ГЛАВА 18

Облако пыли над дорогой было видно издалека. Еще до того, как машину удалось разглядеть, Уолли узнал этот пикап по надрывно усталому завыванию старенького мотора. «Давно нужно было предложить ей подрегулировать и подремонтировать „форд“, пока он совсем не развалился», — подумал Уолли. Впрочем, увидев Виллу, он привычно потерял дар речи и предложение о ремонте машины так и осталось неозвученным. Он так и застыл на месте с кружкой пива, в которое было добавлено изрядное количество алюминиевой стружки.

Вилла выбралась из машины и энергично захлопнула за собой дверцу. Ее мокрые волосы были распущены, на ней была белая блузка, простая прямая юбка и кроссовки.

— Привет, — сказала она Арфу. Тот завилял хвостом, сбежал по ступенькам крыльца и лизнул гостье руку. — Здравствуй-здравствуй, хороший песик!

— Добрый вечер, — проговорил Уолли. — Вот уж не ожидал тебя здесь снова увидеть.

— Извини. Наверное, я должна была сначала позвонить.

— Нет, я не об этом. Я всегда рад тебя видеть.

На самом деле Уолли никак не мог понять, зачем Вилла пожаловала к нему именно сегодня. При этом он все равно был счастлив, что ему предстало это нежданное и прекрасное видение.

— Что-нибудь выпьешь?

— С удовольствием, — ответила Вилла.

— Сок, пиво? Могу немного пудры от стабилизатора подсыпать.

— Немного пива было бы замечательно. И пожалуйста, без добавок.

Уолли скрылся за дверью в прохладном полумраке дома. Он не знал, что и думать. Что она здесь делает? Заметила ли она, что от «боинга» почти ничего не осталось, кроме нескольких железяк, валявшихся на заднем дворе, словно груда обглоданных костей? По пути на кухню Уолли заглянул в зеркало. Да уж, ну и видок. Волосы грязные и взъерошенные, весь подбородок усыпан крошками. Конечно, перед Виллой он хотел бы предстать в более приличном виде. В конце концов, она ведь впервые заехала к нему в гости, если, конечно, не считать тех случаев, когда она приезжала выразить ему соболезнования в связи со смертью его родителей. Он попытался пригладить ладонью волосы и заодно стряхнул крошки с подбородка. Оставалось только надеяться на то, что выглядит он вполне человекообразно, несмотря на категорически несимметричное лицо.

Он стер остатки алюминиевой крошки со дна и стенок стоявшего на столе большого стакана, налил в него пива и вернулся на крыльцо. Вилла сидела на ступеньках, прислонившись спиной к столбу, подпиравшему крышу. Она успела подтащить поближе мешок с какими-то семенами и положила на него ноги, как на подушку.

— Ну что, как у тебя дела? — спросила Вилла.

— Нормально, — ответил Уолли. — Надеюсь, урожай будет хороший. Тьфу-тьфу, только б не сглазить.

Вилла помолчала и, окинув взглядом окрестные поля, сказала:

— Хорошо у тебя тут. Тихо.

— И не говори. От всех этих журналистов было столько шума… Ни сосредоточиться ни на чем, ни поспать нормально не удавалось.

— Рад, что они разъехались?

— Конечно. Все как раньше. Я и Арф. Все как нам нравится. — Уолли сделал глоток пива и осторожно спросил: — Интересно, чего это ты вдруг решила за город выбраться?

Было заметно, что Вилла подыскивает нужные слова. Она внимательно посмотрела на хвост «боинга», выглядывавший из-за дома. Больше от самолета ничего не осталось. Все остальные части, все шпангоуты и нервюры, вся обшивка — все было съедено этим человеком, пытавшимся таким образом утолить голод своей ненасытной любви.

Наконец она решилась:

— Я бы хотела, чтобы ты перестал… перестал есть этот самолет.

Уолли в свою очередь помолчал, переваривая услышанное и обдумывая ответ.

— Вилла, но ведь я уже почти доел его. Осталось всего ничего.

— Перестань, к чему это? Никакого рекорда не будет. Нет смысла доедать эту груду металла.

