Глава 35
Полицейская сирена звучала все громче. В какой-то момент Дженнифер даже показалось, что патрульная машина подъехала прямо к дверям ее комнаты. Затем все стихло. В наступившей тишине сначала несколько раз хлопнули дверцы машин, а затем послышалась барабанная дробь сильных ударов в дверь. Требовательных окриков «Откройте, полиция!» Дженнифер не услышала, но ее воображение легко дорисовало эту деталь, особенно после того, как несколько человек протопали, судя по звуку, прямо у нее над головой — похоже, по первому этажу дома, в подвале которого держали пленницу похитители.
Она по-прежнему хранила молчание — даже не потому, что ей так приказали, а, скорее, бессознательно, — подавленная собственными мыслями и зрительными образами, возникавшими в ее воображении и выступавшими из привычного уже мрака.
Слово «спасение» чуть слышно и в то же время настойчиво стучалось ей в сердце.
Дженнифер судорожно вдохнула, а затем вдруг захлюпала носом. Надежда, облегчение, возможность избавления от мучителей — все это и многое другое обрушилось на ее истерзанную душу.
Она помнила, что камера все время следит за ней, и совершенно обоснованно полагала, что если она зачем-то включена, значит, изображение с нее обязательно куда-то передается, а следовательно, кто-то его смотрит. И вот, думала Дженнифер, впервые за все время нахождения в плену ее наконец смогут увидеть там, наверху, в доме, другие люди — не те, что мучили ее все это время. Вместо мужчины и женщины, державших ее взаперти, теперь ее могли — нет, должны были — увидеть те, кто, по всей видимости, на ее стороне. «Нет, не по всей видимости, а обязательно, — убеждала она себя. — Они точно будут на моей стороне. Они спасут меня».
Дженнифер повернулась всем телом в сторону двери и чуть подалась вперед. В эти мгновения она вся обратилась в слух.
Она ждала, что за дверью вот-вот раздадутся незнакомые голоса. Но почему-то оттуда не доносилось ни звука. Девушка мысленно убеждала себя, что это хороший знак.
Тем временем она пыталась представить себе, что происходит наверху, в доме.
Входную дверь им, конечно, придется открыть. Попробуй не открой, когда к тебе стучатся полицейские. Потом те объявят, зачем приехали сюда… Или уточнят сперва: «Ваше имя?» А потом скажут: «У нас есть основания полагать, что в вашем доме насильственно удерживается девушка по имени Дженнифер Риггинс. Вы знакомы с ней?» Те двое — мужчина и женщина, — конечно, будут все отрицать, но полицейские им не поверят и не уедут. Настоящих полицейских просто так не обманешь. Они любую ложь издалека чуют. Они эту парочку даже слушать не станут. Наверняка они сейчас уже вошли в дом и осматривают комнаты на первом и втором этаже. Самый главный из них продолжает расспрашивать хозяев. Он задает им вопросы вежливо, но настойчиво. Полиция уже знает, что я где-то здесь, по крайней мере близко. Точное место они сейчас выясняют. Можешь не волноваться, Мистер Бурая Шерстка, — это всего лишь вопрос времени. Ждать осталось недолго — может быть, несколько минут, не больше. Мужчина сейчас начнет оправдываться, женщина будет убеждать полицейских в том, что ничего плохого здесь не происходит, но полиция свое дело знает. Этим двоим уже страшно. Они понимают, что их песенка спета. Полицейские уже достают пистолеты. Мужчина и женщина попытаются сбежать, но деваться им некуда, дом-то окружен. Я все это сто раз видела в кино и по телевизору. Полицейские заставят подозреваемых лечь на пол и наденут на них наручники. Женщина, может быть, станет плакать, а мужчина — ругаться: «Да пошли вы туда, да пошли вы сюда…» А полицейским до этого нет никакого дела, они все это видели и слышали много раз. Один из них зачитает арестованным права: «У вас есть право хранить молчание…» Ну а другие тем временем продолжат обыскивать дом. Им же нужно найти меня — и тебя, Мистер Бурая Шерстка. Слушай внимательно, медвежонок. Они вот-вот найдут нас. Дверь откроется, и кто-нибудь из полицейских воскликнет: «О господи!» — или что-нибудь в этом роде. Ну а потом они освободят нас. Они разорвут цепь и снимут с меня ошейник. «Вы в порядке? Как