36
Тем же вечером Януш Циммер и Яков Миллер, лидер военизированной организации поселенцев, сидели под оливковыми деревьями в саду Галилейского Дома. С ними были Дов Кеплер, хасид-еретик, и Майк Гласс, преподаватель колледжа низшей ступени и футбольный тренер. Религиозные евреи сняли кипы, чтобы не выделяться в христианской обстановке Дома.
Футах в двадцати от них на таких же жестких стульях сидели рядышком Линда Эриксен и молодой человек по имени Хэл Моррис. Это был опрятный североамериканец, до того застенчивый, что почти не поднимал глаз от своих туфель.
— Остальное снаряжение должно прийти на этой неделе, — сказал Циммер членам военного совета. Обращался он преимущественно к рабби Миллеру. — Все, что понадобится для сноса. Лестрейд вручит Отису план, а Отис передаст его мне. Потом задействуем специалистов, и те заложат взрывчатку в нужных местах.
— Что они используют? — спросил человек с Западного берега. — Просто любопытно.
— Гелигнит. Иранского производства.
— Сработает?
— Хочешь пойти и убедиться?
— Меня заботят возможные жертвы, — сказал эксцентричный хасид. — Наши солдаты располагаются вокруг Харам-эш-Шарифа. Площадь перед Котель-Маарив тоже может быть повреждена.
— Ущерб будет минимизирован. Что до солдат, тут мы ничего не можем поделать. С площадью Котель ничего не случится.
— Евреи погибли и когда взорвали «Царя Давида», — сказал Яков Миллер.
Майк Гласс нахмурился и потер лоб.
— Истинная правда, — согласился Януш Циммер. — А теперь, если не возражаете, я хотел бы поговорить с молодым человеком, которого вы привели.
Миллер на иврите подозвал Хэла Морриса. Молодой человек, неважно владевший языком, тревожно взглянул на него и вопросительно показал пальцем на себя. Линда, смеясь, заставила его встать и повиноваться.
— И ты тоже, Линда, — сказал Циммер. — Подойдите оба.
— Мы ждем прибытия из сектора Газа некоторых необходимых компонентов, — продолжал он. Оглядел заговорщиков, задержав взгляд на Миллере. — Настал момент посвятить вас в главную тайну, — обратился он к Моррису и Линде. — Линда уже знает, вы, вероятно, еще нет. Мы намерены уничтожить вражеские святилища на Храмовой горе.
— И восстановить Храм, — сказал Моррис пресекшимся голосом. — Мне об этом сказали.
Миллер посмотрел на него с гордостью, похожей на влюбленность.
— День уже назначен? — обратился он к Циммеру.
— Я тоже собирался спросить, — вмешался Дов Кеплер, хасид. — Некоторые дни подходят больше других.
— Девятое ава подойдет, — сказал Майк Гласс.
Девятое ава традиционно было днем траура еврейского народа. И Первый, и Второй храмы были разрушены в этот день.
— Тиша Б’Ав действительно подошел бы, — сказал Миллер. — Но в последнее время в этот день принимаются особо жесткие меры безопасности. Хотя верующие будут соблюдать пост. Так что это плюс.
— По крайней мере в Рош-Ходеш, — добавил Кеплер. Циммер только наблюдал за их обсуждением.
— Тиша Б’Ав уже скоро, — сказал Миллер. — Успеем подготовиться?
— Замечательный будет день! — счастливо воскликнул Кеплер.
— Никаких знаменательных дней, — сказал Януш Циммер. — Они чреваты дополнительными мерами предосторожности. И лишней болтовней.
— Только представь себе, — загорелся Миллер. — Праздник сердца. Может быть, новый праздник для евреев по всему миру. А там и для всех людей повсюду. Может быть, Тиша Б’Ав окончится навечно с восстановлением Храма.
— Это так волнующе! — оживилась Линда. — Так прекрасно быть участницей этого!
— Барух Хашем! — воскликнул молодой Моррис.
— Твоя смуглая подруга-суфийка снова должна быть в секторе, — сказал Януш Линде. — Надо, чтобы ее там видели. В день, когда мы повезем взрывчатку, ты отправишься туда от имени Коалиции по правам человека. Добейся, если сможешь, чтобы Эрнест Гросс отпустил тебя. Если не отпустит, просто поезжай. А вы, мистер Моррис, были когда-нибудь в секторе Газа?
