В конце октября, воскресным утром, Вашек проснулся позже обычного (вчера засиделся допоздна). Открыл глаза и увидел, что Сёга складывает в большой пластиковый пакет всех своих лошадок. Сразу встревожился:

– Ты куда-то собрался?

– К дяде Лиху…

– Один?

– Но ты же занят с утра до вечера со своей Снегурочкой, – не оборачиваясь, отозвался Сёга.

Это была правда. Вашек все свободное время (а иногда и не свободное, вместо уроков) лепил новую статуэтку – Снегурочку. Это была девочка на коньках, в короткой шубке, в шапочке с меховой оторочкой и, конечно, в очках. Вашеку казалось, что Русалочке будет холодно зимой (да и сейчас как глянешь на нее, летнюю, – озноб по коже), и он надеялся, что энергетические поля Институтских дворов проявят сообразительность и заменят девочку в купальнике девочкой на коньках. До лета… Снегурочка выходила красивой, изящной такой, но работа шла медленно. Вашек только о ней и думал.

Но не настолько же, чтобы отпускать Сёгу одного!

– Пойдем вместе!.. И давай Белку позовем.

Но Сёга сказал, что для дела, которое он задумал, много зрителей ни к чему. Вдруг не получится… Но обязательно нужна Луиза.

Вашек знал, что расспрашивать брата о его планах не следует. Не потому, что Сёга скрытный и упрямый, а потому, что опасливый. Суеверный даже. Боится, что если скажет заранее, дело может провалиться. Поэтому он просто сказал маме и отцу "мы пойдем погуляем" и отправился с Сёгой на Институтские дворы. Надо было найти Луизу.

Обычно Луиза в первой половине дня вместе с профессором была на лекциях. Пока Валерий Эдуардович втолковывал будущим ученым хитрости мироздания, Луиза сидела на кафедре – неподвижная и невозмутимая. Возможно, она просто впитывала в себя знания, излагаемые хозяином, а возможно, критически их переосмысливала. Порой профессор поглядывал на любимицу с некоторой опаской, но она никак не показывала своего отношения к услышанному…

Однако нынче, в выходной день, Луиза могла гулять где угодно. А могла и сидеть с профессором дома. Неясность осложняла дело, и Сёга с Вашеком заранее настроились на долгие поиски.

Но им повезло!

Луиза умывалась на крыльце, у подъезда здания, где располагалось казенное профессорское жилье. Щурилась на холодное осеннее солнышко.

– Кыса, пойдем с нами, – позвал Сёга. Луиза не возражала.

Дверь в коридор, который вел к Лихо Тихонычу, была теперь всегда отперта (Тюпа заботился об этом регулярно). Добрались за пять минут.

В кирпичной каморке топилась чугунная печка. Перед ней сидел Драчун и подбрасывал щепки. Здесь же была Дашутка – она мыла в лохани разноцветные фаянсовые кружки. А еще был Костя. Он сидел в углу на чурбаке и что-то говорил тряпичному коку Пантелею, который устроился у него на колене. Пантелей неразборчиво отвечал квакающим голоском…

– А вот и еще гости, вот и славно! – обрадовался братьям и Луизе Лихо Тихоныч. – Прямо воскресная ассамблея получается! Потому как еще Белочка собиралась заглянуть, и Тюпа обещался…

Вашек с беспокойством глянул на Сёгу: вот тебе и "много зрителей ни к чему"! Как теперь быть? Но похоже, что Сёга не расстроился. Видимо, почуял, что друзья – не помеха.

Луиза пошла здороваться с Пантелеем – с некоторых пор они сделались друзьями.

Тем временем появилась «Белочка». Стала спрашивать у Вашека про Снегурочку – как идет работа?

– Он весь в творческих муках, – сообщил "этот несносный болтун" Сёга. Вашек показал ему кулак. Сёга захихикал, позвал Луизу и стал что-то шепотом говорить ей на ухо. Луиза одобрительно дергала кончиком хвоста.

Пришел Тюпа. За последнее время он опять слегка потолстел и к тому же обзавелся очками. Не столько из-за нарушений зрения, сколько из-за подражания профессору.

Костя оставил Пантелея на чурбаке и обратился к "смотрителю гироскопа":

– Лихо Тихоныч, ну так что? Можно мне будет, а?..

Лихо развел тряпичными лапами.

– Костинька, да разве я против? Я только рад… Лишь бы те, кто меня назначил, не заспорили. Да я думаю, не заспорят. Жалко им, что ли?

