11
Среда, 19 ноября
Семь тридцать, сырое утро. По мокрым городским улицам ползли бесконечные потоки транспорта. В студии недалеко от дворца Кристиансборг в прямом радиоэфире Хартманн и Бремер сошлись в очередном раунде дебатов.
Охрана окружающей среды и промышленные инновации — Хартманн продвигал свои «зеленые» позиции.
— Мы должны сделать город привлекательным для компаний, которые заботятся об окружающей среде…
— Это безумие — тормозить промышленность во имя экологии, — перебил его Бремер.
Он выглядел усталым и раздраженным. Хартманн следовал совету Риэ Скоугор — играл на обаянии: новое молодое лицо в копенгагенской администрации, спокойный, внимательный, разумный политик.
— Никто не говорит о том, чтобы тормозить…
— Но есть ли что-нибудь общее в ваших позициях? — спросила ведущая. — Так или иначе, вам придется работать вместе после выборов. Возможно ли это?
— Я могу работать с кем угодно, — провозгласил Бремер. — Вопрос только в надежности репутации Хартманна.
— Вы отвлекаетесь от темы, Бремер. Мы здесь, чтобы говорить об охране окружающей среды.
— Нет, нет и нет. Сейчас столько завязано на том убийстве. Вопросы, на которые до сих пор нет ответа…
Хартманн улыбнулся женщине, ведущей встречу.
— Мы говорили об этом уже миллион раз, — сказал он. — С меня сняты все обвинения. С моих сотрудников тоже. Полиция сама заявила об этом…
— Доверие. Вот что самое главное, — настаивал Бремер. — Как мы можем работать с человеком, в котором мы все так сильно сомневаемся?
Хартманн пожал плечами, не сводя глаз с радиоведущей:
— Меня крайне огорчает то, что вы продолжаете использовать эту трагедию в корыстных целях. В настоящее время один из достойнейших офицеров полиции находится в больнице в критическом состоянии. Сейчас не лучшее время…
— Вы довели этого беднягу до такого состояния, не я. Насколько мне известно, он не относился к числу ваших поклонников…
Секундная стрелка на больших настенных часах бежала к финишу. Хартманн точно рассчитал время своей реплики:
— Мы готовы работать со всеми, кто доказал свою добросовестность и преданность общему делу. Это исключает господина Бремера и его партию. Я сожалею, что вынужден так говорить, но уверен, что уважаемая аудитория, слышавшая последние слова мэра, меня поймет.
— Нет!..
— Благодарю вас, — сказала ведущая, — наше время истекло. А теперь…
Началась программа новостей. Поуль Бремер поднялся, с натянутой улыбкой обменялся с присутствующими рукопожатиями и ушел.
Риэ Скоугор была довольна. Хартманн прислушивался к новостям: Майер был все еще без сознания после операции и находился в реанимации.
Кто-то постучал пальцами в стеклянную перегородку студии. Эрик Салин.
Он стоял на пути к выходу, то есть Поуль Бремер не мог миновать его. Другой двери не было.
Хартманн вышел и, не останавливаясь, двинулся дальше.
— Найдется минутка, Троэльс? — спросил Салин, догоняя его.
— Вчера мы достаточно пообщались.
Он направлялся к выходу, его ждали новые встречи и новые интервью.
— Я тут поспрашивал о конверте, в котором лежала кассета с пульта охраны. Он такого же образца, как те, что используют в вашем департаменте.
Хартманн только изогнул бровь.
— Да, я специально вчера туда зашел и позаимствовал один конверт для сравнения, — добавил Салин.
— Вот как, Эрик? Уж не рассчитываете ли вы, что конверт принесет вам Пулитцеровскую премию?
Салин просиял:
— Готов разделить ее с вами.
Хартманн свернул из вестибюля к туалету.
— Эй! — крикнул ему в спину Салин. — Не против, если я зайду с вами? Чего не сделаешь ради хорошей статьи!
— Вы напрасно теряете время.
Тем не менее журналист пошел вслед за Хартманном.
— Еще я поговорил с людьми в вашем штабе. Оказывается, у них было столько встреч и переговоров, что приходилось арендовать дополнительные помещения.
Хартманн мочился, глядя на белый кафель.
— Как интересно.
— Да, я тоже так думаю. Зачем платить за аренду офисных помещений, когда у вас простаивает квартира? В наши-то тяжелые времена?
Хартманн перешел к раковине, ополоснул руки, посмотрел на свое отражение в зеркале.
— Ваша озабоченность деталями поистине восхищает.
— Не зря же говорят: дьявол кроется в деталях. И какой дьявол! Забрал кассету с видеозаписью, подержал ее у себя в преисподней, хотя… — Он сделал паузу, дожидаясь, пока Хартманн повернется и коротко взглянет на него. — Хотя она снимает с вас подозрения — на первый взгляд! Затем упаковал кассету в один из ваших конвертов и подсунул полиции. А еще полторы недели кряду этот ловкий дьявол следил за тем, чтобы никто не заходил в квартиру, где была Нанна перед самой своей смертью. И если бы не полиция, неизвестно, сколько бы еще она пустовала. — Салин ухмыльнулся отражению Хартманна в зеркале. — Вы умный человек, Троэльс. Вы понимаете, это дурно пахнет. Дурно пахнет в вашей епархии, не у Поуля Бремера.
Хартманн поднялся по лестнице обратно в вестибюль. Там его уже ждала Риэ Скоугор.
— Даже если не вы совершили это преступление, — говорил Салин, не отставая от него, — то кто-то из вашего близкого окружения поверил, что это вы, и захотел прикрыть вас. Если ваши собственные люди не доверяют вам, если они думают, что вы способны на убийство, то что…
Хартманн не выдержал, схватил журналиста за воротник синего зимнего пальто и рывком прижал его к стеклянной стене радиостудии. Скоугор успела только негромко ахнуть.
— Напечатай из этого хоть одно слово, червяк поганый, и я превращу твою жизнь в ад.
Он был крупнее Салина. Не бил никого со студенческих лет, но сейчас драка казалась совершенно естественным решением.
— Троэльс! — взвизгнула Скоугор у него за спиной и вцепилась в его рукав.
— Давай, — сказал Салин, глядя на зависший над ним кулак, ухмыляясь в лицо Хартманну. — Сделай это. Твоя ближайшая помощница спит с оппозицией, чтобы заполучить для тебя секретные документы. Кто-то из твоего доверительного окружения уверен, что ты изнасиловал и убил школьницу. Ну что? Как господин Чистюля чувствует себя теперь? Начал догадываться, что с высоты падать больнее?
Она повисла у него на руке прежде, чем он успел ударить, повисла всем весом.
Подняв руки и сияя, словно одержал победу, Эрик Салин сказал:
— Это всего лишь вопросы, Троэльс. Только и всего. Вы политик. Вы должны уметь отвечать на них.
Хартманн выругался и быстро вышел за дверь.
Скоугор осталась. Она встала перед журналистом, злая, как черт:
— Кто тебя всему этому подучил? Хотя я и сама могу догадаться.
— Публика имеет право знать.
— Публика имеет право знать правду. Только не вздумай опубликовать хоть слово из своих измышлений, Эрик. Или придется тебе снова вернуться к фотосъемке из-за портьер в чужих спальнях.
Салин зацокал языком:
— Ой, как больно.
— Я знаю, откуда ты взялся, подонок.
— Взаимно, дорогуша. — Гадкий смешок. — И неплохо бы тебе подучиться общению с прессой, Риэ. Удивляюсь я на тебя. Филлип Брессау вроде ловкий парень. Я думал, он мог бы… скажем, мог бы получше вдолбить в тебя кое-какие вещи.
Не находя слов и радуясь, что Хартманна нет рядом, Скоугор стояла перед Эриком Салином, задыхаясь от ярости.
— Или это я тоже выдумал? — спросил он.
Лунд ночевала в больнице. В восемь утра она сходила в кафе, принесла поднос с едой в отделение реанимации. Ханна Майер сидела там же, где и прошлой ночью, постаревшая лет на десять.
— Я принесла вам поесть, — сказала Лунд. — Можно присесть?
— Вчера вечером они рисовали фломастерами.
Лунд обратила внимание на ее руки в красных и синих чернильных полосках.
Красные руки. Окровавленные пальцы. Эти картины никак не уходили из ее головы.
— Они хотели развеселить свою сестренку. У нее заболело ухо.
Ее голос был тонким и хрупким, в одном шаге от всхлипа.
— Ян мне говорил. Сколько лет Мари?
— Младшую зовут Неэль. Мари — средняя.
— Значит…
Лунд пыталась вспомнить имена, Она слышала их довольно часто.
— Значит, Элли старшая?
— Элла. Ей десять.
Лунд подумала о Марке, попробовала представить, что он сейчас делает. Что думает о ней.
— Расскажите, что случилось.
— Он ждал в машине, а я пошла внутрь. А потом…
Она и сама толком не знала, что случилось: ночь, кровь… чувство вины. У нее плохо работала голова.
— Он заметил, что в здании еще кто-то есть.
Ханна Майер промокнула глаза скомканной салфеткой. Лунд хотелось обнять ее за плечи, но она не стала этого делать. К ним вышел хирург. Зеленый костюм, шапочка, на лице маска.