— Как это нет смысла? — искренне удивился Уолли. — Мне до рекорда не было никакого дела. Ты прекрасно знаешь, зачем я это затеял, и прекрасно понимаешь, что нужно мне было лишь одно — привлечь твое внимание.

Вилла посмотрела ему прямо в глаза и сказала:

— Привлечь меня тебе удалось. Я вся внимание.

Разговор по-прежнему продолжался с большими паузами. Уолли не сразу понимал смысл сказанного, и ответные формулировки давались ему не без труда.

— Я как-то не был уверен, что ты меня вообще замечаешь, не говоря уже о моей затее.

— Разве такое не заметишь? Конечно, я была в курсе.

Вилла рассмеялась, и Уолли заржал вслед за нею — быть может, излишне громко и грубо. Порыв ветра взъерошил росший рядом с домом старый клен. Поддавшись общему веселью, Арф заливисто залаял. На мгновение на ферме Уолли Чабба установились полная гармония и взаимопонимание. Хозяину оставалось только надеяться, что это прекрасное мгновение продлится хотя бы еще немного. Ничего не нужно было никому доказывать, ни к чему не нужно было стремиться.

— Останешься поужинать? — предложил он. — Кусок ветчины у меня найдется.

— С удовольствием, — ответила Вилла.

Она села, поджав ноги, на его старом диване. Уолли нравилось глядеть на нее, нравилось, как аккуратно стоят ее кроссовки на уголке старого-престарого персидского ковра, принадлежавшего еще его дедушке и бабушке. Их старые черно-белые фотографии стояли в рамочках на низеньком прикроватном столике. Всегда серьезные и даже как будто осуждающие внука, в тот вечер старики словно улыбались.

— Ну ладно, давай рассказывай — что навело тебя на мысль попробовать съесть самолет? — спросила Вилла после ужина, когда они вдвоем убрали со стола и вымыли всю посуду.

Был поздний вечер. Она была в его доме, она приняла приглашение поужинать, она смеялась, когда он шутил, сидела на его диване. Это был самый замечательный вечер в жизни Уолли. Эти мгновения стоили всех трудов и страданий. Каждый болт, каждая нервюра и каждый шпангоут — все они были перемолоты и съедены не зря.

— Ну, это долгая история, — уклончиво ответил Уолли.

— А я никуда не спешу.

Хозяин налил две кружки кофе и принес одну Вилле. Свою кружку он поставил на столик, сделанный из среза старого дуба. Затем он робко сел на диван рядом с женщиной своей мечты.

— Началось все с Отто. Это он во всем виноват, — смущенно сказал Уолли.

— Какой Отто? Хорнбассел?

— Ну да. Ты же знаешь, он всю жизнь в цирке работал, ездил по всей стране… А когда он приезжал домой в отпуск, я повсюду ходил за ним, потому что мне нравилось с ним общаться.

Арф вспрыгнул на диван и, устроившись между собеседниками, ткнулся холодным мокрым носом в колени Виллы.

— Помнишь, как я однажды съел термометр? — спросил Уолли.

— Еще бы не помнить, — ответила Вилла.

— Ну вот, когда Отто узнал об этом, он стал рассказывать мне истории про известных во всем мире циркачей, прославившихся тем, что они поедали всякие опасные штуки.

— Например?

— Ну, был, например, один человек в Лондоне, который ел гравий и камни. Называли его мудреным именем Литофагус. Это вроде бы по-гречески «Поедатель камней». Или по-латыни, не помню. Он был известен на весь мир. Потом был другой, который научился жевать и глотать железо. Люди приносили на его выступления ключи, булавки, щипцы для сахара, болты с гайками, и он все это съедал.

— Никогда про такое не слышала.

— Я обо всем этом в одной книге прочитал. Был, например, один француз — звали его, кажется, Дюфур, — так он сделал себе имя на том, что глотал горящее масло, кипящую смолу и кислоту.

— Да ну?

— А представление его заканчивалось тем, что он поедал одну за другой свечи с подсвечниками, и зрители оставались в темноте.

— Неужели все это правда?

— Конечно. А что касается меня, то Отто предложил мне попробовать. Это он притащил мне как-то раз пару обрезков проволоки и автомобильные ключи. Я их съел, и, чтобы не упасть в грязь лицом, добавил к ним несколько гвоздей. С того самого дня я понял, кем хочу стать и чем буду заниматься, когда вырасту.

