Когда преподобный подошел к воротам Приветствия, ему пришлось остановиться и утереть пот со лба. Несмотря на все старания, попасть во дворец до этого случая ему не удавалось, и теперь он не мог сдержать восхищения. Массивные башни обрамляли тонкое кружево высокой решетки, отчего вход во дворец казался гостеприимным, однако это впечатление было обманчивым: чужих здесь не жаловали. Ну и правильно, решил он. Правда, у него были основания полагать, что к нему лично во дворце относятся благосклонно, а вот надолго ли хватит этой благосклонности — другой вопрос. Преподобный аккуратно свернул платок и убрал его в карман. В тот же миг путь ему преградил один из дворцовых стражей в пурпурном одеянии.

— Ворота Приветствий закрыты для посетителей! — рявкнул он, явно не понимая, какая ирония скрыта в этих словах.

Однако имя Джамалудина-паши заставило стража опустить оружие и отступить. Чужестранец направляется к великому визирю — тут надо, пожалуй, осторожнее. Он подошел к караульному, чей пост был у самого входа внутрь, и препоручил посетителя его заботам. В сопровождении эскорта преподобный миновал бесчисленное количество внушительных деревянных дверей, пока не достиг святая святых — второго внутреннего двора.

Суета и шум города остались далеко, за мощными стенами. Стамбул казался призраком, луной высоко-высоко на бледном небе, дворец жил своей собственной жизнью. Преподобный залюбовался прохладной струей воды, что сбегала по мрамору фонтана, птицей, устроившейся на ветке на ночлег, вдохнул нежный аромат гибискуса. Во втором дворе было тихо, лишь изредка дипломаты, повара и музыканты направлялись на ночь домой, к семьям, или в кафе, или к иным радостям ночной жизни. Его верный аргус прошептал несколько слов дворцовому распорядителю, и тот повел преподобного по одной из бесчисленных тенистых дорожек, расходившихся во все стороны от ворот. Раньше ежемесячные встречи с великим визирем всегда проходили в городе: на кладбище или в уединенных банях; почему в этот раз Джамалудин-паша пригласил его во дворец, преподобный не знал. Может, уже поползли слухи о том, что бей отказал ему от дома? Или все дело в контактах с русскими? Хотя не стоит волноваться по пустякам; возможно, великому визирю просто недосуг выходить из дворца. Распорядитель кивнул, дворцовый караул расступился, и преподобный вошел в отделанное мрамором помещение. На стенах комнаты висело старинное оружие. Распорядитель объявил, что это Большой зал совета визирей, приемная Джамалудина-паши — слева в конце зала.

— Вы сами увидите, — сказал он и исчез.

И он увидел. Приемная была не больше классной комнаты в Робертс-колледже, зато ее потолок вздымался ввысь, словно это был собор, а не дворец, стены украшала красная и зеленая изразцовая плитка. У стены стоял квадратный диван красного дерева, на нем сидел и сам великий визирь. Нервной повадкой и глазами цвета неспелого винограда он напоминал грызуна. Грызуна в белой накидке и зеленом тюрбане. При виде гостя он слегка привстал в знак приветствия:

— Мой друг. Надеюсь, вы добрались без происшествий?

— Благодарю вас. Ваши слуги весьма предупредительны.

Визирь сжал руки и наморщил нос, оценивая ответ. Все его внимание было отдано преподобному, однако присесть он ему не предложил. Да и некуда. Преподобный не знал, было ли в этом намерение унизить его, — да какая, в сущности, разница.

— Не хотите ли чая? — спросил Джамалудин-паша. — Или кофе?

— Нет, благодарю вас.

— Дворцовые кухни славятся своим кофе, — настаивал визирь. — Уверяю вас, вы не пожалеете.

— Я в этом совершенно уверен, — ответил преподобный, поправляя воротничок. — Но тем не менее вынужден отказаться. Я беспокойно сплю в последнее время, чашка кофе в столь позднее время совсем лишит меня ночного отдыха. Надеюсь, вас не обижает мой отказ.