— Нет, — ответил тот, покраснев. — Это хуже Хеврона? Я видел такое. Видел ненависть арабов.
— Вы знаете, что такое Израильская коалиция по правам человека? — спросил его Циммер.
— Это левая атеистическая организация проарабски настроенных евреев, — ответил молодой человек.
— Сумеете убедительно изобразить сотрудника ИКПЧ? Потому что мы собираемся выдать вас за него. Так мы и вытащим твою приятельницу в Нузейрат, — сказал Циммер Линде. — Скажи ей, что тебе нужна компания. Что хочешь помочь Хэлу взять интервью у свидетелей прискорбного избиения несчастных угнетенных арабских юношей. Записать на магнитофон, конечно.
— Что, интервью действительно будет? — поинтересовалась она.
— Поселение Кфар-Готлиб соберет арабов, работающих в кооперативе. — Циммер повернулся к Хэлу Моррису. — Это ты должен запомнить. В коалиции их не называют арабами. Только палестинцами. Как в антисемитской и левацкой прессе. Это политкорректный термин.
Моррис рассмеялся:
— Ладно, потренируюсь.
Януш Циммер продолжал смотреть на него:
— Ты уверен, что хочешь участвовать? Сколько тебе лет?
— Двадцать.
— Учишься?
— Окончил бакалавриат. Осенью пойду в медицинскую школу университета Хопкинса. Мне кажется, что врачи нужны. Но пробуду здесь столько времени, сколько смогу.
— Ты убежден, что это то, что тебе нужно?
— Медицина?
— Не медицина, — сказал Циммер. — А то, чем мы занимаемся.
— Он убежден, — ответил за Морриса Яков Миллер. — Чего ты хочешь от него?
— Для меня это — как быть здесь в давние времена Войны за независимость, — сказал Хэл Моррис. — Большего счастья мне не надо.
— Ладно, — кивнул Циммер. — Раз ты уверен. Отныне твое имя будет Ленни Акерман. Понял?
— Ленни Акерман, — повторил Хэл. — Хорошо.
— Не будь так уверен, что тебе понравилось бы в давние времена, Ленни. Кругом были сплошные леваки.
Когда совещание закончилось, Циммер и Линда, покидая территорию Галилейского Дома, столкнулись с доктором Отисом Кори Батлером.
— Шалом, хаверим! — восторженно приветствовал их Батлер.
— Добрый вечер, доктор Батлер! — поздоровался Януш Циммер.
— Я как раз подумал, что забыл упомянуть, — сказал Батлер. — Не знаю, важно это или нет. Вам знаком журналист, американский парень? Не знаю, еврей он или нет.
— Он и сам не знает, — ответил Циммер.
— В общем, кто-то посоветовал ему обратиться к нам. Оказывается, он пишет книгу об иерусалимском синдроме, как он это называет, вместе с Пинхасом Оберманом.
Линда несколько обеспокоенно посмотрела на Циммера. Циммер, ничуть, казалось, не удивившийся, сказал:
— Хорошо. Он выбрал интересное время. Для «Иерусалимского синдрома».
— Я просто подумал, что вы захотите это знать.
— Мы знали, — сказал Циммер. — Да, Линда?
— Да, — неопределенно ответила та. — Полагаю, знали.
На другой день Пинхас Оберман, сидя в кафе «Атара», поднял глаза от кофе и увидел, что над ним стоит Линда Эриксен. Хотя он сидел за своим привычным столиком, она казалась удивленной, что встретила его здесь, и вела себя соответственно.
— Линда, дорогая! Присаживайся, пожалуйста.
Пинхас сделал знак официанту, который подошел не сразу. Наконец, когда любопытство, вызванное присутствием молодой иностранки за столиком Обермана, пересилило задумчивость, официант удостоил их своим вниманием и спросил, чего они желают. Линда заказала café au lait.
— Я так понимаю, — сказала Линда, — что ты и Кристофер Лукас пишете что-то такое о, как вы это называете, иерусалимском синдроме.
— Книгу. К сожалению, мы не можем претендовать на изобретение этого термина.
— Должна тебя спросить, не фигурируем ли мы с мужем в этой книге?
— Мы никого не называем по имени.
— Но многих людей можно будет легко узнать.