Жена Майера вскочила как подброшенная пружиной.
Доктор давал указания медсестре. В руке у него был рентгеновский снимок. Он приложил снимок к световому экрану у двери. Они подошли.
— Операция прошла успешно, но он потерял много крови. Смотрите, вот здесь…
Кости и ткани, разрывы и темные линии.
— Первая пуля прошла насквозь. Вторая была нацелена в сердце. Но у него в кармане лежала металлическая зажигалка…
Да, металлическая и блестящая. «Зиппо». Лунд терпеть ее не могла.
— Пуля попала в нее и изменила направление. Пробила левое легкое. Есть и другие повреждения…
Жена слабо махнула рукой в сторону снимка, где были кости, плешь и разрывы:
— Он выживет?
Он тоже посмотрел на рентген. Лунд закрыла глаза.
— Мы думаем, да. В сознание он еще не пришел. Нам необходимо провести дополнительное обследование. Пока мы не закончили…
Ханна Майер обняла его, заливаясь слезами. Лунд стало неловко, как будто она подглядывает.
Хирург вынул что-то из кармана. Серебряная зажигалка. С вмятиной, искореженная.
— Это вам. И скажите ему, что если после всего, что мы для него сделали, он снова будет курить, то в следующий раз ему придется иметь дело со мной.
Смеясь и плача, она взяла зажигалку.
— Можете пройти к нему.
Ханна Майер поспешила в палату. Лунд пошла по коридору вслед за хирургом.
— Он сказал что-нибудь?
— Я же говорил: он не приходил в сознание, пока я был там.
— Когда я могу поговорить с ним?
— Когда он проснется.
Она прищурилась. На его лице было то выражение, которое она хорошо знала, хотя не часто встречала в больницах.
Уклончивость.
— Что не так? — спросила она.
— Он серьезно пострадал. Мы все еще не знаем, насколько серьезно. Я хочу надеяться.
— Когда?
— Приезжайте вечером. Тогда посмотрим.
В машине без него было непривычно. И в кабинете тоже.
Брикс вел совещание в соседнем помещении. Она посидела минуту одна, потом вошла и стала слушать.
— К счастью, Майер жив, — говорил Брикс. — Я хочу, чтобы Леон Фреверт был найден. Прошу учитывать, что он вооружен и опасен. Упустить его нельзя. Теперь у нас есть на то и свои причины. Вопросы?
Не было.
— Хорошо. За дело.
Все разошлись, кроме Лунд, стоявшей в дверях.
— Кто бы ни был в здании, он знал, что там хранятся вещи Метты, — сказала она, когда убедилась, что они остались вдвоем. — Он прочитал в газетах о том, что мы прочесывали каналы.
Брикс был в темной рубашке с расстегнутым воротником. Сейчас она с трудом могла бы представить его в вечернем костюме. Нынче весь облик Брикса словно говорил: «Я ваш босс, и я требую от вас результатов».
— Я назначил другого инспектора вести это дело.
— Почему?
— Отправляйтесь домой. Никуда не уезжайте из города. Нам придется допросить вас.
— Брикс, я знаю больше…
— После случившегося вы не можете продолжать расследование.
— Почему?
Он мотнул головой:
— Вы что, действительно не понимаете? Вы пошли в то здание одна. Майер был застрелен из вашего оружия.
— Господи, да у меня даже не было с собой пистолета! Майер, наверное, сам взял его из машины.
Брикс поморщился:
— Зачем я должен это выслушивать? Расскажете все комиссии.
— Мы должны найти Леона Фреверта!
Он посмотрел на нее долгим жестким взглядом:
— Предоставим заниматься этим немецкой полиции. Машина Фреверта была обнаружена рядом с паромным терминалом. Мы полагаем, что вчера ночью он уплыл в Гамбург.
— С чего бы это? — тут же спросила она.
Брикс молча вышел из комнаты. Лунд пошла за ним.
— Он не поехал в Германию. У него нет паспорта — мы нашли его у него в квартире. У него совсем нет денег, потому что все свои средства он перевел во вьетнамскую валюту. Если бы он собирался куда-либо бежать…
— Так или иначе, он это сделал.
— Тот, кто стрелял в Майера, не дурак!
— Он раздобыл деньги до того, как увидел газету. Разве это не очевидно?
Он хотел попасть в свой кабинет, но Лунд стояла у него на пути.
— Нет, не очевидно.
Брикс сложил на груди руки и возвел глаза к потолку.
— Дайте мне два часа! — взмолилась она. — Мне только нужно позвонить кое-куда, во всем разобраться. Если я ничего не узнаю, то сделаю, что вы скажете.
— Начните с этого.
По коридору бежал Свендсен с бумагой в руках.
— Леона Фреверта видели на станции Хёйе-Тоструп два часа назад. У нас есть запись с камер видеонаблюдения. На него обратил внимание контролер, но он убежал.
Западная окраина города с развитой дорожной сетью. Оттуда Фреверт мог с легкостью попасть куда угодно.
— У нас есть в том районе патрульные машины? — спросила Лунд.
— Я проверю.
— Лунд… — начал Брикс.
— Он передвигается пешком, — сказала она Свендсену. — Ему потребуется машина. Свяжитесь с банками. У него нет денег. Наблюдайте за братом.
— Лунд! — крикнул Брикс.
Она обернулась к нему. И Свендсен посмотрел на него.
— Держите меня в курсе, — сказал он.
Вагн Скербек приехал в гараж в самом начале девятого утра. Пакет с красной рабочей формой лежал рядом на сиденье. Черную рыбацкую шапочку он оставил на голове.
Прихватив пакет, он вылез из алого фургона с логотипом фирмы, вручил ключи Бирк-Ларсену:
— Ключи от гаража, ворот и квартиры в пакете.
Вид у него был несчастный и усталый. Старые джинсы, черный свитер, ветровка, тоже черная. Серебряная цепь на шее.
Бирк-Ларсен кивнул:
— Понятно.
Скербек вернулся к фургону, достал еще один пакет, ярко-желтый, с названием магазина игрушек.
— Это для мальчиков, — сказал он, отдавая Бирк-Ларсену. — Делайте с этим что хотите.
— Вагн, — сказал Бирк-Ларсен, когда Скербек направился к воротам. — Вагн!
Тот остановился и обернулся, руки в карманах.
— Давай поднимемся наверх и все обсудим.
— Что нам обсуждать?
— Много чего. — Он взял его за локоть. — Пойдем.
Кухню заливал свет, льющийся через вымытое окно. Растения в горшках ожили после того, как Пернилле полила их. Все выглядело почти нормально.
Поставив на стол кофе и хлеб с сыром, она уселась рядом с Бирк-Ларсеном. Скербек курил, ни к чему не притрагивался.
— Леон кое-что рассказал нам о тебе, — сказала Пернилле. — Нам это показалось странным.
Он затянулся сигаретой.
— Я знаю, мы должны были сначала спросить у тебя. Но… — Ее глаза опять заблестели, она наклонила голову, чтобы смахнуть слезу. — Мы совсем потеряли рассудок.
— Согласен полностью.
Она посмотрела на Скербека.
— И все-таки это странно. Лично мне так кажется…
Скербек молча глядел на них.
— Леон заявил, что ты отменил крупный заказ в ту субботу, — объяснил Бирк-Ларсен.
Скербек засмеялся:
— Вот оно что. Тот парень из магазина хотел заплатить черным налом. Я могу пойти на это, только если ты мне скажешь, Тайс. Сам я не принимаю таких решений…
Они слушали его, не прерывая.
— Ну, я и сказал ему: или мы все оформляем как положено, или пусть он сам перевозит свои коробки. Может, мне не следовало…
— Полицейские сказали, что ты лгал о своей матери, — снова заговорила Пернилле.
— Да, мне они тоже это сказали. Это дядя мне всегда говорил, что она допилась до смерти. Только в прошлом году сказал правду. Бог знает зачем он это придумал. Но что… — Он затушил сигарету о блюдце. — При чем здесь это?
Среди дыма, смущения и тревоги она произнесла:
— Ни при чем…
— Эти сволочи с самого начала заставляли нас плясать под их дудку. — Бирк-Ларсен в недоумении тер седеющую голову. — В этот раз под удар попал ты. — Он посмотрел через стол. — Извини нас, Вагн.
— Извини, — повторила Пернилле тихо.
Скербек по-прежнему подавленно хмурился, играя сигаретной пачкой.
— А что вы сказали мальчикам?
— Ничего, — ответил Бирк-Ларсен.
— О черт. — Он рывком стянул шерстяную шапку, смял ее в кулаке. — Будь оно все проклято… Это я должен извиняться. Я один виноват во всем… Ведь это я привел сюда этого гада Фреверта. В агентстве…
Бирк-Ларсен только кивнул, разглядывая свои сплетенные на столе пальцы.
— Вам сказали, где он сейчас? — спросил Скербек.
— Нет. Не хочу об этом думать. Мы постараемся закончить дом поскорее и уехать отсюда. Верно?
Пернилле кивнула и добавила:
— Мы съездим туда сегодня с ребятами. Антон не хочет переезжать. Так что попробуем убедить его.