вы себя чувствуете?» — спросят они меня. Да, и само собой, они снимут с меня эту проклятую маску. Кто-нибудь обязательно крикнет: «Вызывайте „скорую“!» — а один из них наклонится ко мне и скажет: «Ну вот, все уже позади… Вы можете самостоятельно идти? Расскажите, что они с вами делали?» Ну, я им все и расскажу. Все-все, с самого начала. А ты, медвежонок, мне в этом поможешь: мало ли что я забуду. Мы и оглянуться не успеем, как мне дадут одеться, как в нашей комнате появятся врачи и много-много полицейских. Мы с тобой будем в центре внимания. Кто-нибудь наберет наш домашний номер и даст мне телефон, чтобы я поговорила с мамой. Она расплачется и будет говорить, что счастлива меня слышать. Я, наверное, даже не буду на нее слишком сердиться и немного прощу ее. Видишь ли, Мистер Бурая Шерстка, очень уж мне хочется домой вернуться. Просто вернуться домой. Может быть, после всего, что с нами произошло, мы с мамой сможем начать все заново. Никакого Скотта нам не нужно. Может быть, я даже в новую школу пойду. В такую, где одноклассники не будут такими козлами, как те, с которыми я училась раньше. Нет, в этой школе все будет по-другому. Все будет так, как было, пока папа не умер. Жаль, конечно, что его с нами не будет, но я все равно буду чувствовать, что он где-то рядом. Я же знаю, это он помог полицейским найти меня. Да-да, именно он, несмотря на то что он давно умер. Он тихонько подсказал им, где меня искать, и, как видишь, они все услышали. А потом, медвежонок, полицейские выведут нас отсюда на улицу. Скорее всего, там будет темно и вокруг будут сверкать вспышки фотокамер, а операторы будут снимать нас на видео. Журналисты начнут задавать нам вопросы, но мы с тобой не произнесем ни слова. Нам просто нужно вернуться домой. Все интервью — потом. Нас посадят на заднее сиденье патрульной машины, включат сирену и повезут домой. Повезут нас быстро. Перед тем как тронуться с места, водитель-полицейский обернется и скажет: «Вам, юная леди, считайте, очень повезло. Мы нашли вас как раз вовремя. Еще немного — и было бы поздно. Что ж, вы готовы вернуться домой?» А я скажу ему: «Да, и хотелось бы побыстрее». Ну а потом, через неделю или две, может быть, нам позвонят из Си-эн-эн или из «Шестидесяти минут» и скажут, что готовы заплатить миллион долларов за то, чтобы Дженнифер Риггинс и Мистер Бурая Шерстка рассказали им историю своего похищения. Что ж, мы не будем отказываться и расскажем все как было. Мы станем знаменитыми и разбогатеем. Вся наша жизнь изменится до неузнаваемости… Все это случится прямо сейчас, буквально с минуты на минуту.
Она напряженно слушала и надеялась, что вот-вот раздадутся звуки, которые обратят в реальность те образы, которые нарисовало ее воображение.
Тишина вокруг по-прежнему была абсолютной.
Дженнифер слышала только собственное дыхание — учащенное, хриплое.
Она не забыла, что похитители приказали ей сидеть тихо и ни в коем случае не обнаруживать себя. Помнила она и о том, что эти люди способны на все или почти на все. Они устанавливали здесь правила, нарушать которые было нельзя.
И все же то, что происходило сейчас, было для Дженнифер шансом на спасение — возможно, последним, единственным шансом. Девушка терялась в догадках, не зная, как этот шанс использовать.
Каждая секунда тишины болезненно колола ее, словно острым ножом. Пленницу вновь начала бить дрожь, и она чувствовала, что больше не в силах сдерживать себя. Состояние, в которое ее привело напряженное ожидание последних минут, чем-то напомнило ей то чувство, которое она испытывала на американских горках в момент, когда вагончик, зависнув на мгновение на очередной вершине, с грохотом устремлялся вниз, следуя прихотливым изгибам рельсов.
Дженнифер продолжала ждать, и это ожидание было для нее настоящим мучением.
Казалось, до свободы рукой подать. И в то же время… Девушка наклоняла голову то к одному плечу, то к другому, пытаясь услышать хоть что-нибудь и по звуку понять, что происходит за дверью и что ей следует теперь делать. Эта убийственная тишина становилась невыносимой. Тем не менее Дженнифер продолжала ждать и надеяться.
