Глава 17
Разговор
Днем в «Белой сове» тихо и сумрачно. Днем ночной клуб превращается в скромное кафе, куда забредают редкие посетители, да и то случайно. Срабатывает заданность восприятия – всем прекрасно известна репутация «Совы» как вертепа со стриптизом и мордобоем. Но это ночью, как мы уже упомянули. А днем все здесь очень пристойно – хороший кофе, свежие бутерброды, неплохое вино. Едва слышная приятная уху музыка.
За столиком в углу сидели две женщины. Одна – молодая и миловидная, другая – толстая грубая бабеха с вишневым румянцем, в голубом пуховом берете. Говорила в основном бабеха – с придыханием, с надрывом, она почти тыкала руками в лицо миловидной, что-то горячо ей доказывая. Миловидная молча слушала, не пытаясь перебить. Вид у нее был подавленный.
– Никогда не позвонишь, никогда в гости не позовешь! А ведь не чужие! – упоенно выкликала бабеха. – Нет чтоб позвонить и спросить: как вы, тетя Ника? Как здоровье, может, лекарство какое надо? Или помощь какая? Сколько я тебе помогала, сколько просила за тебя! Как прижало, так мигом прилетала, так и так, мол, помогите, тетя Ника, погибаю, век благодарна буду, век не забуду. А без надобности так и носа не кажешь. Твоя покойная мать, царствие ей небесное, тоже, бывало: Никочка, Никочка, я ей никогда ни в чем не отказывала, всегда с дорогой душой. Она как чувствовала, просила не бросать тебя, ты ж одна на белом свете осталась, никого, кроме меня нету, а я про себя забывала, летела на помощь. А ты хоть бы словечко к празднику, хоть полсловечка! Может, этой дуры Ники уже и на свете нету, может, померла, так туда ей и дорога. Неинтересно. Правду говорят люди – за добрые дела расплата будет. А еще…
– Тетя Ника, ну зачем вы так, – перебила молодая женщина. – Я же звоню вам, никогда не отказываю…
– Ты меня еще попрекни давай! Попрекни куском хлеба! Конечно, ты богатая, все у тебя есть, ни в чем нужды не знаешь, а как старая тетка перебивается, никому и дела нет. И если ты когда-нибудь чем-то поделилась… так теперь попрекать надо?
Она говорила горячо, она раскраснелась, и было видно, что сцена доставляла ей истинное удовольствие. Она заводила себя, будоражила и чувствовала незаслуженно и несправедливо обиженной. В голосе ее проскальзывали надрывно-истерические нотки, лоб блестел от пота, лоснился нос. Она чувствовала себя актрисой на сцене, и покорность молодой женщины добавляла ей трепетного ощущения власти.
– Тетя Ника, я не попрекаю, я всегда с радостью помогу, я помню, что вы для меня сделали.
– Да уж помни, будь добра! Не забывай! Долг платежом красен. Ты меня предупреждала: если что – сразу сообщать. Так вот, была у меня какая-то женщина, спрашивала про тебя. Три дня назад, в пятницу. Я говорю: а кто вы такая и зачем она вам, кто ищет, а она говорит – клиент ищет. Так и сказала: «Нонну Гарань ищет клиент, поговорить хочет».
– Клиент?
– Ну да, вроде ты в розыске, она и ищет. Агентство у них по розыску пропавших людей. Я тебе тогда еще говорила – разгульная жизнь до добра не доведет, а ты: он хороший, вы его не знаете! А мне и знать не надо! Как увидела в первый раз, так и поняла про него все. Картежник, гулящий да балованный, глазами все зыркал да усмехался. Какая с таким семья! А вам, девкам, все любовь подавай. А там клейма негде ставить. И мать твоя покойная, моя непутевая сестра, тоже: любовь, любовь! Любовь дорого стоит. Твой папаша беспутный квасил водку да морду ей бил. Да так и свел в могилу. Нет, я всегда говорю: голову надо иметь! Голову! Головой жизнь строить, а не… – Она запнулась и махнула рукой.
– Что она еще говорила?
– Что говорила… Что ищет тебя серьезный человек, не иначе твой картежник, куда уж серьезнее. И про Дом моделей знает, куда я тебя устраивала, столько лет прошло, а они раскопали. Ты думала – все, забыли, ан нет – не все. До всего дошли, как шпионы какие, прости господи, никуда не скроешься.
– Она сказала, как ее зовут?
– А я не спрашивала. На кой мне ее имя? Да и тебе без надобности.
Наступила тягучая тишина. Тетка отпивала кофе и с удовольствием посматривала на печальную племянницу.
– Я не знаю, что у вас там случилось, отчего ты без памяти сбежала, а только чую, что, видать, ничего хорошего. Не знаю и знать не хочу. Не мое дело, я в чужие дела не лезу, своих хватает. Я тебя никогда не выдам, сама знаешь, хоть жизнь у меня нелегкая, перебиваюсь как могу. Крыша вот прохудилась, снегу навалило, а почистить не успели, вот и просела. И проводка электрическая который год на ладан дышит. О-хо-хо-хо, горе наше горькое, трудно безмужней… – Она пригорюнилась.
– Тетя Ника, я помогу с крышей. Вы только скажите, сколько надо. И с проводкой.