— Почему же у тебя это не получилось?

— Тоже Отто виноват, — ответил Уолли. — Я хотел сбежать из дома вместе с цирком, но Отто меня отговорил. Сказал, ничего хорошего из этого не выйдет, потому что я закончу жизнь так же, как он, — одиноким пьяницей без гроша за душой. Он сказал, что я должен остаться в родительском доме и выращивать кукурузу. Ну, в общем, как мои отец, дед и прадед.

— И что ты теперь думаешь? Правильный выбор ты сделал?

— Конечно, — без всяких сомнений ответил Уолли, глядя Вилле в глаза. — Но когда на мое поле упал самолет, я сразу понял, что он послан мне свыше. «Это Бог дает мне знак», — подумал я.

Заглянув в прекрасные глаза Виллы, он тихонько добавил:

— И по всему выходит, что я не ошибся.

Несмотря на свои габариты, несмотря на неуклюжесть и огромную силу, в общении Уолли был очень деликатен и осторожен. Они с Виллой проболтали несколько часов подряд. Уолли действительно по-настоящему любил ее. Вилла в очередной раз убедилась в том, что он хороший, добрый человек, что он вовсе не глуп и чувство юмора далеко ему не чуждо. Пока он чистил ей апельсин — огромным хозяйственным тесаком, — она внимательно следила за его руками: все в трещинах и мозолях, они привыкли делать самую разную работу. Лицо его нельзя было назвать красивым, но и глупым тоже. От Уолли исходило чувство спокойствия и уверенности в своих силах.

— Я, случайно, Джей-Джея инвалидом не сделал? — поинтересовался он у гостьи.

— Нет. Нос ты ему, конечно, хорошо расквасил, но жить он точно будет. Кстати, он сегодня уехал: начальство отправляет его в командировку куда-то далеко. Точно даже не помню, в какую страну.

— Не могу сказать, что очень расстроен его отъездом.

— Слушай, не хочу я о нем говорить, — заявила Вилла, но, сама не понимая как, вновь завела разговор о заезжем госте. Она рассказала Уолли, как тот впервые пришел к ней в редакцию. — Ты представляешь себе, я приняла его за очередного торгового агента. Думала, он приехал в наш город, чтобы продавать какую-то ерунду.

Уолли кивнул:

— Вот видишь, первое впечатление никогда не обманывает. Ты оказалась абсолютно права.

— Да, в некотором роде, но…

Она сама не заметила, как стала рассказывать Уолли, почему все так получилось, как этот чужой человек сумел найти ключ к ее сердцу.

— Ты представляешь, дело дошло до того, что мы с ним заехали на поле Райти и стали швырять друг в друга куриные яйца. Нам, видите ли, захотелось побить мировой рекорд. Ничего из этого, конечно, не вышло, только перемазались с ног до головы. И знаешь, самое странное заключается в том, что эта мысль пришла в голову не ему, а мне.

Затем Блейк решил, видите ли, слетать в Канзас на своем змее, и Джей-Джей фактически спас его. Этот сорванец говорил, что прыгнет с башни, как только к нему сунется кто-то из полицейских или других жителей города. А против Джей-Джея он ничего не имел, и тому удалось уговорить мальчишку отстегнуть змея и спуститься обратно по лестнице.

— Слава богу, хоть на что-то полезное он оказался способен, — прокомментировал Уолли.

Вилла смотрела куда-то в пространство. Перед ее глазами вновь засверкали молнии, а затем затеплился огонек свечи в крохотной спальне трейлера. «Боже мой, — подумала она, — всего сутки назад я была уверена в том, что встретила настоящую любовь…»

Уолли прокашлялся. Вилла смотрела на него и вдруг заметила, насколько напряжено его лицо. От этих разговоров о Джей-Джее ему было явно не по себе. Вилла, естественно, не хотела обидеть его, но, судя по всему, в этот вечер она была способна говорить только о своих чувствах и о несостоявшемся романе с парнем из Книги рекордов. Она потянулась к Уолли и взяла его за руку:

— Если честно, я всегда знала, что ты для меня готов на все. И я тайно гордилась тем, что даже самолет ты стал есть из-за меня. Честное слово. Это какое-то особое чувство. Может быть, так проявляется мой эгоизм, но всякий раз, когда я слышала, как работает твоя дробильная машина, мне становилось приятно: я в очередной раз убеждалась в том, что я тебе не безразлична. — В ее глазах стояли слезы. — Нельзя было позволять тебе делать это. Давно нужно было прекратить эти глупости. Вот еще придумал: «боинг» он, видите ли, есть будет.

