9
Воскресенье, 16 ноября
Избирательная комиссия собралась на экстренное заседание в девять часов утра и отозвала решение, принятое предыдущим вечером. Троэльс Хартманн снова вернулся в гонку, очищенный от подозрений, в образе невинной жертвы обстоятельств. И никто не узнал о попытке самоубийства. Не знал о ней, как надеялся Хартманн, даже Поуль Бремер.
Двумя часами позднее в штабе либералов Мортен Вебер пытался внушить своим павшим духом войскам веру в победу.
— Перед нами стоит большая задача: убедить избирателей в невиновности Троэльса. Мы это знаем, и теперь в этом убедилась полиция. Но избиратели нуждаются в объяснениях.
Его слушателями были восемь сотрудников штаба и сам Хартманн.
— Многие наши спонсоры отвернулись от нас, — продолжал Вебер. — Нет денег — нет и кампании. То есть вторая наша задача — вернуть спонсоров.
— А что теперь будет с альянсом? — спросила Элизабет Хедегор.
— Забудьте об альянсе, — сказал Хартманн. — Если у нас будут голоса, то союзники подтянутся сами. Что им еще останется?
Хедегор не очень убедили его слова.
— Выборы в следующий вторник, — сказала она, — и это значит, что к субботе избиратели уже должны определиться. Времени у нас практически нет.
При этих словах Мортен Вебер понурил голову.
Поднялся Хартманн, оглядел собравшихся внимательно, встретился взглядом с каждым из них, чтобы каждый почувствовал себя особенным и нужным.
— Элизабет сделала верное замечание. Время против нас. Средства массовой информации — тоже. И Поуль Бремер по-прежнему способен на многое. Но я точно знаю одно: если мы не будем пытаться, мы проиграем. Так почему бы не попробовать? Зачем отказываться от борьбы? И от мечты? — Он засмеялся, наслаждаясь своей импровизацией перед крохотной аудиторией. — Я не стану рекомендовать тюремную камеру в качестве места для политических медитаций. Но что-то в этом есть. Когда я сидел там…
Его взгляд ушел за пределы кабинета. Все, даже Мортен Вебер, были захвачены моментом.
— Когда я сидел там в синей тюремной робе, я думал о том, кто мы такие. — Он сделал широкий жест, охватывая их всех. — Я думал о вас и о нашей общей борьбе. Ничего не изменилось. Наши идеи, наши цели те же, что и прежде. Неужели сегодня они значат для нас меньше, чем значили вчера? — Он стукнул кулаками по столу. — Нет. Для меня они стали значить еще больше, потому что мне нужна такая администрация, которая не станет играть в кошки-мышки с полицией ради чьей-то выгоды.
За столом раздалось одобрительное бормотание, напряжение спало, общий настрой качнулся в его сторону.
— Сможем ли мы сделать все, что в наших силах? Или отдадим Бремеру и его приспешникам то, чего они так хотели, — еще четыре потраченных впустую года?
Вебер зааплодировал. Элизабет Хедегор подхватила, а за ней и все остальные. Хартманн улыбнулся, опять оглядел каждого сидящего за столом, вспоминая имена. Почти все они были готовы сбросить его со счетов. Чуть позже он поблагодарит каждого из них лично, позвонив по телефону и выразив свою глубочайшую признательность за оказанную поддержку.
— Тогда примемся за работу.
Пожимая руки, он проводил всех из кабинета.
— Ты говорил с Риэ? — спросил Вебер. — Надо бы с ней все обсудить.
— Знаю, знаю. Я отправил ей уже миллион сообщений, она не отвечает.
В дверь забарабанили — на пороге стоял Поуль Бремер в белом пальто, красном шарфе, с сияющей улыбкой, как будто собрался на конкурс Санта-Клаусов.
— Троэльс! — воскликнул он громко и радостно. — Прости, что врываюсь. Не мог не зайти, хотел… — Он вошел, стянул с шеи шарф. Улыбка исчезла, ее сменила проникновенная искренность во всем облике. — Хотел поздравить тебя с возвращением.
— Спасибо, вы очень любезны.
Вебер буркнул нечто нечленораздельное, но однозначно нелицеприятное и ушел на свое рабочее место. Бремер же прошел в личный кабинет Хартманна, налил себе кофе и уселся на диване, тряся головой.
