Книга: Топот шахматных лошадок
Назад: Живые лошадки
На главную: Предисловие

Хирургия

Звонил Вадим.
– Кот…
– Да, – сказал Костя, на которого сразу навалилось ощущение беды.
– Кот… В отца стреляли, он ранен. Боюсь, что очень тяжело…
– Смертельно? – ровным голосом спросил Костя.
– Ну… я не знаю. Но сказали, что надо быть готовыми ко всему…
– Он где?
– В срочной хирургии… В той самой больнице. Я тоже там…
– Сейчас буду.
– Куда прислать машину?
– Не надо машину. Без нее скорее… – До Институтских дворов было несколько минут, а оттуда до больницы – рукой подать.
– Но ты не один?
– Нет…

 

Дальше было – как обрывочные кадры…
Лихо, профессор и Луиза остались в подвале, остальные бежали по коридору. Бежали так, словно их скорость могла что-то изменить и поправить беду.
Дворы были почти пусты – холодное солнце и шорох листьев. Откуда-то прилетел полупрозрачный самолетик, сел на булыжники. На него не взглянули, не подобрали… Выбрались через пролом в каменной стене у монастырской башни. Миновали несколько переулков. Оказались у чугунной изгороди больничного сада. Там тоже был пролом – в зарослях сирени, на которой все еще сохранились зеленые листья.
Теперь командовал Вашек, он знал тут все входы-выходы, не раз прибегал к отцу. Он не повел друзей к главному входу, повел среди высохшей травы к торцу здания. Оно – бело-желтое, с арками и полукруглыми окнами – было похоже на океанский лайнер, вставший у поросшего осенними деревьями причала.
– Подождите… – сказал Вашек, и они с Сёгой скрылись за небольшой, без надписи, дверью. Все стояли перед ней и тяжело дышали после бега. Костя, нагнувшись, отклеивал от ботинок прилипшие бурые листья. Белка и Тюпа одинаково протирали очки. Драчун что-то шептал Дашутке на ухо, словно утешал…
Горький запах осеннего сада казался терпким и царапал легкие. В голых ветках надоедливо кричала ворона.
Сколько времени прошло, минута или полчаса, никто не понял. Открылась дверь, Вашек с хмурым лицом поманил друзей.
Пошли по обшарпанному полутемному коридору, в котором стоял застарелый запах лекарств и сырой штукатурки. Впереди всех, перед Вашеком, шагала женщина в серовато-белом халате с завязками на спине. Иногда оборачивала неразличимое лицо и поднимала палец: тихо, мол. В маленьком квадратном вестибюле, заставленном побитыми стеклянными шкафчиками, велела всем посидеть. Сидеть было не на чем, они боязливо перетаптывались на облупленной краске половиц. "Хоть бы скорее все кончилось…" – мелькнуло у Белки, хотя она понимала, что ничем хорошим это кончиться не может.
Женщина (оказавшаяся при свете окон молодой и не сердитой) принесла стопку синих полупрозрачных чехлов для обуви, велела натянуть на сапожки и башмаки. Дашутка с ними запуталась, Костя, опередив Драчуна, сел перед ней на корточки, стал помогать, Драчун молча отступил…
Пошли вверх по лестнице. Здесь было уже чисто, штукатуркой не пахло, только лекарствами. Потом были еще какие-то переходы, и наконец все оказались в белом коридоре. У стен стояли обтянутые светлой клеенкой скамейки.
– Дальше нельзя, там операционная, – вполголоса сказала женщина. – Посидите.
Далеко в конце коридора светилась матовыми стеклами широкая дверь.
Все сели рядышком на длинную скамью, Костя с самого края. Сидели и смотрели на дверь.
Сначала они в коридоре были одни, потом из бокового прохода бесшумно и быстро вышли трое мужчин в одинаковых серых куртках. Двое сели у противоположной стены, наискосок от ребят. Третий подошел. Это был Вадим.
Он встал над Костей. Тот поднял лицо.
– Вот так, Кот… – вполголоса сказал Вадим. – Прохлопала ушами его охрана. Двоих оцарапало, шофера в плечо… Ну, это не опасно. А вот Андрей Андреевич… Умело целили сволочи…
– Сейчас операция, да? – прошептал Костя.