— Пустое.

Великий визирь прошептал несколько слов слуге, и тот немедленно удалился через потайную дверь в задней стене. Они сидели в молчании, потом дверь отворилась, и в комнате показался тот же слуга, на сей раз с чашкой чая на серебряном подносе.

— Полагаю, — сказал Джамалудин-паша и помешал сахар ложкой, — вы в курсе последних новостей о наших отношениях с русскими.

— Да, — ответил преподобный. — Я читал во вчерашней газете.

— Тогда вы догадываетесь, как нас беспокоят те домыслы, на которые опирается царь в своем заявлении. Однако по зрелом размышлении надо признать, что ничего серьезного за этим не стоит и все, чего мы хотим, — это покончить со всей историей как можно скорее.

Преподобный промямлил что-то, что можно было принять за согласие.

— Разумеется, мы не можем принять требования царя.

— Разумеется.

— Его угрозы совершенно беспочвенны, — сказал визирь, однако интонация была вопросительной.

— Судя по всему, да.

— Мы хотели бы знать точно. Полагаю, вы не владеете информацией, которая пролила бы свет на серьезность его намерений и на последствия — если мы откажемся платить требуемую компенсацию?

— Нет, — ответил преподобный. — К сожалению, мне ничего не известно.

— И у вас нет никаких полезных связей с русскими?

Преподобный переступил с ноги на ногу и скрестил руки на груди — Джамалудин-паша знает о его недавних встречах с русскими. Но служить посредником между двумя непредсказуемыми державами — нет уж, увольте.

— Ничего полезного для нашего правителя.

Джамалудин-паша улыбнулся и погладил кончик носа.

— Очень хорошо. А помимо этого? Как идут ваши дела?

— Весьма неплохо, — ответил преподобный. — Робертс-колледж не меняется. Статья о религиозных обрядах езидов продвигается вполне успешно, скоро выйдут мои новые переводы.

Джамалудин-паша кивал в такт его словам и сосредоточенно смотрел на полы белой накидки. По-видимому, его гораздо больше занимали собственные мысли, он сжимал губы, как бывает при обдумывании сложной моральной дилеммы, потом посмотрел на преподобного и спросил:

— Надо думать, кроме рассказов о ваших академических успехах, вам нечем больше поделиться?

— Нет.

— А Монсеф Барк-бей?

Преподобный развел руками:

— Да, надо сказать, события приняли неожиданный оборот.

— Какой же?

— Монсеф-бей и госпожа Коэн решили, что больше не нуждаются в моих услугах.

— Отчего?

Преподобный собрался с мыслями:

— Непреодолимые обстоятельства. Так они выразились.

— Вы не подозреваете настоящую причину? Вы не потребовали объяснений?

— Они уведомили меня о своем решении письмом, в котором очень ясно говорилось, что они не намерены обсуждать причины. Думаю, у бея денежные затруднения.

Великий визирь надавил на переносицу большими пальцами.

— Так у вас нет никаких предположений о том, что привело к вашей отставке? Не мог ли Монсеф-бей разгадать ваши истинные намерения?

— Это первое объяснение, которое пришло мне в голову, — ответил преподобный.

Он вернулся к случаю в библиотеке. Кто угодно мог заметить, как он берет те бумаги со стола, — Элеонора, господин Карум, госпожа Дамакан, но даже если кто-то его видел, даже если бы он точно знал, что его поймали на месте преступления и поэтому отказали от дома, делиться с великим визирем он уж точно не собирался.

— Я тщательно взвесил каждый свой шаг в доме Монсефа-бея, — продолжал он, — и могу уверенно сказать, что не дал ему ни малейшего повода заподозрить меня.

— Ни малейшего?

— Нет, — преподобный выдержал долгую паузу, делая вид, что он действительно взвешивает каждый свой шаг, — ни малейшего.

— Что ж, — сказал Джамалудин-паша, — остается только сожалеть. К счастью, за Монсефом-беем наблюдают и другие близкие к нему люди.

