Вашек вылепил Русалочку.

Получилась статуэтка высотой сантиметров двадцать. По правде говоря, от русалочки в ней было немного. Разве что сама поза девочки – та же, что у знаменитой датской скульптуры по сказке Андерсена. А так – девочка и девочка. В купальнике со съехавшей с плеча бретелькой. Добрела по воде до недалекого камня, села там с книгой, но не читает, а поглядывает куда-то через большие очки. Может быть на проходящие вдали пароходы…

Была статуэтка из красновато-коричневого ("терракотового") пластика, а очки Вашек сделал из тонкой блестящей проволоки.

Чтобы показать Русалочку, Вашек позвал Белку к себе домой. Стеснялся он отчаянно, бледнел, розовел и даже осип. Так вот сипло он выговорил:

– Ничего, по-моему, не вышло…

Но все же он подвел Белку к накрытому линолеумом столику, шумно вздохнул, зажмурился и сдернул со статуэтки клетчатый носовой платок.

Белка не стала разглядывать долго и придирчиво, не стала многозначительно молчать. Потому что сразу все сделалось ясно. Белка рассмеялась, будто получила самый лучший на свете подарок. Потом стала очень серьезной и с этой вот серьезностью, строгостью даже, спросила:

– Вашек, можно я чмокну тебя в щеку?

Вишневая краска, что залила обе щеки Вашека, пробилась сквозь загар. Вашек панически глянул на Сёгу, который толокся рядом (а где еще ему было находиться?). И Сёга повел себя великодушно. Не сказала "тили-тили…", а ответил за Вашека с той же, что у Белки, серьезностью:

– Конечно, можно… Он ведь заслужил, верно?

И Белка чмокнула. И сразу стало спокойно и радостно. Страх и великое смущение Вашека улетучились. Он весело засопел.

– Просто чудо! – заговорила Белка. – И Русалочка эта чудо, и ты сам. Ты такой же талантливый в этом деле, как Тюпа в своей невероятной физике-математике. Он будет гений в науке, а ты в скульптуре. Как Торвальдсен и Микеланджело.

– Белка, ты рехнулась! – обрадованно заспорил Вашек. – Это же еще так… ученическая работа… Я знаешь над чем дольше всего мучился? Не поверишь! Над очками. Гнул, паял, будто ювелир сережку какую-то…

Тут Белку слегка царапнула тревога:

– Ох, очки эти… Из-за них меня сразу все узнают…

– Ну и что? – огорчился Вашек. – А что плохого, если узнают

Белка потерла лоб, тряхнула волосами.

– А ведь и правда: что плохого? – И она засмеялась опять. – Вашек, а можно?..

– Что? – тут же встревожился он.

– Можно мы сносим Русалочку к нам домой? Пусть мама и папа посмотрят…

Вашек опять начал краснеть сквозь загар.

– Зачем «сносим»? Отнесем… Она же твоя…

– Ой… – Белка прижала пальцы к щекам (очки перекосились).

– Конечно!.. И ты сама решай, кому показывать, а кому не надо… Можешь прятать ее, пока не подрастешь. А когда подрастешь, тебя уже не узнают, потому что…

– Что "потому что"? – подозрительно спросила Белка.

– Потому что станешь еще… то есть уже не очень похожая.

– Он хотел сказать: "Станешь еще красивее", – беспощадно разоблачил брата Сёга. И Вашек погнался за ним, обещая ужасы, от которых побледнели бы следователи великого инквизитора…

Прятать Русалочку и оттягивать показ не пришлось. Потому что случилось чудо. Оно, по мнению, завсегдатаев Институтских дворов, было похлеще, чем пролезание Луизы и даже самого Тюпы в шар Пространственного Абсолюта. По крайней мере оно было более эффектным и долговременным.

Дело в том, что на горке посреди бассейна появилась та самая Русалочка! Только в натуральную девчоночью величину.

Будто сама Белка села там, на каменной верхушке, и солнце всю ее – с волосами, купальником, книгой – обжарило терракотовым загаром (даже очки на большой русалочке были терракотовые).