– Да, с полчаса как началась. Хирург Горватов. Лучше его здесь нет…
Вашек и Сёга смотрели в пол.
– А кто стрелял? – спросил Костя и кашлянул, чтобы прогнать из голоса хрипловатость. – Их не поймали?
– Нет. Но найдут…
– Ага, жди… – хмыкнул Костя.
– Найдут, – сказал Вадим. – Мы найдем. Это входит в нашу сферу, потому что связано с охраной детей. Ведь наверняка ниточка тянется к тем, кто тебя тогда… к тому подонку с романтическим ником "Мистер Икс". Недаром он слинял…
– У него наверняка алиби, – сказал Костя.
– Ну да, – кивнул Вадим. – Видели мы это алиби знаешь где…
Костя подвинулся, освобождая место Вадиму на кончике скамьи. Остальные тоже задвигались, усаживаясь поплотнее. Вадим сел. Все опять смотрели на дальнюю дверь. Окон в коридоре не было, светили у высокого потолка плафоны. И матовые стекла двери светились, как экраны. Иногда по ним проскальзывали тени. Впрочем, это, возможно, лишь казалось.
Косте стало чудиться, что времени прошло ужасно много. Наверняка за стенами больницы был уже звездный вечер. Костя не мучился, не изнывал от нетерпения. Он знал, что такие операции длятся очень долго: Вадим сказал, что ранение в область сердца… Костя просто вспоминал. Не обиды, не горести, ни споры, а давние времена, когда ему было семь-восемь лет. Как они с мамой и папой однажды поехали на озеро и там, на заросшем и безлюдном берегу решили развести костер. Сушняка рядом не было, но папа сказал, что наверняка сухостой есть на недалеком островке. И взялся сплавать туда на резиновой лодке. Шофер-охранник Толя сказал, что поплывет с ним, но папа велел ему остаться с мамой и Костиком.
И вот он уплыл, скрылся на островке в кустах, и не было его долго (казалось, уж-жасно долго). Мама начала беспокоиться, и Костик, глядя на нее, тоже. Но вот папа появился у воды с охапкой сушняка, помахал оттуда рукой. Скрылся опять, но тут же возник снова, еще с одной охапкой. Погрузил сушняк в лодку, сел замахал ярко-желтыми веслами. С весел сыпались в воду солнечные капли. Лодка быстро ехала по синей воде и наконец с разгона прыгнула на песок. И Костик побежал к папе, ткнулся лицом в его белую футболку с красно-зеленым дирижаблем на груди. Облапил широкое отцовское туловище.
– Чего ты так долго? Мама знаешь как нервничала…
– Ох уж эти женщины, – засмеялся папа. – Но мы-то с тобой мужчины, у нас нервы крепкие, да?
– Да, – сказал Костя, пряча намокшие глаза.
Папа сырыми ладонями подхватил его, прижал и понес к стоянке…

 

…Время тянулось, и Костя пропускал его через себя, как сквозь плотный фильтр, покорно и терпеливо. Он не хотел, чтобы оно, это время, кончилось. Потому что в конце… он знал, что
Но наконец он не выдержал, шепотом спросил у Вадима:
– Никакой надежды, да?
– Кот… я откуда знаю… Но сестра, с которой я говорил, сказала прямо: "Подготовьте мальчика". Видишь, я не скрываю. Кот, ты ведь крепкий парень, я знаю. Ты держись…
– Я держусь, – выговорил Костя. – Только… теперь я, значит, буду окончательно один…
– Один ты не будешь… – Вадим взял его за плечо, притянул. – Не будешь. Это я тебе… клянусь…
"Все равно, – подумал Костя. – Её нет. Его … может быть, тоже сейчас уже нет…" И вдруг понял, что для ожидания не осталось сил. Сам не зная зачем, он быстро встал, сбросил с плеч куртку.
И будто навстречу ему распахнулась в конце коридора дверь. На фоне дневного яркого света появился силуэт высокого человека. Человек стягивал перчатки. Стянул, отдал кому-то позади себя. Сердито сдернул фартук, тоже протянул назад. И шапочку…
И пошел по коридору.
И Костя пошел ему навстречу. Вадим двинулся было следом, но через два шага остановился.
