Прекращение занятий не слишком нарушило привычный распорядок. Элеонора по-прежнему вставала рано утром, умывалась и спускалась в столовую позавтракать с беем. Дневные часы проходили в кресле за полковничьим столом, там она читала, накручивая прядь волос на палец. Книг в библиотеке достало бы, чтобы занять ее на ближайшие пару лет, но без размеренных шагов преподобного Элеоноре трудно было сосредоточиться. Чтение античных историков и ораторов преподносило ей загадки, страницы книг воскрешали жаркие споры ушедших веков, но мысли Элеоноры нередко блуждали далеко от книги. Даже легкое чтение — случайно обнаруженные детективные романы и полное собрание сочинений Бальзака — с трудом удерживало ее внимание.

Хотя происшествие с преподобным Мюлером больше никогда не обсуждалось, она то и дело возвращалась к нему. Вид обоев на стене воскрешал памятную картину: открытый ящик, голос, окликнувший ее по имени, а потом преподобный выходит из библиотеки. Она поступила правильно, никаких сомнений у нее не было. Она отчетливо видела, как преподобный шарил в ящиках стола, — нельзя было не рассказать об этом бею. Никаких сомнений. Все просто. Преподобный украл что-то, поэтому бей отказал ему от дома. Но все же Элеонору не оставляло тревожное чувство. Она не могла понять, что же могло так заинтересовать преподобного и почему ее рассказ так взволновал бея. Может быть, она читала слишком много детективов? Или это было природное любопытство? Как бы то ни было, Элеонора чувствовала, что поступок преподобного связан с тем молодым человеком из кафе «Европа» и зашифрованной запиской, что он показывал ей за несколько недель до своей отставки. Но как эти события связаны между собой, она не знала.

Как раз тогда, в пору между прекращением занятий и окончанием Рамадана, бей начал приглашать Элеонору на прогулки по городу. Если они заговаривали о Гомере, он непременно упоминал о руинах Трои, только что раскопанных менее чем в дне пути от Стамбула. Стоило ей спросить об архитекторе Синане, и бей принимался расхваливать красоту внутреннего убранства Голубой мечети. Не раз он расхваливал и прекрасный вид, что открывался со стен Румелихисара, добавляя, что лучшего места для пикника в Стамбуле не сыщешь. Монсеф-бей никогда не действовал прямо, не принуждал ее выходить из дому, и Элеонора никогда прямо не отказывалась. Они словно бы разыгрывали шахматную партию, делая ходы и возвращаясь обратно, каждый оставаясь при своем, как король и ладья в патовой ситуации. Бей превозносил чудесную погоду, Элеонора кивала, а мысли ее витали где-то далеко.

Однажды перед самым концом Рамадана Элеонора сидела за полковничьим столом и читала Аристофана. Ночью прошла короткая гроза, поэтому госпожа Дамакан не стала задвигать шторы, и в комнату просачивался бледный вечерний сумрак, от которого все в комнате приобретало меланхолический вид.

Элеонора вздохнула и бросила взгляд на рисунок на обоях. Все тот же: темно-красный узор из «восточных огурцов» и золотистые полосы, но чем дольше она вглядывалась, тем явственнее на обоях проступало изображение крошечных перекрещенных мечей, которых она никогда раньше не замечала. Она откинулась на стуле, чтобы получше рассмотреть обои, стукнулась коленками о стол, и тут ее взгляд упал на бронзовую, всю в завитушках ручку левого ящика. Потирая ушибленное место, Элеонора задумалась, как делала уже не раз, о том, что же преподобный искал и сумел ли найти. Но сегодня — она и сама не могла бы объяснить почему — Элеонора пошла дальше. Она отодвинула стул, взялась за ручку и потянула. К ее удивлению, ящик не был заперт и легко подался, а в нем, словно ласточкины гнезда, что плотно лепятся к верхушке минарета, лежали пачки писем, каждая перевязана тесьмой.

Элеонора бросала быстрые взгляды на дверь, а пальцы ее тем временем проворно развязывали узел. Сверху лежал толстый квадратный конверт: приглашение на имя мистера Монсефа Барка-бея. Вытисненный на обороте адрес указывал на отправителя — американское консульство в Бейоглу. Ниже был изображен орел с земным шаром в когтях. Она открыла конверт и вытряхнула содержимое: приглашение на костюмированный бал в американское консульство. Датировано октябрем 1883 года, почти два года назад. Элеонора отложила приглашение и стала просматривать другие письма: обычная мешанина из личной корреспонденции, несколько приглашений, две официальные бумаги из дворца — ничего интересного. Она уже собиралась оставить свою затею и вернуться к Аристофану, как вдруг на глаза ей попалось письмо, ничем не похожее на предыдущие.