— Хольк, Хольк… Всегда был одиночкой. Но чтобы такое… Не понимаю. Почему? В Латвию вместе летали… Правда, он был какой-то подавленный, но… — Бремер взял с блюда печенье, откусил. — Да, способный человек, хотя и не очень творческий. В конечном счете умеренные без него достигнут большего. Только не в этот раз. Эти выборы они потеряли, как, впрочем, и Кирстен со своей шайкой и прочая шушера, что вьется тут в надежде урвать кусочек с чужого стола. — Снова эта широкая ухмылка. — Так или иначе, но ты не оставил им шанса. Теперь на арене только ты и я. Я мог бы даже поздравить тебя с таким удачным розыгрышем, если бы думал, что ты сам все это устроил.
— Вы пришли по какому-то делу? — спросил Хартманн.
Бремер сначала отпил кофе и лишь потом направил на него пристальный взгляд серых глаз:
— Да, по делу. Я хотел извиниться за то, что случилось. Поверь мне, Троэльс. Вчера вечером я думал, что мы поступаем правильно при существующих обстоятельствах. Я не знал тогда, что эти обстоятельства — подделка.
Бремер умолк, выдерживая паузу. Хартманн не сомневался, что это тактический ход.
— Я тоже прошу прощения, если несправедливо обвинил вас в пылу страстей.
Бремер отмахнулся:
— Не нужно извиняться, это все в прошлом. Сейчас мы должны думать о будущем. То, что произошло, коснулось всех нас. Не только тебя.
Хартманн сел на стул напротив Бремера.
— И что? — спросил он.
— Образовался общий консенсус. Редкий консенсус. Я переговорил со всеми после того, как мы отменили решение о снятии тебя с выборов. И все согласились, что настало время забыть о наших различиях и подумать о том, как преодолеть сложившееся в обществе негативное отношение к политикам и власти. Сейчас в народе преобладает цинизм, шок, ощущение хаоса. Их можно понять, но на самом деле все иначе. Итак, наша важнейшая задача на сегодня — вернуть доверие избирателей, подорванное стараниями Холька. Мы должны возобновить контракт власти с народом, убедить его в том, что мы достойны возложенной на нас миссии. Ты со мной?
— Вы всегда были прекрасным оратором.
— Речь не обо мне. И не о тебе. Я говорю… — Он обвел рукой роскошное помещение: мозаика, скульптуры, картины. — Я говорю вот об этом, о нашем замке, нашем доме. О ратуше. Сегодня вечером мы соберем пресс-конференцию. Я расскажу о решении всех партий объединить усилия ради общего блага и избавления от грязного наследства Холька. Ты со мной?
— Что именно вы хотите сказать?
— Мы согласились заключить перемирие. Мы положим конец этим бесконечным нападкам друг на друга, неистовым дебатам, враждебным настроениям. Таково наше джентльменское соглашение: мы будем вести себя хорошо.
— Перемирие…
— Да, мир в замке. Такое случалось и раньше в исключительных ситуациях, возможно и теперь. Выборы пойдут как обычно, мы просто не будем забывать о хороших манерах, отбросим лишние эмоции. — Серые глаза не отпускали Хартманна. — Будем говорить о политике, а не о личностях. Уверен, ты будешь только рад поддержать эту инициативу. — Бремер поднялся с дивана. — Вот так обстоят дела. Предлагаю тебе присоединиться к нам, и с моей стороны это великодушие, Троэльс. В одиночку ты сейчас не в состоянии бороться. — Улыбка, протянутая ладонью вверх рука. — Могу ли я на тебя рассчитывать?
Хартманн не мог дать немедленный ответ.
— Мне нужно подумать.
— О чем тут думать? Общее согласие достигнуто, можешь сам всех обзвонить, уточнить. Не забудь, ведь это твой шанс вернуться в наши ряды. Ты будешь странно выглядеть, если решишь остаться в стороне. Или такова твоя цель?
— Моя цель — сделать город лучше.
Поуль Бремер пожевал губами:
— Полагаю, это значит «да». Объединенная пресс-конференция назначена на восемь, мы будем ждать тебя.
Утро уже было в разгаре, когда команда Свендсена добралась до банковских карточек и счетов Холька. Он часто делал покупки в дорогих модных бутиках и ювелирных магазинах.
— Те сапоги мы тоже засекли, — сказал Майер.
С бесстрастным лицом Леннарт Брикс рассматривал разложенные перед ним фотографии.
— А как же кулон? — спросила Лунд. — В форме черного сердца?
Майер положил перед Бриксом снимок.
— Она держала его в кулаке, когда мы ее нашли, — сказал он. — Мы думаем, убийца заставил Нанну надеть кулон, а она сорвала его с шеи, когда тонула.
Лунд хотела получить ответ на свой вопрос.
— Это Хольк купил украшение? — настаивала она.
