Утром я попытался вытолкать ее из постели, она возмутилась, теперь уже имеет на меня право, ага, как же, я тоже современный и демократ, что значит – никаких обязанностей не признаю, у меня только права.

Наконец торопливо выскользнула из-под одеяла прямо в свою нелепую ночную рубашку, это чтоб не показать мне недоразвитую жопу и полусиськи, как будто у меня отсутствует тактильная память.

Родители, судя по доносящимся звукам со стороны кухни, уже поднялись, что-то готовят и тактично ждут, когда мы умоемся, приведем себя в порядок и выйдем к завтраку.

Я пришел первым, уже умытый и с почищенными зубами, Леонтия же, скромная, как монашка, появилась на кухне с опущенными глазками и жарким румянцем на щеках.

Мама взглянула встревоженно, а она подошла к ней и с самым виноватым видом склонила голову.

– Ой, – прошептала она стыдливо, – простите…

Мама спросила встревоженно:

– Что случилось, милая?

Леонтия прошептала совсем несчастным голоском:

– Я вам простыню испортила.

Мать спросила испуганно:

– Как это… что стряслось?

Леонтия совсем потупила глазки, дальше некуда, сказала стыдливым шепотом:

– Ваш сын… я не смогла устоять… ночью увлек меня в свою комнату и… в общем, я теперь женщина. Надеюсь, не забеременею, мне через месяц в восьмой класс…

Мама охнула, бросила на меня огненный взгляд.

– Евгений!.. Как ты посмел?

Леонтия сказала тоненьким жалобным голосом:

– Не ругайте его. Что случилось, то случилось. Я не могла устоять против его бурного натиска, так что это и моя вина. Девушка должна сама беречь свою девственность от мужских посягательств, но я вот не уберегла, так что сама виноватая, как всегда у нас, женщин.

– Как он мог, – проговорила мать в панике, – он же такой скромный!

– Вот-вот, – подтвердила она, – мне тоже таким казался все годы, что встречаемся! Другие сразу под юбку лезут, а он никогда… только сиськи давил больно, но я ж виноватая, что они еще маленькие!. Потом отрастут, у моей мамы были большие. А теперь вот усыпил мою бдительность и… в общем, я недобдила.

Мать обняла ее, Леонтия с готовностью прижалась к ней, такая тоненькая и жалобная, что даже мне стало чуточку жалко этого брехливого лисенка.

– Пойдем, милая, – сказала мать жалостливо, – я помогу тебе.

– Только не ругайте его, – сказала она жалобно, – я теперь его, а он, выходит, мой, так что я должна его защищать… даже от свекрови…

Я проводил их обалделым взглядом, а отец, что слушал с порога, подошел и сказал тихонько с укором:

– Как же ты так…

Я развел руками.

– Да само как-то вышло.

– Понимаю, – произнес он тихо, – хотя это «само» обычно подстроено. Пришлось доказывать?

– Да, – согласился я виновато. – Мы же, мужчины, всегда доказываем, а им доказывать не надо, дуры и так счастливы. Но мы чересчур чувствительные, вдруг подумают, что не можем… Вот и…

Он сказал с сочувствием:

– Доказал?

– Да, пару раз… Нет, три.

Он поморщился.

– Зачем? Для нее это травма.

– Так доказывал же, – сказал я, оправдываясь. – А то подумает, что больше не могу. Мы же нежные и чувствительные, это женщины толстокожие, как крокодилы, а мы все почти поэты в душе. В глубинах души. У нас же большие души, там все поместится. Потому женщинам все как с крокодила вода, а мы страдаем по всякой ерунде, если даже в Африке птичка прищемит лапку.

Из столовой раздался голос мамы:

– Все-все, завтрак на столе!.. Не задерживайтесь!

Отец вздохнул.

– Пойдем. Теперь что-то да изменится.

– Справимся, – заверил я. – Нас не переиграть.

– Да? – спросил он с сомнением и вздохнул.

За столом Леонтия почти не поднимала на меня взгляда, стыдливо краснела, блин, да как это они делают, это же всю систему кровоснабжения нужно брать под контроль, суперспособность, а она запросто, то туда румянец пошлет, то туда… то-то ночью иногда просто обжигало в какие-то важные моменты.