Зазвонил телефон, и она отошла, чтобы ответить. Пакет с алой формой Скербека так и лежал на стуле. Он протянул за ним руку:
— По-моему, через пятнадцать минут надо выезжать.
— Да, — согласился Бирк-Ларсен с едва заметной улыбкой.
Вернулась Пернилле.
— Это адвокат, — сказала она. — К ней обратилась полиция: они хотят приехать и проверить, был ли Леон у нас в квартире.
— Только не это. — Тяжелый кулак Бирк-Ларсена опустился на стол прямо на залакированные фотографии. — Меня тошнит уже от этих людей. Не пускай их в дом! Вагн!
Скербек залпом допил свой кофе, подхватил пакет с одеждой, заторопился вслед за Бирк-Ларсеном вниз по лестнице.
Фреверт постоянно передвигался, но просматривалось общее направление — в центр города. В управление поступило сообщение о том, что он пытался воспользоваться банкоматом в Вальбю.
— Мы опоздали всего на пару минут, — доложил Свендсен команде в совещательной комнате. — Скрылся…
— Проверьте парки, — приказала Лунд. — Не забывайте про хостелы. И еще…
Затрезвонил телефон на столе. Она сняла трубку.
— Это Лунд?
— Слушаю.
— Это Леон Фреверт.
Лунд выпрямилась, кинула быстрый взгляд на Свендсена, беззвучно, одними губами приказала: отследить звонок.
— Где вы?
— Да какая разница? Я только что услышал по радио эту чушь.
Свендсен сел за ближайший ноутбук, лихорадочно застучал по клавиатуре, одновременно надевая на голову гарнитуру.
— Я не убивал ту девушку. Вы что, серьезно?
— Нам нужно поговорить с вами, Леон.
— Вы говорите со мной. Я ее не убивал. Понятно?
— Хорошо. Давайте встретимся где-нибудь?
— И ни в кого не стрелял.
— Я слушаю.
— Я ведь уже все вам сказал. — Он был зол. — Я сказал вам, что высадил ее в ту ночь. Я сказал о вокзале.
— Вы не сказали, что знали ее, Леон.
У Свендсена что-то получалось. Он подавал ей сигналы руками.
— Вы вообще не понимаете, что происходит…
— Нет. И поэтому прошу вас рассказать. Где вы? Я приеду за вами. Только я. Мы сможем поговорить. Все, что нам нужно, — это правда.
Молчание в трубке и потом щелчок.
— Леон? Алло!
Свендсен нажал еще несколько клавиш, сорвал гарнитуру.
— Он на Роскильдевай. Выезжает из города. Точнее не скажу. Он только что отключил мобильник.
Лунд села.
— Почему он говорил так долго? — подумала она вслух.
— Не знал, что мы можем засечь его, — сказал Свендсен.
— Тогда зачем выключил телефон?
Свендсен состроил гримасу.
— Что еще? — спросила она.
— Роскильдевай… — начал Свендсен.
— Эта улица длиной три километра, мы понятия не имеем, где он и что за машину он ведет. Привезите сюда брата.
— Ладно, ладно!
Свендсен, сердито топая и мотая головой, вышел из кабинета. Лунд осталась за столом, глядя на фотографии на стене. Нанна и Метта Хауге.
Леон Фреверт — тощий, унылый, одинокий человек.
Алый фургон был доверху набит детскими вещами — моделями самолетов, пластмассовыми динозаврами, мобилями и постерами для стен. С предыдущим заказом они задержались. А теперь дорогу в Хумлебю перекрыл заглохший автомобиль. Вагн Скербек высунулся из окна и заорал на водителя стоящей впереди машины, чтобы тот освободил путь. У Бирк-Ларсена зазвонил мобильник. Он посмотрел на дисплей: Пернилле.
— Где тот магазин с динозаврами? — сразу спросил он. — У нас не хватает игрушек для комнаты Антона. Мы с Вагном хотели устроить им небольшой сюрприз в доме.
— Тайс, мы не можем везти туда мальчиков.
— Почему это?
— Там полиция, обыскивают дом.
— Что?
— Они проверяют все места, где появлялся Леон.
— Я сыт по горло этим дерьмом, — прорычал Бирк-Ларсен. — Это наш дом.
— Тайс…
Он оборвал звонок.
— Что случилось? — спросил Скербек.
Машина впереди наконец тронулась.
— Ничего такого, с чем я бы не справился.
У них ушло еще десять минут, чтобы добраться туда. Три оперативника в штатском, которых он раньше не встречал, занимались гостиной на первом этаже — выворачивали на пол строительный мусор из черных полиэтиленовых мешков.
Бирк-Ларсен ворвался в комнату, встал посередине, держа руки в карманах, с лицом чернее тучи.
Копы оглянулись на него.
— Вы не имеете права тут находиться. — Взмах удостоверением. — Мы работаем.
— Это мой дом.
— Ваша жена дала нам ключ.
Бирк-Ларсен ткнул большим пальцем в сторону двери, посмотрел на каждого из них и сказал:
— Вон отсюда.
— Мы должны обыскать дом, — возразил один из копов.
— Убирайтесь! — заорал Скербек.
Полицейский вытащил из кармана листок бумаги. Он был молод и худощав — как и остальные двое.
— У нас есть ордер.
— Плевать мне на ваш ордер.
Он сделал два шага вперед. Трое копов отступили.
— Вы должны покинуть дом, — опасливо сказал оперативник с ордером.
— Вы уже нашли Леона? — крикнул Скербек. — Нашли хоть что-нибудь? Это дом, понимаете? Для вас это хоть что-нибудь значит? Имейте уважение…
Из подвала прибежал еще один полицейский:
— Там никого.
— Хорошо, — сказал молодой коп. — Мы придем в другой раз.
Бирк-Ларсен покачал кулаком перед его лицом:
— Не приближайтесь к нам, пока не пообщаетесь с адвокатом! Поняли?
Копы ретировались. Скербек сбегал вниз, что-то проверил, вернулся в гостиную:
— Они там не сильно нагадили, Тайс.
Бирк-Ларсен едва слышал его. Его трясло от ярости и чувства полной беспомощности.
— Можем подготовить комнаты для мальчишек, — добавил Скербек. — Я уже вынес кучу барахла на днях из подвала.
— Что за барахло?
— Ну, жалюзи там. Сантехнику сломанную. — Скербек сунул руки в карманы, посмотрел на него. — Тот вонючий старый матрас. Зачем детям на это смотреть.
Еще одна телестудия. Еще один раунд дебатов с Поулем Бремером.
Хартманн готовился в своем кабинете, с помощью Мортена Вебера подбирал одежду для эфира. На этот раз акцент не на молодости: сдержанный серый костюм, безупречно белая рубашка, темный галстук.
Хартманн посмотрелся в высокое зеркало в гардеробной кабинета. Обратил внимание на утомленное лицо Вебера за своей спиной.
— Есть ли у нас шансы победить во вторник, а, Мортен?
— Чудеса случаются. По крайней мере, ходят такие слухи.
— Ну как?
Вебер нахмурился при виде галстука, велел сменить на более яркий.
— Что думает Риэ?
— Я тебя спрашиваю.
— Если Бремер споткнется, его голоса достанутся тебе. Иногда выборы не столько выигрывают, сколько проигрывают. Теперь в скачках участвуют только две лошади. Меньшинства, как обычно, грызутся между собой, никто не собирается забирать у нас голоса ради них. В любом случае решится все в последнюю минуту, это точно. Так что… — Он еще раз оглядел Хартманна уже с новым галстуком. — Так что будь спокоен, не делай ошибок, и будем надеяться, что на этот раз на айсберг наткнется он, а не мы. — Вебер выжидательно посмотрел на Хартманна. — Я думал, ты хотя бы притворишься, что доволен моей нехарактерно оптимистичной оценкой наших шансов.
Хартманн рассмеялся:
— Я доволен! Правда, Мортен. Просто этот проходимец Салин вывел меня из себя с этой кассетой.
Вебер улыбнулся — натянуто.
— Кто-то забрал ее из пункта охраны, — продолжал Хартманн. — Потом кто-то прятал ее. Кто-то следил за тем, чтобы на Сторе-Конгенсгаде никто не появлялся. Можешь спросить Лунд.
Вебер наблюдал, как он поправляет узел галстука. Потом кивнул.
— Почему бы просто не выкинуть это из головы? — сказал он.
— Потому что нам слабо. Послушай, ты сам не свой — что с тобой?
— Ничего. Я проверял журналы учета. Единственный пакет, который в тот день был отправлен отсюда, посылала Риэ. Куда или кому — не указано. Я уверен, это была обычная корреспонденция, ничего особенного.
Рубашка была только что из упаковки, с этикеткой на пуговице. Вебер принес маникюрные ножницы, перерезал и вытащил нитку, потом передал ножницы Хартманну.
— Вот, воспользуйся ими по назначению, Троэльс. Люди сейчас на все обращают внимание.
— Риэ отправляла пакет? И она же занималась бронированием квартиры.
— Ой, да выкинь ты это из головы. Ну, не было никаких заявок на бронирование.
— Вместо квартиры мы арендовали другие помещения. И это тоже делала Риэ?