— Скорее всего, такая покупка не будет отражена в банковских записях. Если он и купил его, то за наличные в какой-нибудь лавке в Христиании, — сказал Майер.
— Почему вы так думаете? — спросила она.
Майер заерзал на стуле. Он был бледен и измучен. Чтобы кто-то погиб от рук датского полицейского — такое случалось крайне редко. В прессе только об этом и писали. Служебное расследование было неизбежно.
— Насколько можно судить, украшение довольно старое, сделано кустарным способом лет двадцать назад или больше. Дешевая позолоченная цепочка, стекло…
Майер посмотрел на нее. Лунд уже научилась читать его взгляды, этот означал: зачем копаться во второстепенных деталях? Почему не принять тот факт, что нам не дано узнать все до последней мелочи?
— Вы не знаете, случайно, что может означать черное сердце, Майер?
— Одно время у хиппи в Христиании была на них мода. Что-то вроде опознавательного знака для наркодельцов. Сейчас такие можно иногда найти на блошиных рынках.
Брикс обронил первую реплику:
— Мы не можем тратить время на то, что было два десятка лет назад.
Лунд разворошила пакеты с вещдоками, нашла тот, в котором был запечатан кулон. Вытащила его, посмотрела на цепочку — никакого клейма, никаких отметок, металл блестящий, даже не потускнел.
— Эту цепочку не носили двадцать лет. Если ее купил Хольк…
Майер продолжил отчет с того места, где его прервала Лунд:
— Йенс Хольк переводил деньги Олаву со своего личного счета. Это помимо тех пяти тысяч, которые тот получал через мэрию. Предполагаем шантаж. Еще мы нашли отпечатки Холька в квартире на Сторе-Конгенсгаде. А это из его дома.
Майер выложил на стол несколько снимков. Лунд придвинула свой стул поближе. На фотографиях — Хольк с Нанной где-то за городом, счастливый, влюбленный. С улыбкой его было трудно узнать.
— Очевидно, что у них был роман. Его жена подтверждает это. Она не знала, как зовут его пассию, знала только, что он без ума от нее и что она очень молода.
Майер почесал голову:
— И зачем только они всегда все рассказывают? Наверное, он был страшно горд собой.
— И счастлив, — добавила она.
Брикс состроил скучающую мину.
— Что мы знаем о его передвижениях в ту пятницу?
— Был на приеме. Позже в ратушу заехала Нанна. Возможно, за ключами, чтобы попасть в квартиру.
Лунд снова вернулась к фотографиям Холька. Еще одна серия. Сделана в холодное время года, оба в зимнем, оба хохочут. Нанна кажется слишком взрослой для своих лет. Хольк обнимает ее — совсем не похож на себя. По уши влюблен, это так видно.
Память выхватила фрагмент из вчерашнего дня: «Даже ту маленькую грязную шлюшку».
— Кто-нибудь видел Холька в те выходные? — спросил Брикс.
— Нет. Его бывшая запрещала ему видеться с детьми. В общем, отомстила как могла. И никого другого, кто бы видел его, мы так и не нашли.
Брикс кивнул:
— А что с его машиной?
— Тут никаких сомнений, — сказал Майер. — Тот самый белый «универсал», который сбил Олава.
Лунд все перебирала фотографии. Хольк и Нанна. Двадцать лет разницы. Счастливейшая пара на свете.
— О чем задумались, Лунд?
Вопрос Брикса застал ее врасплох. Она бросила пачку снимков на стол.
— Кажется, дело можно считать закрытым, — сказала она без уверенности в голосе.
— Ваш энтузиазм заразителен.
Она промолчала.
— Отличная работа, — провозгласил Брикс, похлопал Майера по плечу и вышел.
Вскоре после его ухода Лунд снова стала собирать свои вещи. Теперь это был кабинет Майера.
Он задумчиво наблюдал за ней.
— Что теперь будете делать?
Лунд поставила картонную коробку на стол.
— Не знаю. Нужно поговорить с Бенгтом. И с Марком. Что-нибудь придумаем.
Майер по привычке взялся за свою игрушечную машинку, но тут же отбросил ее и начал ходить взад и вперед с сигаретой в руке.
— А у вас какие планы?
— Планы? Будет служебное расследование из-за стрельбы. Это надолго.
— Вам не о чем волноваться. Вы все сделали правильно…
— Но какого черта этот идиот просто не опустил пистолет? Я же пытался…
— Майер…
— Что еще я мог сделать?
Он метался между столами — измученный, напуганный и беззащитный. И такой молодой со своими большими ушами и бесхитростным лицом.
Лунд отодвинула коробку и встала прямо перед ним:
— Вы ничего не могли сделать. У вас не было выбора.