Он сделал глоток чая, преподобному же оставалось только гадать, кто были эти неведомые соглядатаи.

— А как ваша ученица?

— Госпожа Коэн?

— Да, госпожа Коэн. Вы, помнится, как-то назвали ее вундеркиндом?

Преподобный разжал взмокшие от пота руки, радуясь, что разговор приобретает другое направление.

— У госпожи Коэн поразительные способности к языкам, почти безукоризненная память, а ее пониманию истории и философии позавидовали бы многие выпускники колледжа. Поразительно, всего несколько недель назад она по памяти прочла первую песнь «Илиады». Я говорил вам, что собираюсь написать о ней работу?

— Да, вы упоминали об этом.

— Конечно, теперь, когда мы больше не занимаемся, это будет уже не так легко, но, по-моему, я собрал достаточно материала.

Великий визирь сделал еще один глоток.

— Могла бы госпожа Коэн быть полезна здесь, во дворце?

Преподобный Мюлер сменил позу и уставился в пол, размышляя. Ему не хотелось впутывать Элеонору в дворцовые интриги, но прежде всего следовало позаботиться о себе. Он не раз слышал о том, что случается с агентами, когда они перестают верно служить. Не стоило дразнить пашу.

— Можно… — начал он, еще не зная, как закончит предложение, — можно привлечь ее к работе в бюро переводов.

— У нас и без того переводчиков больше, чем работы для них.

— А шифровальщики? — поинтересовался преподобный.

— Есть и они.

— Они справляются со всеми шифрами?

Визирь задумчиво откинулся на подушки:

— В нескольких случаях они потерпели неудачу.

— Если госпожой Коэн заняться, она станет прекрасным шифровальщиком. Для нее взломать шифр — все равно что выучить иностранный язык.

— Интересно, — сказал Джамалудин-паша и сделал заметку в черной книжечке, которую всегда носил в кармане. — А как обстоят дела с ее родными? Я так понимаю, она только живет у Монсефа-бея? Есть ли у нее какие-то родственники в Констанце?

— Ее отец погиб, — отозвался преподобный. — По-моему, у нее есть то ли тетка, то ли мачеха, кто-то не очень близкий.

— Что еще вы можете о ней рассказать? — спросил визирь. — Каковы ее политические симпатии?

— Насколько мне известно, никаких, — ответил преподобный. — Она же еще ребенок.

— Да-да, понимаю.

— Пожалуй, вас заинтересует то, что она очень скрытная, предпочитает держать свои мысли и чувства при себе, — сказал преподобный. — С тех пор как она перестала разговаривать, эти черты ее характера только усугубились.

Паша приподнял бровь, явно ожидая продолжения.

— Она молчит с тех пор, как погиб ее отец. При том взрыве на судне.

Джамалудин-паша пожевал губами, сделал еще одну пометку в книжечке и встал. Встреча подошла к концу. Он выудил из кармана накидки кошелек, подозвал ближайшего к дивану слугу, чтобы тот передал кошелек преподобному.

— Надеюсь, это послужит вам некоторой наградой, — сказал визирь. — Здесь более чем достаточно, чтобы возместить вам убытки от несостоявшихся уроков.

Небольшой кожаный кошелек оказался тяжелее обычного.

— Благодарю вас, Джамалудин-паша. Рад служить вам.

— Если узнаете что-нибудь новое о Монсефе-бее и госпоже Коэн, немедленно свяжитесь со мной, — продолжал великий визирь. — Если вы нам понадобитесь, мы сами вас разыщем.

Эхо его слов еще разносилось по залу, а преподобного уже вели вон, через Большой зал совета визирей к потайному ходу, который оканчивался прямо за стенами дворца. Преподобный вынырнул на улицу из-за обшарпанной рыбной лавки, остановился и пересчитал монеты. Пятнадцать фунтов. В три раза больше обычного. Видимо, Джамалудина-пашу заинтересовал его рассказ.