Глава 6

Доброе утро, страна. Я – невеста Кондрашова Дмитрия Сергеевича.

Если честно, то первой мыслью после резкого пробуждения было: нужно немедленно сматываться отсюда! Но требовательный призыв тут же рассыпался в пыль, уступив место абсолютному спокойствию.

Мои дорогие, я остаюсь на обещанную премьеру, вряд ли жизнь еще когда-нибудь преподнесет мне билет в первый ряд на лучшее шоу всех времен и народов. А смотаться я всегда успею… Совсем недавно я объявила охоту на самого невероятного мужчину, на самого лучшего мужчину, ну почему же вы, Дмитрий Сергеевич, тянете только на Абсолютного и Бесспорного Зануду? А?

Герман навестил меня в десять – вручил кофе на подносе и поинтересовался, не хочу ли я позавтракать. О еде я думала меньше всего, но вот поучаствовать в намеченном на одиннадцать застолье не отказалась бы. Но кто ж меня пригласит?

– Нет, спасибо, – ответила я, еле сдерживая смех.

Смотреть на Германа я не могла – вспоминалась вчерашняя подслушанно-подсмотренная сцена, и душа извивалась, точно от щекотки. Я знаю! Я знаю! Я подслушала! Хорошо, что я уже успела окунуться в работу и взгляд можно было сфокусировать на планшете.

– Если вам что-нибудь понадобится…

Уже!

Уже понадобилось!

Кто приедет в одиннадцать? И где находится малая гостиная? И есть ли в двери подходящая для подслушивания замочная скважина?

– Спасибо, все в порядке. Я поработаю…

Герман удалился, а я принялась мерить шагами каминный зал. Узнать, где располагается малая гостиная, нетрудно – достаточно проследить за передвижениями Ады Григорьевны, она наверняка сейчас хлопочет, накрывая на стол. Но как подслушать разговор так, чтобы не столкнуться нос к носу с Германом? Или сегодня лучше воздержаться от рискованных и бессовестных поступков? Но я же «невеста»… и должна быть в курсе дел «жениха»… ага…

А потом вот эта фраза: «Пожалуй, я прислушаюсь к твоему совету, тем более что особого выбора, как я понимаю, пока нет» – меня безумно злит…

А еще я ревную (не по-настоящему, из принципа) – что за дама (никаких сомнений – гость является особой женского пола) приедет к Кондрашову? Как она выглядит? Согласится ли распрощаться с десятью гектарами земли?

Я бы не согласилась. Из вредности! А потом, земля в наше время – самый верный капитал, и нечего его разбазаривать направо и налево. Не-че-го.

Ада Григорьевна вышла из кухни, держа в руках поглаженную и аккуратно сложенную скатерть (цвета озерной лягушки), и направилась по центральной лестнице вверх.

Вынырнув из-за портьеры, я припустила в сторону лестницы левого крыла и тоже устремилась по ступенькам на второй этаж. Замедлив дыхание, превратившись в изящную белобумажную балерину, на цыпочках я повторила вчерашний путь и притормозила метров через десять, заметив плывущую фигуру Ады Григорьевны. Дождавшись, когда она промелькнет в обратную сторону, я бросилась на поиски той самой комнаты.

Малой гостиной оказалась небольшая уютная комната, соседствующая с библиотекой, оформленная в коричнево-болотных тонах, излишне заставленная мебелью. В центре стоял уже накрытый скатертью стол и два роскошных стула – еще немного, и здесь появятся парадные чашки, блюдца и аромат французских круассанов.

– Пора уходить, – улыбнулась я, обнаружив между двумя дубовыми шкафами дверь, ведущую в библиотеку. Никогда не любила смежные комнаты, а зря…

Вернувшись в левое крыло (я бы даже сказала – родное левое крыло), я выбрала подходящее окно и заступила на вахту. Скоро, очень скоро я увижу гостью Кондрашова, наверняка она подъедет на дорогущей иномарке, неторопливо вылезет из машины, стряхнет с шубки несуществующие снежинки и походкой первоклассной манекенщицы направится к дому. Кажется, моя ревность набирает обороты!

Если бы не вчерашняя метель, то вид из окна был бы лучше, деревья, укутанные ватным снегом, загораживали практически весь обзор, и на многое рассчитывать не приходилось.

– Доброе утро, во сколько вы будете завтракать? – Резко развернувшись, я встретила строгий взгляд Ады Григорьевны.