Вблизи стало заметно, что глаза у Майера подозрительно блестят. Неужели плакал, подумала Лунд.
Он нервно затянулся, пытаясь справиться с собой.
Она вспомнила, как нашла его во Дворе Памяти перед выбитым на стене именем погибшего товарища. Майер так и не смог забыть тот случай.
— И я благодарна вам. Ведь вы спасли мне жизнь.
Он снова подхватил полицейскую машинку, прокатил ее по столу, тонко взвыла сирена, но он не засмеялся, как обычно.
— И что теперь? — спросил он. — Дело закрыто?
Пепельница и почетная грамота в рамке исчезли в коробке.
— Почему вы спрашиваете?
— Да ладно. Я же вижу — вы о чем-то думаете. Уже изучил вас.
— И о чем же я думаю?
— Это вы мне скажите.
— Я просто устала, как и вы. Только и всего.
Вернулся Брикс. Юридическая служба сочла полученные улики достаточными для передачи дела Нанны Бирк-Ларсен в суд. Убийцей признан Хольк. Расследование официально закрыто. Майер согласился сообщить новость родителям девушки.
— А как со Швецией, Лунд? — спросил он, помявшись. — Есть новости?
Она подхватила коробку.
— Пока нет.
Брикс почесал ухо. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке.
— У меня в кабинете есть бутылка отличного виски. Если вы не против. Есть повод для праздника — и у вас, и у остальных. Это было долгое и трудное дело. Особенно для вас двоих. Наверное… — Он кашлянул. Посмотрел на них. Улыбнулся без малейшего намека на сарказм. — Наверное, я тоже усложнял вам жизнь. Когда в игру вступают политики, сложностей всегда прибавляется…
— Я бы выпил, — сказал Майер и вышел.
— Я подойду через минуту, — сказала Бриксу Лунд.
Брикс тоже ушел. Из коридора донеслись голоса, взрывы смеха. Ни один голос не показался ей знакомым.
Оставшись в одиночестве, Лунд вернулась к стеллажу и выбрала несколько папок. В первой содержались сведения о пропавших женщинах, собранные за последние десять лет. Всего несколько имен. Ничего интересного. Человек, которого она попросила собрать эту информацию, был старым служакой со слабым здоровьем. Когда-то отличный оперативник, теперь он вынужден был копаться в архивах в поисках чего-нибудь ценного.
Десяти лет оказалось недостаточно. Поэтому он копнул глубже. Успел проверить двадцать три года до того, как Брикс отменил задание.
Тринадцать пропавших женщин. Все молодые; никакой связи с городской администрацией. Ничего общего с человеком по фамилии Хольк. И ничего, что указывало бы на серийного убийцу. Хотя это не означало, что его не было.
Она дошла до последнего дела, самого старого. Это случилось двадцать один год назад.
Цвета на фотографии поблекли. Метта Хауге, студентка, двадцать два года, длинные темные волосы, открытая, беззаботная улыбка. Крупные белые серьги.
Лунд посмотрела на страницы так и не раскрытого дела и уселась за стол.
Телефон не умолкал, кроме Вагна Скербека, ответить было некому. Лотта стояла рядом в коротком, довольно откровенном топике. Понятно для кого.
— Мне плевать на ваши сроки! — проорал он в трубку и швырнул ее на рычаг. — Гребаные журналюги. — Он хмуро посмотрел на нее. — Ты чего так вырядилась? Не холодно?
Не дожидаясь ответа, он снова начал копаться в неисправном двигателе.
— От Тайса ничего не слышно? — спросила она.
— Скоро вернется. Черт знает где его носило.
Лотта улыбнулась ему, подрагивая ресницами. Как будто он пацан зеленый, чтобы запасть на это.
— Вагн, не стоит рассказывать Тайсу о вчерашнем. Не надо ему знать. Пусть это останется между нами.
— Теперь вы хотите, чтобы я ему еще и врал. Господи, я работаю без выходных, принимаю заказы, чиню машины. Неужели здесь за все отвечаю я один?
У входа в гараж раздались тяжелые шаги. Вернулся Бирк-Ларсен — черная куртка, черная шапка, на небритом лице ссадины.
Лотта выдавила кривую улыбку:
— Привет, Тайс. Ты уже слышал? Полиция нашла убийцу. Они обещали приехать через час.
Не глядя на них, он прошел в контору, встал перед расписанием на неделю.
— Слышал, — наконец сказал он. — Где Пернилле?
— А ты как думаешь? — закричал Скербек.
