Его величество Абдул-Гамид II расправил салфетку на коленях и наклонился над тарелкой с холодным жареным цыпленком. Конечно, правила дворцового этикета важны, но постоянно следовать им бывает подчас утомительно. Иногда его величество мечтал сесть и съесть целую тарелку холодной жареной курятины руками. И именно это он и собирался сейчас сделать. Султан он или нет? Он усмехнулся, предвкушая особую радость от незамысловатой трапезы, оторвал куриную ножку и вонзил зубы в сочную мякоть. Курица была приготовлена по-гречески, со сладковатым ореховым соусом, даже остыв, корочка все еще похрустывала. Абдул-Гамид дочиста обглодал ножку, потом, пользуясь лепешкой как салфеткой, снял мясо с грудки и боков.

Когда с едой было покончено, на блюде лежал чисто обглоданный скелет, наводивший на мысль о непристойно раскинувшейся на ложе проститутке. Султан вытер руки, кинул салфетку на блюдо с костями и вытянулся в кресле с чашкой мятного чая в руках. Он позволил себе это маленькое удовольствие, прежде чем взяться за второй том «Песочных часов». Книга замечательная, полная захватывающих поворотов сюжета, любовных интриг, гордости и алчности. Перевод такого значительного литературного произведения — подарок всем турецким книгочеям и дань уважения турецкому языку. Кроме того, он сам с удовольствием читал роман, но это уже отдельный дар судьбы, награда за щедрость к подданным. Абдул-Гамид прислонил книгу к животу и погрузился в чтение. Сцена кровавой битвы в конце тома, во время которой лейтенант Брашов узнает о предполагаемой смерти брата, так захватила его, что он не слышал, как открылась дверь.

— Ваше величество.

Великий визирь размахивал свернутой газетой, словно мечом.

— Да, что случилось?

— Ваше величество, я знаю, что вы распорядились не тревожить вас. Но это вам необходимо увидеть.

Султан сел прямо, прикрыл остатки пиршества салфеткой, перегнулся через стол и взял свернутую газету из рук визиря.

— «Стамбульский оракул», — прочел он заголовок. — Что это? Передовица с требованием, чтобы я отрекся от престола? Очередное требование свободы вероисповедания?

— Гораздо хуже, ваше величество, если позволите.

Султан пробежал глазами первый абзац, что потребовало некоторого времени, — он не слишком хорошо читал по-английски. Джамалудин-паша кашлянул и сцепил руки перед животом.

— Особенно неприятно то, что говорится о валиде-султан, — сказал он, указывая строчку с некоторого расстояния. — В середине четвертого абзаца.

Султан прочел вслух:

— «Говорят, что она состоит в заговоре с валиде-султан». — В конце предложения он разразился смехом. — Госпожа Коэн в заговоре с моей матерью. В заговоре против кого? С какой целью?

Но Джамалудину-паше было не до смеха. А Абдул-Гамид знал, что ему не удастся вернуться к чтению, пока они не обсудят это происшествие. Султан напустил на себя серьезный вид, закрыл газету и положил ее рядом с остатками цыпленка.

— Я понимаю, почему эта статья вас беспокоит, — сказал он. — В ней содержится оскорбительный намек на мою неспособность управлять государством. Не говоря уже об этом пассаже о валиде-султан. Но что мы можем сделать нью-йоркской газете?

— Мы выследили автора этой статьи. Он остановился в Пере, в «Палас-отеле», номер триста семь. Если желаете, я приглашу его во дворец для беседы. Мы можем припугнуть его, дать ему пищу для новых статей и посадить на ближайший пароход до Нью-Йорка.

— Прекрасно, — согласился султан, — так и сделайте.

— Я бы также предложил вам, ваше величество, больше не видеться с госпожой Коэн, чтобы пресечь слухи в зародыше.

Султан закрыл глаза и потер переносицу.

— Я ждал, что вы именно это и предложите, — сказал он. — Оставьте газету здесь, я посмотрю еще раз и вечером дам вам необходимые распоряжения.

— У меня есть еще одна новость, ваше величество. Если позволите.

— Говорите, визирь.

— Я связался с теткой госпожи Коэн, некой Руксандрой Коэн, которая является единственной кровной родственницей девочки. В мои намерения входило только информировать ее о делах племянницы. Я также счел необходимым предложить нашу помощь, на случай если госпожа Коэн решит покинуть Стамбул и вернуться в Констанцу.

Султан что-то пробормотал себе под нос и встал, давая понять, что аудиенция окончена:

— Вы получите все инструкции вечером.

— Да, ваше величество, — сказал великий визирь и вышел из комнаты.

Когда дверь за ним закрылась, Абдул-Гамид сел и развернул газету. Чтение было занятным, хотя автор переврал многие детали и постоянно делал весьма рискованные предположения. Страшно подумать, какие слухи может возбудить такая статья. Не успел он дойти до того места, где говорилось о сговоре между госпожой Коэн и валиде-султан, как она сама появилась на пороге. Зачем бы она ни шла, вид газеты вывел ее из себя.

— Надеюсь, что тот, кто измыслил эту клевету, будет сурово наказан.

Султан сложил газету и вытянулся:

— Добрый день, матушка.

— Ваше величество, простите меня за прямоту, но…

— Не беспокойтесь, — ответил он, — я только что дал распоряжение Джамалудину-паше отыскать автора и примерно наказать его. Думаю, его следует выслать из страны. Этого достаточно.