— Я не знаю и не хочу знать. У нас есть проблемы поважнее. — Лицо Мортена Вебера прояснилось. — Но у меня есть и хорошая новость.
— Какая?
— Бремер только что уволил Филлипа Брессау. — Вебер пожал плечами. — Понятия не имею за что. Брессау один из лучших в его команде. Я бы не хотел потерять такого человека за шесть дней до выборов.
Хартманн никак не мог сосредоточиться.
— Ты отлично выглядишь, Троэльс, — сказал Вебер. — Улыбайся в камеру, сохраняй спокойствие. Иди размажь этого старого пройдоху.
В длинном коридоре, на пути к лестнице, выложенной коричневой плиткой, Хартманн ответил на звонок.
— Троэльс! Вы просили позвонить.
Это был Салин.
— Да. Я поговорил с юристами, Эрик. Мы привлечем к суду лично вас, если вы напечатаете свои домыслы. И вашу газету.
В ответ смех:
— Я же пытаюсь помочь вам. Или до вас еще не дошло?
— Боюсь, у меня сложилось обратное впечатление.
— Вы не похожи на идиота. Так слушайте: кто-то изрядно потрудился, чтобы прикрыть вас. Может, вы об этом и не догадывались, я не знаю. Но это было сделано.
— Достаточно. Больше никаких звонков, никаких вопросов, никакого иного общения. Понятно?
Он остановился на верхней ступени широкой лестницы, под тяжелыми металлическими люстрами, у стены, почти сплошь покрытой батальными полотнами.
Внизу он увидел Риэ Скоугор в пальто, готовую выйти на улицу. И рядом с ней, тоже одетого, Филлипа Брессау. Они стояли на синем ковре с эмблемой Копенгагена — три башни над волнами.
Они спорили. Яростно. Хартманн видел, как Брессау схватил ее за ворот пальто, потом за красный шарф. Она отпрянула с бранью.
Никогда Хартманн не видел ее такой разгневанной.
— Хартманн? — прозвучал в его ухе голос Салина. — Вы еще там?
Скоугор умчалась в бешенстве. Брессау стоял на ковре, бросая ей вслед оскорбления. Когда она скрылась в дверях служебного выхода, он поднял свой портфель, оглянулся, посмотрел наверх. Увидел Хартманна. И с кислым лицом зашагал в сторону главного выхода.
— Я все сказал, вы слышали, — сказал Хартманн и дал отбой.
Мартин Фреверт в кабинете Лунд терял присутствие духа под напором ее вопросов.
— У нас есть все подробности. Вы арендовали автомобиль через Интернет, потом кто-то забрал его от заправки в Вальбю.
— Ну и что? Машина была нужна для моей фирмы.
— Где ваш брат?
— Я уже сказал: не знаю.
Перед ней лежали бумаги. Она толкнула их через стол:
— Вы сняли со своего счета тридцать две тысячи крон. Это тоже для нужд фирмы? У меня нет на это времени. Если хотите, я прямо сейчас могу отправить вас в камеру за пособничество в убийстве. Давайте не будем тратить время понапрасну.
Молчание.
— Ладно, — сказала она. — Хватит. Вы арестованы.
— Я не давал ему денег!
Он вынул из внутреннего кармана куртки конверт, швырнул ей.
— Хорошо. Где вы договорились встретиться?
— Послушайте. Леон немного странный. Но ту девушку он не убивал. Он и мухи не обидит!
— Вы не представляете, как часто я это слышу, — сказала Лунд. — Если хотите помочь своему брату, то постарайтесь, чтобы я нашла его прежде… — она ткнула пальцем в окно, — чем его найдет кое-кто другой.
— Он боится не вас.
— Кого же?
— Не знаю. Он во что-то вляпался. Мозгов у него не густо. Если видит возможность подзаработать…
— В чем он замешан?
— Мне кажется, там какая-то контрабанда. Когда мы с ним говорили, я подумал, что он из-за этого так перепуган.
— Не из-за полиции?
— Нет, — произнес он горячо. — Леон мне говорил, что хотел вам помочь. Но вы только и делали, что мазали мимо цели…
— Где вы с ним встречаетесь? Во сколько?
— Он мой брат. Я не хочу причинять ему вред.
— Я тоже. Где он?
Мартин Фреверт смотрел на конверт перед Лунд.
Лунд смотрела на часы.
Дом в Хумлебю был погружен во мрак. Он показался слишком большим, слишком холодным, слишком пыльным и пустым для шестилетнего ребенка с богатой фантазией. Антон вошел, осторожно ступая по закрытому полиэтиленом полу, прислушался.
Они говорили о том, чего здесь не было: об игрушках и мебели, о кроватях и туалетах, о плите и холодильнике. О других очень взрослых вещах.
А на самом деле тут было серо и зябко, и ему совсем не нравилось.
— Ненавижу этот дом, — сказал Антон.
Лицо отца покраснело от гнева, как бывало часто.
— Да?
— Я не хочу здесь жить.
— Придется.
Мальчик подошел к лестнице, нашел выключатель, щелкнул им. Посмотрел вниз. Там был подвал. Это что-то новое.
Сердитый окрик за спиной. И потом мамин голос:
— Оставь его, Тайс.
Он спускался по лестнице и с любопытством осматривался.
Мама воскликнула где-то наверху:
— Эмиль, пойдем, я покажу тебе твою комнату. Она такая красивая.
Над головой Антона затопали шаги по деревянным половицам.
Три этажа и подвал. Зачем? В его настоящем доме был только один этаж и еще гараж, и этого хватало.
Через пару маленьких синеватых окошек под потолком падал неяркий свет от фонаря на улице. Достаточно, чтобы увидеть: тут полно мусора и грязи.
А может, и крысы есть. И другие чудища, которые прячутся в темноте.
Он увидел круглый гриль-барбекю, провел пальцем по пыльной крышке, посмотрел на оставленный след. Нашел в открытой коробке футбольный мяч с черными и белыми пятнами, достал его, пнул сапогом. Мяч отскочил от голой бетонной стены. Антон ударил еще раз и еще. Раздался громкий металлический лязг. Тут же его взгляд метнулся к потолку — он уже представлял сердитое лицо отца.
«Не трогай. Не шали. Не шуми. Не мешай. Не делай ничего, потому что все, что ты делаешь, плохо».
Ступая на цыпочках, чтобы никто не услышал, Антон пошел туда, где грохнуло. Мяч сбил какую-то жестяную дверцу, и в слабом свете от окна виднелись старые трубы, краны… похоже на бойлер. И что-то там лежало еще. Темно-красный прямоугольник с золотым крестом.
Он поднял находку, открыл первую плотную страницу.
Нанна. Улыбается.
Рядом с фотографией красное пятно засохшей крови; увидев его, мальчик вздрогнул.
Антон подумал об отце, прислушиваясь к тяжелым шагам над головой. Что он скажет? Что сделает, если разозлится?
Он все смотрел и смотрел на фотографию, с которой ему улыбалась Нанна.
— Антон!
Низкий голос был громким и уже почти сердитым:
— Мы подогрели пиццу. Ты хочешь есть или как?
«Не мешай. Не смотри. Не делай ничего».
Это был паспорт Нанны. Он знал, что это такое, потому что однажды, не так давно, она показывала ему эту самую штуку, которую он теперь держал в дрожащих пальцах, и заставила поклясться, что он никому-никому, про нее не расскажет, даже этому болтунишке Эмилю.
— Антон!
Совсем уже почти сердитый голос.
Он положил паспорт за старые трубы, аккуратно, как мог, приставил на место упавшую дверцу, умудрился при этом не произвести ни звука.
Потом мальчик поднялся по лестнице, посмотрел на сурового отца.
— Ненавижу этот дом, — повторил он.
Мартин Фреверт договорился встретиться с братом на российском каботажном судне, пришвартованном на одном из дальних пирсов расползающегося во все стороны грузового порта.
Лунд велела Свендсену отвезти ее туда и всю дорогу отдавала приказы оперативной группе: не приближаться, пока она не прибудет на место, подвести в район катера береговой охраны и так далее.
На пирсе было темно и пустынно. Только одно судно в самом конце причала — старое, красное, обшарпанное, на носу название: «Алекса».
Там уже стояли три машины без опознавательных знаков, с выключенными фарами — чтобы ничто не привлекало внимания.
Ее встретил командир группы захвата, весь в черном и с автоматом под мышкой.
— Мы нашли арендованный автомобиль, — сказал он. — Стоит за одним из контейнеров. В нем пусто. На борту судна виден свет. Должно быть, он все еще там.
Лунд оглядывалась.
— Хорошо, — ответила она. — Я не хочу, чтобы мы устраивали тут стрельбище. Мне нужно поговорить с ним.
Спецназовец со своим обмундированием и снаряжением выглядел готовым к полномасштабным военным действиям.
— Я серьезно, — сказала Лунд.
— Не сомневаюсь.
— Я пойду одна и попытаюсь поговорить с ним.
— Что?
— Вы слышали. Если он попытается убежать, задержите. Далеко он отсюда не уйдет.
Она выглянула из-за контейнера — темнота и тишина. Спецназовец казался толковым малым. Похоже, на них можно положиться.
Лунд вышла на открытое место, зашагала к металлической лестнице на борту судна.