Конверт был весь захватан жирными пальцами, от него так и веяло провинциальным захолустьем. Ни марки, ни обратного адреса, единственным ключом к разгадке было имя адресата: госпоже Дамакан для передачи Монсефу Барку-бею. Элеонора поднесла конверт к лицу и почувствовала знакомый запах — в памяти возникла дорога, где-то далеко-далеко от Стамбула. Уж точно преподобный искал не это, но знакомый запах точно дернул за какую-то невидимую ниточку, мелкий, неуверенный почерк разбередил ее душу. Она убрала остальные письма в ящик и закрыла его, потом пододвинула стул поближе к столу и выпрямилась. Письмо выпало из конверта и лежало перед ней, на листе промокательной бумаги. Два листка пожелтевшей по краям бумаги были исписаны с обеих сторон нервной скорописью и сложены пополам.

— Госпожа Коэн…

За секунду до того, как он позвал ее, Элеонора услышала, как бей прочищает горло. По его интонации она тут же поняла, что он наблюдал за ней уже некоторое время. Он подошел и склонился над столом. Конечно же, он заметил письмо. Он смотрел прямо на него. Он притворился, что ничего не видит, но взгляд выдавал его.

— Что это ты тут читаешь? — спросил он и показал на книгу.

Она провела пальцем по корешку.

— Аристофан, — прочел он.

Не зная, куда девать руки от смущения, она подняла книгу и переложила на середину стола.

— Я подумал, — сказал бей, — что было бы неплохо прогуляться к Румелихисару.

Элеонора, хотя и не совсем понимала, к чему он клонит, согласно кивнула, радуясь тому, что разговор принял такой оборот и бей ничего не говорит о письме, которое лежало на промокашке.

— Цветы в полях благоухают, — продолжал он, — у меня сегодня нет других дел. Можем прогуляться ненадолго, захватим ужин с собой.

Элеонора обвела взглядом библиотеку: плотные занавеси красного бархата, глобусы, ковры на полу, книжные стеллажи. Сколько же часов провела она тут? Сколько страниц прочла? Бей недвусмысленно дает ей понять, что хочет поехать с ней в Румелихисар. Разве он не заслужил хотя бы этого?

— Ну как, — спросил он, — согласна ты съездить в Румелихисар сегодня вечером?

«Да, с удовольствием».

Она поставила книгу на место, и всего час спустя они уже ехали по западному берегу к устью Босфора. День был прекрасный. Солнце постепенно садилось за горизонт, вдоль дороги прыгал кролик, сквозь прорези в узорчатой решетке экипажа Элеонора видела удодов, следовавших за ними. Как бей и обещал, ехали они недолго.

— Вот это, — сказал он, когда экипаж остановился, — и есть Румелихисар. С одной из этих башен четыреста лет назад султан Мехмед Фатих следил за осадой Константинополя, тогда город пал и византийцы покинули его.

На первый взгляд крепость не производила впечатления, могло показаться, что приземистые башни натыканы чьей-то беспечной рукой среди травы и камней без всякого плана. Они заплатили стражу и вскарабкались прямо к зубчатой вершине, тут Элеонора убедилась, что башни сами по себе мало что значили. Важно было место, выбранное для крепости. Султан повелел строить крепость над самым входом в пролив, откуда мог полностью контролировать движение всех судов. Румелихисар был укутан покрывалом голубых летних цветов, зеленые ростки тянулись к свету из каждой трещины в каменной кладке. Дневная жара отступила, с моря дул ветерок. Пока бей раскладывал припасы — холодное мясо, хлеб, сыр и оливки, — удоды покинули верхушку минарета ближайшей к крепости мечети и заскользили над водой. Равномерные мазки пурпурного на фоне ярко-оранжевого неба напоминали размеренное дыхание какого-то фантастического существа. Элеоноре чудилось, что стая пытается ей что-то сказать, хотя она не понимала что. Птицы сделали несколько кругов над проливом и растворились в сосновой роще позади Ускюдара.