Лотта уставилась на свои туфли. Бирк-Ларсен повернулся и посмотрел сверху вниз на хлипкого человека в красном комбинезоне, который нервно переминался с ноги на ногу в двух шагах от него.
— Что?
И тут Скербек взорвался:
— Нечего глазеть на меня! — Он ткнул пальцем в сторону лестницы. — Она там, где должен быть ты. Здесь. А ты свалил неизвестно куда!
Бирк-Ларсен развернулся к Скербеку всем телом, склонил большую голову набок и молча смотрел на него узкими холодными глазами.
— Даже на кладбище не соизволил явиться. Что, слишком занят был, алкаш несчастный? Все с ног сбились, пока тебя искали. Мы были здесь с Пернилле и мальчиками. А вот где ты был, мать твою?
Лотта на всякий случай отошла в сторону.
Скербек смело шагнул к Тайсу, глядя на него в упор:
— Ты струсил, сбежал, как последняя скотина. Здесь все летит к чертям, и я больше не буду тащить этот воз один. Хватит, наелся!
Он стянул рабочие перчатки, швырнул их на сломанный двигатель.
— Сам разгребай это дерьмо.
Смахнув на пути к выходу инструменты и банки с верстака и пнув попавшуюся под ноги канистру, он выбежал на улицу.
Бирк-Ларсен молча проводил его глазами, потом повернулся к Лотте.
— Что случилось? — спросил он.
Она испуганно молчала. Его большая рука опустилась ей на плечо.
— Лотта, я хочу, чтобы ты рассказала мне, что произошло. Прямо сейчас.
Кухню заливало холодное зимнее солнце. Цветки в горшках, школьное расписание на стене, детские рисунки. Дверь в комнату Нанны открыта. Все на своих местах, все как прежде.
Пернилле сидела у стола спиной к входу и смотрела на залакированные фотографии, когда появился Тайс.
Он прошел к плите и налил себе чашку кофе.
— Вчера ездил в Хумлебю, — сказал он, не глядя на нее. — В доме не так все плохо. Лучше, чем я думал.
Сел за стол, бросил взгляд на утреннюю газету. На всю первую страницу огромная фотография Йенса Холька и рядом — поменьше — Нанны.
Пернилле казалась бледной. Должно быть, похмелье. А может, ей стыдно. Думать об этом не хотелось. Он подтянул газету к себе, уткнул в нее крупное, обросшее колючей щетиной лицо. Фотографию Холька наверняка взяли с предвыборного плаката. Вполне благопристойный вид, дружелюбный взгляд, внушает доверие. Столп столичного общества, любящий глава семейства.
— Говорят, его застрелили, — пробормотал Бирк-Ларсен.
Она смотрела на него. Глаза блестели от слез и никогда еще не казались такими огромными.
— Тайс. Я должна тебе что-то…
— Это все не важно.
По щеке Пернилле медленно покатилась тяжелая крупная капля.
Тайс поднял руку и осторожно вытер ее.
— Это все ерунда.
Она уже не сдерживала слез. А он думал, почему же ему не дано заплакать так же, как ей. Почему он не способен облечь в слова чувства, разрывающие ему сердце.
— Господи, как же я скучал по тебе, — сказал он. — Всего один день, а как целая вечность прошла.
И тогда она засмеялась, и две искрящиеся реки побежали вниз по щекам, такие бурные и неудержимые, что он не смог бы остановить их, даже если бы захотел.
Она подняла руку, притронулась к его подбородку, к рыжеватой, с проседью уже щетине. Погладила щеку, ссадины, синяки. Потом потянулась и поцеловала его.
Ее губы были теплыми и влажными, как ее кожа. Он обнял ее через стол с мозаикой из замороженных лиц, и она обняла его. И стало так, как было всегда.
Хартманн сообщил новость только во второй половине дня. Вебер пришел в неописуемую ярость:
— Перемирие? Не могу поверить, что ты согласился на это, Троэльс. Перемирие выгодно только Бремеру, никому другому. Это способ заставить тебя замолчать. Он обращается с нами как с непослушными детьми. Если ты пойдешь на пресс-конференцию, значит ты сдался.
Хартманн потягивал кофе, смотрел за окно и думал о том, как хорошо было бы вырваться на несколько дней из этих давящих стен. Поехать куда-нибудь с Риэ. Вдвоем.
— У нас нет выбора.
— Вот как! Ты хочешь сказать, теперь нас устраивает то, что Бремер сохранит свой пост?
— Нет, не устраивает. Но он загнал нас в угол. — Хартманн вполголоса выругался. — Как же он чувствует момент. Если я сделаю так, как он хочет, то не смогу критиковать его. Если не сделаю, то буду выглядеть одиноким выскочкой с сомнительным прошлым. Что так, что этак… Некуда деваться. Или у тебя есть какие-то идеи, Мортен?