Затем она вдруг с ужасом осознала, что ожидание затягивается. «Ну почему же так долго? Медвежонок, скажи, почему их все нет?» — думала она.
Готовность ждать сменилась в девушке непреодолимым желанием действовать. Она судорожно пыталась придумать, что можно сделать, чтобы приблизить свое освобождение. Может быть, нужно кричать во весь голос: «Сюда, я здесь!» Может быть, нужно греметь цепями, топать ногами? Попытаться перевернуть кровать или пнуть туалет? Пусть там, наверху, услышат, что в подвале кто-то есть, пусть заинтересуются тем, что здесь происходит, и спустятся наконец вниз.
«Сделай что-нибудь, сделай хотя бы что-нибудь. Иначе они уйдут, так и не обнаружив тебя!»
В эмоциональном порыве Дженнифер уже открыла рот, чтобы закричать во весь голос, но почему-то из ее больного горла не вырвалось ни звука. Она вроде бы понимала, что нужно кричать, шуметь, пытаться как-то обратить на себя внимание, но при всем этом оставалась сидеть неподвижно и безмолвно.
Она еще раз попыталась заставить себя крикнуть, но вновь не смогла этого сделать.
«Они убьют меня, — вертелось у нее в голове. — Нет, полицейские услышат меня и спасут. А если я стану кричать, но полицейские все равно меня не услышат? Тогда меня точно убьют».
Дженнифер была близка к истерике. Тяжесть навязанного ей выбора обрушилась на нее всей своей мощью, грозя смять несчастную измученную девочку.
«Они ведь все равно меня убьют».
Нет.
«Меня не убьют. Я нужна им. Я представляю для них какую-то ценность. Я — Номер Четыре, которая им нужна».
Сделать выбор было ей не по силам. Любое возможное решение приводило ее в ужас возможными последствиями.
Дженнифер понимала, что должна предпринять какие-то шаги, чтобы спастись. Другое дело, что путь к спасению в данный момент даже под непрозрачной маской виделся ей как две петляющие тропы, ведущие каждая вдоль высокого обрыва. Какая из двух дорог была правильной, какая вела к цели, а какая — к смерти, какая из них была хотя бы проходимой на всем своем протяжении — оставалось загадкой. При этом Дженнифер понимала, что обратной дороги нет и права на вторую попытку не будет. Она по-прежнему отчаянно вслушивалась в окружающую тишину, все надеясь на то, что какой-нибудь звук, проникший извне, поможет ей сориентироваться, подскажет, какой путь выбрать. Никогда еще тишина не была для нее столь мучительной. Пожалуй, никакие пытки, придуманные для нее похитителями, не могли сравниться с этим ожиданием, терзавшим девушке душу.
«Я все равно умру, — вдруг сокрушенно подумала она, — чуть раньше или чуть позже. Меня убьют — либо одним, либо другим способом… Я все равно погибну».
И вдруг все потеряло смысл. Дженнифер перестала понимать, что происходит, и уж тем более не смогла бы сказать, что она делает правильно, а в чем ошибается. Крепко прижав к себе плюшевого медвежонка, она продолжала ждать, теряясь в мучительных догадках.
И вдруг — словно это была не она, словно кто-то другой заставил двигаться ее руки — она стремительно поднесла руки к лицу и отогнула край маски, закрывавшей ее глаза.
— Нет-нет, не делай этого! — встревоженно воскликнул кинорежиссер.
— Да, давай, молодец! — прокричала в ответ его жена-актриса.
Они оба не отрываясь следили за тем, что происходит на экране большого плоского телевизора, висевшего на неоштукатуренной кирпичной стене их модного лофта в Сохо. Режиссер был худощавым, жилистым мужчиной под сорок. В последние годы он очень неплохо зарабатывал, снимая документальные фильмы на тему борьбы с бедностью в странах третьего мира. Съемки этих фильмов весьма щедро оплачивались несколькими неправительственными организациями. Его изящная, как статуэтка, супруга, с густыми черными, вьющимися, как у Медузы горгоны, волосами, играла в независимых театрах и порой выступала в ночных клубах. Разумеется, это были не те спектакли и концерты, рейтинг которых публикуется в журнале «Нью-Йоркер». С одной стороны, это подпитывало гордость актрисы, всегда считавшей себя вправе заявить, что она не участвует в штамповке произведений массовой культуры, а творит настоящее искусство. С другой стороны, она давно втайне мечтала каким-то образом попасть в культурный мейнстрим, что гарантировало бы ей бо́льшую известность и, несомненно, гораздо более высокие гонорары. Поженились эти двое совсем недавно. Таинство брака было совершено их приятелем-геем, который в процессе самоопределения отказался от церковного сана и на самом деле, скорее всего, уже давно не имел ни морального, ни юридического права совершать какие бы то ни было обряды религиозного и гражданского характера. Тем не менее режиссер и актриса считали себя мужем и женой.