Элеонора вдохнула свежий морской воздух и залюбовалась городом. Какая же безжизненная картина открывалась из окон ее комнаты! Город был живой, люди сновали по улицам, до нее доносились крики, музыка, запах свежеиспеченного хлеба. Вот купол Новой мечети, похожий на гигантскую черепаху. А вот и тонкий, как игла, минарет Голубой мечети. Желтый с белым дом бея. А там, где все воды соединяются, стоит дворец султана, жемчужина Босфора на самом кончике Золотого Рога, — сверкают его мраморные стены, переливаются в закатных лучах башни, цветет глициния в дворцовых садах. Когда последний луч заката коснулся изгиба Золотого Рога и окрасил стены Топкапы в золотистый и розовый цвета, Элеонора ахнула от восхищения и прикусила щеку. Но вот небесное око закрылось, и звук пушечного выстрела далеко разнесся над водой.

— Несколько лет назад, — сказал бей и жестом пригласил ее присоединиться к трапезе, — я был приглашен во дворец.

Он протянул ей наполненную тарелку.

— Да ты, наверное, и сама уже знаешь из тех писем, что читала сегодня.

Он помолчал и положил в рот оливку.

— Должен признать, когда я предложил тебе свой кров, Элеонора, я руководствовался только чувством долга и уважением к памяти твоего отца. Но прошедшие месяцы хотя и были далеко не легкими, но доставили мне много радостей, редких при моем холостяцком образе жизни. Я хочу сказать, — продолжал он, — что мне совсем не нравится твой интерес к моей корреспонденции, хотя я понимаю, чем он вызван. Тебя мучают вопросы о том происшествии с преподобным Мюлером. Но прежде, чем ты начнешь их задавать, я хотел бы изложить ситуацию со своей точки зрения.

Он откусил хлеба с мясом.

— Ты читала Жан-Жака Руссо?

Она кивнула.

— Юношей, — начал бей, — я попал под влияние Руссо: общественный договор, гражданское общество, общая воля и тому подобное. В каком-то смысле эти идеи стали для меня откровением. И я был такой не один. В те времена многие молодые люди — сыновья богатых торговцев, чиновников, офицеров, землевладельцев воспринимали рассуждения Руссо со всем пылом молодости. Я собрал кружок, мы встречались раз в месяц, читали и делились впечатлениями. Вскоре он приобрел некоторую известность. Я даже написал несколько статей о правах человека.

Бей посмотрел, желая убедиться, что она слушает.

— То, что я получил назначение в Констанцу, было прямым следствием моего увлечения Руссо. К этому времени я уже был членом парламента, а мой отец был влиятельным коммерсантом, одним из крупнейших поставщиков текстиля для армии. Поэтому мой арест, неизбежный при других обстоятельствах, заменили дипломатическим постом, а по сути, почетной ссылкой на самый край империи.

Элеонора понимающе кивнула.

— В Констанце я познакомился с твоим отцом, там у меня завязались отношения со многими влиятельными деловыми людьми. Время там текло не без приятности, но меня тянуло домой, в Стамбул. И как только тучи над столицей рассеялись, я вернулся. Мне было поставлено условие, что я отказываюсь от участия в политической жизни. И я согласился. Я придерживаюсь тех же взглядов, но предпочитаю действовать иначе. С тех пор как я перебрался обратно в Стамбул, великий визирь внимательно следит за каждым моим шагом. Его подозрения безосновательны, могу тебя уверить. Никогда я не призывал к революции. Но я понимаю, почему он интересуется мной, памятуя о моем прошлом, да и это происшествие на судне… Я никогда не подозревал преподобного. Не знаю почему. Сейчас я понимаю, что должен был заподозрить его с самого начала. Я не знаю, в чью пользу он шпионит: дворца ли, американцев или и тех и других сразу, но в любом случае ты с ним заниматься больше не будешь. Ты поняла?

Элеонора сглотнула и подняла глаза. Да, она поняла. Но все же в голове назойливо крутились вопросы, как мухи, которые завязли лапками в варенье и теперь никак не могут выбраться.

— Все это я говорил к тому, — подытожил бей, — чтобы ты поняла: я прожил хорошую жизнь, приятную, но одинокую, лишенную как женской ласки, так и детского тепла, не считая самого последнего времени, конечно же. Ты знаешь, что я очень серьезно отношусь к обязанностям опекуна, поэтому хочу попросить тебя больше никогда не смотреть мои бумаги без спроса. В первую очередь я забочусь о твоих собственных интересах. Когда придет время, я сам тебе все покажу.