Вебер сделал глубокий вдох. Он все еще не придумал, что сказать, когда открылась дверь и вошла Риэ Скоугор с лицом таким бледным и неприступным, что Вебер поспешно ретировался в соседнюю дверь.
— Я звонил тебе, — сказал Хартманн. — Ты, кажется, не ночевала дома.
— Да. — Она бросила сумку на стол, села. — Я была у друзей.
— Прости, что не рассказал тебе.
— Но почему?
— Я был… Я же извинился.
Она встала и подошла к нему:
— Через три дня после твоего исчезновения ты предложил мне переехать к тебе.
— Да, и я не шутил.
— Тогда почему ты мне не рассказал?
— Потому что… Я был пьян. Вел себя как болван.
— Мортену ты смог признаться. А мне нет. Газеты об этом узнают?
— Нет, — горячо заверил ее Хартманн. — Брикс дал мне слово, что будет молчать.
— Как будто его слово много значит.
— Мне кажется, в этот раз он говорил серьезно. Если эта история выплывет наружу, полиция тоже будет выглядеть не лучшим образом. Но бог с ней, с полицией, Риэ. Я просто не хотел тебя огорчать. Иногда… я не понимаю, чего тебе надо. Похоже, я один хочу, чтобы мы жили вместе, рожали детей.
— То есть теперь я еще и виновата?
— Я не говорил этого.
— И что же, по-твоему, ты говорил? А, к черту… Мне все равно.
Она вытащила из сумки документы, начала разбирать.
— По крайней мере, позволь мне объясниться.
— Не хочу ничего слушать.
Она посмотрела на него застывшим взглядом.
— Троэльс, все кончено. Пока ты кандидат, предвыборный штаб я не брошу, слишком много вложила в это дело. Скажи мне честно: ты действительно согласился на перемирие с Бремером? Ты понимаешь, что это значит?
— Я сказал ему, что поступлю так, как будет лучше для города. Но на самом деле он не оставил мне выбора.
— Теперь у тебя есть выбор. Перемирия не будет.
— Это решать мне, а не тебе.
Риэ Скоугор дотянулась до ежедневника на его столе:
— Пока ты портил отношения со всеми подряд и строил из себя мученика в руках полиции, я работала. У тебя сегодня будет одна встреча сверх запланированных, и после нее посмотрим, согласишься ли ты стать марионеткой Бремера.
Отец Метты Хауге жил на ферме в пригороде возле Кёге. Лунд приехала туда одна. Сельским хозяйством здесь больше не занимались, насколько она могла судить. Огромная теплица стояла пустая, стекла выбиты, часть панелей пропала. Машины перед домом не было, только возле боковой двери виднелся дешевый мопед.
Ей пришлось долго ждать, прежде чем Йорген Хауге открыл дверь. Он оказался крепким седым стариком в синем рабочем комбинезоне, похожем на тот, что носил Тайс Бирк-Ларсен, лет семидесяти или около того.
Он удивился, когда она показала ему полицейское удостоверение и сказала, что хочет поговорить о его дочери Метте.
— Почему вы вдруг о ней вспомнили? После стольких лет?
— Всего несколько вопросов, — сказала Лунд. — Много времени я у вас не отниму.
Хауге жил один, если не считать полдюжины кур да древней овчарки. В доме было чисто и прибрано. Старик производил впечатление аккуратного, даже педантичного человека.
Пока он варил кофе, она огляделась. На стене фотография девочки, играющей на пляже, рядом еще одна — та же девочка несколькими годами старше, сидит на диване. Повсюду множество призов с выставок коров и свиней.
— Это случилось двадцать один год назад, — сказал Хауге, вернувшись из кухни с чашками. — Она пропала седьмого ноября, в среду. — Он посмотрел на нее. — Шел дождь. Я боялся, что затопит дренажные канавы.
Он принес коробку с фотографиями и поставил на стол перед Лунд.
— Она тогда только что переехала на Христиансхаун. Впервые покинула дом. Нам сказали, что она возвращалась к себе после игры в гандбол. Мы позвонили в полицию.
В коробке, кроме фотографий, были вырезки из газет. Почти на всех — одна и та же фотография Метты. Красавица.
— Прошло две недели, потом три, а ее делом занималась всего парочка полицейских. Ее так и не нашли. — Он положил перед ней снимок: венки, могильная плита. — Мы похоронили пустой гроб.
— Возможно ли, что она совершила самоубийство?
Вопрос его не удивил.