– Белка, ну прямо ты, как на фотокарточке! – наперебой говорили ребята. Но никто не смеялся, только удивлялись и радовались. Многие думали, что таинственный скульптор, которому институтское начальство заказало такое украшение бассейна (и правильно сделало!), когда-то тайно наблюдал за Белкой, а потом вылепил ее по памяти. Или просто такое совпадение! Главное, что хорошее!

Никто ведь пока не знал про статуэтку Вашека. И никто не обратил внимания, что на краю терракотовой площадки, на которой сидела девочка с книгой, выдавлены две буквы ростом в полмизинца: ГВ (что означало, разумеется, "Вячеслав Горватов"). Такие же буквы, только крохотные, были и на статуэтке…

– Белка, я совершенно ни при чем, – перепуганно сказал Вашек, когда они впервые увидели скульптуру.

Белка и сама понимала, что он ни при чем. Искать объяснения приходилось в непонятных свойствах Треугольного (и не совсем треугольного!) пространства, очерченного четырьмя таинственными векторами.

Дать такие объяснения мог только Тюпа. Компания в лице Белки, Вашека с Сёгой, Драчуна с Дашуткой (та, впрочем, помалкивала), Кости и подскочившего Птахи устроила на отдаленной лужайке допрос с пристрастием.

– Ну, чего вы пристали! – жалобно голосил Тюпа. – Я сам не могу понять! Я вам кто? Эйнштейн и академик Капица в одном лице?

Ему отвечали, что он такой и есть и обязан разобраться и объяснить..

– А то ща как… то есть не выводи людей из себя, – не выдержал Драчун. Это разрядило обстановку, все начали хохотать (кроме Тюпы). Но загадка не исчезла. И Тюпа сумрачно сказал, что должен изложить события Валерию Эдуардовичу и проконсультироваться.

Изложил и проконсультировался. И потом пересказал объяснения друзьям.

Объяснения были достаточно бестолковы (или слушатели такие) и сводились к вот к чему. Во-первых, "этого не может быть". Но (это уже во-вторых) "поскольку оно все-таки имеет место", то дело, скорее всего, в следующем. Когда-то на каменной горке бассейна была скульптура (неизвестно какая). Информационное поле камней (если допустить, что такое существует) грустило, что теперь оно без скульптуры. Векторы учуяли это невнятную тоску и, видимо, решили исправить положение. Начали шарить по ближним пространствам в поисках новой фигуры (вернее, образца). Наткнулись на юного скульптора, который ходил тут и постоянно думал о своей Русалочке. Так сказать, горел вдохновением…

– Горел ведь? – в упор спросил Тюпа.

– Ну… типа того… – разглядывая кроссовки, бормотнул Вашек. Научный анализ требовал только правды.

– Ну, вот… – покивал Тюпа. – Энергетическим полям вектора, видимо, не сложно было (а может, и сложно, кто их знает, но зачем-то надо) сотворить то, что сотворили. Сгустили молекулы воздуха над горкой до нужной плотности, нащупали в Вашкиных мозгах образец… Дальше – дело ихней техники…

Поскольку другого объяснения не было, пришлось принять это. В конце концов, так ли уж важно, откуда Русалочка. Главное, что всем нравилась. Только дядя Капа неделю поглядывал на нее косо. Не любил, когда что-то (даже чудеса) случается без его ведома и разрешения…

Но все-таки кое-что на Институтских дворах случалось независимо от дяди Капы – даже и не чудесное. Начала подкрадываться осень.

Стало раньше темнеть, поубавилась жара. Появилась в листе кленов первая желтизна. Повторно зацвели одуванчики (хотя и не так густо, как в мае-июне). Все еще цвел у заборов и кирпичных стен иван-чай, но иногда вместо лиловых кистей видны уже были на нем пушистые макушки…

Растворялась в августовском воздухе печаль близкого конца каникул.

