Книга: Топот шахматных лошадок
Назад: Русалочка
Дальше: Путь на Круглое болотце

Вечерний луч

Владик Пташкин по прозвищу Птаха редко купался в бассейне. Зато он любил сидеть на «верхушке». Так называлась двухметровая каменная горка, на которой когда-то стояла позабытая теперь скульптура. Сядет, нахохлившись, как настоящая пичуга, и смотрит на тех, кто барахтается внизу.
Иногда Птаха наигрывал простенькие мелодии на крохотной губной гармошке. И почти никогда он не расставался с меховой растерзанной шапкой.
Постороннему могло показаться, что Владик о чем-то грустит. Но здешний народ знал, что это не так. Просто Птаха был такой. Он мог подолгу сидеть наверху, поглядывая на жизнь круглыми коричневыми глазами, и при этом тихонько радоваться. По-своему.
Иногда он досиживал до вечера, когда бултыханье и плеск прекращались и ребят оставалось немного. А те, кто оставался, знали, что наступило время "подводной охоты".
К концу дня вода в бассейне убывала, и тогда он преподносил сюрпризы. Необъяснимые с точки зрения нормальных наук и здравого смысла.
На бетонном дне становились видны желтые и белые (а иногда черные от старости) монетки. Их туда никто никогда не бросал, они прорастали на бетоне сами – как земляника на лесных лужайках. Побродишь в воде, пообмакиваешь до самого плеча руку – и вот на ладони мокрая добыча.
Монетки были самые разные – и нынешние, и старые ("дореформенные") и совсем старинные. Из разных стран. Можно было подумать, что сюда толпами ходят иностранные туристы и кидают в бассейн денежки на память. А ведь не бывало здесь никаких туристов!..
Иногда ребята находили и вовсе древние монетки – с профилями полководцев Эллады и римских императоров, с Гераклами, львами, триремами и кентаврами… Правда, золота и серебра не попадалось, только никель, медь, латунь, бронза. Но все равно это было здорово, словно кто-то рассыпал по дну остатки клада из разбитого кувшина.
Коллекции монет собирали немногие, но радовались находкам все. Их или оставляли на память, или менялись друг с другом, или несли в лавку "Всякие мелочи", что стояла среди магазинчиков и мастерских на правой стороне Треугольной площади. Пожилой хозяин лавки – похожий на Паганеля из старого фильма "Дети капитана Гранта" – торговал там разными старыми предметами: выцветшими китайскими зонтиками и веерами, статуэтками пастушек и дон Кихотов, облезлыми альбомами для фотографий, скрипучими патефонами, шкатулками из ракушек, письменными приборами, у которых не хватало чернильниц, и открытками позапрошлого века..
Звали владельца лавки Спиридон Спиридонович. Именно у него профессор Рекордарский купил аппарат «Фотокор», который раздвигался гармошкой и которым Валерий Эдуардович сделал немало снимков Институтских дворов для своего альбома. Известно, что современные аппараты почему-то не отражали на пленках и в цифровой памяти здешние пейзажи (ведь и у Вашека, когда он снимал Белку, она получалась прекрасно, а фон был размытым, как растекшаяся по листу цветная вода).
Когда ребята приносили монетки, Спиридон Спиридонович вооружался большой лупой с рукояткой, говорил "тэк-с, тэк-с, тэк-с" и внимательно разглядывал каждую находку. Потом назначал цену. Как правило, цена не устраивала владельца монетки и начинался горячий торг. В присутствии многочисленных свидетелей, советчиков и болельщиков. Судя по всему, торг этот доставлял немалое удовольствие обеим сторонам. Спиридон Сриридонович постепенно терял хладнокровие, голос его приобретал петушиные нотки. Этим голосом хозяин лавки утверждал, что находка "не имеет ни малейшей практической ценности (поверьте мне как старому нумизмату!)" и что в "прежнее время" дети не были такими "своекорыстными, невоспитанными и упрямыми". "Своекорыстные дети" не уступали и хором твердили, что за эту «деньгу» любой музей отвалит сказочные суммы.
Наконец Спиридон Спиридонович уступал и высыпал во вспотевшую от азарта ладошку горстку металлических денежек. Они были похожи на крупные чешуйки. Никакое государственное казначейство не признало бы их законным платежным средством. Похоже, что хозяин "Всяких мелочей" сам вырезал их из блестящих консервных банок и тонкой стамеской выбивал на жести цифры и буквы. Но почему-то в магазинчиках и ларьках на Институтских дворах эти денежки брали охотно. На них можно было купить леденцы, жевательную резинку, воздушные шарики, пластмассовых солдатиков, резину для запуска самолетиков, пистолеты-брызгалки и прочие предметы первой необходимости.
