промолчал. Возможно, он просто не знал, как ответить этому хмурому мальчику, у которого неизвестно что на душе

Потом Валерий Эдуардович повторил:

– Выход в общем-то простой… Разгадка – в человеческих отношениях.

– "Любите друг друга", да? – спросил Костя. Это он без насмешки, без упрека спросил. Просто вспомнил церковное крыльцо и Образ над входом. – Но как сделать, чтобы любили все?

– Не знаю, – честно сказал профессор Рекордарский. – Но когда смотрю на вас, думаю: может быть, силой примера? Примером той дружбы, что у вас?.. Тем более, что в общем-то примеров таких немало…

– Как они лягушонка этого, Федю, все толпой спасали, – вдруг подал голос Лихо, который во время разговора молчал и молчал. – Это надо же! Такого кроху всем сообществом…

Пример был, прямо сказать, не самый показательный, но слова дядюшки Лиха встряхнули всех, сняли тяжесть, Драчун и Дашутка даже хихикнули. А Лихо Тихоныч повозился в коляске и заговорил опять:

– Беседы беседами, а колесико от них быстрее не вертится. Оно в последнее время стало чего-то чаще тормозить, чем раньше. Может, подтолкнем общим усилием?

И все зашумели, что да, подтолкнем. И дружно приблизились к Гироскопу.

Все, кроме профессора, Луизы и Сёги.

Нет, Сёга не забыл, зачем он сегодня пришел сюда.

Он взял профессора за рукав.

– Валерий Эдуардович, можно я спрошу? Только тихонько… – И встал на цыпочки. Профессор быстро нагнулся.

Сёга что-то зашептал профессору в самое ухо. Тот слушал сосредоточенно. Изредка кивал. Наконец он выпрямился.

– Ну, что же… В этом ощущается зерно идеи. В любом случае плоскость вращения не изменится, поэтому риска нет… А вы уверены, что Луиза согласится?

– Та-а! Я с ней говорил!

И Луиза дернула кончиком хвоста – подтвердила готовность к эксперименту.

Тюпа и Лихо тем временем подтолкнули Колесо, оно вертелось быстрее, шорох стал громче и уверенней. Все смотрели на сверканье спиц и обрывки картин, возникавшие в разноцветных клочьях тумана. Смотреть можно было сколько угодно, это затягивало.

Профессор сказал за спинами у остальных:

– Коллега Сережа Горватов предлагает опыт. На мой взгляд, любопытный. И если коллега Лихо Тихонович не возражает…

– Да я чего? Я это… как вы скажете…

Сёга, ни на кого не глядя, сел на корточки, раскрыл пакет с лошадками. Вынул одну лошадку, позвал:

– Кыса…

Луиза подошла и… встала на задние лапы. А передними – совершенно по-человечески! – взяла у Сёги лошадку и прижала к груди. Коротко мяукнула и прыгнула внутрь Колеса. Там она – по-прежнему на задних лапах – быстро побежала вверх по стеклянным ступенькам (оставаясь, конечно, на одном месте). Лошадку она, как и раньше, держала у груди. (У Белки на миг мелькнуло воспоминание о какой-то картине, на которой девочка с малышом на руках убегает от дождя.) Но это длилось несколько секунд. Луиза лапками перехватила лошадку, поставила ее на ступеньку и выпрыгнула из колеса.

Казалось бы, лошадка была обречена уехать со ступенькой сначала до нижней точки обода, затем оказаться наверху, упасть оттуда и начать беспорядочное кружение, обивая об острое стекло деревянные бока.

Но ничего подобного!

Лошадка… прыгнула со своей ступеньки на следующую – вверх! И еще – верх, верх, верх! Она так же, как Луиза, сохраняла свое место в нижней наклонной части обода. И скакала, скакала…

– Ну, ни фига себе… – восторженно выдохнул Драчун. Остальные смотрели молча, но тоже восторженно. Сёга дал кошке еще одну лошадку. И случилось то, что в первый раз. Теперь уже две лошадки прыгали рядом со ступеньки на ступеньку, а Луиза стояла на задних лапах перед Сёгой и ждала.

– На, кыса…

Скоро в Колесе прыгала уже шеренга шахматных лошадок. Потом две. Потом три… У Сёги их оказалось больше полусотни, и в конце концов получилось, что по блестящим ступенькам, среди размытых в воздухе искрящихся спиц скачет целый эскадрон. семь шеренг по восемь лошадок в каждой – как на параде!

Они были всякие – маленькие и большие, совсем белые, орехового цвета и темно-желтые, деревянные и костяные, пластмассовые и даже стеклянные. Лошадки не мешали друг другу, держали строй и, казалось, для того они сделаны – чтобы прыгать в широком ободе Гироскопа и поддерживать его вечное движение.

Возможно, так оно и было.

По крайней мере, профессор Рекордарский почесал очками ухо и значительно произнес:

– Похоже, что вопрос о поддержке скорости решен. Едва ли еще придется подталкивать Колесо. Мальчик совершил большое дело…

Луиза тихо мяукнула и потерлась о Сёгин сапожок. Сёга взял ее на руки. Драчун посмотрел на них двоих, почему-то отвернулся и прикусил губу…

Белка шепотом спросила у Сёги:

– А тебе не жаль с ними расставаться? Если хочешь, мы соберем тебе новых…

Сёга мотнул головой, так что разлетелись белые волосы.