– Да за кого же ты меня принимаешь! – всплеснула руками бабеха. – Будто откупаешься! Мы же не чужие! Я же по-доброму пришла, доложила все как есть, я же беспокоюсь за тебя, а ты сразу…
Она не куражилась, она действительно верила, что пришла бескорыстно. Но даже если и куражилась, то самую малость, вживаясь в образ обеспокоенной родственницы, доброй самаритянки. И не надо тут про деньги!
– Тетя Ника, пожалуйста, вы же знаете, я с радостью. Жизнь трудная, я понимаю.
– Даже не знаю, что сказать… Я вот чего думаю: а если она пойдет дальше копать? Она показывала какие-то бумаги, и фотка твоя у них есть, я не стала смотреть, сказала, знать не знаю! Ни сестры, ни племянницы у меня нету. Идите, говорю, с богом, ничего не знаю.
Это было не совсем так, но как приятно было чувствовать собственную власть и испуг другого человека. Ни с чем не сравнимое сладкое чувство!
Молодая женщина пожала плечами. Потянулась за сумочкой. Она прекрасно знала цену тетке и знала, чем закончится встреча. Она подготовилась – в сумочке лежала пачка денег. Говорить было не о чем. Она знала, что тетка ее не выдаст, но платить придется, как было уже не раз. Тетя Ника тянула из нее деньги под разными предлогами, и она ни разу не посмела отказать. Все шло по накатанному сценарию: сначала напоминания, как она помогала сироте-племяннице, а перед тем своей непутевой сестре, как она душу вкладывала, от себя отрывала, куска недоедала; затем причитания о том, как у племянницы все хорошо, все есть, и дом, и муж хороший, и деньги; и под занавес о том, как трудно приходится ей самой и как все рушится – крыша, погреб, сарай, паровой котел; и как в связи с этим приходится ей крутиться – бедной одинокой вдове…
Так было до сих пор. Она смирилась и называла это данью. Это была плата за страховку на случай предвиденной опасности. Она платила, а опасность все не наступала. До сих пор. Но сейчас, похоже, что-то случилось, и ее ищут, после стольких лет. Она почти успокоилась, а теперь, похоже, ее уютный мирок зашатался. Она понимала обреченно, что платить придется по другому счету, и этот, другой, счет может оказаться ей не по силам. Возможно, придется. Она хребтом чувствовала опасность. Смотрела на тонкие губы тетки, бессовестные ее глаза, бородавку на подбородке и почти не вслушивалась в слова…
* * *
Шеремет стремительно шагал по пустынным улицам. Он с трудом удерживал дрожь в руках, чувствуя, как нарастает в нем горячий пульсирующий ком ненависти и бешенства. Он даже ударил кулаком в фонарный столб и выругался сквозь зубы от боли.
Он переступил порог небогатой гостинички, понимая, что соваться в первоклассную ему не с руки. Он нутром чувствовал опасность и нисколько не сомневался, что его ищут. Здесь стоял неистребимый запах прачечной, кухни и тошнотворного освежителя воздуха. Места были – номер люкс, и он заплатил за два дня вперед. Дежурный администратор, полная дама с овечьим лицом, сообщила, что ресторан работает до часу ночи, и гость успеет поужинать. Он ответил, что поужинает в номере и что не привык ужинать один. Они обменялись долгим взглядом, и она кивнула. Он получил ключ на груше и подумал, что давненько не видел ничего подобного. Есть места, где ничего никогда не меняется – гнилые стоячие болотца, заросшие сорной травой.
В номере он, задержав дыхание, поспешил открыть окно.
…Она пришла через полчаса. Он открыл дверь и отступил, сделав широкий жест рукой, заставил себя улыбнуться. Спрятал руки за спину, чтобы скрыть дрожь. Она не понравилась ему – слишком накрашена, плохо одета, от нее разило отвратительными сладкими духами.
Они ужинали… Она опьянела от слишком сладкого шампанского, хихикала, грозила пальцем и называла его «босс». Он чувствовал в себе горячую волну ненависти, от которой меркло в глазах и покалывало в пальцах, и давал себе минуту, другую, третью… до того, как затопит и сметет цунами. Он похрустел суставами пальцев…
Спустя два часа дежурная позвонила в номер, чтобы убедиться, что все в порядке и «девочка» еще там – она опасалась остаться без комиссионных. Ей никто не ответил. Через десять минут она позвонила снова. Затем, обеспокоенная, послала охранника проверить, что там происходит.
…Майор Мельник прибыл через сорок минут. Заплаканная и напуганная дежурная опознала в фотороботе Душителя. Она все время повторяла: такой солидный, такой респектабельный… кто бы мог подумать? Она даже не стала отпираться, что позвонила Светлане – так звали жертву – и сказала… Сказала, одним словом, что есть клиент.
Экспертиза установила, что Душитель не притронулся к жертве… в определенном смысле – она была одета, а кровать неразобрана. Оба сидели за столом, ужинали. Девушка пила шампанское и ела тушеное мясо с овощами, мужчина к своему бокалу не притронулся. Равно как и к еде. Он набросился на нее и задушил прямо за столом – жертва лежала на полу, укрытая с головой собственным пальто. После чего стер отпечатки пальцев и ушел.