— Вот увидишь, она задаст им жару! Сейчас девчонка начнет с боем прорываться на свободу! — восторженно убеждала мужа женщина.
Тот в ответ лишь покачал головой и рассудительно заметил:
— Нет, ей нужно не в драку лезть, а перехитрить их. Какой смысл бросаться с кулаками на человека, который навел на тебя оружие? Его нужно как-то уговорить, отвлечь — в общем, перехитрить.
Не дослушав до конца тираду мужа, женщина перебила его:
— Да она ведь подросток, считай, еще почти ребенок. Кого она, спрашивается, может перехитрить? Как она обманет двух взрослых людей? Можешь на это даже не рассчитывать.
Семейная пара уже второй раз подписалась на трансляции с сайта «Что будет дальше?». Они вполне искренне считали, что просмотры таких передач служат им курсами повышения профессиональной квалификации, а следовательно, рассчитывали на то, что в конце года с полным правом возместят затраты на это дело, получив налоговый вычет. С их точки зрения, просматривая эти трансляции, они знакомились с актуальным видеоискусством, с актерскими и режиссерскими работами новейшей художественной волны. Зачастую после просмотра очередного эпизода четвертой серии они вели долгие рассудительные беседы о том, что увидели, и о соответствии этого шоу последним тенденциям. Для обоих супругов сериал «Что будет дальше?» был продолжением опытов Энди Уорхола. Они не без оснований полагали, что подобное зрелище может завладеть умами множества зрителей, вне зависимости от страны проживания, от социального происхождения и материального достатка. Номер Четыре приводила обоих в настоящий восторг, причем и мужчина, и женщина были готовы поклясться, что эти просмотры являются для них еще и сугубо интеллектуальной игрой, но никак не проявлением склонности к извращенному вуайеризму и уж ни в коей мере не могут считаться чем-то незаконным. На всякий случай они не стали сообщать друзьям, что подписались на трансляции, но с каждым днем им становилось все труднее удерживать себя от того, чтобы не поделиться с коллегами и единомышленниками своими наблюдениями и мыслей по поводу увиденного. Особенно тяжело было удержаться от разговора на тему запретного шоу во время великосветских банкетов и коктейлей, когда речь заходила о современной технике видеосъемок, о новых форматах массового искусства и о становлении интернет-видео как среды, где высокое, пожалуй впервые, объединялось с массовым. Впрочем, что-то подсказывало режиссеру и актрисе, что многие из их знакомых также втайне от окружающих смотрят трансляции с сайта «Что будет дальше?». В конце концов, они и сами узнали об этом шоу от кого-то из коллег на одном из артистических раутов.
Они были готовы смотреть эпизоды четвертой серии дни и ночи напролет. При этом у каждого сформировалось свое особое понимание образа главной героини. Режиссер воспринимал Номер Четыре скорее по-отечески: он очень переживал за ее судьбу и мысленно желал ей не предпринимать никаких действий, которые могли бы спровоцировать похитителей на лишнее насилие, и вообще постараться никоим образом не раскачивать хрупкую лодку, в которой она оказалась. В свою очередь, актриса была ярой сторонницей того, чтобы Номер Четыре вела себя как можно более вызывающе и боролась бы за свою жизнь и свободу. С ее точки зрения, пленница должна была использовать каждый подвернувшийся шанс. Она должна была вступить в схватку с похитившими ее мужчиной и женщиной. Актриса жаждала борьбы и бунта. Режиссер же выступал скорее за осторожность и послушание.
Каждый из них был уверен, что именно он, увидев, что происходит с Номером Четыре, прокричал ей тот единственный совет, который мог и вправду спасти ее жизнь.