Поскольку все смотрели и слушали вопросительно, Лихо Тихоныч объяснил:

– В помощники ко мне просится, в постоянные. Как бы на должность. Чтобы, значит, смотреть за Колесом регулярно, а иногда и по ночам дежурить…

Драчун глянул косовато. Он считал дядюшку Лихо своим самым старым знакомым и на других, кого тот привечал, порой посматривал с ревностью. Впрочем, ревность эту он прятал, потому что эти «другие» были друзья. И он только спросил равнодушным тоном:

– Дома-то тебе разрешат, чтоб торчать тут ночью?

– Дома всем до меня по фигу. Скорей всего и не заметят, – скучным голосом сказал Костя. Все сочувственно помолчали. О его домашних делах знали, он давно уже ничего не скрывал от друзей.

– А здесь от меня хоть какая-то польза будет, – почти шепотом добавил Костя. – Должна же быть от человека польза. От любого… Чтобы он кому-то нужен…

Белке показалось, что у Кости в горле закопошились слезинки, и она быстро сменила разговор:

– А с больницей-то как? Больше ничего не слышно?

– Отец как-то высказался, что наплевать ему на больницу. Только теперь от него ничего не зависит…

– А от кого зависит? Может, от этого, от "Мистера Икса"? – сердито спросила Белка. Она не боялась говорить здесь о таких делах, потому что все уже знали подробности Костиного похищения. И про историю с перстнем знали…

– "Мистер Икс" исчез, – хмыкнул Костя. – Видать, почуял, что жареным запахло…

– А ты откуда знаешь? – почему-то встревожилась Белка.

– Вадим сказал… Но он его найдет… Да ты что, думаешь, я боюсь? Спрятаться здесь хочу? Просто здесь… ну, я же понимаю, что Колесо – это очень важное дело. И хочется поближе… вот… – Голос у Костика зазвенел, но тут же опять угас, превратился в полушепот.

– Сколько все же всякого гадства на свете, – излишне возбужденно заговорила Белка (ей было неловко от того, что, кажется, она чересчур разбередила Костину душу). – Ну, почему на всей Земле не может быть, как у нас на Институтских дворах? Чтобы люди не грызли друг друга!

– А почему не может? – тихо спросил Вашек. – Я вот вчера вечером лепил… Снегурочку… и думал про это… Если очертить векторами все пространства, где живут люди… Может, на них везде стало бы по-человечески?

Костя вскинул блестящие глаза.

– Как очертишь-то? Мы же ими не управляем… Даже ничего про них не знаем.

– Про один-то вектор знаем, – совсем уже тихо, виновато даже напомнил Вашек. – Про четвертый… Ведь его направление зависит от Колеса… Если Колесо чуть-чуть повернуть, изменится плоскость гироскопа… Сторона треугольника передвинется, он увеличится. Захватит новые территории. Ну, не всю Землю, конечно, а все-таки насколько больше станет… Институтской зоны… И больница попадет в эту зону…

Странно, что разговор вели те, кто в альтернативной физике и математике многомерных пространств разбирались еле-еле. То есть вообще не разбирались, а слышали какие-то обрывки сведений от Тюпы (и мало что понимали при этом). А многомудрый Тюпа почему то сидел в сторонке и слушал молча. Только лоб у него так морщился, что на носу елозили очки… Вдруг Тюпа завозился на скрипучем стуле, подъехал с ним к столу и азартно потребовал:

– А ну-ка идите сюда!

И все обступили, облепили большой щелястый стол. А Тюпа застучал по нему вынутым из кармана мелом.

– Если значит так… При повороте на двадцать градусов треугольник образует длинный клин, который уходит на бесконечно далекое расстояние. Возможно, получится полоса, которая опояшет планету. Может возникнуть кольцевая область стимуляции позитивных энергий…

– Кеша, не увлекайся, – вдруг подал голос Лихо Тихоныч, про которого в запале разраставшейся идеи подзабыли. А ведь он-то был смотритель Колеса и кое-что понимал в таких делах. Тем более, что успел прочитать немало научных книг и, несмотря на неуклюжую речь и простецкие манеры, знал о некоторых тайнах многомерности. – Ты, Кеша, посуди, как оно получится. При повороте-то четвертый вектор уйдет с третьего, они разъединятся и оба потеряют свои качества. Будет, как оно говорится, ни нашим, ни вашим. Ни туды и ни сюды…

– Все будет "сюды"! – запальчиво заспорил Тюпа и замахал снятыми очками. – Потому что ни фига они не разъединятся, они уже склеились намертво, проросли друг в друга. Это подсчитано по формулам Лебедева-Травкина и Жака Ришелье! Вместе и переместятся. Тут самая большая трудность – это техника! Чтобы повернуть… Дядя Лихо, есть какой-нибудь механизм поворота?