За ее спиной вспыхнул свет — вслед за ней ехала машина. Ближе. Еще ближе.
Она развернулась на месте. Машина продолжала приближаться. Лунд бросилась ей наперерез. Взвизгнули тормоза. Она забарабанила по капоту:
— Эй! Эй!
Командир группы захвата и пара его бойцов тоже подскочили. Лунд подбежала к водительской двери:
— Полиция…
Это было все, что она успела сказать. С заднего сиденья выбрался высокий мужчина в длинном плаще и взмахнул удостоверением:
— Мы из прокуратуры.
— А мне плевать! Это операция по захвату. Немедленно выключите фары!
— Лунд?
— Это я.
— Мы начинаем расследование…
— Впечатляет. А мы готовимся захватить подозреваемого по делу об убийстве, так что садитесь в машину и уезжайте. Встретимся завтра утром у меня в кабинете.
Из машины вышел еще один человек — пониже, чем первый, плотнее, бородатый и преисполненный чувства собственной важности. Она смутно припоминала, что фамилия его Бюлов и что когда-то он был полицейским. Значит, теперь в прокуратуре.
— Ничего подобного, Лунд, — сказал он, держа дверь открытой. — Вы поедете с нами немедленно.
— Вы уже получили мой рапорт.
— В машине…
— Поговорите с Майером, — сказала она, не думая.
Бюлов встал перед ней. Холодные глаза за стеклами очков без оправы.
— Это будет затруднительно.
— Я говорила с хирургом. Он должен был уже прийти в себя после наркоза. Послушайте… — Она показала на красное судно. — Мы наконец обнаружили подозреваемого по делу об убийстве Нанны Бирк-Ларсен, он здесь. Так что давайте не будем мешать друг другу.
— Передайте руководство операцией кому-то еще. Вы…
— Позвоните Бриксу! — крикнула она.
— Вот, поговорите с ним сами.
Мужчина, вышедший из машины первым, вручил ей мобильный телефон.
— Брикс?
Тот молчал в трубку.
— Что происходит? — требовательно спросила Лунд.
— Сорок пять минут назад Майера снова отправили в операционную. Все оказалось не так просто, как они думали.
— Что это значит?
— Он в коме, подключен к системе жизнеобеспечения. Здесь его семья. Необходимо…
Она смотрела на красный каботажник, на черную ночь.
— Необходимо принять решение.
Теперь Лунд вспомнила: Бюлову поручались дела против сотрудников полиции. Она не знала, что с ней теперь сделают: заломят руки за спину, затолкают в машину, надавливая на голову рукой…
— Вы должны поехать с ними.
— Майер…
— От Майера вам теперь никакой пользы. Мне жаль. Это… — Ей показалось, что голос его дрогнул. — Это все очень нехорошо.
Ее пальцы разжались. Телефон выпал из руки, стукнулся о сырые булыжники пирса.
— Садитесь в машину, Лунд, — произнес кто-то за ее спиной.
Бюлов расхаживал по комнате, задавая вопросы. Его спутник записывал.
— Давайте повторим это еще раз. Вы были внутри склада и на связи с Майером. Вы услышали выстрел и потом еще один.
Допрос проходил в ее кабинете. Ее и Майера. На столе стояла игрушечная полицейская машинка; на стене по-прежнему висела баскетбольная корзина.
— Вы нашли Майера на полу, раненого.
Лунд плакала, вытирая медленно текущие слезы колючим рукавом черно-белого шерстяного свитера. Она думала о Майере, о его печальной жене Ханне и о развилках на дороге.
— Как он?
Холодные глаза за линзами очков без оправы не отпускали ее ни на миг.
— Хирург не рассчитывает на то, что он придет в сознание. И это означает, что у нас есть только вы. Только ваша версия событий, Лунд. Ничего больше.
— Нам просто нужно получить ответы на некоторые вопросы, — добавил высокий мужчина. — После чего вы сможете вернуться к своим делам.
Бюлов бросил на него недовольный взгляд, потом такой же на Лунд. Сел за стол.
— Это была ваша идея отправиться на тот склад? Вы сообщили Бриксу?
— Нет. Его не было в управлении. Сообщать ему не было причины. — Она посмотрела на них. — Врач давал благоприятный прогноз.
А может быть, это она так решила. Может быть…
Бюлов проигнорировал ее слова:
— Вы оставили свой пистолет в отделении для перчаток? Почему оно не было заперто?
— В машине был Майер.
— Откуда он знал, что пистолет там?
— Потому что мы работаем вместе.
— Итак, Майер взял ваш пистолет. И кто-то, кого вы не видели, забрал у него оружие и застрелил им его.
Перед глазами Лунд снова и снова вставала одна и та же картина: окровавленный Майер с большими испуганными глазами бьется в конвульсиях от разрядов дефибриллятора.
— Вы не видели этого человека?
Она всхлипнула:
— Я слышала шаги. Когда я прибежала на первый этаж, от склада отъехала машина.
— А Майер его видел?
— Я не знаю. Меня там не было. Может, и видел.
— Но вы уверены, что это Фреверт?
Она закрыла глаза, изо всех сил сжала веки. Хотела остановить наконец слезы.
— Я не видела его, Бюлов. Но кто еще это мог быть?
— Вопросы задаю я. Если вы никого не видели, то не можете знать, кто взял пистолет — Майер или убийца.
Лунд смотрела на него. Ничто не трогало Бюлова. Он был далек от нее, от Майера. Он должен был сохранять дистанцию. Так же как и она должна была сохранять дистанцию, расследуя дело об убийстве Нанны Бирк-Ларсен. Должна была, но не могла.
— Почему бы вам не спросить Леона Фреверта? Я бы хотела поехать домой.
За стеклом стоял Брикс с телефоном, прижатым к уху, и что-то показывал жестами двум представителям прокуратуры. Бюлов вышел, чтобы переговорить с ним. Его высокий коллега, поглядывая на дверь, воспользовался тем, что они остались одни:
— Я знаю, что вам трудно об этом говорить. Но мы делаем свою работу. Вы должны понять нас.
— Я все сказала. Вы знаете, где меня найти.
Она поднялась, взяла свою сумку, поняла, что снова плачет. В дверь входил Бюлов.
— Так вы настаиваете на своих показаниях, Лунд?
— Ради всего святого! Конечно, я настаиваю. Я рассказала вам правду.
— Хорошо. Берите пальто. Мы уезжаем.
Они отвезли ее обратно на пирс сквозь гнетущую завесу черного дождя. Там уже собралось вдвое больше полицейских машин. Прожектора, заградительная лента, криминалисты в белых костюмах.
Вверх по трапу они поднялись на судно, такое древнее, что страшно было подумать о том, что оно выходит в открытое море. На деревянной палубе пахло горючим и свежей краской.
— Охрана держала это судно под наблюдением восемнадцать месяцев, — сказал Бюлов, когда они пересекали палубу. — Контрабанда людьми, наркотики. Члены экипажа каким-то образом ускользнули, сейчас их ищут.
— Что известно об их контактах здесь?
— Всему свое время.
Он открыл тяжелую металлическую дверь, улыбнулся ей. Она не могла понять, почему он вдруг стал таким дружелюбным.
— Похоже, вы были правы, подозревая Леона Фреверта.
В помещении, похожем на штурманскую рубку, было несколько полицейских, разбирающих карты и лоции.
— Они собирались отплыть в Санкт-Петербург завтра утром. Экипаж сошел на берег, чтобы напиться по этому поводу. Эти люди…
Они миновали еще одну дверь, спустились вниз. В этом помещении Лунд успела заметить старый компьютер, огнетушитель, рации, надписи на русском языке.
Ударила по глазам вспышка фотокамеры.
Они находились двумя этажами ниже уровня палубы, рядом с иллюминатором, в который смотрело черное небо. Сверху что-то свисало.
Тело. Оно плавно покачивалось в такт движениям судна. Лунд пошла вокруг него, всматриваясь, думая.
Серый костюм, серое лицо. Леон Фреверт не сильно изменился после смерти, даже несмотря на петлю, затянутую на его тощей шее. Канат спускался с верхнего уровня. Ярко-голубой корабельный канат. Двое полицейских пытались втащить тело наверх.
— Может, он подумал, что экипаж не вернется, — сказал Бюлов. — Слишком сильны были муки совести и страх перед последствиями.
У него в руке был пластиковый пакет для вещдоков, в нем листок бумаги.
— Его признание, если можно это так назвать.
Она взяла пакет. На листке одно слово, нацарапанное по-детски криво, заглавными буквами: «Простите».
— Простите, — проговорила Лунд. Она уставилась на Бюлова. — Простите? И это все?
— А вы что ожидали? Подробный дневник?
— Что-нибудь более существенное…
— У него в кармане нашли вот этот чек. — Он показал ей еще один пакет. — Леон Фреверт заправил свою машину примерно в тридцати километрах от склада, где был ранен Майер. За двенадцать минут до того, как вы позвонили в «скорую помощь».
Она смотрела на чек.
— Так быстро никто не ездит, Лунд.
— В чеке может быть ошибка.
— У нас есть запись камер видеонаблюдения с той заправки. Там он с машиной.
Слишком много мыслей, слишком много вариантов прокручивалось в ее мозгу.