Они уже не раз спорили об этом, все глубже погружаясь в мир телеповествования о судьбе девушки. Каждый из супругов настаивал на правоте своего подхода. В качестве доводов они отсылали друг друга к тем или иным эпизодам из шоу. Так, например, жена доказывала мужу обоснованность своей точки зрения, напоминая ему о том, как успешно Номер Четыре сумела незаметно приподнять край маски и сориентироваться в пространстве, обнаружив при этом и основную камеру, наблюдающую за нею круглосуточно. В ответ режиссер ссылался на тот случай, когда от, казалось, уже неминуемого избиения Номер Четыре спасли лишь ее спокойствие и выдержка, позволившие ей оставаться неподвижной, несмотря на сыпавшийся на нее град угроз.
— Быть тише воды ниже травы — ее единственный шанс. Только притворившись пустым местом, она сможет избежать лишней агрессии по отношению к себе, — говорил режиссер-документалист.
Актриса на это отвечала следующим образом:
— Нет, она должна выстраивать свой сюжет. Ей нужно пытаться воспользоваться любой мелочью, которая может пойти ей на пользу. Только так она сможет остаться собой и даже, кто знает, заставить своих тюремщиков отнестись к ней как к личности, а не как к вещи.
— Да никогда они не будут воспринимать ее как человека! — гневно восклицал в ответ ее муж.
Со стороны могло бы показаться, что подобные споры неминуемо приведут супругов к серьезной ссоре. На самом же деле все неизменно заканчивалось тем, что рот они затыкали друг другу поцелуями и их физическая близость становилась лишь более жаркой и страстной. Споры о судьбе Номера Четыре стали для этой пары своего рода возбуждающей прелюдией к сексу.
Вот и сейчас они, полуодетые, сидели перед телевизором, с открытой бутылкой дорогого белого вина на столике рядом с креслами, и собирались отправиться в постель по окончании очередной трансляции.
— Черт возьми, да это же ее шанс на спасение! — чуть не кричала жена режиссера. — Давай, Номер Четыре, не упусти его, действуй!
— Не права ты, ох как не права! — сурово отвечал муж, не отрывая взгляда от экрана. — Если девочка их не послушается, то, что они с ней сделают, мне даже трудно себе представить. Особенно если ее действия поставят их под удар. Если они испугаются, то в любую секунду могут…
Он замолчал и устремил взгляд туда, куда указывала пальцем его жена: на экране было видно, как Номер Четыре поднимает обе руки к своему ошейнику, и это движение не могло не привлечь внимания большинства зрителей. Невидимый режиссер шоу включил сигнал с другой камеры, и теперь Номер Четыре была видна сверху и чуть-чуть сзади. Режиссер-зритель профессионально понял эту смену ракурса и жадно подался вперед, ожидая зрелищного поворота сюжета. Он сразу даже не понял, что его жена показывала ему на что-то другое.
Дженнифер зажала медвежонка под мышкой и обеими руками вцепилась в ошейник. Она понимала, что ее выбор на данный момент ограничен тремя вариантами действий: начать шуметь, попытаться сбежать и — ничего не делать, лишь молясь о том, чтобы полиция все-таки нашла ее.
Что касается первого варианта, то именно «не шуметь» ее и просили похитители, причем весьма настойчиво. Кроме того, она очень сомневалась, что полицейские наверху услышат ее. Судя по тому, как серьезно подготовились мужчина и женщина к похищению и содержанию пленницы, они наверняка предусмотрели и такую опасность. За все время ее заточения до Дженнифер лишь изредка доносились какие-то посторонние звуки, поэтому она вполне обоснованно предположила, что дверь и стены комнаты почти непроницаемы для звука и ее крики так и останутся неуслышанными. Нет, о том, что заточенная в подвале пленница может начать кричать в самый неподходящий момент, похитители наверняка подумали и, следовательно, постарались подстраховаться таким образом, чтобы эмоциональный выплеск жертвы не подверг их опасности. Дженнифер поняла, что помочь ей спастись может только какая-то неожиданная выходка с ее стороны, какой-то непредсказуемый поступок.
Эта мысль вселяла в нее и страх, и надежду.
Девушка понимала, что стоит на краю пропасти. Понимала она и то, что в такой ситуации нужно все хорошенько обдумать. Но всколыхнувшаяся в этот момент в ней жажда деятельности и нахлынувшая волна энергии отвлекли ее от размышлений и настроили на активные действия.