На эти же денежки-чешуйки Владик Пташкин купил в одной и местных лавок свою губную гармошку…
А о том, что Спиридон Спиридонович был человек добрый и не жадный, говорит такой случай. Однажды владелец лавки поманил Сёгу, раскрыл перед ним коробку с потертыми (явно старинными!) шахматными фигурами с сказал: «Выбирай». Без всякой платы, просто так. При условии, правда, что "твой брат Вашек потом сделает дубликат". (Тогда никто еще не знал, что через много лет шахматные лошадки, изготовленные знаменитым скульптором Вячеславом Горватовым станут антикварными ценностями.)

 

Бассейн дарил девчонкам и мальчишкам не только монетки. Иногда он словно превращался в маленькое море. Правда, вода оставалась пресной, но у ребячьих ног принимались шнырять рыбешки, а ступать по бетонному дну приходилось осторожно: можно было уколоть ногу шипами морского ежика или маленькими острыми раковинами.
Эти ракушки разных форм, окаменевшие мелкие панцири морских ежей, затвердевшие морские звезды размером с орден, крабьи клешни, осколки камней с отпечатками рыб и водорослей тоже были трофеями. Их, кстати, редко относили во "Всякие мелочи", обычно оставляли себе.
Иногда попадались маленькие живые крабы. Девочки их побаивались. Мальчишки, попугав девочек ("Ка-ак цапнет!"), отпускали «крабёнышей» в ручей, вытекавший из бассейна. Те охотно устремлялись вниз по течению и пропадали с глаз в заросшей канаве. Судя по всему, они стремились к таинственному Круглому болотцу. Кое-кто выражал опасение: выживут ли эти обитатели моря в пресной воде? Но большинство считало, что выживут – болотце-то не простое…
Костя не часто бродил в бассейне. Обычно он сидел на каменном ограждении и следил за теми, кто добывал подводные трофеи. Радовался, если кому-то повезло, а сам никакой добычи не хотел ("Зачем?"). Но однажды Владик Пташкин перестал пиликать на гармошке и сказал с высоты:
– Костик, ты все сидишь, сидишь. Попытай счастья…
– Зачем? – сказал Костя.
– А просто так…
Костя не стал спорить (Птаха был славный). Спрыгнул в воду, побродил, понагибался. На ощупь взял со дна плоский прямоугольный камешек Глянул… Ух ты!
Костя осторожно вытер находку подолом тенниски. И даже подышал на нее. В серый ракушечник был плашмя впаян окаменелый морской конек. Он сохранился удивительно. Словно искусный ювелир тонко вырезал чешуйки, плавники, зубчики гривы и завитого хвостика, узкою лошадиную мордашку с прикрытым выпуклым глазком… Вся плитка была размером со спичечный коробок, а конек ростом сантиметра три.
Костик выбрался из воды. Любопытный народ тянул к находке шеи.
– Сёга! – окликнул Костик. – Смотри, что я нашел!
Сега примчался откуда-то издалека, со стрекозой на плече.
– Смотри, совсем как шахматная лошадка. Только морская, – сказал Костик. Сёга тоже вытянул шею и часто задышал. Заулыбался.
– Надо тебе такую?
– Та-а…
Костя не удержался от легкой подначки:
– А ты уверен, что она с тойсамой клетки?
Сёга перестал улыбаться. Сказал и строго, и ласково:
– Она не с клетки… То есть со всех клеток сразу…
"Морскую лошадку" разглядывали и хвалили. Сёге слегка завидовали и радовались за него. Птаха на своей верхушке сыграл мотив песенки "Белые лошадки". У кого-то нашелся складной ножик с шилом. Ракушечник оказался мягким, шилом просверлили дырку. Кто-то пожертвовал шнурок от кроссовки, чтобы продернуть в отверстие. Получился талисман, его надели Сёге на шею. Сёга то гладил конька, то брал на ладонь и разглядывал.
– Как он здорово сохранился, – похвалила конька Белка. – Окаменелый, а будто живой.
Сёга приложил талисман к щеке, подержал так и сказал про лошадку шепотом:
– Она не окаменелая. Она спит…
Не все поверили, но никто не стал спорить.
…А через несколько дней случилась беда.
Вечером, когда утихли все игры и плеск в бассейне, те ребята, кто еще не убежал домой, собрались пойти к студенческому костру. Были здесь и Белка, и Сёга с Вашеком, и Тюпа, и Костя, и Птаха (он все еще сидел на "верхушке"). И Дашутка. И еще двое ребят…
Белка помялась и шепотом спросила у Вашека:
– А как там она… русалочка?
– Ох, да ничего пока не получается, – пробормотал Вашек. – У меня руки-крюки…
Сёга, любивший правду и брата, тут же сунулся между ними.
– Белка, он врет! У него все получается замечательно!. И почти готово. Только он стесняется…
– Ну, всё, – зловещим голосом произнес Вашек. – Сейчас кому-то будут отрывать болтливый язык, руки и ноги. Иди сюда…
Сёга дурашливо взвизгнул и помчался прочь. На бегу оглянулся, зацепился растоптанным полуботинком за край плиты…
Когда Сёгу подняли, оказалось, что ни локти, ни колени не пострадали. Случилось гораздо худшее. Каменный талисман развалился пополам. Верхняя половинка осталась на шнурке, а нижнюю Сёга держал в пальцах со сбитыми до крови костяшками. Он сел на плиту, раскинул ноги и беззвучно заплакал, роняя крупные слезы, на обломок. Все стояли вокруг и молчали.