— Этого не может быть.
Она смотрела на тело, раскачивающееся над ними. Наконец-то Леона Фреверта ухватили за пиджак, стали поднимать.
— Я спрашиваю вас в последний раз, — сказал Бюлов. — Вы не хотите пересмотреть свои показания?
На кухне довольная Пернилле пекла хлеб, а Бирк-Ларсен топал по комнате, строя планы.
— Если все пойдет нормально, сможем въехать уже на следующих выходных. Мне нужно доделать отопление…
Она раскатывала мягкое тесто.
— Антон очень огорчен…
— У детей всегда так, — пробурчал Бирк-Ларсен. — Он привыкнет.
— Я думаю, если бы мы купили собаку, ему стало бы легче.
— Разве не Эмиль просил щенка?
— Это же собака, Тайс. Они оба будут любить ее. Можно подарить ее Антону на день рождения.
Он подмигнул ей:
— Ну что ж, в таком случае говори потише.
— Они сейчас играют в гараже, не слышат нас.
Он подошел и встал перед ней. Забрал из ее пальцев комок сырого теста и сунул себе в рот. Она заглянула в его узкие глаза, всмотрелась в его плохо выбритое лицо. В чем-то Тайс навсегда остался мальчишкой, неразумным и беззащитным. И по-прежнему нуждался в ней.
Пернилле обняла его, поцеловала в колючую щеку, прошептала:
— Мы никогда не будем такими, как раньше? Больше никогда?
Правой рукой он гладил ее каштановые волосы, пока левой украдкой отщипывал себе еще теста.
— Мы будем теми же, кем были. Обещаю.
Она крепко прижалась к нему, лицом в широкую грудь, прислушалась к ритму его дыхания, ощущая в нем биение жизни, чувствуя силу.
В гараже Вагн Скербек играл со своим последним приобретением для мальчишек — черной радиоуправляемой машинкой на батарейках. Она ездила по полу между ящиками и фургонами. Антон управлял, Вагн был мишенью.
Машинка бросалась вперед и назад по бетонному полу. А он подпрыгивал и громко вопил, убегая от нее.
Наконец игрушка ударилась о его белые кроссовки.
— Задавил! — крикнул Скербек. — Насмерть! — И он замер с вытаращенными глазами, вывалив язык изо рта.
Антон не засмеялся.
— Классно! — сказал Скербек. — Можно будет устроить гонки на газоне перед вашим новым домом.
— Можно, я возьму ее наверх в свою комнату, дядя Вагн?
Скербек подобрал игрушку с пола и протянул мальчугану:
— Она твоя. Можешь делать с ней все, что захочешь.
Антон схватил машинку. И тут же рука Скербека сверху вырвала ее из его пальцев.
— Но только когда переедешь в новый дом. — Он присел на корточки, заглянул мальчику в глаза. — Все немного нервничают, когда случается что-то новое.
— Ты тоже?
— Еще как. Особенно когда не знаю, что именно случится. Но перемены — это весело. Ты бы лучше…
— В подвале кое-что есть.
Скербек нахмурился:
— Что там может быть?
— Там паспорт Нанны. И на нем кровь. — Антон был напуган. — Только не говори папе. Он будет ругать меня.
Скербек засмеялся, покачал головой:
— Что ты такое говоришь?
Мальчик попытался опять завладеть машинкой. Скербек отвел руку:
— Антон… Тебе это только кажется, потому что ты боишься переезжать. Но тебе нечего бояться. И ты всегда должен говорить правду.
Мальчик отошел на шаг:
— Я не вру! Я видел паспорт в подвале.
Он вытянул руку и взял машину. На этот раз Скербек не препятствовал ему.
После чего Антон ушел наверх.
Дети лежали в своих кроватях, взрослые втроем сидели вокруг кухонного стола, заставленного грязной посудой.
Бирк-Ларсен курил с лицом мрачнее тучи.
— Что еще сказал Антон? — спросила Пернилле.
— Ничего, — ответил Скербек. — Только то, что видел паспорт Нанны.
— Черт бы побрал этих детей, — прогудел Бирк-Ларсен. — Я был там сотни раз и никакого паспорта не видел. А ты?
— Он просто переживает, Тайс. Он же ребенок, столько всего… Нам ведь тоже не по себе.
— Где? — спросила Пернилле.
— Сказал — в подвале. Но там вообще ничего нет. Так, был мусор кое-какой, но я вынес почти все.
— Как мог ее паспорт оказаться в Хумлебю? — недоумевал Бирк-Ларсен. — Нанна даже не знала о том, что я купил там дом.
— Я могу съездить посмотреть, если хочешь.
— Там ничего нет, Вагн.
Пернилле сдавила пальцами виски. В кухне больше не пахло хлебом. Здесь остался только запах сигарет и пота.
— Тогда почему, — спросила она, стараясь сдерживаться, — он так сказал?
— Это же Антон! Он говорит все, что вздумается. Но это уже слишком. Я не позволю ему болтать что попало. Завтра же утром поговорю с ним.
Она не собиралась сдаваться:
— Полиция так и не нашла ее паспорт. Они много раз спрашивали нас о нем.
Он направил на нее тяжелый взгляд. Это был другой Тайс. Жесткий, холодный, безжалостный.
— Пожалуйста, не говорите с Антоном об этом, — сказал Скербек. — Я ему обещал…
Пернилле тут же набросилась на него:
— Нет, мы обязательно должны поговорить с ним. Завтра все вместе поедем туда и посмотрим. Я хочу знать…
— Его там нет! — рявкнул Бирк-Ларсен.
Она прикрыла глаза на мгновение, борясь с гневом.
— Его там нет, — повторил он спокойнее. — И завтра у него день рождения.
— Тайс…
Его большая ладонь взрезала над столом воздух.
— И хватит об этом.
За несколько минут до начала последних дебатов в прямом эфире, которые должны были состояться в центральной телестудии, Поуль Бремер спорил с продюсером передачи об очередности выступлений.
— Я представляю крупнейшую партию, то есть я иду последним, — заявил он.
Женщина-продюсер не была готова к конфликту.
— Мы договаривались о жеребьевке, — возразила Риэ Скоугор.
— Я не давал своего согласия на это. Мы поступим так, как поступали всегда: последнее слово за лидирующей партией. Вот что…
Его прервал звонок мобильного телефона, и он отошел на несколько шагов, чтобы ответить.
— Может, лучше отказаться от жеребьевки, — предложила продюсер, — раз возникают такие проблемы.
— Мы договорились!
Бремер внимательно слушал, что ему говорил невидимый собеседник по телефону, и при этом смотрел прямо на Скоугор.
— Эфир через десять минут, — переживала продюсер.
Вернулся Бремер — сама любезность и обаяние.
— А знаете, давайте тянуть жребий. Мне кажется, что сегодня мне повезет. — Серые глаза, не отпускавшие Скоугор, были ледяными. — А потом игра уже будет закончена.
Хартманн все еще был в гардеробной при студии и созванивался с Мортеном Вебером, который оставался в ратуше.
— Почему уволили Брессау? Мне нужна правда, Мортен.
— Наверное, облажался по-крупному. У тебя же сейчас теледебаты?
— Почему его уволили?
Вебер мялся:
— Ты же сам знаешь, сплетни здесь плодятся с молниеносной скоростью. Если всему верить…
— Проклятье, да скажи, наконец, правду! Мне опять звонил этот кровосос Салин. Его просто распирало от радости, что теперь мне точно конец. Ничего толком не сказал, только то, что Бремер после дебатов сделает сообщение. Я должен знать, что они замышляют. О чем он говорил?
— Он блефует, чтобы испортить тебе дебаты. И судя по всему, у него прекрасно получается.
— Кому Риэ посылала тот пакет? Лунд?
— Я не знаю и, честно говоря, не собираюсь в этом копаться. У меня есть более приятные занятия.
— А могла Риэ закрыть доступ в квартиру?
— Конечно могла. Как и любой наш сотрудник.
— Ты проверил, что она делала вечером в ту пятницу?
— Я здесь не для того, чтобы шпионить.
— Я просил…
— Нет, Троэльс. В эту игру я не играю. И на этом точка.
Вебер отключился. Когда Хартманн обернулся, в дверях стояла Риэ Скоугор.
— Все в порядке? — спросила она. — Тебе пора.
Он не ответил.
— Это последний раунд дебатов. — Она вела себя с ним как профессионал, не более того, и смотрела ему прямо в глаза. — С тем впечатлением, которое сложится у избирателей сегодня, они и пойдут на выборы.
Он лишь еще один товар, который ей надо продать. Лишь очередная марионетка в руках ее отца, которой тот манипулирует из парламента.
— Все опросы подтверждают, что в гонке остались только ты и Бремер. Меньшинства никого не убедили. Так что вас двое.
Он кивнул.
— Если речь снова зайдет об убийстве, придерживайся той линии, которую мы обговорили: ты делаешь все, чтобы помочь следствию, ты стоишь за искренность и прозрачность, а у Бремера в шкафу полно скелетов. Не отходи от этой линии ни на шаг… Проклятье, Троэльс, ты хоть слышишь меня?
Его взгляд был направлен вглубь студии за открытой дверью. Там расхаживал Бремер, уверенный и довольный собой.
