Глава 23
Открывая дверь на звонок, Зои встречает на пороге немолодого, слегка несвежей наружности мужчину в помятом пальто. Реденькие волосы у него от дождя гладко примаслены к макушке. Гость стоит и посматривает на нее с застенчивым благодушием.
— Миссис Лютер? — вежливо интересуется он.
— Э-э… мистер Шенк?
— Ну что вы. Лучше запросто: Мартин. Извините, смею ли я войти?
— Ах да, конечно. — Зои сторонится, пропуская его в дом. — Джон говорил мне, что вы заглянете.
Шенк на долю секунды настороженно застывает:
— В самом деле?
Зои жаркой волной обдает смятение.
— Это он так, просто звонил, — сбивчиво поясняет она. — Вы ему, видимо, говорили, что будете где-то здесь в округе. Вот он и…
— Дунул-плюнул и решил, — подмигивает беспечно гость.
Зои улыбчиво кивает.
— И вправду, — подхватывает тему Шенк. — У него ведь работа такая. Кстати, о работе: как там у них продвигается дело с этой пропавшей девчушкой, — вроде Мия Далтон ее зовут? Вы не в курсе?
— Кажется, у них намечается прорыв, уж и не знаю какой.
— Дай-то бог, дай-то бог. — Шенк через плечо хозяйки робко заглядывает в глубь комнаты. — Э-э… Вы позволите? Я так, всего на минутку.
— Ой, да что это я, — растерянно спохватывается Зои. — Входите, конечно же. Извините.
Шенк, оставляя за собой мокрые следы, бредет на кухню так устало, что хочется ему помочь. Зои сразу же предлагает сесть.
— Вы очень добры, — растроганно говорит он. — Я уже полночи на ногах. А у вас в доме так тепло.
— Не выношу холода, — признается Зои, — с детства терпеть его не могу. Видно, я рождена для более теплого климата.
— Вот и я тоже, — кивает Шенк, — для теплых широт и южных вин.
Зои на это улыбается: судя по виду, красному вину этот лукавец явно предпочитает портер и виски.
Она берет его пальто (от намокшего твида чуть припахивает псиной: этот человек как пить дать держит у себя терьеров). Шенк усаживается на стул за откидной стойкой, а Зои в это время наливает две чашки свежесваренного кофе, ему и себе. Джон наказал ей держать наготове горячее: так быстрей можно будет спровадить непрошеного гостя.
— Ну и дела творятся, — сетует со вздохом Шенк. — Бедный ребенок.
— Ужасно, — вторит ему Зои. — Вы как-то задействованы в этом деле?
— Боже упаси! Хвала Всевышнему, нет. — Он с благодарностью принимает чашку. — Многие копы принимают это дело очень близко к сердцу.
— Вы же знаете, каковы они: что дети малые.
— Вот уж да. Но здесь не только это. Джон ведь вам рассказывал?
— Что именно?
— Ну… как ужасно выглядело место преступления. Полицейским вообще перепадает видеть много такого, что не приведи господь. А иногда так и… Многие из тех, кто видел ночью то же, что и Джон, просто выбиты из колеи. Он в самом деле ничего не говорил?
— Он не имеет привычки выкладывать мне все подчистую. Считает это неуважением к мертвым.
— Какая замечательная черта.
— Он сам по себе замечательный человек.
— Я об этом наслышан. Многие офицеры очень похвально о нем отзываются.
— Он предан своей профессии. Целиком отдает себя работе.
Зои сидит, спрятав кулаки под мышки, и борется с безотчетным желанием то ли изорвать в куски полотенце, то ли отряхнуться от воображаемых пушинок.
— Тот негодяй или негодяи, которые зверски убили семью, — рассказывает Шенк, — а потом еще и похитили бедняжку-девочку… Мало того что совершили эту расправу, они еще и намалевали кровью своих жертв надпись на стене — «свиньи». Такое вот слово. При его виде просто вспыхиваешь. Стерпеть такое, согласитесь, непросто. Вероятно, Джону после всего этого понадобится отдых, чтобы элементарно восстановиться.