— У Метты случались депрессии. Она была студенткой. Слишком доверяла людям. Думаю, она в то время общалась с хиппи. Ну, вы понимаете, Христиания, все такое. Нам она, конечно, ничего не рассказывала.
— Она не оставила никакой записки?
— Нет. И это не было самоубийство. Я знаю… — Он провел пальцем по одной из пожелтевших вырезок. — Ваши коллеги тоже твердили, мол, все отцы так говорят. Но она не могла себя убить.
— У нее был парень?
— Мы ничего такого не знали. Она тогда уже уехала в город, я говорил. — Он обвел глазами комнату. — Тут молодежи скучно, само собой. Да и давно это было, всего не вспомнишь. У нее была своя жизнь…
— Вам не показалось что-нибудь странным в то время?
При этих словах он возмутился:
— А вы как думаете? Сегодня у тебя есть дочь, которую ты любишь больше всего на свете, а завтра ее уже нет. Да, это было странно.
Она поднялась, сказала:
— Извините, что побеспокоила.
— Что же все-таки случилось? — спросил старик. — Столько лет прошло, полная тишина, и вдруг из вашего ведомства приходят дважды на одной неделе?
Лунд остановилась:
— О чем вы?
— Да говорю же вам. На днях приходил полицейский и задавал те же вопросы.
— Как его звали?
— Я записал куда-то… Он еще говорил как-то чудно. Я почти ничего не понимал.
Хауге стал перебирать ворох бумаг на старом письменном столе у окна.
— Нет, наверное, оставил в другой комнате. Сейчас принесу.
Она пошла за ним, не забывая все осматривать.
На стенах почти не осталось свободного места от семейных фотографий и живописных пейзажей в рамках. Один снимок особенно привлек внимание Лунд. Черно-белый. Метта, уже студентка, волосы распущены по плечам, дешевая футболка.
И цепочка с кулоном в виде черного сердца.
Лунд застыла перед портретом, на мгновение у нее перехватило дыхание.
Вгляделась пристальнее.
Черное сердце. Майер говорил, такие делали хиппи в Христиании. Штучный товар.
Вернулся Хауге.
— Откуда у нее этот кулон? — спросила она старика.
— Не знаю. Она тогда уже в городе жила. Может, подарили.
— Кто?
— Думаете, она стала бы отцу рассказывать? А что такое?
— Вы знаете, где сейчас это украшение? Оно было в ее вещах, которые вам вернули?
— Не помню. Вряд ли.
Он назвал ей фамилию человека, который приезжал перед ней. Она спросила себя, почему это ее так удивило.
— Вы разрешите мне взять эту фотографию на время? — спросила Лунд. — Я обязательно верну ее, обещаю.
Майер поехал к Бирк-Ларсенам. Они уселись все вместе на кухне вокруг их необычного стола. Он рассказал им все, что знал: Хольк познакомился с Нанной через сайт знакомств, а потом использовал пароль и имя Хартманна, чтобы скрыть переписку и свидания. Их любовная связь закончилась.
— Почему он это сделал? — спросила Пернилле.
Они с мужем держались за руки, словно подростки.
— Похоже, он был сильно влюблен в нее. До безумия. Нанна решила прекратить отношения. Хольк уговорил ее встретиться с ним в последний раз в квартире либералов. А потом… мы на самом деле точно не знаем, что было потом.
Бирк-Ларсен не сводил с Майера глаз.
— Как именно он умер? — спросил он.
— Он… — Майер почти заикался от волнения. — Он угрожал жизни полицейского… Поэтому у нас не было выбора. Его застрелили.
— Он что-нибудь сказал? — спросила она.
— Нет, ничего.
— И вы уверены, что это он?
— Уверены.
Они еще крепче сжали пальцы друг друга. Переглянулись, кивнули почти одновременно. На лицах — проблеск улыбки.
— Если уже можно, мы хотели бы забрать вещи Нанны, — сказала Пернилле.
— Конечно. И в дальнейшем, если что-то понадобится, звоните мне. Моя коллега Сара Лунд больше не занимается этим делом. — Майер положил на стол визитку. — В любое время. С любыми вопросами.
Он поднялся, вслед за ним встал и Тайс Бирк-Ларсен, протянул полицейскому широкую ладонь. Майер пожал ее.
— Спасибо, — сказал Бирк-Ларсен. Оглянулся на жену. — Спасибо от нас обоих.
Бенгт Рослинг был на кухне и пытался готовить одной рукой, Вибеке с улыбкой наблюдала за ним.
— Когда мы наконец уедем отсюда, все встанет на свои места, — говорил он.