— Троэльс. Это важно.
Скоугор смолкла. Было заметно, что она нервничает. Вошел ассистент студии и попросил его занять место за столом.
Хартманн шагнул к яркому свету, обернулся и посмотрел на нее, стоящую в тени.
— Я знаю, что ты сделала.
— Что?..
— Я обо всем знаю. И Бремер тоже.
Она смотрела на него недоуменно.
— О тебе и Брессау. О кассете с пульта охраны.
Она застыла, без кровинки в лице. И ни слова в ответ на обвинения Хартманна.
— И о том, как ты устроила, чтобы в квартиру никто не ходил.
Ассистент снова вернулся за ним:
— Мы в эфире! Если вы намерены участвовать, то поспешите, Хартманн.
— Троэльс!
Он вышел в студию и сел на предназначенное ему место.
Через десять минут после начала эфира был поднят вопрос повышения налогов. Хартманн не мог отвести взгляда от старого политика напротив. Тот выглядел так, будто уже победил и будто ему не терпится скорее войти в палату заседаний городского совета с улыбкой триумфатора. Будто он уже заполучил очередные четыре года на своем сияющем троне.
Потом это случилось.
— Налоги важны, — произнес Бремер тем спокойным, непререкаемым тоном, который отрабатывал, вращаясь в высших политических кругах Копенгагена на протяжении трех десятилетий. — Но столь же важен и моральный облик человека, которого мы избрали представлять нас. — Он посмотрел прямо в объектив камеры. — Убийство Нанны Бирк-Ларсен…
— Прошу прощения, — перебил его ведущий. — Мы пришли сюда, чтобы поговорить о политике…
— Политика — это прежде всего и в первую очередь этика и мораль, — изрек Бремер. Он только на миг оторвал взгляд от камеры, чтобы глянуть на Хартманна. — Избиратели имеют право знать…
Хартманн откинулся на спинку кресла и слушал. На лице Бремера смешались презрение и возмущение.
— Меня обвинили в сокрытии информации. На меня подали иск и заявление в полицию. Все по наущению Троэльса Хартманна, того самого человека, который сам совершенно сознательно скрывал факты, препятствуя ходу полицейского расследования…
Хартманн поднял палец, но он не чувствовал в себе сил перебивать или возражать. Против воли он посмотрел на Риэ Скоугор, стоящую у двери в студию.
— Как могло случиться так, что представительская квартира его партии простояла пустой до тех пор, пока туда не проникли сотрудники полиции? — вопрошал Бремер. — Как могла внезапно исчезнуть и потом вновь появиться кассета с записями камер видеонаблюдения? Как? Объясните мне.
Наконец к Хартманну вернулась воля к победе.
— Полиция заверила меня, что данные обвинения Бремера безосновательны. Это всего лишь отчаянная попытка удержаться у власти любыми способами.
— У власти? — Голос Бремера неожиданно взлетел выше его природного тембра. Он раскраснелся, ослабил узел галстука. — Значит, полицейские были дезинформированы. Когда они получат доказательство, находящееся в моем распоряжении…
Ведущему все это не нравилось.
— Прошу вас, покороче…
— Это крайне важно и напрямую касается темы нашего сегодняшнего разговора! — крикнул Бремер.
Его напор удивил Хартманна.
— Если вы так искренне верите в свои фантазии, Поуль, то идите в полицию. Правды я не боюсь. В отличие от вас…
— Вы грязный лицемер! — прошипел мэр.
В студии воцарилось молчание. Затем Хартманн сказал:
— Копенгаген достоин политиков, а не интриганов у власти. Если полиция захочет поговорить со мной, они знают, где меня найти.
— Когда они узнают то, что знаю я, вы окажетесь за решеткой, Хартманн. Там, где ваше место…
— Извините! Извините! Все обвинения с меня сняты!
Дебаты в который раз превратились в перепалку. Ведущий потерял всякий контроль над ходом событий.
— Буквально перед эфиром мне стало… — начал Бремер.
— Вот что делает с человеком пребывание у власти в течение двенадцати лет, — не дал ему договорить Хартманн.
Жестикуляция Бремера стала вялой, лицо побагровело, он тяжело дышал.
— У меня есть информация…
— Нет, нет и нет, — перекрикивал его Хартманн. — Все, на что вы способны, — это прийти сюда и забросать меня грязью. Говорить о политике вы не желаете, очевидно, это ниже мэра Копенгагена! Вы недостойны занимать этот пост, Бремер.
— Недостоин? — Голос Бремера был близок к фальцету. — У меня есть информация…
— Ваша система изжила себя, — вновь перебил его Хартманн. — Мы живем под пятой у деспота, который, вместо того чтобы вести дебаты, обращается со своими коллегами-политиками как с пешками, а затем изливает свое недовольство перед избирателями.
Рука Бремера тянула ворот рубашки — ему не хватало воздуха. Он едва выговорил:
— У меня есть доказательство…
Хартманн не останавливался:
— У вас ничего нет. Вы просто хотите помешать нынешним дебатам, чтобы избежать обсуждения ваших ошибок. Вы постоянно так поступаете — переводите тему, чтобы скрыть свою коррумпированность и недостаток политического видения.
Бремер был нем. Он не мог сказать ни слова. Не мог вздохнуть.
— Коррупция, Поуль, — продолжал Хартманн ясным, уверенным голосом. — Червь коррупции разъедает вас изнутри…
— У меня есть доказательство… — невнятно проговорил Бремер.
— У вас ничего нет.
Он смотрел на старика в сером костюме в полоску. Бремер сжимал свою правую руку и как рыба разевал рот.
— У меня…
Поуль Бремер издал низкий сдавленный стон и скатился со студийного кресла на пол. Глаза под линзами в элегантной оправе остекленели. На лбу выступила испарина.
Через мгновение Хартманн оказался подле него, стал распускать галстук.
— Бремер? — произнес он неуверенно. — Бремер?
Лунд вернулась в управление, на этот раз — в кабинет Бюлова. Он находился в противоположной от отдела убийств части здания, и ей пришлось долго шагать по длинному коридору в черном мраморе мимо чужих подразделений и помещений, в которых она никогда прежде не была.
— Почему Майер не пошел с вами?
— Он не думал, что в этом есть смысл.
— Вы отдали ему приказ?
— Нет. Я хотела только взглянуть и сразу вернуться. Потом он позвонил и сказал, что обнаружил разбитое окно. И что на верхнем этаже в одном из окон виден свет фонарика. Это был фонарик Фреверта, не мой.
Бюлов сел за свой стол.
— Фреверта?
— Ладно, ладно. Я устала. Это был фонарик… кого-то другого.
Это доставило ему удовольствие, которого он не скрыл.
— Так вы признаете, что Фреверта там не было?
Она много думала над этим.
— Должно быть, он мог рассказать нам гораздо больше о преступлении, но чего-то или кого-то боялся. Возможно, он увидел нечто такое, что не предназначалось для его глаз.
— То есть, несмотря на записку, оставленную им, Метту и Нанну он не убивал? — спросил Бюлов.
— Вы не знаете, кто написал записку. Вы не знаете, было ли это самоубийство.
— Вы всегда расследуете дела, основываясь лишь на своих домыслах?
— Это не домыслы, — сказала Лунд. — Кто-то проник на склад. Этот человек знал, что мы там будем что-то искать. Хранилище с вещами Метты Хауге было взломано. И скорее всего, преступник забрал то, что мы искали.
— Вы должны были улететь в Швецию, Лунд. Разве Майер не хотел самостоятельно вести расследование?
— Что вы хотите этим сказать? Он хотел взять дело с самого начала. Потом Букард попросил меня заняться им…
— Вы спорили…
— Конечно, мы спорили. Иначе невозможно — дело слишком запутанное. Но никаких серьезных разногласий не было.
— То есть Майер жаловался начальству о несерьезных разногласиях между вами? Он сказал своей жене в тот вечер, что вы спятили. Что у вас с головой не в порядке. Он сказал, что у вас не было причин находиться на складе.
— Майер не поехал бы со мной, если бы не было причин…
— Он не единственный, кто обратил внимание на ваше состояние, — сказал Бюлов. — Одержима. Оторвана от реальности.
— Кто это сказал — Брикс? Свендсен?
— Неважно, кто именно. Точно ли это описание?
— Нет. И я уже дважды спасла задницу Брикса. — Она перегнулась через небольшой стол, обращаясь к помощнику Бюлова: — Мне нужно знать, что исчезло из вещей Метты Хауге. Когда мы это поймем…
— Если, — вставил Бюлов, — там вообще кто-то был, кроме вас и Майера.
— Что?
— Идите за мной, — приказал он.
В помещении через три двери от кабинета Бюлова перед компьютером с динамиками сидел едва знакомый Лунд криминалист. Бюлов встал у него за спиной. Лунд села, когда он велел ей сесть.
Он взял в руки пакет с мобильным телефоном Майера внутри.
— Когда вы были внутри склада, Майер — возможно, случайно — включил аппарат на запись, как он обычно делал, когда допрашивал подозреваемых. Слушайте.
Техник нажал пару клавиш. Из динамиков зазвучал голос Майера:
— Лунд? Вы меня слышите? Алло?
