7
— …Молодой такой паренек, не знаю, двадцать девять — тридцать один. Блин!..
— Ларри, да успокойся же ты.
— Не могу, Пэдди, не могу. Я зол как черт. Мало того что меня поливают грязью во всех газетах, теперь еще…
Нортон вышел поговорить на улицу. Через открытые двери он слышит, как Мириам сетует, что все зациклились на ценах на недвижимость и что это страшно вульгарно.
— Что конкретно он сказал?
— Он спрашивал меня про аварию. Не знаю. Вроде намекал на то, что виноват был Фрэнк.
Осенью при луне и так нежарко, но у Нортона неожиданно мороз по коже пробежал.
— Ясно. — Его голос опускается до шепота. — Что еще?
— Обвинил меня в отмазывании Фрэнка.
— А ты что?
— Я сказал, что это вопиюще. А что, по-твоему, еще я…
— Как он отреагировал?
— Я не разобрался. Все очень быстро произошло. Пришел Тим, и парень слился. Ты хоть понимаешь, где мы были? В сортире, мать твою!..
Нортон разглядывает подсвеченную лужайку:
— Как он выглядел?
— Уж точно не как журна…
— Подожди, он что, представился журналистом?
— Нет, он как раз сказал, что не журналист. Но кем еще он может быть?
— Хм…
Нортон проходит вдоль дома; под ногами хрустит гравий. Сквозь створчатые окна он видит собравшихся за столом — Дойлов, Шанаханов, Галлахеров.
Мириам продолжает распинаться.
— Не знаю, Ларри. Думаю, он все-таки репортер. Какой-нибудь желтенькой газетенки. Другого объяснения у меня нет. — Он останавливается. — А как ты, черт возьми, хотел? Ты же сейчас удобная мишень.
— Да, но это удар ниже пояса.
— Ниже пояса — это их кредо, они с этого живут. Поэтому отрабатывают любое дерьмо, которое только взбредет им в голову.
— Все остальное я могу вынести, — продолжает Болджер, — не вопрос, но это… это больно. Знаешь, я так давно уже о Фрэнке не вспоминал.
— Хм…
— Он ведь… он ведь был моим братом.
Нортон морщится, учуяв в голосе Болджера слезливость.
— Конечно, Ларри, я понимаю.
Ему хочется как можно скорее закончить эту нудятину.
— Короче, я не понимаю, что за тему прогнал этот придурочный.
— Послушай, — говорит Нортон, — ты не должен раскисать.
— Я знаю.
— Они только этого и ждут; пытаются выбить тебя из колеи всеми возможными средствами. — Нортон поворачивается лицом к саду. — Во всяком случае, на пресс-конференции ты держался молодцом.
— Да? Ты видел?
— Конечно.
Нортон переходит к грубой лести и быстро завершает разговор. Но не возвращается к гостям, а с гравийной дорожки переходит на лужайку. Бредет по ней до теннисного корта.
Прижимается лбом к проволочной изгороди.
Они уже десять лет в этом доме, а он ни разу так и не вышел на акриловую всесезонку.
Ну скажите: что делать такому увальню на теннисном корте? Это единственное, что у Мириам не получилось. Он пристрастился к скачкам, как утка к воде. Вино, бридж, картины, гребаная антикварная мебель — пожалуйста. Только не теннис.
Он делает несколько глубоких вдохов. Ему все так же худо; того и гляди, вытошнит.
Он разворачивается, спиной приваливается к решетке, переводит взгляд на луну.
Конечно, это он.
Ну кто ж еще?!
Только сейчас Нортон начинает чувствовать: ситуация реально выходит из-под контроля. И ведь это одна и та же ситуация — в этом он не сомневается ни секунды.
Он достает телефон, находит номер Фитца и звонит.
Его переключают на голосовую почту.
Он закатывает глаза. После гудка сообщает:
— Фитц, это Пэдди. Набери меня с утра.
Убирает телефон и направляется обратно к дому — к створчатым дверям, через которые прекрасно видно Мириам. Сидит себе культурненько во главе стола.
Переходит на гравийную дорожку.
В туалете отеля в центре города?
В сортире?
М-да, не так он рисовал себе эту встречу. Когда вообще допускал ее. Ведь ее легко могло и не случиться.
Он проходит сквозь створчатые двери, улыбается гостям.
Мириам кивает кому-то, стоящему у входа на кухню.
Но когда рисовал, слегка тоскливо подытоживает Нортон, то всегда на месте Болджера видел себя.
Не повредит, решает Джина.
Она набирает телефон Марка Гриффина и шлепается на диван. Свободной рукой берет пульт и выключает телик.
Ей нужно снова с ним поговорить. Надо играть открыто — взять и выяснить, собирается он ей помогать или нет.
Хотя, возможно, после их сегодняшнего разговора помощь требуется ему.
И это нужно выяснить.
Гудки.
Без телика комната погружается в темноту — городскую, электрическую, мерцающую огнями соседних зданий, уличными фонарями, фарами проезжающего транспорта, с разводами темно-золотого, красного и синего.
