32
Однажды, пока Де Куфф и его последователи были в Эйн-Кареме, а Сония прибиралась в бывшей квартире Бергера в Мусульманском квартале, вошли двое молодых людей, которые заявили, что являются представителями Вакуфа, исламских религиозных властей. Сония предложила им кофе, но те решительно отказались. Оба были в джелабах и белых традиционных шапочках. Один был низкоросл и смуглолиц, второй — с болезненного цвета лицом, обрамленным тонкой бахромой бородки. У бледного были большие выразительные глаза и крупный нос. В совокупности его черты создавали облик человека не от мира сего, наделенного слегка гротескным обаянием. Сонии тут же вспомнилась виденная ею фотография молодого Фрэнка Синатры. Она подумала, что своему старомодному английскому этот человек научился в Индии или Пакистане.
— Здесь было медресе, — объяснил он Сонии. — Также здесь жил наш возлюбленный учитель аль-Хуссейни. И блаженной памяти шейх Бергер аль-Тарик, который был твоим другом. Мы думали, что ты, как мы, правоверная.
— Принимая все это во внимание, — добавил его смуглолицый спутник.
— Мы тут для того, чтобы постигать веру, — сказала Сония. — Молиться и изучать. Поэтому я здесь. И поэтому пригласила друзей.
— Который из них твой муж? — спросил похожий на Синатру.
Прежде чем она успела придумать приемлемый ответ, тот заговорил снова:
— Если ты тут для того, чтобы изучать и постигать, друг возлюбленного Бергера аль-Тарика, тогда ты непременно должна знать, что учение из учений, вершина познания есть ислам.
Последовала пауза. Второй молитвенным жестом быстро коснулся лба.
— У меня нет мужа, — сказала Сония. — Я живу одна. Я тоже любила благословенного Бергера аль-Тарика, но он не был мне мужем. Я чту ислам, и мои друзья тоже.
Посетители секунду смотрели на нее.
— А что такое старик рассказывает христианам? — спросил смуглый. — Почему они собираются вокруг него?
— И даже сюда приходят, — добавил бледный.
— Ему было видение, — ответила Сония. — Он обращается ко всем, не только к христианам.
— К евреям?
— Да.
— Верующим?
— Он чтит все религии. Не добавляет ничего своего. Поощряет мусульманскую веру.
— Но он еврей, — сказал человек с лицом молодого Синатры. — Нам сказали об этом. И ты. Ты сама тоже.
— Абдулла Уолтер был рожден евреем. Великий шейх. Друг аль-Хуссейни. Это был его дом. Я его последовательница. Мои друзья веруют так же, как я.
— Как дом аль-Хуссейни, он должен принадлежать Вакуфу, — сказал смуглый. — Но им владел христианин, армянин, последователь франкского папы. И живут в нем евреи.
— Для меня это дом Бергера, — ответила Сония. — Всё здесь славит его.
— Пожилой обращается к народу перед христианской церковью, которая была мечетью Салах ад-Дина. Мы видели его там.
— Мы считаем, что речь идет о неверии в Бога, — заявил Фрэнк Синатра. — Неверии в доме аль-Хуссейни. Мы также думаем, что дом собираются захватить евреи.
Он говорил сдержанно, но едва заметно дрожал от ярости, и Сония поняла, что дело плохо. Формально Вакуф был силой умеренной, подчиняющейся иорданцам. Но было ясно, что скоро у Сонии и компании возникнут проблемы.
Когда стемнело, она включила электрический свет и принялась отбирать вещи, которые, как она чувствовала, ни в коем случае нельзя было оставлять при переезде. Большую часть вещей придется оставить, хотя то, что принадлежало Бергеру, она постаралась раздать его родственникам, а что могла, взяла сама.
После девяти вечера, когда окончательно стемнело, раздался телефонный звонок. Она разбирала незавершенные рукописи Бергера, вполуха слушая звуки пения и танцев с празднования бар-мицвы, которые доносились до нее через густое плетение каменных лестниц и стен, отделявших ее спальню в старом дворце муфтия от площади Котель.