— Но я же люблю тебя.

Вилла придвинулась к нему ближе.

— Если ты действительно любишь меня, то не валяй дурака, — твердо сказала она. — На меня это не подействует. Ты же прекрасно знаешь, что я тебя не люблю… ну, по крайней мере, не люблю так, как ты меня любишь.

— Давай сделаем вид, что ты все-таки дала мне шанс.

— Нет, Уолли, давай не будем друг друга обманывать. Даже строительство Тадж-Махала должно быть оправдано. Лучше всего — взаимной любовью.

— Какого еще Тадж-Махала? — сбитый с толку, переспросил Уолли.

— То, что ты сделал ради меня, потрясает до глубины души. Но это неправильно. Это никому не нужно. Толку от этого никому не будет. Понимаешь ты или нет?

Вилла сама не заметила, как положила ладонь на руку Уолли, и не сразу обратила внимание на то, как часто бьется на этой руке жилка.

— Прости, — сказала она.

— Да все в порядке, — ответил Уолли. — И ты меня прости. — Голос его неожиданно дрогнул.

Вилла обхватила его плечи руками и крепко обняла его. Она почувствовала всю его силу. Неожиданно тело великана вздрогнуло, и, подняв руки, он в свою очередь прижал Виллу к груди. Прижал так крепко, словно хотел никогда не отпускать ее от себя.

Шел третий час ночи. Часы на дисплее видеомагнитофона безжалостно отсчитывали минуты. Уолли неподвижно сидел на диване. После долгого разговора Вилла хотела уехать, но так устала, что вряд ли смогла бы нормально вести машину. Она задремала прямо у него в объятиях. Так они и сидели вдвоем, прижавшись друг к другу. Арф ждал под дверью. Ему уже давно пора было прогуляться, но Уолли сидел неподвижно, чтобы ни в коем случае не потревожить сон Виллы.

Сколько лет он мечтал об этом! И вот свершилось: Вилла спит у него на плече, в его доме. Сам он в эти минуты прокручивал в памяти всю свою жизнь, как реальную, так и воображаемую. Уолли пытался осмыслить все, что сказала ему сегодня Вилла, пытался разобраться в том, что он сделал неправильно.

Нет, насчет нее он не ошибся. Она оказалась именно такой, какой он и представлял ее себе с того самого дня, когда она спрыгнула с подножки отцовского пикапа, приехав к нему на день рождения в голубом бальном платье. Она никогда не обманывала его, и Уолли знал, что она его не любит. В то же время он надеялся, что если она узнает его получше, то все изменится. Он думал, что нужно только доказать силу и глубину своего чувства, чтобы искорка любви начала тлеть в ее душе. Ну а там все пошло бы само собой. День за днем Уолли доказывал бы ей свою любовь, а она все полнее бы осознавала, что он готов для нее на все.

И вот он узнал правду: сердце его возлюбленной отдано другому.

Немного подумав, Уолли решил, что Вилла, наверное, не будет против, если он прикоснется к ее волосам. Он стал аккуратно гладить ладонью ее локоны. Уолли почувствовал, что по его щекам текут слезы. Он поспешил вытереть их, чтобы упавшая горячая и соленая капля ненароком не разбудила Виллу. Ему было невыносимо грустно. Вот она — у него дома, на его диване, спит у него на плече — мечта, можно сказать, сбылась. И все же эта женщина никогда не будет принадлежать ему.

Он не плакал уже много лет — с того самого дня, когда на его день рождения, в городской парк, не пришел никто из одноклассников. В тот день Уолли исполнилось десять лет. Тогда именно появление Виллы прервало его плач, остановило слезы. Теперь круг замкнулся. Каким-то непостижимым образом именно из-за нее он заплакал вновь.