– Механизм-то… его, вроде бы, нету. Но площадка-то, она на подшипниках. Ежели свинтить гайки, да убрать винты… Да только, наверно, нельзя это, Кеша. Понарушим чего, потом дело не поправишь…

– Да чего мы нарушим? – со звонкой энергией заспорил Вашек. Идея увеличить зону добра и при этом спасти больницу окончательно взяла его в плен. – В векторе же полезная энергия! От нее не может быть вреда!

– Так-то оно так… – Лихо полез парусиновой лапой под шапку. – Да ведь если что, с меня голову снимут…

Никто даже не заметил сомнительность этой фразы (в том смысле, что где там у Лиха она, голова-то). Жажда счастливых перемен овладела уже всеми. Только Дашутка молчала и смотрела, кажется, с опаской, да Пантелей на чурбаке что-то неразборчиво вякнул, но его не услышали (а Луиза сидела с ним рядом неподвижно, как во время профессорских лекций).

Даже Драчун, чьи рассуждения в спорах чаще всего были на уровне "ща как дам…то есть ну вас на фиг", на этот раз вдруг проявил необычную рассудительность. Прямо скажем, философскую:

– Дядя Лихо, – проговорил он проникновенно: – Ты вот подумай. Появился ты на свет из-за каких-то космических сил. Для чего они толкнули бабку Лизавету придумать тебя? Не для того же, чтобы ты пугал меня, бестолкового. Может, появился ты на свет как раз для того, чтобы повернуть однажды Колесо. Для общей пользы всей Земли…

Возможно, именно мысль о его планетарной роли направила сознание Лиха в нужном для ребят направлении. Он засуетился:

– А тогда… Если оно так… У меня где-то ключ был разводной, как раз для таких гаек… Только ты, Кеша смотри… Рассчитай, как надо…

Тюпа, вытащив из-под свитера калькулятор высшего уровня, рассчитал все быстро и уверенно. Сказал, что поворот на двадцать два градуса и тридцать минут будет в самый раз. Только придется поднатужиться: перевести такой громадный гироскоп из одной плоскости в другую, это "пуп сорвешь, пока получится".

– Вспомните про колесо от велика. Его, когда раскрутишь в руках, держишь за ось, повернуть бывает трудно. А здесь вам не велосипед…

Но народ, вдохновленный всепланетным замыслом, был полон уверенности. Только Сёга вдруг начал слегка хмуриться, будто хотел возразить. Но молчал.

Все отправились в зал с Колесом. Костя в горячке забыл про Пантелея, вернулся, подхватил. Пантелей что-то неразборчиво бормотнул ему.

– Да ладно тебе, – откликнулся Костя. – Не бойся…

Вашек и Драчун, следуя указаниям дядюшки Лиха, отыскали в углу за рассохшимся бочонком великанский гаечный ключ с деревянным рычагом-рукоятью. Подволокли к площадке со штырями и гайками. Потом вчетвером – Вашек, Драчун, Костя и Тюпа ухватили разъемом ключа первую гайку. Налегли на рукоять. Гайка поддалась легко. Несколько нажимов – и стало можно скручивать ее ладонями. Скрутили. Костя снял, опустил немалую тяжесть на кирпичный пол. Штырь с нарезкой ускользнул из гнезда сам, звякнул под площадкой.

Начало было положено. На минуту стало тихо. Только шуршало колесо. В этой тишине, в этом шуршании ощущалась значительность происходящего.

Тюпа деловито проговорил:

– Ну, видите? Здесь заранее все рассчитано. Поворот на одно гнездо – это как раз двадцать два с половиной градуса. Будто кто-то знал заранее…

На железной площадке между штырями были нанесены градусные деления.

– Поехали дальше, ребята, – сказал Вашек. Сёга стоял рядом и поглаживал пакет с лошадками, прижимал его к груди. Похоже, что он забыл про дело, с которым пришел сюда. Луиза сидела у его сапожка – по-прежнему невозмутимая. Пантелея держал в лапах Лихо, притискивал его к пухлому животу из мешковины (видимо, от волнения). Дашутка ухватила за руку Белку.

Взялись за вторую гайку. Подналегли… И в этот момент снаружи послышались торопливые шаги. В дверях проявился тот, кого совершенно не ждали.