Неожиданно для себя Зои прыскает со смеху — вслух, безудержно. Шенк несколько растерян.
— Прошу прощения — я, должно быть, ненароком наступил вам на больную мозоль?
— Да что вы, что вы, — все еще смеясь, отмахивается Зои. — Просто я пыталась раскрутить Джона на отдых еще в ту пору, когда Бог только бороду отращивал…
— А он?
— Джон? Все говорит, что не может расслабиться.
— А-а, — понимающе кивает Шенк. — Я вот за свои грехи тоже когда-то сидел в убойном отделе, следователем. Знаю, что почем. Ох и натерпелась в те годы со мной моя Эврил. Эта нервотрепка просто все силы выматывает. Хотя заметьте, Джону я при этом живейше сочувствую: ведь иной раз так тянет все рассказать, выговориться, услышать в ответ слова утешения. А он, видите, вас от всего этого оберегает.
— И долго вы прослужили следователем?
— По убийствам? Да без малого всю свою карьеру. Пока меня не пырнули ножом. — Глаза у Зои расширяются, а он великодушно отмахивается от ее молчаливого вопроса. — Да нет, не подумайте, ничего особенно геройского. Ну подумаешь, грудину малость прокололи. Денек-другой провел на больничной койке. А затем домой, под ледяные очи моей миссис Шенк. — Это воспоминание заставляет его добродушно усмехнуться. — Я ей сказал: ну ладно, ладно, перейду в другую службу. Но ты должна знать, что Бюро жалоб копы именуют не иначе как «Крысиным взводом». Так что относиться ко мне будут без симпатии.
— А она на это?
— А она: «Одна моя к тебе симпатия все остальные перевешивает».
— Очень мило с ее стороны.
— Она вообще очень милая женщина. Вы бы друг другу понравились.
— Вы вообще давно женаты?
— О-о, Бог тогда еще и в школу не ходил. — Шенк застенчиво рдеет, после чего заговорщически показывает обручальное кольцо — простой золотой ободочек. — Дружили с детства.
— О, уж я-то в этом знаю толк, — смеется Зои. — Ну если не все, то многое.
— Как не знать! — посмеивается вместе с ней и Шенк. — Вы ведь с детективом Лютером, если не ошибаюсь…
— Именно, знакомы с университета. А откуда вам это известно?
Шенк на глазах грустнеет.
— Видите ли, к сожалению, — я подчеркиваю, к сожалению, — я наводил о вашем муже кое-какие справки. И я из-за него очень переживаю.
«А уж я-то как…» — думает Зои.
— Насчет чего, если не секрет?
— Как я уже сказал: психологическое давление, стрессы. От них столько проблем. И по умственной части, и по семейной.
— С умственной у него все в полном порядке.
— Отрадно слышать. Ну а, с вашего позволения, с… семейной?
Зои смотрит ему в глаза и понимает, насколько опасно будет сейчас сказать неправду.
— С семейной частью все из рук вон, — отвечает она. — Хотя ничего, переживем.
— Спору нет, и будем на это надеяться. Я вот лишь думаю: в период недавнего, очевидно усугубившегося, стресса не выпивал ли детектив Лютер несколько больше обычного?
— Джон не пьет. Его к спиртному и не тянуло никогда. Разве что пинту пива в выходной изредка.
— Ага. Это кое-что. Безусловно, кое-что. А скажите мне, миссис Лютер…
— Лучше Зои.
— Да-да, спасибо. Вы и так чересчур добры ко мне: пустили в дом, догадываясь, с какими расспросами я нагрянул. Поэтому следующий вопрос мне задавать особенно неприятно…
— Да бросьте, — говорит Зои. Нога у нее непроизвольно притопывает, приходится мобилизовать волю. — Спрашивайте смело. Это ваша работа.