Мама сказала строго:

– Женя, кушай омлет, тебе полезно! Ты что-то худой совсем.

– Вчера был толще, – поддержал отец, то ли намекает на что-то, то ли бездумно поддерживает супругу, мою маму попробуй не поддержи, – и вон фруктовый коктейль выпей, там калории и что-то еще странное, однако нужное, если почему-то верить Минздраву.

– Да, – сказала и Леонтия рассудительным голоском, – слушайся, что родители говорят, они лучше знают.

– Чего вдруг? – буркнул я.

Она сказала важно:

– На их стороне и опыт, и мудрость, да и знают тебя с пеленок… А я буду с ними советоваться, чем тебя кормить… можно, правда?

Мама просто растаяла, ответила нежнейшим голосом:

– Да, милая, конечно же, мы тебе во всем поможем!

– Да, – сказал и отец, потому что от него явно требовалось, – да, конечно, поможем. Можешь рассчитывать на нас. Всецело. Ага, точно.

Леонтия умело нарезает фигурно испеченную баранину и заботливо перекладывает на мою тарелку, сама же клюет, как мелкая птичка, то ли в самом деле нет аппетита, то ли показывает, что кормить ее будет дешево.

Не поднимая от тарелки взгляда, она сказала рассудительно:

– Ваш Женя – моя первая любовь. Надеюсь, когда-то остепенится, набегается и женится на мне, а я буду такой хорошей, такой послушной, такой верной и правильной…

Я взглядом сказал ей, чтобы не переигрывала, мои родители не обязательно дураки, раз уж хорошие люди. Хорошие вовсе не синоним тупизны, хотя, конечно…

Мама сказала растроганно:

– Милая, но тебе еще школу нужно закончить, потом вуз… Много воды утечет!

Леонтия сказала пламенно:

– Но я всегда его буду любить! Он самый лучший на свете. Я буду стараться расти быстрее.

– А брачный возраст разве не повысили? – спросил отец. – Сразу на пять лет?

– Это пенсионный сразу на пять, – поправила мама. – А для брака добавили всего три. Так что вам еще не скоро, дорогие мои.

Она сказала твердо:

– Я дождусь!..

Я торопливо допил кофе и, поставив чашку, быстро поднялся.

– Ну все, мне пора!

Леонтия моментально вскочила, но ничего не сказала, пока не выскочила за мной на крыльцо, а там злобно прошипела:

– Ты что, уже бросаешь? Сразу же после брачной ночи?

– Слушай, малолетка, – сказал я, – если хочешь, подброшу тебя по дороге малость. Но только не пищать и не чирикать. Я рыб люблю, поняла?..

Она вскрикнула:

– Как скажешь, милый!.. Молчу, как целая стая рыбов. И в дороге не хрюкну.

– Рыбы булькают.

– И не булькну!

Ее роскошный «Архейдж» сорвался со стоянки, как застоявшийся конь, буквально в прыжке оказался перед нами у ступеней.

Леонтия с улыбкой превосходства указала мне кивком на правое сиденье.

– Нет, – ответил я кратко, – едем в моем.

Она запнулась на полуслове, плечики опустились и сказала покорным голоском:

– Да, милый. Как скажешь.

Что они, мелькнула мысль, по одним программам учились, что ли, Аня тоже говорит такими же словами и таким голоском.

«Стронгхолд» распахнул перед нами дверцы, Леонтия покорно села со мной рядом.

– Твоя тележка дорогу отыщет? – спросил я.

– Отыщет, – сказала она. – Спасибо, что решил отвезти меня сам. Лично.

Я буркнул:

– Когда ты у нас, отвечаю за тебя я.

Она радостно вспискнула:

– Ой, как здорово! Теперь буду постоянно возле тебя. Вцеплюсь, как самый худой и голодный клещ.

– Привяжу в твоем доме и оставлю, – пригрозил я. – Но, думаю, у вас там от охраны не протолкнуться. Еще у ворот встретят, верно?

Ее лицо погрустнело.

– Да… но это не спасло, сам знаешь.