— Алло?
Звонил Крис Лукас, хотел встретиться.
— А не можешь прийти сюда, Крис? Если считаешь, что это опасно, встретимся в другом месте.
— Буду через сорок минут. Я пешком.
Он опустил трубку прежде, чем она успела предупредить, чтобы он не шел со стороны площади Котель. Но именно так он и пришел, исходя из теории, что если Лестрейд позволяет себе пользоваться старой улицей Кардо, то может и он.
Он поднимался по лестнице на глазах у африканских мальчишек, собравшихся во дворе вокруг лампы. У одного из них в руке была игровая приставка «Геймбой».
— Никто за тобой не шел? — спросила она.
— Не больше, чем обычно.
Он ни разу не задумывался, следит ли за ним кто-нибудь, когда он идет по городу.
— Это, может быть, наш последний вечер здесь, Крис.
Она рассказала о визите людей из Вакуфа и что, как она думает, будет невозможно оставаться в этой квартире.
— Надо было принести шампанское. Чтобы предаться прекрасным воспоминаниям.
— Да, мне тоже будет о чем вспомнить. — По тому, как она посмотрела, Лукас подумал, что она сердится на него. — Была у меня одна фантазия. Я представляла себе, как мы будем жить здесь.
— Ты имеешь в виду себя и твою разрастающуюся шайку паломников? Опасная затея, Сония. И было бы малость тесновато.
— Я имею в виду тебя и себя, Крис. Нас двоих. Когда все произойдет.
— О! Ты подразумеваешь век чудес, новый порядок времен. Как начертано на деньгах.
— Не смейся над моими фантазиями. Не смейся, если хочешь присутствовать в них.
Он привлек ее к себе и поцеловал:
— Мне не до смеха. — Он крепче прижал ее к себе, не желая отпускать. Безысходность и отчаяние охватили его, словно от осознания, что удержать ее невозможно. — Я б смеялся, если бы мог.
— Черт! Должно быть, это любовь.
— Я это так и понимаю, — сказал Лукас.
Она стояла лицом к нему, положив руки ему на плечи, ритмически похлопывая пальцами по его ключицам.
— Крис, Преподобный не хочет, чтобы я даже видела тебя.
— Тогда ну его к бесу!
— По крайней мере, то же самое сказал Разиэль. Он говорит, что Преподобный считает: если ты не желаешь ждать вместе с нами, то недостоин нашей компании.
— Если не желаю петь аллилуйю, то не получу фаната. И ты спокойно позволяешь этим людям управлять твоей жизнью.
— По таким правилам иногда живет религиозная община. Если бы я состояла в суфийской общине в Нью-Йорке, было бы точно так же.
— Слушай, если ты действительно будешь со мной, я присоединюсь. Буду играть на бубне, наряжаться, как Санта-Клаус, есть в шляпе на голове — все, что хочешь. Но у меня есть свои условия.
— Какие же?
— Чтобы ты иногда пела мне. И чтобы я продолжал работать над книгой. А когда все закончится, чтобы мы уехали обратно в Нью-Йорк.
— Я не хочу, чтобы ты притворялся, будто веришь, Крис. Только чтобы ты был искренним. Тогда мы сможем быть вместе. По-настоящему.
— Ах, Сония! — воскликнул Лукас, засмеялся и провел рукой по редеющим волосам. — Что же нам делать? Потому что я действительно люблю тебя. Может, не будем торопиться с решением?
Он попытался обнять ее, но она увернулась.
— Кажется, у нас обоих есть пустующее место в сердце. Ты согласен?
— Я надеялся, тут мы могли бы помочь друг другу.
— Я тоже так думаю. Тоже. Но есть много чего еще, кроме нас с тобой.
— Не привык до завтрака верить во столько невозможностей, Сония. Этим мы отличаемся друг от друга.