— Вы не могли бы мне сказать о перемещениях Джона этой ночью?
— Так… Кажется, Роуз отослала его домой.
— И он пришел примерно когда?
— Где-то в одиннадцать, в половине двенадцатого.
— И что делал по прибытии?
— Бухнулся на софу и сразу заснул. Даже обувь не стал снимать. А затем — мне показалось, буквально через считаные минуты — звонок. От Роуз. От старшего суперинтендента Теллер, с вызовом на какое-то место преступления, видимо то самое, о котором вы говорите. Он встал и потащился туда. Подробностей мне не сообщал, но, видимо, дела там ночью были… очень плохи.
— А между прибытием домой в одиннадцать тридцать и повторным выходом… во сколько?
— Знаете, я сама была заспанная. Без четверти два, кажется. Точно не припомню, но, по-моему, около того.
— А остальное время он находился здесь, с вами?
— Ну а как же? Да.
Шенк долго смотрит на нее цепким взглядом; глаза на мягком, чисто выбритом лице проницательно поблескивают. В печальной улыбке сквозит намек: кто не спрятался, я не виноват.
— Ну что ж, рад это слышать, — произносит он наконец.
Зои молча кивает; слова застревают у нее в горле. Секунду спустя Шенк смотрит на часы и преувеличенно спохватывается:
— Ах боже ты мой, мне ж бежать пора! У меня встреча как раз с вашим мужем.
Проворно хватает и набрасывает пальто.
— А что он сделал? — отваживается спросить Зои.
— Кто?
— Ну, он, — отвечает она растерянно. — Вы ведь в чем-то подозреваете Джона?
— Да есть тут один тип по фамилии Крауч, — говорит Шенк. — Мерзейший, скажу я вам. Ходит слух — я подчеркиваю, всего лишь слух, — который увязывает причиненный Краучу ущерб с нападением на детектива Йена Рида. Вы с ним, часом, не знакомы?
— И даже очень близко. Он друг семьи.
— Ах да, конечно. Ну так вот, поздно ночью, уже под утро, кто-то дотла сжег автомобиль Крауча. «Ягуар», коллекционный. Мистер Крауч дал описание обидчика. По многим признакам нападающий похож на детектива Лютера.
— А-а.
— Но это, конечно же, был не он, — говорит Шенк. — Он же в это время спал у себя на софе, при вас.
Зои натянуто улыбается.
— Все, — рубит Шенк, — пора мне в путь-дорогу. А вы оставайтесь здесь, на своей уютной кухне. Подальше от сырости. А то там сейчас бррр.
Зои смотрит туда, где только что сидел Шенк, пока не слышит, как вначале открывается, а затем после паузы глухо хлопает передняя дверь. И Шенка нет.
Она стоит посреди кухни. Через минуту руки пробивает дрожь, которая затем распространяется и на ноги. Зои садится. Нервно дергает себя за прядь волос.
С Биллом Винингемом Рид знаком еще с той поры, когда ходил в полицейском мундире, имея самый нижний чин. Сейчас Винингему, уроженцу Глазго, уже за шестьдесят, но он по-прежнему жилист и подвижен. Седой бобрик, костистое лицо. Рыбацкий свитер с растянутыми рукавами.
Билл — приличный парняга старой закваски. Для Рида он, когда надо, был надежным заслоном и доверенным лицом, с которым они издавна обменивались конфиденциальной информацией, — на таких отношениях, в общем-то, и основана добротная полицейская работа. А за полтора десятка лет она выкристаллизовалась в нечто похожее на дружбу.
Встреча у них происходит в Шордитче, в небольшом кафе. Голые кирпичные стены, кофейные автоматы из нержавеющей стали, видавшие виды столы и стулья из огнестойкого пластика.