Гудки прекращаются, раздается щелчок.
Блин!
Потом начинается:
— Простите, я сейчас не могу подойти к телефону. Пожалуйста, после гудка оставьте свое имя и номер телефона, и я вам обязательно перезвоню.
Бииииип.
— Э-э-э… да, привет, это Джина Рафферти. Мы сегодня утром встречались. Я просто хотела извиниться за…
Опять щелчок.
— Джина?
— О, Марк. — Она смущается. — Вы, оказывается, здесь. Здравствуйте.
— Здравствуйте.
— Знаете, я начала говорить, что я… я хочу попросить прощения за то, что случилось. Я не хотела расстраивать вас и… ничего такого, я…
— Не переживайте. И вообще — может, на «ты»?
— Хорошо. Я так ужасно себя чувствую, но дело в том, что…
— Нет-нет, не извиняйся. Ты же на самом деле… оказала мне услугу.
— Что?
— Услугу… ты оказала мне услугу.
Джина прижимает трубку плотнее к уху. Как-то… странно он разговаривает.
— Что за услуга?
— Открыла глаза; теперь благодаря тебе я вижу.
Ну что на такое скажешь?
— Честно. И знаешь, о чем я сейчас думаю? Я думаю: каким надо было быть конченым бараном, чтобы так долго не понимать. Ведь это просто и ясно, как дважды два — четыре.
Теперь ей абсолютно ясно, что он — и это неудивительно — немного выпил. Он не тянет слова, ничего такого, но что-то в его речи изменилось. Теперь в ней присутствует здоровая фамильярность, расслабленность, которых не было прежде.
— Марк, я не думаю, что…
— Я встретился с ним сегодня днем.
— Ты что сделал?.. С кем?
— С Ларри Болджером. Я пошел к Лейнстер-Хаусу. Внутрь меня не пустили, поэтому я просто потусовался у ворот. Через двадцать минут вышел он и еще двое.
— О господи!
— Я пошел за ними в «Бусвеллз».
— Ты с ним разговаривал?!
— Да, и знаешь, что я понял? Что он мелкий напыщенный ублюдок: он просто стоял с такой мордой…
Джина сидит в полумраке квартиры и силится переварить услышанное.
— Что ты ему сказал?
— Я ему все прямо выложил… то, что ты мне рассказала утром.
— То, что я тебе рассказала?
— Да, я обвинил его в…
— Но, Марк, — перебивает она; у нее голова идет кругом. — Марк, господи ты боже мой, я же говорила, что… — Она задумывается. И вправду, что она ему говорила? — Я же… я говорила с утра, что у меня ни доказательств, ни свидетельств — ничего…
— Джина?
— Я же не претендовала на истину в пос… я же просто…
— Джина?
Она замолкает.
— Что?
— Доказательство есть у меня.
Она мгновенно распрямляется. Он не серьезно; этого не может быть.
— Что за доказательство?
Он мнется:
— Не то чтобы доказательство…
Джина вскрикивает.
— …А вера, понимаешь? Вера. Я верю в твою теорию. Она многое объясняет — например, поведение Деза. Мне кажется… по-моему, он знал или догадывался…
Джина смотрит в пространство. О ком он? О чем он?
— …Но, видно, не смог отстоять или не вышло… Блин, как меня все заколебало!
— Марк, ты в порядке?
— Нет, не совсем, я не в порядке.
Джина поднимается с дивана. Подходит к окну.
— Послушай, — шепчет она, — хочешь, я…
— Знаешь… — прерывает ее Марк, — ты знаешь, что я должен был сделать? Я должен был замочить этого урода — прямо там, пока была возможность. Нужно было прижать его к полу…
Джина жмурится что есть мочи.
— …И пробить сучаре башню.
Да он же как с цепи сорвался! И все из-за нее.
Она снова открывает глаза и смотрит на речку.
— Просто, — он притормаживает и снова пускается вскачь: коней уже не остановишь, — понимаешь, твоя теория логична. Она объясняет… вечное недовольство моего дяди, прострацию тети, сегодняшний взгляд этого лицемерного ублюдка… я просто знаю.
— Ладно, ладно. Тпррру! — Джина поднимает руку, будто он перед нею в комнате. — Марк, я очень прошу тебя. Не делай резких движений. Ты обещаешь? Пожалуйста.
Он не отвечает, просто громко дышит. Она подходит обратно к дивану, садится.
Его дядя? Тот самый Дез?
— Марк, — в конце концов произносит она, — ты тут?
— Да.
— Мы можем еще раз встретиться? Поговорить?
— Наверное… — Он делает паузу. — Хорошо. Только дай мне свой номер — я сам позвоню. Мне нужно время подумать.
Она дает ему номер мобильного.
— Только обязательно позвони, хорошо? Не откладывай в долгий ящик.
— О’кей.
Она кладет трубку, перекатывается на спину, вытягивается.
А что, если он прав?
Таращится в потолок.
Блин.
Тогда и она права.