Стали реже летать стрекозы-великанши. «Авиаконструкторы», вроде Юрчика и Чебурека, опять принялись запускать самолетики.

По-прежнему шумели на дворах игры, но уже не такие оживленные, как в середине лета. Реже слышалось с болотца веселое «бум-ква-ква». Драчун сказал, что "у принцев и принцесс прибавилось хлопот – не за горами зимовка". "Как это не за горами! Все-таки еще лето!" – заспорили с Драчуном. Тот развел руками: "Им виднее".

Дядя Капа спустил из бассейна воду, направил ручей из родника в канаву по обводному руслу. Несколько дней подряд на сухом бетонном дне продолжали появляться монетки, но потом все меньше, меньше…

Затем неотвратимо наступили школьные дни…

Костю отец попробовал уговорить (правда, не очень настойчиво) снова пойти в какую-то сверхэлитную гимназию, но тот остался в прежней школе. В одном классе с Белкой. Это ему слегка скрашивало осеннее занудство школьных занятий.

А природа еще сопротивлялась холодам! Особенно на Институтских дворах. Казалось, на них поселилось вечное "бабье лето". И поэтому ребята продолжали сбегаться сюда. Не так много, как раньше, не так часто и не так надолго, как летом, но собирались. Можно было, как и прежде, погонять «кольца-мячики», запустить самолетики, посидеть вечером у студенческого костра (их теперь много тут было, студентов-то). Надо было навещать Русалочку, чтобы не скучала…

А когда лето сдалось и начали перепадать зябкие дожди, ребята все равно прибегали на Институтские дворы, потому что отсюда был близкий путь к дядюшке Лиху.

Лихо Тихоныча навещали не реже, чем раз в неделю. А кое-кто и чаще. Например Костя (но он об этом не распространялся). Когда приходили большой компанией, усаживались за щелястым столом, устраивали чаепитие. Потом шли в "колесный зал".

Колесо завораживало. В мерцании полупрозрачных спиц, в клочьях разноцветного тумана ощущалось дыхание иных пространств. Особенно, когда в тумане возникали видения нездешних стран. Так оно и должно было быть!

Это объяснил Тюпа.

Когда Тюпа первый раз пришел сюда с ребятами, он долго стоял у Колеса, шевелил толстыми губами. Потом обвел всех задумчивым (ну, прямо нездешним каким-то) взглядом и сказал:

– Гироскоп… – Это он будто себе самому сказал, а не тем, кто рядом. Но те потребовали объяснений. Особенно Сёга и Костя.

Тюпа растолковал, что гироскоп – это диск или волчок, который при быстром вращении стремится удерживать в пространстве заданное раз и навсегда положение. "Хоть вся галактика перевернись кверху ж… жизненными центрами, он все равно останется в своей плоскости…"

– Зачем? – сказал Костя.

– А вот затем, – строго, непохоже на себя, ответил Тюпа. – Всемирный закон природы. Нас не спросили, когда его подписывали…

– Хорошо, если бы и у людей так, – вырвалось у Белки, и она тут же застыдилась своего «философствования». Глянула на Костю, думая, что он опять спросит: "Зачем?" Но Костя спросил о другом:

– Тюпа, а какая у него задача, у гироскопа? Вот у этого?

– А я откуда знаю…

Но скоро он узнал. Вернее догадался "с практически полной долей вероятности" (так он выразился). Во время второго визита к Лиху Тюпа долго стоял у Колеса, разглядывая его с ребра. Потом вытащил из кармана туристический компас с откидными планками пеленгатора. Поглядел сквозь этот пеленгатор вдоль Колеса. Поскреб затылок. Долго молчал и наконец выговорил с несвойственной ему робостью:

– Ребята, а это ведь стабилизатор…

– Чего? – недовольно откликнулся Драчун. Он не любил непонятностей.

– Правильный вопрос: стабилизатор "чего"… – заметил Тюпа уже увереннее. – Об этом и речь.

– Стабилизаторы бывают у самолетов, – недовольно сказал Драчун.

