ГЛАВА 17

Уолли проснулся еще до первых петухов. Наскоро надев комбинезон, он сразу направился к своему амбару. Он не стал тратить время на то, чтобы разглядывать вытоптанное поле вокруг фермы. По правде говоря, он был даже рад тому, что все эти павильоны и палатки наконец разобрали и что больше никто не следит за каждым его шагом. «От этих журналистов все равно одни неприятности, — подумал он. — Только пачкают все». Вспоминать о них, да и вообще оглядываться назад у Уолли не было ни времени, ни желания.

Ему предстояла серьезная работа.

Все утро он потратил на то, чтобы внимательно осмотреть, смазать и отрегулировать свой самодельный измельчитель. Кое-что пришлось подтянуть, некоторые ремни изрядно износились, и их давно следовало заменить. «Нельзя так к машине относиться, — мысленно корил себя Уолли. — Она сама хоть и железная, но и работа ей досталась, прямо скажем, нелегкая». До сих пор она ни разу его не подвела, послушно перемалывая кусок за куском фюзеляж и внутреннее оборудование «боинга». Настало время подлечить ее, привести механизм в порядок.

Покончив с регулировкой и ремонтными работами, Уолли любовно протер машину, вытряхнул все опилки и стер пыль с вентиляторов системы охлаждения. «Вот он, труд во имя любви в чистом виде, — размышлял он. — Рекорд как таковой мне никогда не был нужен. Я ведь чего хотел: показать Вилле, что ради нее я готов на все. Значит, для меня ничего не изменилось, и я буду продолжать то, что начал».

Еще мальчишкой он как-то раз съездил с отцом на футбольный матч, проходивший на стадионе «Мемориал» в Линкольне. Ему на всю жизнь запомнилась выгравированная на камне над четвертой трибуной надпись: «Не победа, а участие, не гол, а игра. Слава обретается в деяниях». Вот они, те слова, которые настраивали его на борьбу — долгую и упорную.

Рекорд — ничто, любовь — всё.

Наконец Уолли осталось только заменить свечи и фильтры — и работы по обслуживанию дробильной машины можно было считать законченными. К этому времени солнце стояло уже высоко, и в амбаре было невыносимо жарко. Арф, высунув язык, спрятался в тени и наблюдал за тем, как хозяин направляется к уцелевшей секции «боинга» — к вертикальным и горизонтальным стабилизаторам. Да, от самолета к этому времени оставался только хвостовой киль с оперением. Эта конструкция была для удобства демонтажа обнесена строительными лесами. Уолли вскарабкался на верхнюю площадку и начал отпиливать очередной кусок рулевой плоскости. Следом за рулем своей очереди дожидались двойные цилиндры гидравлических приводов. «Если бы эти журналисты меня не отвлекали, — подумал Уолли, — я бы уже доедал последние крошки. Ну ничего — все равно осталось совсем немного».

Что бы о нем ни говорили и ни думали, как бы ни пытались его осмеять или обидеть, — никто на свете не способен повторить то, что сделал он.

Свой самолет он доест — во что бы то ни стало.

Джей-Джей нашел ее у реки. Вилла сидела на поросшем мхом стволе дерева, рухнувшего со склона в воду. Услышав его шаги, она оглянулась и явно не на шутку удивилась.

— Ну вот… Хотел повидаться с тобой перед отъездом.

— Как ты нашел меня? — спросила она.

— Айола тебя выдала. Но ты не сердись: мне пришлось серьезно потрудиться, чтобы ее разговорить. — С этими словами Джей-Джей попытался улыбнуться, что получилось не слишком хорошо: половина лица у него была скрыта широкой повязкой. — Страшный я сейчас, наверное. Но надеюсь, это не помешает нам поговорить.

— Нам с тобой больше не о чем говорить.

— А мне кажется, мы еще не все сказали друг другу. Подсесть к тебе можно?

Вилла пожала плечами и отвернулась. Джей-Джей сел на поваленный ствол. На Вилле были те же шорты и та же футболка, что и с утра. Туфли она оставила на берегу и теперь болтала босыми ногами в воде. Ее глаза покраснели от слез.

— Зря ты сюда пришел, — сказала она. — Если пожалеть меня — то можешь не беспокоиться: у меня все будет в порядке. Давай просто забудем все, что между нами было.

— Забыть? — переспросил он. — Боюсь, у меня не получится. Я, конечно, очень виноват перед тобой… Виноват за все, что случилось.

В первый раз за время разговора Вилла посмотрела в его сторону и сказала:

— Знаешь, похоже, что виноваты мы оба. Я тоже чего-то недосмотрела, во что-то напрасно поверила. За ошибки приходится расплачиваться. Если честно, я ведь всерьез решила, будто мы влюбились друг в друга.

Она наклонилась, подняла со дна ручья камешек и попыталась запустить его плашмя над водой: «блинчики» не получились, камень сразу же пошел ко дну. Вторая попытка тоже оказалась не слишком удачной.

— Рекорд — тридцать восемь «блинчиков», — сообщил Джей-Джей. — Установлен в Уимберли, в Техасе. Это было…

Вилла только махнула рукой. Джей-Джей понял, что лучше не продолжать разговор на эту тему.

Немного помолчав, Вилла сказала:

— Посмотрела я тут фотографии твоего Тадж-Махала. Мне покоя не давало, что ты в нем особенного нашел. Ну да, красиво, но ведь красивых мест на земле много. Потом я, кажется, поняла. Тебе нравится правильная, симметричная архитектура, единство стиля, упорядоченность пространства. Да, точно — симметрия и порядок.