Сидя за угловым столиком, бывшие сослуживцы какое-то время непринужденно перебрасываются общими фразами. Винингем между строк дает понять, что о Пите Блэке знать ничего не знает. Наконец Рид стряхивает с себя беспечность, словно зазевавшегося комара.
— Дело, стало быть, такое, — объявляет он. — Мне от тебя нужна одна услуга.
— Какая именно?
— Ты же знаешь, о каких услугах я тебя обычно прошу. Чтобы все обязательно было легально, по закону, ну и все такое.
— Ну да.
— Так вот, эта услуга не из тех.
Оба сидят, не меняя ни позы, ни даже интонации. Эту игру они усвоили с давних пор.
— Так в чем вопрос? — осторожно интересуется Винингем.
— Мне недавно пытался помочь один мой друг и сам из-за этого вляпался. А теперь я пытаюсь выволочь его из дерьма. Глубокого.
Винингем подсыпает себе в кофе сахар. Плавно помешивает.
— И о чем ты меня просишь?
— Мне нужно кое-какое грузило. И прокат. Грязный.
Под «прокатом» подразумевается аренда огнестрельного оружия. Кое-кто из подпольных дельцов вполне успешно ссужает его из-под полы во временное пользование. Многие из таких стволов применяются при совершении различных преступлений, появляясь в руках то одного, то другого пользователя. Винингем глубоко и медленно вздыхает, ничего из себя не разыгрывая, а просто показывая Риду сам масштаб задачи. Берет с тарелки черствый кренделек с глазурью, не спеша надкусывает.
— Тяжеловато это для меня.
Рид подается вперед, трогает Винингема за локоть.
— Ты, наверное, видел ту девочку, — доверительно говорит он, — ту самую, в новостях? Которую ночью похитили?
— Да вроде слышал.
— Так вот, дружище, это могло бы ей помочь.
— Никак кого-то оснащаешь на вылазку?
— Кому, как не тебе, в таких вещах смыслить. Ну так что?
Винингем слизывает с пальца кусочек глазури.
— Не знаю, Йен, в самом деле не знаю. Трудно это. Не мой бизнес.
— А я бы и не просил, если б было легко.
— Да понимаю. Но все равно.
Рид откидывается на спинку стула.
Винингем шевелится медленно, разговаривает как бы с ленцой — свойства, нажитые недюжинным опытом.
Рид, громыхнув стулом, вскакивает на ноги, решительно шагает к прилавку. Оттуда он возвращается еще с двумя чашками кофе и бутылочкой воды. Бутылку он, усаживаясь, тут же откупоривает и, притопывая ногой, начинает хлебать. Вода такая холодная, что ломит зубы и саднит горло.
Наконец Винингем, не меняясь в лице, произносит:
— Ну ладно. Могу устроить. Но это будет недешево. И дело придется иметь кое с кем из очень серьезных людей.
— Деньги не вопрос.
— Да нет же, Йен. Так дело не делается. Плачу им я. А ты платишь мне.
Их глаза встречаются. Рид медленно накручивает на бутылочку крышку и отставляет в сторону.
— О чем идет речь?
— Я вышел на одну такую возможность… — говорит Винингем.
— Я не…
— Выслушай меня, сынок.
Рид машет рукой: дескать, извини и продолжай.
— Есть тут один арт-дилер, — излагает Винингем. — Звать этого парня Карродус. Ушлый, скользкий, как угорь. И вот он несколько дней назад ко мне подъехал. Ему нужно высвободить кое-какой капитал. Сделать его движимым, а точнее, переносным.
— Это как?
— Превратить в неотшлифованные алмазы.
Рид молча кивает. Ждет.
— Камни он предпочитает потому, — поясняет Винингем, — что не все проданные им картины подлинные. Так что кое у кого из русских олигархов на стенах висят красивые подделки. И вот этого самого Карродуса угораздило влюбиться. Да не просто влюбиться, а еще и жениться — на шикарной девице. Француженке. И теперь он хочет покончить со своим сомнительным прошлым. Подчистую. Начать новую жизнь. И кстати, разве его в этом можно винить?