— Те, кто знаком с предметом или находится в теме, могут кого-то узнать.
— Мне это представляется вторжением в частную жизнь. Это может пагубно сказаться на чьей-нибудь карьере.
— Нет, — сказал Пинхас Оберман.
— Что значит — нет? Конечно да.
— Беспокоиться не о чем, люди, знающие кого-то, прочтут о том, что им и без того известно. Не знающие — прочтут лишь историю болезни.
— Да ладно тебе. Тут все друг друга знают. Особенно те, кто в теме.
— Не понимаю, — сказал Оберман, — чем эта книга отличается от выходящих во всем мире других таких же, описывающих иные заболевания на примере конкретных людей.
— Я хорошо знаю тебя, — сказала она. — Слишком хорошо, чтобы поддаться на твои ораторские уловки.
— Какие еще ораторские уловки?
— Ладно, Пинхас, я слушаю.
— Ни твой муж, ни твои любовники не будут выставлены неприглядно. Ни ты сама. Так что не волнуйся.
— Почему-то твои заверения меня не слишком убеждают.
— Ради меня ты ушла от Эриксена. Думаешь, я унижусь до мести?
— Честно говоря, ты настолько странный человек, что я бы не удивилась.
— Линда, не волнуйся. Книга тебе понравится. Она будет напоминать тебе о бурной молодости. О твоих похождениях.
— Ты самый большой циник, какого я встречала.
— Ты достаточно хорошо меня знаешь, чтобы понимать: никакой я не циник. Может, думаешь, что я не любил тебя?
Линда помешала кофе.
— Я до сих пор отношусь к тебе с нежностью, Пинхас. Конечно, теперь я живу с Янушем. Но мы же не враги, нет?
— Враги? Не знаю. Я не пишу очернительских книг. Ты не найдешь там ни насмешек, ни нападок.
— Но ты больше не любишь меня?
Оберман взглянул на нее. Она смотрела на него с терпеливой улыбкой, словно ожидая подтверждения своей общепризнанной привлекательности.
— Нет. Не люблю.
Она натянуто улыбнулась:
— Не любишь? А что тогда?
— Не люблю, — сказал Оберман.
— Послушай, Пинхас. Я не собираюсь причинять тебе никаких неприятностей. Но Януш человек горячий. Он немолод, но очень силен. Советую поостеречься.
— Тебя интересует, что мне известно, — так, да?
— Мне бы не хотелось, чтобы у тебя и твоего друга были неприятности.
— Если бы не знал, что ты так любила меня, Линди, я бы, пожалуй, назвал этот твой неожиданный визит попыткой меня запугать.
Линда неприятно рассмеялась:
— Запугать? Запугать! Ты неподражаем.
— О чем мы не должны упоминать? Что мы должны утаивать? — спросил Оберман. — Что в Галилейском Доме окопались мошенники? Что они заодно с моледетами и даже хуже? В любом случае какое до этого дело Янушу? Или тебе?
— Может, мы считаем, что ты предаешь то, что защищает наша страна. И эта книга, которую ты пишешь с тем человеком, — часть твоего предательства.
— А может, я считаю, что страна защищает мое право сидеть и пить кофе без того, чтобы религиозные фанатики стояли у меня над душой. Как люди в других странах, таких же как эта, где и религия существует, и личные свободы гарантированы.
— Свободы! — презрительно сказала она.
— Одну вещь Израиль должен мне гарантировать: чтобы мне не нужно было спорить о теологии со шведами. Особенно с такими, кто из штата Висконсин. Да еще сразу после полудня. Кстати, ты знала о том, что Владимир Жаботинский переводил на иврит Эдгара По? «Колодец и маятник»? А знаешь, как на иврите будет «nevermore»?
— Если прекратишь изображать умника, Пинхас, мы могли бы рассказать тебе и твоему другу историю, которая будет ударом для врагов этой страны. Никакой религии, уверяю. В этой истории замешаны ООН, неправительственные организации, контрабанда оружия и наркотиков. История о том, как эти организации помогают террористам и сваливают все на Израиль.
— Если никакой религии, — сказал Оберман, — мы не сможем воспользоваться твоей историей. Чего ты боишься? Почему угрожаешь мне?
— Это не угроза, — ответила Линда сквозь стиснутые зубы.
— Тогда что? Поклон? Привет?
— Прощай, Пинхас!