Дженнифер изо всех сил вцепилась в свой ошейник. Она напряглась, заскрипела зубами и попыталась разорвать так надоевший ей кожаный ремешок.
При всем этом она почему-то не сняла маску с глаз. По всей видимости, она таким образом подсознательно пыталась застраховаться от слишком суровой кары за непослушание: пытаясь сорвать ошейник, она тем не менее не нарушала других правил.
Дженнифер чувствовала, как у нее ломаются ногти. Она тяжело дышала, будто ей не хватало воздуха, как ныряльщику, попавшему в ловушку под водой. Она прикладывала все силы к тому, чтобы разделаться с ненавистным ошейником. Плюшевый медвежонок выскользнул у нее из-под руки и упал на пол. На скрытых черной маской глазах Дженнифер выступили слезы.
От напряжения она была готова и плакать, и кричать одновременно. Еще мгновение — и девушка отказалась бы от попыток избавиться от ошейника. Она вдруг почувствовала, что полоска искусственной кожи стала растягиваться под ее пальцами. Дженнифер изо всех сил напрягла руки и отчаянным усилием разорвала ремешок, сжимавший ей горло.
От неожиданности она не удержала его в руках, и ошейник, увлекаемый цепочкой, упал на пол.
Обливаясь слезами, девушка даже не села, а почти рухнула на кровать. Звон падающей на пол цепочки пронесся по обычно тихой комнате, как раскат грома.
Затем в помещении вновь воцарилась тишина. Обманчивая тишина, как предчувствовала Дженнифер. Вот-вот это безмолвие должно было расколоться, уступив место лавине звуков и голосов. Девушка непроизвольно закрыла уши руками, опасаясь, что ожидаемый ею всплеск слуховых ощущений с непривычки ее оглушит.
Она попыталась встать и вдруг осознала, что без висящей на шее цепи с трудом удерживает равновесие. Ощущение было такое, словно цепочка поддерживала ее, как куклу-марионетку, и без этой опоры у нее подкосились ноги, а руки безвольно повисли вдоль тела.
Дженнифер подумала, что похожа на флаг, безвольно повисший на мачте в безветренный день.
Маска по-прежнему закрывала ее глаза. Множество мыслей в считаные секунды пронеслось в голове у Дженнифер, прежде чем она сумела преодолеть в себе страх и, подняв дрожащие руки к лицу, сорвать с него опостылевший кусок ткани.
Ощущение было такое, будто она, выйдя из темной комнаты на улицу в ясный летний день, неожиданно посмотрела на солнце. Дженнифер слегка прикрыла глаза руками от света и поморгала. На глазах у нее вновь выступили слезы, и она на мгновение подумала, что за время, проведенное в темноте, успела ослепнуть. Впрочем, в считаные секунды зрение вернулось к ней. Сначала она стала различать неясные контуры окружающих предметов, а затем истосковавшиеся без дела зрительные мышцы заработали в полную силу.
Дженнифер осмотрела пространство вокруг себя. Несколько секунд она просидела неподвижно, заново привыкая к способности видеть окружающий мир, а не только слышать его и воспринимать на ощупь. Буквально в нескольких футах от нее под потолком висела основная камера. Дженнифер зло посмотрела в зрачок объектива и почему-то подавила в себе внезапно вспыхнувшее желание сломать камеру, уничтожить этого безмолвного наблюдателя, неотступно следившего за ней все эти дни. Вместо этого девушка спокойно нагнулась и подняла с пола своего медвежонка.
Затем она, так же медленно, обернулась к столу, где в прошлый раз, когда она на мгновение приподняла край маски, ей удалось разглядеть свою одежду, сложенную аккуратной стопкой.
Одежды на столе не оказалось!
Дженнифер пошатнулась, как от удара. Страх вновь хлынул ей в душу. По правде говоря, она очень рассчитывала на свою одежду. Для нее сам факт того, что она может надеть привычные джинсы и поношенный свитерок, давал надежду на возможное возвращение к той жизни, из которой ее так жестоко вырвали похитители. А стоя перед камерами в пустой комнате почти голой, пленница продолжала существовать в тех условиях, которые навязали ей эти мужчина и женщина. Дженнифер осмотрела комнату еще раз, втайне надеясь, что где-то в другом углу ее одежда все-таки отыщется. Увы, этой моральной поддержки похитители ей не оставили. В комнате не было ничего, за исключением все той же кровати, камеры, вделанной в стену цепочки и туалета.