— Что-то я не пойму насчет услуги.
— Алмазы Карродусу поставлю я, — говорит Винингем. — И возьму на этом свои десять процентов. — Он отхлебывает кофе. — А затем мой племянник его обчистит.
Рид молчит, поигрывая бумажной трубочкой с сахаром.
— На тебя это как-то непохоже, — произносит он наконец.
— Да что ты! — спохватывается Винингем. — Никто никого грохать не собирается. Мой племянник, он мухи не обидит. Да он у меня, черт возьми, вообще ботаник-экономист! А дело, знаешь, крупное. Такое лишь раз в жизни выгорает.
— И насколько?
— Насколько крупное? Если по верхней планке мерить, то миллионов восемь будет.
Рид молча смотрит на товарища.
— Ну, это если по максимуму. А как минимум шесть.
— Минимум шесть? И никто не пострадает, в смысле физически?
— Ни-кто! А поскольку речь идет о грабеже награбленного, то никто ни о чем и не дознается, а уж в последнюю очередь ваша братия. В этом-то и кайф. Такого дельца всю жизнь ждешь.
— И кто же делает работенку?
— Из местных никто. И никто из тех, чье имя на слуху. Мы задействуем кореша моего племянника. Громила-американец. Прилетает, снимается напротив Тауэра с Биг-Беном, делает свою работу и сваливает обратно в Аризону или куда там еще.
Рид методично рассредоточивает по поверхности стола сахаринки.
— Ну а я что должен делать?
— А ты должен просто держать ухо востро, — отвечает Винингем. — Чтобы Карродус, паче чаяния, не начал болтать языком тому, кому не надо. И чтобы полиция оставалась от этого дела в стороне.
— И ты прямо-таки уверен, что никто не пострадает?
— Я же говорю: исключено. Ты бы видел моего племянника.
Сердце у Рида трепещет, как птица в клетке.
— Одной услуги маловато будет. Надо бы еще и сообразный кусок.
— Будет тебе кусок. Двести тысяч. Идет? Ну и понятно, прокат с грузилом.
Винингем сидит и терпеливо ждет, когда информация отложится в голове у Рида. Наконец Рид облизывает пересохшие губы и тянет через стол руку.
Полисмены в форме прокладывают дорогу сквозь море корреспондентов всех мастей.
Хоуи припарковывается у главного входа в больницу. Вылезает из машины, открывает заднюю дверцу и проводит бледную от растерянности, с прыгающим взглядом Кристину Джеймс вначале через раздвижные двери, затем через вестибюль к лифтам и наконец отвозит ее наверх. Там возле блока интенсивной терапии Хоуи представляет мисс Джеймс офицеру по семейным связям Кэти Гиббс, Гиббс отводит Кристину в обособленное помещение и спрашивает, чего бы ей хотелось, чаю или кофе.
Мисс Джеймс не знает. Она в смятении помалкивает, лишь моргая и улыбаясь с растерянно-благодушным видом слабоумной. Из всех положенных по случаю слов она произносит лишь «спасибо» за поднесенный ей стаканчик больничного кофе.
В вестибюле Лютер и Хоуи отыскивают укромный уголок, подальше от скученных представителей СМИ.
Лютер говорит:
— Надо, чтобы ты находилась здесь и информировала меня об обстановке.
— Слушаюсь. А вы где будете?
— Поблизости. Мне надо лишь кое-что уточнить.
— Шеф… — начинает она.
— Я буквально туда и обратно, — перебивает он.
Видно, что говорит Лютер искренне. В глазах у него волнение, настойчивая потребность узнать — причем узнать быстро — нечто такое, о чем ей самой знать не хочется.
Вопросов Хоуи не задает: жизнь научила. Она только смотрит вслед его размашисто шагающей фигуре.