А коридор был чудовищно длинный, как во сне, когда идешь, идешь, а то, что впереди, не приближается.
И все же они сошлись через долгое, резиново растянутое время – Костя Рытвин и хирург Горватов.
И Костя глянул хирургу в лицо и стал смотреть в пол. И спросил сбившимся голосом:
– А он… еще живой? Или…
– Что? – нервно сказал хирург, измученный до потери сил.
Тогда Костя снова глянул вверх.
– Я его сын.
Хирург Горватов резко зажмурился и открыл глаза. Тряхнул головой. Глянул с высоты своего роста на такого же измученного, как он сам, мальчишку. Может быть, увидел на его месте своего Вашека? Он положил на плечи Косте удивительно длинные тяжелые пальцы.
– Я понимаю, мальчик…
– А можно мне к нему? – совсем уже хрипло спросил Костя. – Пока еще он…
– Он под наркозом, он не услышит тебя…
– Ну, все равно… Пока он живой… Пока еще не поздно…
Хирург Горватов снова тряхнул головой – как бы отгоняя от себя и от Кости непонимание, входя в то, что сейчас чувствует и думает мальчик.
– Да ты что, малыш… не будет поздно. Не будет поздно еще долгие годы…
Костя поверил сразу. И сразу ткнулся лицом в зеленый, пахнущий йодом халат. И показалось на миг, что это белая, с красно-зеленым дирижаблем, футболка.
* * *
Эта глава – послесловие. Или эпилог. Или как там это еще называется… А общем, она после трех звездочек. Будем считать, что эти звездочки – из созвездия Шахматной Лошадки. Из переплетения густой звездной гривы.
…Пташки Владькиной породы – те, что с весны до осени порхают среди ребячьих компаний, играют сигналы "Вечерний луч", звонко бьют в стеклянные барабаны, плещутся в струях фонтанов и придумывают веселые игры – к зиме, как и многие другие птицы, улетают на юг. Но путь их – не такой, как у других перелетных птиц. Поднявшись на звездную высоту, пташки уходят в Запространство. В тот мир, который до сих пор не разгадали ни физики, ни философы, ни другие умные ученые (даже профессор Рекордарский). Там галактики превращаются в атомы неведомых веществ, а крохотные атомы рождают в себе громадные вселенные. Там трудно разобраться, где Малое, а где Большое, где Мгновенное, где Бесконечное. Да и надо ли?..
Это Запространство, лежащее за пределами всех известных (и неизвестных) пространств, пересекает великое количество Линий. Здесь и векторы всевозможных энергий, и дрожащие пунктиры, в которых вибрирует непонятное людям (и другим умам) Время, и строгие контуры, очерчивающие грани Великого Кристалла Вселенной… Там и неисчислимое множество линий человеческих судеб…
Пташки аккуратно облетают эти линии: заденешь нечаянно – и никто не знает, что потом случится!
Но бывает и по-иному.
Владик Пташкин, огибая в полете стремительно вспыхнувшую багровую линию, вдруг ощутил, что линия эта несет беду его друзьям. Вообще-то пуля, которая мчалась по кровавой биссектрисе, несла гибель совсем незнакомому человеку. А всех незнакомых людей не спасешь, всякую гибель не упредишь (да и не пташек это дело). Но человек был как-то связан с теми, кого Владик знал и любил. И тогда Пташкин сделал то, что в общем-то не полагалось: он вмешался. Он кончиком крыла хотел чиркнуть по багровой линии, чтобы порвать ее!
Не получилось. Он задел горячую струну, не кончиком, а серединой крыла, и боль обожгла крыло, а струна лишь чуть-чуть дернулась в сторону (и пуля ушла на два сантиметра правее сердца незнакомого человека). Владик вскрикнул и стал падать из межзвездного Запределья в обычное пространство, к Земле. Другие пташки подхватили его.
Они сразу поняли, что дальше Владик лететь не может. А им-то надо было в теплые края, здесь померзнут. Что оставалось делать? Они развернулись в полете, отнесли пострадавшего товарища к Лиху Одноглазому, и снова, трепеща и перекликаясь, рванули к югу.