– Стабилизатор – это устройство, которое удерживает «чего-нибудь» в заданном этому «чему-нибудь» положении. Гироскоп может служить прекрасным стабилизатором…

– Ну и… – проговорил Костя, пряча за снисходительным тоном нетерпение.

– Ну и… – слегка передразнил его Тюпа. – Дело в том, что плоскость данного гироскопа в точности совпадает с направлением одного из векторов треугольника, который образует конфигурацию Институтских дворов. А точнее – даже двух. Третьего и четвертого. Того, который с этим третьим совпадает и придает нашему треугольному пространству характерные для него аномальные свойства и дополнительные категории…

Тюпа, когда выражался так, вовсе не важничал. Просто язык институтских и школьных семинаров въелся в него настолько, что говорить иначе было трудно. Да и как простыми фразами объяснишь явления аномальной природы многомерных выгнутых пространств…

Впрочем, Тюпу более или менее поняли – не первый раз речь шла о таких вещах. Разве что Дашутка нисколечко не разбиралась в этих вопросах. Да еще тряпичный кок Пантелей. Пантелея не волновали хитрости мироздания. Ему просто хорошо было в мягких лапах у дядюшки Лиха. Он боком прижимался дядюшкиному пузу из мешковины и глазами-пуговицами поглядывал то на него, то на друга Костю. Лихо и Костю он любил теперь одинаково… Впрочем, кто знает! Может быть, Пантелей уже понимал кое-что в альтернативной физике и математике, просто не говорил. Он понемножку осваивал человеческую речь, но вступать в беседы еще стеснялся…

Зато сам Лихо Тихоныч активно обсуждал с Тюпой теорию гироскопа-стабилизатора. Идея, что Колесо удерживает в заданном положении очень важный вектор многомерного пространства, пришлась ему по душе.

– Недаром, значит, меня определили в смотрители, – со скромным удовольствием подводил итог Лихо. – Не зря я тут днюю-ночую. Функция у колесика, выходит, очень даже масштабная. Может, даже связанная с космосом… – При этом он приподнимал шапку, и под ней открывалась лысина, похожая на верхнюю корку белого каравая (прямо под лысиной блестели глаза, а больше ничего не было видно). Лихо потирал «каравай» тряпичной ладонью и покряхтывал. Посторонним показывать лысину Лихо не любил, но хороших знакомых не стеснялся.

Поговорив о хитростях векторов и пространств, ребята дружно подталкивали Колесо, и стеклянные спицы начинали искриться сильнее…

Однажды за ребятами увязалась к Лихо Тихонычу Луиза. Просто муркнула и пошла следом. Ну, пошла и пошла, прогонять было невежливо. Да и с какой стати? Что плохого, если умная, знакомая с четырехмерными хитростями кошка поглядит на Колесо?

Луиза долго сидела перед Колесом как зачарованная. Затем… затем выкинула фокус, похожий на тот, что показывала с шаром Пространственного Абсолюта. Она с места сиганула в гироскоп! Размазалась в воздухе черной полосой и оказалась внутри обода, между спицами!

– Батюшки-светы… – Лихо всплеснул большущими ладонями, как перепуганный деревенский дедушка. – Да как же она… через такую защиту!

– Она умеет, – с удовольствием сказал Сёга. – Да ведь и Тюпа умеет!.. Тюпа, ты смог бы туда пролезть?

– Теоретически смог бы, – согласился Тюпа. – А практически я там сразу застряну. И Колесо остановится, потому что произойдет смещение тяжести…

– Тогда не надо, Тюпа, – попросила Дашутка.

– Не буду, – пообещал Тюпа.

Луиза между тем повела себя, как белка в колесе. Она изящно побежала вверх по стеклянным зубчикам-ступеням. То есть она стремилась вверх, а на самом деле из-за вращения обода оставалась на месте. И ее это, кажется, веселило. А Колесу такое дело, видимо, нравилось. Оно даже слегка увеличило скорость, и шорох его сделался заметнее. Все смотрели, приоткрыв рты.