Дженнифер мысленно пыталась ободрить себя, повторяя раз за разом одни и те же слова: «Ничего, все нормально. Убежать можно и так — без одежды…» Особой уверенности в своих силах эти заклинания ей не придали, но тем не менее она заставила себя сделать шаг вперед, по направлению к двери.
Про себя она вновь и вновь повторяла: «Беги отсюда, беги отсюда, беги», не задумываясь при этом, что будет делать, оказавшись за дверью. Ее план побега нельзя было назвать детально проработанным: Дженнифер лишь смутно предполагала, что, выйдя из комнаты, начнет кричать и звать на помощь полицию. «Главное, выбраться за дверь, — думала она, — а там меня точно услышат и найдут».
Сделав глубокий вдох, она, все так же под прицелом объектива камеры, пересекла комнату и потянулась к дверной ручке.
«Только бы она не была закрыта… Только бы меня не заперли снаружи…»
Ее пальцы легли на металлическую рукоятку и едва заметно крутанули ее. Ручка подалась и стала поворачиваться.
«О господи, медвежонок, мы спасены!» — пронеслось у нее в голове.
Осторожно-осторожно, стараясь двигаться предельно бесшумно, Дженнифер потянула дверь на себя. «Приготовься, — инструктировала она мысленно медвежонка. — Сейчас мы побежим. Бежать придется долго и быстро. Так долго и так быстро мы с тобой еще не бегали».
У нее хватило времени на то, чтобы успеть сделать один вдох и увидеть, что ее ждет там, за дверью. Она успела разглядеть полутемный подвал, пол которого был завален старым мусором, небольшое окно в деревянной раме под потолком, клочок черного ночного неба за пыльным стеклом, затянутым по углам паутиной… А затем — огненная вспышка, яркая, как солнце, обрушилась на ее глаза. Дженнифер на мгновение ослепла и инстинктивно закрыла ладонями лицо. Ей показалось, что огненный смерч вот-вот выжжет ей глаза.
Прошла, быть может, еще секунда, и свет сменился кромешной темнотой. Ощущение было такое, словно на голову Дженнифер вновь — как в первое мгновение после похищения — накинули плотный черный мешок. Девушка толком не успела понять, что происходит, и интуитивно почувствовала, что дела ее плохи. В подтверждение этой догадки где-то совсем рядом раздался знакомый, чуть хрипловатый женский голос: «А вот и не угадала, Номер Четыре». Еще пару секунд Дженнифер по инерции пыталась сопротивляться, а затем какая-то сила повалила ее и, крепко, как тиски, сдавив, прижала к полу. Страх, который она испытывала все эти дни и который на несколько минут был приглушен затеплившейся надеждой на успешный побег, обрушился на девушку с новой силой.
Этот страх словно засасывал ее по спирали в бездонную черную воронку.
Актриса покачала головой и воскликнула: «Черт! Ну надо же…» Исход эпизода ее, несомненно, расстроил, но восторг от того, что ей довелось увидеть, по-прежнему приятно щекотал ей нервы. Муж-режиссер, точно так же неотрывно наблюдавший за безнадежной попыткой Номера Четыре вырваться на свободу, прошептал в ответ: «Что я тебе говорил! Не нужно ей было дергаться». Все так же не глядя на мужа и не отрывая глаз от экрана, женщина несколько разочарованно заметила: «Но это же неправильно. Так не должно было получиться». Держа друг друга за руки, они почти одновременно перевели дыхание и, позволив себе откинуться на спинки кресел, продолжили смотреть телевизор.
* * *
В то же самое время в университете штата Джорджия, в одной из комнат общежития, студент-первокурсник судорожно тыкал пальцем в кнопки телефона, набирая сообщение для своего друга: «Охренеть! Мы выиграли! Все началось! Пропускаешь самое интересное». Он прекрасно отдавал себе отчет в том, что его приятель, задержавшийся на вечернем семинаре, сейчас, фигурально выражаясь, умрет от зависти.
В нижнем углу горевшего перед ним экрана часы, отсчитывающие время до изнасилования пленницы, несколько раз мигнули красными цифрами, а затем остановились, оставив во всех окошечках гореть ярко-красные нули.