— Лунд!
— Черт!
— Лунд?
— Майер, он сел в лифт и спускается вниз. Я на лестницу. Лифт!
— Я у лифта.
Долгая пауза — тишина, перемежаемая механическими звуками.
— В лифте никого нет. Я поднимаюсь к вам.
— Его здесь нет. Он спустился. Он с вами…
— Я иду…
Она дернулась, когда прозвучал первый выстрел. После второго в голове стало пусто. Она слышала стоны и крики Майера.
Выражение лица Бюлова смягчилось, как будто он хотел показать ей свое сочувствие.
— Вы не спали трое суток. Было темно. Вы слышите какой-то звук и решаете, что это преступник, что он где-то в здании. Вы достаете пистолет, который не забыли в машине, а взяли с собой, когда отправились внутрь. Вы сбегаете с лестницы…
— О, перестаньте… — прошептала Лунд.
— Вы распахиваете дверь и стреляете. Что еще вам оставалось делать? Что еще мог бы сделать любой другой человек на вашем месте? Вы в кого-то попадаете. Он пытается выхватить у вас пистолет. Вы стреляете еще раз.
Лунд подняла на Бюлова ясные пронзительные глаза.
— Потом вы понимаете, что стреляли в Майера. Вы в отчаянии. Звоните в «скорую помощь». И за шестнадцать минут, пока они едут, вы имитируете взлом. Потом вы кладете свой пистолет рядом с Майером и ждете. — Он помолчал. — Ну, что скажете, Лунд?
— Ничего глупее в жизни не слышала.
— В здании не обнаружено ничьих следов, только ваши и Майера.
— Вы были бездарным копом, не надейтесь, что в прокуратуре вы добьетесь большего.
— Мы ничего не нашли!
И все равно ее глаза не оставляли его.
— Это потому, что вы не умеете искать.
Вошел второй следователь:
— Лунд, мы допросили жену Майера. Он приходил в сознание перед тем, как его увезли на повторную операцию. — Он передал ей листок. — Единственное, что он сказал, — это ваше имя. Сара. Он повторял его снова и снова.
— То есть он думал, что это важно, — добавил Бюлов. — Конечно, это могло быть признанием в любви. Но такое маловероятно, насколько я могу судить о ваших взаимоотношениях. — Он вручил Лунд бумагу с перечнем выдвигаемых ей обвинений. — Завтра состоится предварительное слушание. Вы знаете процедуру. У вас есть право на один телефонный звонок.
Бюлов вернул Лунд мобильный телефон, и оба следователя вышли, оставив ее одну. Лунд пошла за ними.
— В этом нет никакого смысла, — сказала она.
Они продолжали идти. Охранник в форме остановил ее на пороге и подтолкнул обратно в комнату.
Лунд посмотрела на мобильник и позвонила.
— Это я, — сказала она. — Мне нужна твоя помощь.
Бюлов пошел обратно по извилистым коридорам в отдел убийств. Брикса он нашел в его кабинете.
— Вы должны обыскать ее квартиру, — заявил он. — Всю одежду и обувь передать на экспертизу. Предоставьте в мое распоряжение ее личное дело, а также все материалы по делу. У вас двадцать минут.
Брикс расхохотался:
— Получите все, что нужно, но в свое время.
— Двадцать минут, Брикс. Меня интересует не только она, прошу вас учесть это.
— Из ее личного дела видно, что Лунд ни разу не воспользовалась оружием за все годы службы. Ее коллеги утверждают, что она никогда не носила его с собой. Это всем известно.
— Несколько дней назад вы забрали у нее полицейское удостоверение, а потом вернули его ей. Что это значит?
— Это значит, что она была права, а я ошибался. Она видит такие вещи… — Он поджал губы. — Вещи, которые я не вижу. И никто другой, если уж на то пошло. Лунд не самый приятный в общении человек, но…
— Нет, это значит, что вы понимали: ее поведение неадекватно. В противном случае вы бы не пошли на такую меру, как изъятие удостоверения.
— Я сделал это, потому что она разозлила меня. Это она умеет, но дело в том, что она неравнодушна к делу, которое ведет. Думаю, дело — ее главная забота в жизни. Ни ее семья, ни она сама. Я не знаю почему…
— Да-да, конечно, — отмахнулся следователь. — Растолкуете мне эти свои тонкости как-нибудь в другой раз. У вас двадцать минут.
Женщинам отводилось четыре камеры. Первые три были заняты орущими алкоголичками. Лунд вошла в четвертую, опустилась на единственный стул и огляделась. Изнутри камера казалась меньше, чем при взгляде снаружи. Узкий матрас, простыни и подушка, раковина и Библия.
Она уже была в синем тюремном костюме. Под кроватью стоял горшок.
Лунд посмотрела на сопровождавшего ее дежурного офицера, пытаясь вспомнить его имя.
Он выдал ей мыло и полотенце, вышел, запер за собой дверь. Она выглянула в смотровое окошко в двери:
— Как насчет еды?
— Время ужина давно прошло, — сказал он и захлопнул дверцу.
Хартманн и Скоугор вернулись в ратушу, вдвоем вошли в его кабинет. За окном город готовился ко сну. Бремер находился в больнице, его состояние было стабильным. Пошли разговоры о том, как его приступ повлияет на ход выборов.
В новостях о деле Нанны Бирк-Ларсен не прозвучало ни слова. Все внимание уделялось королю Копенгагена, который впервые за свою долгую жизнь на вершине власти обнаружил признаки простого смертного.
— Ты лгал мне, Троэльс, — сказала она, садясь перед его столом словно проситель. — Мне. Ты вместе с Мортеном.
— Что?
— Как ты мог делить секрет с ним, но не со мной?
— Это уже обсуждалось, — сказал он и вдруг подумал: все закончилось еще несколько дней назад. Умерло, но никто не заметил.
— Я так злилась на тебя!
Ему нечего было сказать ей.
— В тот вечер, когда все считали, что тебе конец, я случайно столкнулась с Филлипом Брессау. Мы пошли в гостиницу и посидели в баре. Он говорил, что тебе не на что рассчитывать, что мне нужно подумать о новой работе, перейти на другую сторону.
И если бы я тогда потерпел крах, думал Хартманн, она оказалась бы там, рядом с Бремером, в мгновение ока.
— Я понимала: что-то неладно. Ему без конца звонили. — Она заглянула Хартманну в лицо. — Он спросил, не хочу ли я выпить на ночь. В его номере.
Хартманн кивнул отрешенно:
— Как галантно с его стороны.
— Я услышала, что он говорит о Стокке и о нашей квартире. Брессау к тому времени уже прилично выпил и, должно быть, потерял бдительность. Вот как я узнала о том, что Стокке может быть нам полезен.
— Что было дальше?
— Ты хочешь знать, спала ли я с ним?
Хартманн молча ждал ответа.
— Разве это имеет значение? По крайней мере, я была знакома с Брессау и, в отличие от тебя, не искала незнакомых партнеров на ночь через сомнительные сайты.
От него не последовало никакой реакции.
— И почему тебя это вообще волнует? — Она устало вздохнула. — Я послушала его. Выпила. И пошла домой.
Он поднялся и заходил по кабинету.
— В тот вечер, в пятницу… Ты искала меня?
— Я? Нет.
— Ты ездила в квартиру. И узнала, что там что-то случилось.
— Нет, меня там не было. Утром я отправилась в конгресс-центр без тебя. И обманывала ради тебя людей. Как понимать твои расспросы? Чего ты от меня ждешь? Некой девственной честности, когда тебе это удобно? А потом мы становимся такими же коварными и изворотливыми, как все остальные, если нужно…
— Я никогда не требовал от тебя такого.
Она рассмеялась:
— Зачем тебе просить? Тебе просто хочется, чтобы дело было сделано, но так, чтобы о методах ты ничего не узнал. Бремер такой же. Возможно, дело в вашем положении.
— Я ожидаю определенной…
— Твои ожидания меня никак не касаются. Я не приближалась к квартире. И не прикасалась к той дурацкой кассете. Я многое бы сделала ради тебя, но убийцу прикрывать бы не стала. — Она поднялась, растянула губы в улыбке. Подошла к нему, прикоснулась к его плечу. — Ну все, хватит. Ты же сам все знаешь. У нас в штабе неизвестно что творится уже несколько недель. Тот же Олав — он влез в систему…
Он снял ее руку со своего пиджака:
— Олав мертв. Ты бы согласилась переметнуться? К Бремеру?
— У меня же есть работа. Ради нее я отказалась от партнерства в рекламном агентстве. Вдвое потеряла в зарплате…
— Я думал, это преданность делу.
— Это и есть преданность.
— Так скажи: перешла бы ты к ним?
Она закрыла глаза и сразу стала казаться хрупкой и беззащитной.
— Я даже не думала над этим. У нас здесь много дел…
— Я справлюсь сам, спасибо.
— Троэльс…
— Я хочу, чтобы ты поехала домой. И там осталась.
— Это же смешно.
Он посмотрел на нее. Она не отвела взгляда. Как обычно.
— Я не кусок мяса, который ты можешь продавать и покупать. Так и передай отцу.
— Я так никогда не считала!
— Просто уходи, — сказал он.