…Мальчик Владик Пташкин возник в окошке и сразу прыгнул на пол. Без обычной ловкости, а тяжело, неуклюже. Он морщился и зажимал растопыренными пальцами локоть. Между пальцев скатывались красные капли. Владик вздрагивал в своей похожей на перья одежонке.
– Горюшко ты мое! – запричитал Лихо Тихоныч. – Да где это тебя так? Я сейчас, сейчас…
Он подхватил Пташкина, с маху закутал в большущую овчинную жилетку, оставив снаружи лишь тощенькую окровавленную руку.
– Ты потерпи, маленький, я быстро…
Владик храбро терпел. Появились всякие бинты, мази, пахучие листья лечебных трав… Боль ушла, стало тепло и спокойно. И откинувшись на громадной, набитой ароматным сеном подушке, Владик рассказал, что случилось.
– Вот оно что, вот оно что… – приговаривал Лихо Тихоныч, запуская под шапку пятерню и почесывая голову (которая то ли была, то ли нет). – А я и не понял, чего они сорвались, будто воробьи, по которым из дробовика… Ну, а как же там сейчас-то, а? Чем оно кончится?
Владик прислушался, опираясь на забинтованный локоть.
– Да сейчас-то уже ничего. Пронесло, дядя Лихо… И больницу теперь уж никто не отнимет…А мне вот своих уже не догнать. Придется зимовать у тебя… если не прогонишь.
– Это что же ты такое говоришь, глупая птаха! – Лихо Тихоныч всплеснул тряпичными лапами. – «Прогонишь»! Вот кабы не рука твое пораненная, дал бы тебе шлепка, чтоб не вздумал больше такие слова тут говорить!
Владик рассыпчато засмеялся, завертел головой на тонкой шее:
– Дядя Лихо, я больше не буду… Жалко, что гармошку потерял… А где моя шапка?
– Вот она, твоя шапка… – И мохнатое "воронье гнездо", такое же, как у Лихо, вмиг оказалось на голове Владика. Лихо Тихоныч глянул с удовольствием: – Теперь ты совсем, какой раньше… Ты и летом с ей, с шапкой-то не расставался, а для зимы она и совсем в самый раз… Надо тебе еще теплую одежку, чтобы гулять по снегу-то, не продрогнуть… Тоже вот забота: где взять?
– А! Ребята раздобудут, – беззаботно откликнулся Владик. – И гармошку новую я достану…Я, дядя Лихо, знаешь что? Наверно, в школу запишусь, в тот класс, где Дашутка. А чего без дела сидеть?
– Это ты правильно. Умница.
– Только возьмут ли без документов?
– Придумаем чего-нибудь. Профессор Валерий Эдуардыч похлопочет… Ну, а не возьмут, дак мы с тобой все равно не заскучаем. Ребятишки станут навещать. А вечером будем чаек пить да телевизор глядеть. Не всякую муру, конечно, а старые мультики. "Ну, погоди!", например. Я про это дело могу смотреть до бесконечности. Опять же книжки читать станем да друг дружке пересказывать у огонька… А ежели заскучаешь по лету, можно будет ведь и туда слетать, а? Попроси Тюпу, он поможет… – И Лихо кивнул на открытую дверь.
За дверью, за коротким коридором, с еле слышным шорохом вертелось Колесо Гироскопа. Сквозь коридор был виден его край – прозрачный обод, мелькающие спицы и похожие на взмахи разноцветного шелка сполохи. В сполохах то и дело возникали картинки теплых неведомых стан. Сплетение зарослей, пересыпанных тропическими цветами; снежные вершины под перистым разлетов облаков; искрящиеся водопады и ручьи, в которых прыгала похожая на елочные игрушки рыбья мелочь; кварталы белых, как сахарные кубики городов…
Владик завозился, слез с лежанки и, оттопырив замотанный локоть, пошел через коридор к Колесу.
– Ну, куда ты, куда? – запричитал Лихо. – До чего неуемный! Тебе лежать надо… – И, охая, зашлепал следом.