— Да, достаточно, хотя это не возместит ущерба, который нанесла нам эта лживая статья.

— Вопрос в том… — сказал султан и с сожалением сделал последний глоток мятного чая, — вопрос в том, что нам предпринять, чтобы развеять слухи.

— Что предлагает Джамалудин-паша?

— Он отмалчивается.

— Отмалчивается?

— Да. Говорит, что у него нет никакого мнения.

Конечно, это неправда. Кому, как не валиде-султан, знать, что у великого визиря всегда было свое мнение, но напрямую спорить с сыном она не могла и перевела разговор на другую тему.

— Наказать автора и развеять слухи, — сказала она, — это половина дела. Надо что-то делать с девочкой. По-моему, наказывать ее не за что. Но пока мы не примем меры, заткнуть рот сплетникам не удастся.

— Что же вы предлагаете, матушка?

Она задумалась, как будто вопрос был для нее неожиданным, и принялась поглаживать шею, подбирая слова:

— Думаю, есть два пути. И тот и другой не идеальны, но оба приведут нас к цели.

— Да, — сказал Абдул-Гамид, не отрывая глаз от водоворота чаинок и мяты на дне чашки. — Продолжайте.

— Первый путь — депортация. Мы можем выслать ее обратно в Румынию и навсегда забыть о ней. Второй — поселить ее во дворце. Поместим ее в гареме или поблизости, позволим брать уроки каллиграфии и музыки. Конечно, оба решения не безупречны, но у каждого есть свои плюсы.

— Заманчиво. — Султан почесал затылок чуть пониже тюрбана. — Признаюсь, второй вариант я не рассматривал, очень заманчиво, тем более что предложение исходит от вас. Я подумаю.

Ближе к концу дня перед Чемберлиташ-хамамом остановилась вереница экипажей, и султан в кафтане из голубого шелка с отделкой из пурпура и серебра вошел внутрь. За ним следовала целая свита: брадобреи, костоправы, мальчики, отвечающие за полотенца, и множество других слуг и прислужников. Шесть дней в неделю своды бань созерцали волосатые спины простых стамбульцев, которые покряхтывали от удовольствия, погружаясь в мыльную пену, но по субботам бани были закрыты. По субботам приходил черед Абдул-Гамида лежать посреди парной и наблюдать, как солнечные лучи пробиваются сквозь клубы пара. Разумеется, во дворце есть собственные великолепные бани, но тягаться с Чемберлиташ-хамамом им не по силам.

Султан разделся и вошел в парную. Сквозь световой фонарь в центре сводчатого потолка в парную проникало солнце. В основании отделанного изразцами купола лежал двенадцатигранник, его стороны окаймляли помещение, центром которого был большой круг сероватого мрамора. Это был храм, посвященный человеческому телу. Когда султан лежал на спине в центре мраморного круга и видел, как солнце пробивается сквозь пар, ему казалось, что он чувствует присутствие высшей силы, более могущественной, чем он сам. Пару минут спустя Абдул-Гамид позвал банщиков, которые тут же принялись за работу: они мыли, растягивали и массировали августейшее тело. Именно здесь, в хамаме, ему лучше всего думалось. Это было истинное благословение: непроницаемая пелена пара позволяла не скрывать истинных чувств, ловкие руки массажистов обновляли каждую клеточку его тела, а мысли свободно текли, не скованные соображениями государственной необходимости. Именно здесь он обдумывал проект Багдадской железной дороги, здесь решал, как уладить конфликты с Советом оттоманского долга и с Персией.

Сегодня его занимал вопрос, как поступить с госпожой Коэн. Сам он не был убежден, что с девочкой вообще необходимо что-то делать, но на этот раз валиде-султан и великий визирь выступали единым фронтом, что случалось нечасто, а это кое-что значило. По крайней мере то, что к их аргументам стоит прислушаться. Сейчас он понимал, что ситуация непростая. Конечно же, он не думал всерьез, что деятельность Монсефа-бея пойдет дальше создания теософского кружка. Дело было в самой госпоже Коэн и ее растущей известности. Матушка весьма четко все изложила. Есть две возможности. Можно отослать госпожу Коэн в Констанцу — к этому варианту склонялся великий визирь, или можно пригласить ее пожить во дворце, обучать музыке, найти занятие в канцелярии и позволить жить тихой жизнью отшельницы. Вряд ли Джамалудин-паша будет доволен таким исходом. То, что они вышли из союза с Германией, стало ударом для паши таким сильным, что султан иногда сомневался, способен ли тот вообще исполнять свои обязанности. Но об этом он подумает в другой раз. Султан вдохнул пропаренный воздух и закрыл глаза — перед глазами, словно в калейдоскопе, завертелись яркие пятна, он сосредоточился на Элеоноре Коэн. Когда спустя несколько минут он открыл глаза, решение было принято.

Так мрамор, пар и запах амбры Чемберлиташ-хамама определили дальнейшую судьбу Элеоноры. Он пригласит ее во дворец, и она будет его личным советником. Это единственный разумный выход. Ее присутствие в цитадели власти будет раздражать других советников, но им придется привыкнуть к ней, так же как когда-то они привыкали друг к другу. А если им не удастся — ну что ж, могут искать место при другом дворе. Он их повелитель и вправе обращаться за советом к кому пожелает.