– Доброе утро, – кивнула я и растерялась. – Не знаю…

– Омлет, творожная запеканка с вишней, круассаны.

– М-м-м… да!

– Принести сюда? Все сразу?

– А можно я позавтракаю чуть позже в кухне? – осторожно спросила я, напрашиваясь на чужую священную территорию.

Глаза Ады Григорьевны блеснули, наверное, она попыталась придумать причину для отказа, но, видимо, это не удалось:

– Хорошо. У Дмитрия Сергеевича сегодня гость, и мне лучше знать заранее, во сколько вы решите позавтракать.

– После гостя, – успокоила я, чувствуя, как в животе просыпается голод.

– Хорошо, – она развернулась и мягко поплыла к двери, затем остановилась, обернулась, задержала на мне изучающий взгляд, прищурилась и с гордостью сообщила: – Творожная запеканка особенно удалась.

– Отлично, – поддержала я. – Больше всего на свете я люблю именно творожные запеканки.

– С изюмом или вишней?

– Конечно же, с вишней.

Довольная моим ответом (когда нужно, я умею быть подлизой), она ушла, а я облегченно вздохнула и вновь повернулась к окну. С Адой Григорьевной мне бы хотелось подружиться – она здесь единственный нормальный человек (и сомнений быть не может!), и к тому же я действительно люблю творожную запеканку с вишней и рассчитываю на добавку.

Гостья приехала в одиннадцать часов двадцать минут, чем наверняка довела Кондрашова до затяжного приступа раздражения. Припарковавшись кое-как рядом с запорошенными снегом раскидистыми кустами, она выпорхнула из иномарки и деловито направилась к двери. Как я и предполагала, разглядеть мне мало что удалось, даже цвет машины остался под вопросом: не то черная, не то темно-синяя, не то темно-серая «Хонда Аккорд». И возраст гостьи тоже канул в неизвестность – лица я не увидела, а уверенная походка могла принадлежать как юной леди, так и весьма зрелой женщине. Единственная точная деталь описания, которой я могла похвастаться, заключалась в том, что женщина была блондинкой (ох уж мне эти блондинки…) – прямые волосы, спускающиеся чуть ниже плеч, резко контрастировали с темным мехом шубы. О, если бы ветки не загораживали обзор! Если бы не приличное расстояние! До чего же хотелось увидеть ее лицо… и до чего же защекотало в носу от странного непонятного предчувствия… предчувствия чего?.. а я и не знаю чего…

Апчхи! Апчхи!

Шмыгнув носом, я отошла от окна.

На второй этаж я отправилась только через полчаса, надеясь, что круассаны уже съедены, а на тарелках теперь лежат отточенные фразы, многогранные предложения, сытные гектары столь нужной земли и банальные деньги. Неужели вот сейчас Кондрашов легко и просто получит желаемое? А собственно, чему удивляться? Такой Акуле бизнеса мало кто откажет, особенно когда на поверхность всплывет весомая сумма, украшенная нулями, точно новогодняя елка разноцветными шарами, и еще подчеркнутая серпантином дальнейших взаимовыгодных отношений (при случае… если понадобится…).

Юркнув в библиотеку, я старательно помолилась о том, чтобы Герман сейчас (в обнимку с блокнотом) находился слева или справа от Кондрашова – это избавило бы меня от дрожи в коленках.

– Андрей Юрьевич, видимо, плохо вы читали заговор на удачу, если я за какие-то сутки вляпалась в брачную историю и научилась прослушивать комнаты не хуже стетофонендоскопа, профессионально изучающего грудную клетку, – тихо отправила я Бондаренко сочувствующую речь и тут же решила его заочно приободрить: – Андрей Юрьевич, я обещала вам, что Кондрашов будет доволен… О, он будет доволен… его счастье будет состоять именно в том, что он не поведет меня к загсу.

Мне не повезло – Германа в малой гостиной не оказалось. Зато дверь, рядом с которой я устроила наблюдательный пункт, была приоткрыта…

Я здорово рисковала, но остановиться уже не могла.

– Андрей Юрьевич, это в последний раз, – прошелестела я губами и на всякий случай скрестила пальцы. – Ну, в предпоследний…

В щелку мне было видно достаточно: половину стола, половину диванчика, фикус на подоконнике и часть окна. Круассаны действительно уже мало кого интересовали.