– Не-а, не надо… Я хотел оставить себе двух или трех, а потом подумал, им будет обидно: все сделались живыми, а они остались деревяшками… И у меня ведь есть этот… – Сёга тронул свитер, под которым на шнурке висел впаянный в медальон из ракушечника морской конек-малютка. – Он спит, но он живой… А эти… смотрите!

С лошадками происходили удивительные изменения. Из шахматных фигурок они превращались в крохотных, но настоящих лошадей. С туловищами, развевающимися гривами и хвостами, с тонкими мелькающими ногами, на которых мерцали серебром копытца. И эти копытца стучали о ступеньки. Топот их был мелким, дробным и веселым, словно сыпались на стеклянные листы сверкающие бусинки…

– Вот и ладно, – хрипловато порадовался Лихо Тихоныч. – Вот оно и случилось хорошее дело, которое мне обещал Пантелей…

Пантелей зашевелился у него в ладонях, забормотал.

К Сёге подошел Драчун. Он смотрел в пол. Посопел и пробормотал:

– А можно мне пустить туда своего кота?

– Какого кота? – шепотом удивился Сёга. Драчун вдруг всхлипнул. И показал на ладони рыжую кошачью фигурку ростом с мышонка.

Дашутка глянула на всех по очереди и тихо сказала:

– У него на той неделе умер любимый кот Максик. Андрюша его в прошлом году нашел на улице… Максик сперва чуть не съел скворца, а потом они подружились. А недавно… вот…

– А мы ничего не знали… – сказала Белка.

Драчун моргнул, с ресниц слетели капли.

– Сёга знал, – сдавленно сказал он. – И Вашек знал. Это он слепил его… – И Драчун качнул руку с котом-малюткой.

– Давай, – сказал Сёга и двумя пальцами взял кота. – Кыса, ты можешь?

Луиза встала на задние лапки. И Сёга снова сказал «давай» – уже Луизе. И та скакнула с маленьким котом в Колесо, как скакала с лошадками. Поставила его впереди всех шеренг. Прыгнула обратно.

Рыжий кот распрямил туловище, взметнул хвост и, обрастая шелковистой шерсткой, помчался вверх впереди «эскадрона». Он был размером с крупную лошадку, но это не нарушало почему-то внутри Колеса никаких масштабов.

– Ну вот, – строго сказала Дашутка Драчуну. – Теперь больше не плачь.

– Ага, – кивнул он и всхлипнул опять.

А Сёга вдруг оглянулся, словно искал место, куда сесть. И сел на пол. Уперся сзади ладонями. Виновато сказал подскочившему Вашеку:

– Что-то голова закружилась…

Вашек быстро присел рядом, левой рукой обнял за плечи, правой выхватил мобильник.

– Не надо, – слабо сказал Сёга. – Сейчас пройдет…

Профессор опустился рядом с братьями.

– Я ведь слышал про Серёжину болезнь. Разве она не прошла? Ох, растяпа я старая, надо было догадаться раньше… – При этих словах он суетливо шарил во внутреннем кармане пиджака и вытащил наконец черную, похожую на плеер коробочку. – Это новый прибор экстренной диагностики. На всякий случай я всегда ношу его с собой. – И ребром повернул коробочку к Сёге.

Все напряженно молчали. Вашек все еще держал мобильник наготове.

– Ясно… – вздохнул профессор. – Этого следовало ожидать. Куда смотрели врачи?.. Впрочем, смотреть им было некуда, это не их сфера… Мальчик, тебе всего-навсего надо побыть в плоскости векторного гироскопа…

Валерий Эдуардович неожиданно легко поднял Сёгу на руки, шагнул с ним к левому краю Колеса (где прыгали лошадки и кот). Встал перед бегущим широким ободом, который казался то металлическим, то стеклянным. Сёга вдруг обнял профессора за шею, прижался к нему. Вздрогнул и притих. Были слышны только шорох Гироскопа и серебристая дробь крохотных копыт. Все замерли и ждали неизвестно чего…

Сёга шевельнулся. Качнул ногами. Отодвинул голову, глянул профессору в лицо.

– Вот и все, – деловито сказал тот. Опустил Сёгу на пол. – Теперь ты, мальчик мой, можешь, как и все мы, подхватить разные болезни, но эта хворь не вернется к тебе никогда.

– Та-а… – тихо улыбнулся Сёга.

– Ура… – шепотом возрадовалась Белка. Потому что ушла насовсем тревога, которая до этой поры незримо и постоянно жила среди друзей.

Валерий Эдуардович солидно, словно на кафедре перед студентами, поправил очки.

– Вы не должны огорчаться, господа, что задуманный вами эксперимент планетарного масштаба не состоялся. Восстановленное здоровье этого молодого человека – тоже немалый результат.

– Тоже планетарный, – сказал Тюпа. До этой минуты он помалкивал, опасаясь предстоящей нахлобучки профессора, но сейчас не подлизывался – высказался солидно и твердо. И Валерий Эдуардович наградил его ободряющим (и прощающим) взглядом.

А Сёга опять держал на руках Луизу, поглаживал ее и все улыбался.

И однако же…

Да, он избавился от болезни, но способность чуять разные беды – близкие и далекие – его не оставила. Сёга быстро опустил кошку на пол, глянул в сторону, словно сквозь стену.

– Что-то случилось…

И тут же в кармане Кости взорвался жесткой трелью мобильник.