Наконец виноватый Вашек сказал:
– У нас ведь есть универсальный клей. Сделаем так, что даже трещинку не будет видно…
Глотая слезы, Сёга выговорил:
– Если она живая… была… и пополам… как склеишь, чтобы опять живая…
Никто не знал, как
Нет, один все-таки знал! Все смотрели на Сёгу и никто не видел, как Птаха плавно, будто на крыльях, слетел с каменной горки-верхушки и приземлился рядом с остальными. Только воздухом обмахнуло. Птаха сел сбоку от Сёги.
– Ну-ка дай… – И взял обе половинки. Сёга всхлипывал и не спорил.
Птаха плотно соединил половинки. Напрягся. Кажется, что-то зашептал. Похоже было, что в тишине тонко-тонко зазвенел окружающий воздух. Потом звон стих, Птаха обмяк. Шепотом сказал:
– Возьми… – И сунул Сеге ставший целым талисман.
Сёга взял. Неуверенно приложил к мокрой щеке.
– Ну, что? – с жалобным нетерпением спросил Вашек.
– Та-а… живая, – выдохнул Сёга и всхлипнул опять.
Тюпа важно объяснил:
– Конечно живая. Потому что это не склейка, а молекулярное сцепление. Птаха умеет…
– Спасибо, Птаха, – виновато сказал Вашек.
– Спасибо… – шепнул Сёга и стал облизывать костяшки.
Птаха встал, скинул шапку. В свете вечерних облаков (похожих на растопыренные перья золотистого громадного крыла) стало видно, что волосы у Птахи не темные. Днем они казались темными, когда он снимал шапку, а теперь были, как солома. На лбу блестели капельки, плечи дрожали.
Костю резанула жалость. Он почуял вдруг, сколько энергии ушло в один миг из этого щуплого птенчика. Надо было как-то помочь. Костя шагнул, взял Птаху за плечи, спиной прижал к своей груди, чтобы передать ему часть собственной силы и тепла. Это вышло само собой, как от толчка! И Костя не знал, получится ли… Получилось! Птаха затеплел, шевельнулся, оглянулся на Костю – уже весело и резво.
– Ага… хорошо… – И отскочил, растопырив локти.
Почему-то все рассмеялись.
А потом опять наступила тишина. Уже спокойная, свободная от беды. "Бум-ква-ква, бум-ква-ква…" – слегка беспокоили эту тишину далекие лягушата.
– Квакают, квакают, а где живут, непонятно, – добродушно сказал круглый белобрысый мальчик (звали его, кажется, Сашок).
– Драчун приедет, покажет дорогу, – опять пообещала Дашутка.
– Да когда он приедет-то? – недовольно отозвался Тюпа. – Одни разговоры…
Дашутка терпеливо объяснила:
– Он же сказал: к середине лета.
– Но ведь как раз уже середина лета! – вспомнила Белка. – Шестнадцатое июля! Самая макушка…
– Ну, значит, завтра, – уверенно подвела итог Дашутка.
Курчавый мальчик Олег (тот, кто когда-то помогал справиться с «кандеевским» пацаном, подравшимся с Юрчиком), живо обернулся к Владику Пташкину:
– Птаха, а ведь правда середина лета! Сыграй "Вечерний луч"! Пора!
Владик, оставив на плитах шапку, побежал к бассейну. Пробурлил ногами воду до середины, как ящерица забрался на макушку горки. Встал…
– Что за вечерний луч? – шепнула Белка Вашеку.
– Сигнал такой, – тоже шепотом ответил Вашек. – Говорят, его играли на старинных парусных кораблях, когда наступала такая вот середина. Если море было спокойным, а небо ясным…
Небо было ясным и светлым. Солнце уже ушло за институтские корпуса, но лучи его бродили в высоте, облака горели. А напротив корпусов, среди невысоких крыш и тополиных крон, горел крест маленькой церкви – той, где в июне побывал Костя… Птаха встал на прямых ногах, чуть выгнулся назад, вскинул голову. Он рисовался на вечернем небе темным силуэтом, лишь на волосах горел желтый блик.
Белка думала, что Птаха заиграет на губной гармошке. Но он сунул ее за резинку трусиков и поднял перед лицом руки. В ту же секунду в пальцах у него появилась изогнутая кольцом труба – на ней тоже зажегся блик. Птаха придвинул трубу к губам.
Переливчатый мотив, где смешались голоса трубы и флейты, разбежался, полетел над притихшими Институтскими дворами. Веселый? Пожалуй, нет. Печальный? И не печальный… Просто говорящий о чем-то хорошем. Наверно, о том, что прошла всего лишь половина лета и впереди много еще добрых солнечных дней…
Назад: Русалочка
Дальше: Путь на Круглое болотце