— Но ты был религиозен. Сам рассказывал.
— Я тогда был ребенком. Я и в зубную фею верил.
— Вот бы разложить тебя на скамейке и выпороть. А когда отпустила бы, ты бы поверил.
Лукас опустился на покрытую пятнами и устланную ковром кровать Бергера и налил себе сливянки покойного хозяина квартиры.
— Что ж, в таком случае послушаем, что ты скажешь, сестра Сония. Как тебе это видится? Что творится на свете? Что я должен сделать, чтобы заслужить спасение?
— Все просто, — сказала Сония. — Хорошо, пусть непросто. Но мы вот прожили двадцатый век, правильно? Всё попробовали. Философию. Превращать жизнь в искусство. Но уходили дальше и дальше от того, как все должно было быть по замыслу.
— Ты имеешь в виду, что все время существовал некий план? По замыслу все должно было быть намного лучше? Да уж, кто-то обосрался по-крупному.
— Да уж. И не кто-то, а мы. Конечно же был план. Иначе почему происходит что-то, а не ничего?
— Потому что так получается само по себе.
— Одни вещи лучше, чем другие, — сказала Сония. — Одно приносит удовольствие, другое нет. Не говори мне, что не видишь разницы.
— Да вижу, вижу.
— Тебе хорошо, когда ты ближе к тому, как все было сотворено изначально. Оно было сотворено как Слово Божье. Он отошел в сторону и дал место всем вещам и нам. Тайна этого в Торе, в самих словах, а не просто в том, что они означают.
— Многие люди верят в это. Но это не должно становиться между нами.
— По истечении времени появляется человек, чтобы произнести слова Торы и изменить нашу жизнь так, чтобы она отвечала первоначальному замыслу. Моисей. Иисус. Саббатай Цви. Другие. Теперь это Де Куфф.
— Де Куфф?! Да у него просто маниакально-депрессивный психоз. Разиэль манипулирует им.
— Нет, детка. Разиэль лишь нашел его. Такие, как Де Куфф, всегда великие страдальцы. Всегда презираемые. Всегда борющиеся.
— Ну и что теперь?
— Теперь? Теперь Преподобный должен бороться, как Иисус на кресте. Пророки говорят, что его борьба принимает форму войны, но это война без оружия. Когда она закончится, будет так, словно мы вернулись домой. Весь мир станет нашим домом. Мои родители знали это. Просто они не знали, как это делалось.
— Не говорю, что немыслимо верить в подобное, Сония. Я просто хочу быть с тобой.
— Но прежде я буду нужна им здесь, детка. Чтобы свидетельствовать.
В конце концов он добился ее согласия.
— Не будем торопиться с решением. Если понадоблюсь, я буду здесь.
— Ты по-прежнему считаешь меня ненормальной.
— Я не знаю, что считать нормальным, а что ненормальным. Вот что я тебе скажу. Я послушаюсь Преподобного, если ты поговоришь с Оберманом. Попробуешь взглянуть на все это с его колокольни.
— С Оберманом? — Его предложение вызвало у нее смех. — Оберман — никчемный бабник. Самый озабоченный кобель в городе. Что он может открыть мне такого?
— Ну, он юнгианец, — смиренно сказал Лукас. — И вообще, это город соблазна. Все к кому-нибудь да подкатываются.
— А вы между тем вместе пишете свою книгу?
— Это же ничему не помешает, нет?
— Не знаю.
— В любом случае книга может получиться не такой, как я ожидал. Возможно, в итоге в ней возобладает твоя точка зрения.
— Хочешь задобрить, обнадеживаешь?
— Я себя обнадеживаю. Стараюсь сам сохранить надежды.
И это именно так, подумал он. Это как череда комнат, из которых не находишь выхода. Нужно или смириться, или умереть, или полностью сойти с ума.