— Может быть, ты права.

— Вот в этом-то и состоит разница между нами. Ты видишь мир неподвижным, а значит, воспринимаешь его поверхностно. Я же вижу не только это, а кое-что еще.

В ручей полетел очередной камешек.

— Тадж-Махал создан не тоннами мрамора, а любовью, — сказала Вилла. — Принц так любил принцессу, что после ее смерти построил для нее этот прекрасный мавзолей.

Джей-Джей повернулся так, чтобы ему удобнее было видеть Виллу, и при этом поморщился от боли. «Какая же она красивая», — подумал он. Красота этой женщины не имела никакой связи с расстоянием между глазами и соотношением обхвата талии и ширины бедер. Вилла действительно видела мир гораздо глубже, чем он. Сложись все иначе, и она смогла бы показать ему этот большой, сложный, многомерный мир, научить его чувствовать то, что умеет чувствовать она.

— Все, что ты видишь, — это статистика, цифры, то, что может быть ими измерено: длина, ширина, вес… — Слова Виллы словно эхом повторили мысли, проносившиеся в голове Джей-Джея. — Может быть, именно поэтому нам не суждено быть вместе.

Порыв ветра сорвал несколько сережек с цветущих деревьев и швырнул их в воду.

— Наверное, ты права, — заставил себя признать Джей-Джей. — Взять того же Уолли — он ведь действительно возводит памятник в твою честь. Никакой рекорд ему даром не был нужен. Внимание посторонних его только тяготило. Он хотел одного — показать тебе, как сильно он тебя любит. Я уничтожил что-то чистое и прекрасное, — медленно, с трудом подбирая слова, произнес Джей-Джей. — Я приперся к нему со своей Книгой и навязал ему эту попытку рекорда, даже толком его не выслушав. Да что там — выслушать Уолли, я и тебя-то толком не слушал. Похоже, меня угораздило разрушить что-то по-настоящему великое.

Стрекозы молниями носились над ручьем.

Когда Вилла заговорила, стало понятно, что внешнее спокойствие дается ей нелегко.

— Ты лучше иди, — произнесла она.

Джей-Джей в последний раз посмотрел на нее, чтобы запомнить ее лицо, ее глаза, ее развевающиеся на ветру волосы.

— Я никогда не забуду те прекрасные мгновения, когда мы были с тобой вместе, — сказал он.

Ему хотелось поцеловать ее, но она, словно почувствовав это, отвернулась и стала старательно искать в воде очередной плоский камешек. Всем своим видом Вилла давала понять, что этот человек для нее больше не существует. Ему хотелось плакать, нет, даже не плакать, а умереть прямо здесь, на этом самом месте.

— Прости меня, — повторил Джей-Джей.

После этого, не дожидаясь ответа, он вскарабкался вверх по отлогому берегу и пошел прочь по вившейся в поле тропинке.

Она просидела на берегу реки до вечера. Это место было ее тайным убежищем и хранилищем ее самых сокровенных воспоминаний. Здесь когда-то они с отцом удили рыбу, здесь же купались и катались на надутых автомобильных камерах с друзьями и подружками. Теперь к этим воспоминаниям добавился образ Джей-Джея: вот он, с повязкой, с синяками на распухшем лице, говорит ей, что уезжает и при этом никогда ее не забудет. Как складно у него получается: уедет, забудет… Счастливо оставаться.

Вилла спустилась с поваленного ствола и зашла в воду поглубже, чтобы умыться. Чуть поодаль она увидела, как к самой поверхности всплыл карп, которого заинтересовала упавшая с дерева пушистая сережка. Умыв лицо, Вилла вытерлась футболкой с логотипом Книги рекордов, которую ей подарил Джей-Джей.

«Ладно, — подумала она, — упрекать мне себя, пожалуй, не в чем. Да, вскружил он мне голову, да, я откликнулась на его ухаживания. Но ведь надо признать, что устоять против такого парня было бы трудно». Он действительно очарователен, действительно интересно рассказывал о тех странах, где ему довелось побывать… Чего стоила только его занятная привычка при каждом затруднении в разговоре приводить данные о каком-нибудь подходящем по теме рекорде. Казалось, будто за этими цифрами и фактами он пытался скрыть свои чувства. Были у него и другие, пусть и не столь заметные, очаровательные черты. Например, когда он ел кукурузу с початка, у него смешно и умилительно двигались уши. Что-то беззащитное и милое было даже в его потрепанных воротничках. А как он смотрел на нее, как менялось его лицо, когда он произносил ее имя… Ощущение было такое, будто он не хотел, чтобы это слово слетало с его губ, не хотел расставаться с ним.

И все же… Вилла сердилась на него, даже ненавидела его за то, что он обманул ее, фактически подбил на предательство, нарушил данное слово и принес столько зла ее родному городу, поверившему его обещаниям. Нельзя было сдаваться так легко, нельзя было быть такой мягкотелой, нельзя было допускать, чтобы в ее душе по отношению к чужаку появилась нежность.

Джей-Джей был прав. Уолли строил в ее честь настоящий Тадж-Махал. Ни один мужчина из тех, которых она знала, не был на такое способен. Пожалуй, никто и никогда больше не будет готов совершить для нее пусть и безумный, но все же подвиг. Вилла вдруг поняла, что должна делать.