Луиза побыла внутри гироскопа с минуту и, довольная произведенным эффектом, прыгнула обратно.

– Мр-р? – сказала она вопросительно. То есть "ну как?"

– Во! – показал ей палец Драчун.

С тех пор Луиза повадилась ходить с ребятами к Лихо Тихонычу. Несколько раз еще прыгала в гироскоп, но чаще просто сидела перед ним и смотрела на возникающие в цветных пятнах картинки. Возможно, в ее голове рождались какие-то свои теории пространств. Иногда рядом с Луизой сидел на корточках Сёга. Что-то неслышно шептал в кошачье ухо.

– О чем это ты с ней? – спросил однажды Вашек слегка ревниво.

– Пока секрет, – важно сказал Сёга.

Однажды, когда пили в каморке у Лиха чай (а Луиза сидела на посудной полке рядом с Пантелеем и грызла горбушку копченой колбасы), под потолком со звоном откинулась оконная створка и возник Владик Пташкин.

Птахе шумно обрадовались. Он давно не появлялся ни на Институтских дворах, ни у Лихо Тихоныча.

– Где ты пропадал, летучая душа? – запричитал, ненатурально сердясь, Лихо. – Я уж всякие-разные мысли думал, нехорошие…

– Мы тоже, – строго сказала Дашутка. – И где тебя искать, не знали…

– А, дела всякие, – беспечно отозвался Владик. Спустил из окна тощие, как у аистенка, ноги и застукал о стену стоптанными пятками кроссовок.

– Лихо Тихоныч, дайте ему чаю погорячее, – сказала Белка, – он же совсем продрог. – Владька, ты чего такой? Октябрь на дворе, а ты как в июле…

Владик был в своей летней обтрепанной одежонке, сшитой, казалось, из клочков-перьев (но при этом, разумеется, в шапке)…

Птаха не ответил, дотянулся, взял из лап Лиха теплую фаянсовую кружку. Начал крупно глотать чай и от удовольствия снова стукал о стену каблуками.

– Ты совсем бестолковый. Вот схватишь пневмонию, – тоном строгой тетушки, – сказала Дашутка.

– Ага, малость зябко на улице, – согласился Владик. – Значит, пора в дорогу. Всем привет! Увидимся в апреле!.. – Он оставил кружку на подоконнике, положил рядом с ней шапку, вздернул ноги и спиной вперед вывалился в окно.

– Ох… – выдохнула Белка, хотя, казалось бы, пора было привыкнуть к таким фокусам.

– Птаха он и есть птаха, – развел ручищами Лихо. – Теперь, и правда, не появится до весны.

Все помолчали, с грустью от разлуки и с беспокойством о птахе по имени Владик.

– Да все будет хорошо, ребятки, – утешил гостей Лихо Тихоныч. – Он ведь так не первый раз…

В октябре темнеет рано. Когда выбрались от Лихо Тихоныча на Институтские дворы, в черном небе висели многоэтажные яркие созвездия. Воздух был горьковатый. Пахло увядшими тополями, по булыжникам шуршали от ветерка сухие листья. Светились окна факультетов. Но звезды сейчас были главными. Ребята остановились, запрокинув лица.

– Я такая бестолковая, – призналась Белка. – не знаю ни одного созвездия, кроме Ориона и Большой Медведицы.

– А мы с Сёгой свое созвездие придумали, – сказал Вашек. – Вон видите, выше флюгера яркая голубая звезда? Это глаз. А кругом, если по соседним звездам протянуть линию, получается рисунок лошадиной головы… Вон там, густые мелкие звезды – будто грива. Правильно, Сёга?

– Та-а… – доверчиво отозвался Сёга. – Это созвездие Шахматной Лошадки… И теперь я знаю, что делать.

– Что? – спросила Белка. И другие тоже сказали «что». Даже Вашек – видимо, и он не знал о Сёгиных планах. И, кажется, забеспокоился.

– Знаю, – повторил Сёга. – Я скажу, только не сейчас…