Едва они легли в постель, как кто-то повернул ключ в замке, и вошла смуглая молодая женщина, одетая как американка. Кто-то, кого еще не было видно, шел следом за ней.
— Какая прелесть, — сказала женщина. — Очень, очень мило.
Неожиданно обнаружив их в спальной комнате, она ничем не выдала своего замешательства. Только улыбнулась ослепительной неприветливой улыбкой.
— Ну и ну, — сказала она кому-то, находившемуся в соседней комнате. — Берлога самого великого муфтия. Траля-ля!
— Крошечный закуток берлоги, — поправил ее Лукас. — Не объясните ли мне, кто вы такие и что тут делаете?
Женщину сопровождал молодой человек в хлопчатобумажных штанах и кипе, на плече автоматическая винтовка.
— Мы потенциальные съемщики, — сказал он. — Осматриваем квартиру. — Он улыбнулся такой же улыбкой, что и женщина. — Нам эта площадь как раз годится, так что хотелось бы опередить конкурентов. Просто осмотреть квартиру, прежде чем вы вернете ее своим приятелям-арабам. Или христианоиудейским, иудеохристианским друзьям.
— В следующий раз, — сказал Лукас, — договаривайтесь о посещении.
— В следующий раз, — парировал молодой человек, — тебя здесь не будет, умник.
Они и впрямь были очень похожи друг на друга. Возможно, брат и сестра.
Женщина расхаживала по комнатам, черкая в блокноте, словно составляя опись.
— Замечательная квартирка, — снова сказала она, опять заглянув в спальню и неприятно улыбаясь. — Большое спасибо, что позволили осмотреть ее.
— Да, — сказал и молодой человек, выходя вместе с ней, — миллион раз спасибо, ребята. Развлекайтесь дальше.
Судя по звукам на лестнице, они приходили не одни. Это была разведка боем.
— Мы, — сказала Сония, — явно занимаем какую-то лакомую площадь.
— Такое чувство, что она стала нам не по карману.
— Полагаю, мы не хотим оказаться здесь, — сказала Сония, переворачиваясь на живот, — когда Вакуф и те люди начнут воевать за квартиру. Бедный Мардикян! Интересно знать, получит ли он за нее свою цену.
— Он уедет, наверно. — Лукас потянулся и выключил старомодную лампу со стеклярусным абажуром. — Во всяком случае, «довольно для каждого дня своей заботы».
Но все было не так просто. Почему-то, несмотря на неимоверную его страсть, он не смог доказать ее делом. Он жаждал этого больше всего, и вот теперь мужская сила оставила его. Конечно, тому была тысяча оправданий. Неопределенность их отношений, идиотское полночное вторжение. Мужчину можно простить. Но Сонию по какой-то причине это вывело из себя. Она расплакалась, принялась колотить его, а потом закрылась подушкой. Он выбрался из постели и принялся одеваться, собираясь уйти.
— Нет-нет, пожалуйста! — взмолилась она. — Пожалуйста, не уходи. Сама не знаю, что на меня нашло.
— Извини. Со мной так бывает иногда.
— Это оттого…
— Наверно. Та парочка. Да вся эта кутерьма.
— Нет-нет, — сказала она. — Это как все остальное. Преподобный правду сказал о нас. Это невозможно.
От ледяного спирта отчаяния у Лукаса захолонуло сердце. Его охватила паника и вместе с тем детское разочарование. Разочарование его детства было мучительно.
— Да чушь это полная, — сказал он. — Ничего это не значит.
— Нет, значит. Это помеха борьбе Преподобного.
— О господи!
Она промолчала. Наконец проговорила:
— Сейчас это невозможно. Может, вообще будет невозможно. Не знаю. Я не должна тебя видеть.
— А я хочу. Где и когда пожелаешь.
— Не знаю, — ответила она. — Просто не знаю.
Лукас взял бутылку сливянки, поставил на полу рядом с собой и пил, пока на заре не прозвучал призыв муэдзина к молитве.