Владик остановился перед Гироскопом, напротив станины с осью. Поддернул на плечах клочкастую безрукавку и замер. Отблески пролетали по нему – желтые, зеленые, васильковые… Мелькали, как лопасти пропеллера, громадные спицы. И стеклянной россыпью сверкали ступеньки. А по ступенькам прыгали лошадки. Множество крохотных лошадок. Развевались золотистые гривы, мерцали огоньки на копытцах. Было видно, что лошадки веселы и неутомимы – они знали свое дело, в этом деле была для них постоянная радость. А впереди скакал, распушив хвост, рыжий кот. Иногда оглядывался на лошадок, будто просил не отставать.
Владик снял шапку, и радужные пятна пролетали по его светлым волосам.
– Дядя Лихо, а может мне пойти к ним? – прошептал Владик. – Вон как им хорошо…
– Да неужто ты сумеешь? Сам? – осторожно проговорил Лихо Тихоныч.
– Чего уметь-то, – вздохнул Владик. – Скакнул – и там… Да нет, не надо. Их и так вон сколько, от лишнего пользы не будет. Я уж лучше с тобой…
– Ну и правильно, ну и правильно! – торопливо обрадовался Лихо. – Будешь мне помощником, а то я целыми-то сутками могу за Колесом и не усмотреть… Еще Костик обещался заходить каждый день, тоже помогать хочет. Вот и будем втроем службу нести… А еще, Владик, я вот чего спросить хотел. Посоветоваться, значит. Ты, как я вижу теперь, в таких делах понимаешь больше меня… Может, зря тогда не повернули Колесо? Может, попробовать все же, а? Ну, маленько, чуть-чуть? Глядишь, добавилось бы добра на свете?
– Нет, что ты, дядя Лихо! – сразу испугался Владик. – Это нельзя! Профессор же говорил!
– Ну да, ну да… А думаешь, он все знает, если профессор? Может, осторожничает… Я тут под основой механизм разглядел, поворачивать-то можно, оказывается, без большой силы, даже гайки сымать не надо. Втроем управились бы…
– Дядя Лихо, не вздумай! – Владик сердито нахлобучил шапку. – Здесь повернешь, а в другом месте – всё на дыбы! Вон кто-то захотел ось Земли шевельнуть, чтобы не стало потепления климата. А от этого – океанская волна по Индийскому океану. Помнишь, перед Новым годом?
– Ну да, ну да… А, если это не от шевеления оси, а от всеобщего зла? Накопилось-то его…
Владик подышал сердито и жалобно.
– Иногда ведь не поймешь… Бывает, что маленький случай, а от него несчастье на весь белый свет… Знаешь, какая беда могла быть, если бы ты не вылечил Федю? Хорошо, что ребята к нему успели, а то заскрипели бы все планетные механизмы. А им нельзя скрипеть… Дядя Лихо, ты даже думать не смей про поворот!
– Да что ты, птичик, всполошился-то! Гляди, аж задрожал, кроха. Не шевельну я ничего такого, не спросившись у тебя, не бойся нисколечко… Только иногда вот сидишь тут ночью один, не спишь, и всякие мысли появляются. Чтобы, значит, повернуть какой-нибудь рычаг и всем бы на свете сразу сделалось хорошо…
По кирпичному полу тянуло холодком, Владик переступил ногами-лапками, здоровым локтем прижался к теплому тряпичному смотрителю Гироскопа:
– Я, дядя Лихо, про такое тоже часто думаю… Вот хорошо, если бы у каждого человека появилось внутри колесико. Маленькое, незаметное, но по природе такое же, как это. Чтобы все они чувствовали большое Колесо и вертелись так же, вырабатывали добро…
– Знаешь, птичик, такие колесики, они ведь, наверно, есть у многих. Может, даже у каждого. Только вертятся у всякого по-своему. У одних правильно, а у других вкось и поперек… Выходит, чтобы наладить весь человеческий механизм на Земле, надо каждому пальцами залезать в нутро и поправлять ось. А как это сделать?
Владик опять переступил на кирпичах, прижался к Лиху потеснее. Шуршала ось Гироскопа, разносился негромкий рассыпчато-стеклянный топот крохотных копыт.
"Птичик" Владик потерся щекой о пахнувшую сухой травой мешковину, помолчал и сказал:
– Если бы знать…
Но в голосе «птичика» не было горечи. Возможно, Владик что-то знал.

 

Март 2005 г.
Назад: Живые лошадки
На главную: Предисловие