– …жутко приятно, что ты меня пригласил! – донесся до моих ушей кокетливый женский голос, который я сразу узнала.

– Последнее время я очень занят, – ровно ответил Кондрашов. – Количество дел не уменьшается, а, наоборот, увеличивается.

– Ты всегда был таким. – Раздался шорох, наверное, она махнула рукой.

Я закусила нижнюю губу и превратилась в одно большое ухо, к которому был прилеплен один большой глаз. Улыбка и даже смех (на этот раз нервный) рвались на свободу, и пришлось зажать рот ладонью, чтобы сдержаться и не выдать себя. Сюжет закручивался так лихо, что я не могла поверить в происходящее – я не готова была поверить в происходящее…

Гостья встала из-за стола и появилась в поле зрения. Развернулась на тонких каблуках (а сменить сапоги на тапки она и не подумала), села на диванчик и положила руку на подлокотник.

Отшатнувшись от двери, я прижалась спиной к книжному шкафу и прислушалась – смотреть на увлекательное действо мне уже было не обязательно, я увидела даже больше, чем рассчитывала.

– Мне необходимо кое-что обсудить с тобой, – начал Кондрашов.

– Давай, я внимательно слушаю. Ясно же, что ты пригласил меня не на круассаны с капучино, – она усмехнулась.

Я улыбнулась и закрыла глаза. И тут же из темноты вынырнул яркий образ женщины, к которой час назад я старательно «ревновала» своего «жениха», образ женщины, чей голос сейчас настойчиво доносился из соседней комнаты.

Эмма Карловна Фогли – владелица роскошной картинной галереи «Тон-мотив», не утратившая в свои пятьдесят лет ни красоты, ни гордости, ни снобизма, ни страсти к жизни, ни тяги к мужчинам помоложе. В ее сумочке всегда лежат длинные сигареты с вишневым ароматом и флакончик каких-нибудь густых японских духов. В ее шкафу куча вечерних нарядов, в ее ежедневнике – косые записи на три недели вперед, а на ступеньках ее амбиций небрежно валяется огромное количество визиток с такими фамилиями, что у неподготовленного человека при беглом взгляде глаза бы на лоб полезли (но только не у нее!). Раз в два месяца она обязательно отправляется путешествовать: Рим, Мадрид, Париж и скромная частная жизнь какого-нибудь подающего надежды художника. Раз в месяц она перекрашивает волосы, чувствует необыкновенный прилив энергии и закатывает светскую вечеринку в своей галерее. Она тонка, хитра, но не слишком практична. Эмма Карловна Фогли. Вот мы и встретились.

Почти встретились.

– Меня интересует твоя земля. Та, что рядом с Лесными Полянами.

– А у меня и нет другой, – небрежно бросила она.

– Не буду врать – эта земля мне очень нужна, и я готов заплатить за нее хорошую цену. Или, если пока тебе не требуются свободные деньги, я готов предложить на выбор три других участка земли. Проволочек с бумагами не будет, а в моем слове ты вряд ли станешь сомневаться.

– О, я знаю твой педантизм и порядочность, не беспокойся. И, конечно, я верю тебе. Честно говоря, в недвижимости я мало что смыслю… Эту землю давным-давно купил мой муж, я вообще узнала о ней только после его смерти. Ты не задавался вопросом: почему мужчины умирают так рано? А я задавалась. Вам нужно почаще расслабляться и больше проводить время с семьей. Дмитрий, когда ты женишься?

– Надеюсь, скоро.

– Кто она?

– Хм… я бы предпочел вернуться к разговору о земле.

Вот теперь мне захотелось заглянуть в щелку. Отдаст или не отдаст? У Эммы Карловны Фогли всегда все непросто, всегда с двойным дном, всегда с многоточием. Нет, она не изменит себе – не та женщина, она вынет из кармана дохленькую карту и беспощадно, а главное, совершенно не нарочно побьет козыри Кондрашова. В ее галерее даже картины висят таким образом, будто их персонажи разговаривают друг с другом через рамки и расстояния. Если нарисованный герой смотрит прямо, на противоположную картину с эпизодом, например, бури, то в его глазах обязательно плещется страх, если он видит пиршество или натюрморт, то на лице – радость. Раньше я часто прогуливалась мимо картин галереи «Тон-мотив», подбирая нужную, и всегда изумлялась подобным совпадениям. А я знаю точно – это лишь совпадения. У каждого человека есть своя особенность в биографии, у Эммы Карловны Фогли – это обязательное случайное многоточие.

Заглядывать в щелку я не стала.

– Я бы с радостью отдала тебе свои десять гектаров в обмен на другой участок, но, увы, не смогу.

– Почему? – в голосе Кондрашова появилась строгая нота.

– Не сердись, Дмитрий, – она, наоборот, ответила легко, – на самом деле земля больше не принадлежит мне.

– Не может быть. Я знаю точно, что…

– На прошлой неделе я подарила ее своей дочери.

В гостиной воцарилась тишина, которую нарушил Кондрашов.

– И зачем ты это сделала? – не без удивления спросил он.

Эмма Карловна Фогли звонко захохотала, и я ее прекрасно понимала: куда уж Дмитрию Сергеевичу оценить столь щедрый жест!

– Дима, она моя дочь! Боже, Дима, ты меня насмешил! Дочь, понимаешь?! А впрочем, у тебя нет детей, и с твоим образом жизни…

– Я не успел всего на неделю… – буркнул он в ответ еле слышно.

– Не расстраивайся, думаю, моей девочке тоже все равно, какой кусок земли считать своим. Хочешь, я поговорю с ней об этом?

– Да, конечно!

– Не расстраивайся, я все улажу.

– Эмма, я буду тебе очень благодарен. Она может не согласиться?

– Вряд ли, в крайнем случае ты ее очаруешь и женишься на ней, – она опять звонко засмеялась, – а там уж как-нибудь договоритесь!

– Мне нужна эта земля.

– Значит, она будет твоей.

– Кто? – недопонял Кондрашов.

– Да земля, земля! – вновь засмеялась Эмма Карловна Фогли, а затем добавила серьезно: – Последний раз мы с тобой виделись полгода назад. Ты меняешься только в худшую сторону, Дима. Тебе просто необходимо жениться. И только не ищи себе подобную! В этом случае вас с Германом ожидает мучительная смерть от тоски, и пожалейте Аду Григорьевну, в конце концов! Дима, нельзя любить цифры больше, чем женщин.

– Мои отношения с женщинами никогда не складывались… удачно, – ворчливо ответил Кондрашов. – И если бы не потребность иметь ребенка, я бы вообще об этом не стал задумываться.

А вы откровенны, Дмитрий Сергеевич. Я усмехнулась и покачала головой. «Потребность иметь ребенка» – кошмар. Да чтоб вас этот ребенок обкакал и описал с ног до головы! Чтоб он срыгнул на вас хорошенько! Чтоб изрисовал фломастерами все ваши отчеты и стены дома! Может, тогда вы замените слова «потребность» и «иметь» на что-то более теплое и здоровое.

Я заглянула в щелку.

Гостья встала с дивана, посмотрела на золотые наручные часики и пожала плечами.

– Мне пора, рада была повидаться, как только я поговорю с дочерью, я позвоню.

– Хорошо, – ответил Кондрашов и твердо добавил: – Эмма, я готов предложить хорошую цену, скажи ей об этом.

Дождавшись, когда сначала в гостиной, а затем на лестнице стихнут звуки, я, позабыв волнение и страх, взяла с полки первую попавшуюся книгу, подошла к добротному письменному столу, выдвинула с грохотом стул и села. Сейчас бы еще стакан холодной воды…

Будущее проекта «Оникс» весьма туманно. Кто знает, о чем мечтает нынешняя обладательница десяти гектаров земли… Сможет ли она устоять перед «хорошей ценой» и перед напором Кондрашова? Не имеет ли она своих целей? Нужна ли ей именно эта земля или она готова согласиться на любую другую?

А Дмитрию Сергеевичу в данном случае можно только посочувствовать. Он привык добиваться желаемого, но его мир всегда вращался на орбите бизнеса… А не потерпит ли Кондрашов фиаско, если этот самый мир перескочит на другую орбиту? Например, на орбиту вредности и капризов или на орбиту чувств? Разных чувств.

Дмитрий Сергеевич, вы проиграете. Вы – Бог Войны, когда речь идет о прибылях и убытках, но вы – Главный Безоружный, когда дело касается простого женского «не хочу».

Дмитрий Сергеевич, вы проиграете…

А я вам еще не говорила, что Эмма Карловна Фогли – моя мать?