На столе бутылка вина, спагетти с соусом. Вибеке подняла бокал, приветствуя слова Бенгта.
— Я буду рада, когда мой дом снова станет моим. Саре…
Хлопнула входная дверь. Вибеке понизила голос:
— Ей нужно, чтобы рядом был сильный человек.
Вошла Лунд в мокрой от мороси куртке, со спутанными волосами.
— Привет! — сказал Бенгт и достал третий бокал, налил вина.
— Нам нужно поговорить, — сказала она.
— Сейчас? Мы готовим ужин. Твоя мать помогает мне.
Лунд молча ждала.
— Ну вот, опять начинается! — проворчала Вибеке и ушла в гостиную, прикрыв за собой дверь.
Лунд вынула из сумки несколько папок, бросила на стол. Она пыталась сдерживаться, но не скрывала своего возмущения.
— Итак? — спросил он.
— Ты ездил к отцу одной из пропавших женщин.
Он сел и отпил вина.
— Ты притворился полицейским. Я могу арестовать тебя за это прямо сейчас.
— Нет, не можешь.
— Почему это?
— Потому что три дня назад мне позвонил твой шеф, Брикс. Он узнал о моей теории. Что этот человек уже убивал прежде.
Бенгт взял со стола папку с делом Метты Хауге, открыл на первой странице. На снимке хорошенькая девушка, волосы растрепаны. Это была фотография из архива полиции, Лунд проверяла. В свое время Метта привлекалась за употребление легких наркотиков.
— Я поделился с Бриксом своими соображениями, но он отмел их. Мне показалось, что он намеренно хотел обвинить Хартманна.
— Вот как?
— Он вел себя крайне грубо. Меня это задело.
— Никогда не знала, что ты такой неженка.
— Я ничем не заслужил такого обращения. И мне захотелось доказать свою правоту. Дело Хауге очень старое, но подходит больше остальных. Ты заметила, что ее велосипед нашли недалеко от места, где утопили Нанну? Вот почему я поехал и поговорил с отцом девушки. — Еще глоток вина. — Это все.
— И что ты узнал?
Он молчал.
— Бенгт, что ты узнал?
Он протянул ей второй бокал с вином. Она не взяла его.
— Вчера ты сказал мне, что ошибся. Что никакой связи со старыми делами нет. А оказывается, сам ездил туда. Значит, ты знал, что связь есть.
— Только с одним случаем. И то маловероятно.
— Маловероятно? — Она достала из сумки черно-белую фотографию. — Посмотри мне в глаза и скажи, что ты не видел этого. Я хочу знать, какой ты, когда лжешь, потому что никогда раньше не искала этого в тебе.
Он глянул на снимок, нахмурился:
— Скорее всего, это просто совпадение. Таких побрякушек тысячи.
— Спасибо. Теперь я знаю.
Она развернулась и ухватилась за край раковины, пытаясь думать, пытаясь успокоиться.
— Сара… — Он подошел к ней, прикоснулся к ее плечу, но тут же убрал руку, словно передумал. — Я люблю тебя и беспокоюсь о тебе. Я не хотел, чтобы это дело стояло между нами…
Лунд повернулась и посмотрела на него.
— Что ты сделал потом? — спросила она.
— Записал свои впечатления и передал Бриксу.
Она зажмурилась, как от боли:
— Бриксу? Не мне?
— Мы тогда не разговаривали друг с другом. Я злился на тебя. Я не мог…
Лунд кивнула:
— Не мог.
Она собрала папки и фотографию, запихала как попало обратно в сумку.
— Сара…
Лунд оставила его на кухне, с вином, спагетти и своей матерью.
Незапланированной оказалась встреча Хартманна с Гертом Стокке, администратором департамента, который возглавлял в городском совете Хольк. Скоугор тоже присутствовала.
Стокке был высоким мужчиной около шестидесяти лет, в строгом сером костюме, с невыразительным умным лицом, лысый как колено и увертливый как угорь.
Он вошел, посмотрел сначала на Скоугор, потом на Хартманна и сказал:
— Я предпочел бы, чтобы наша встреча осталась в тайне. Не люблю приходить в ратушу по воскресеньям. Начнутся разговоры…
— Спасибо, что пришли, Герт, — гостеприимно улыбнулась Скоугор и проводила его к дивану.
— Вы отдаете себе отчет в том, на какой риск я пошел?
— Да, конечно. — Она глянула на Хартманна. — И мы признательны вам за это.
— Что ж…
Стокке проработал в городском совете больше двух десятков лет. Три года назад его назначили администратором департамента, главой которого был Хольк.
— Разумеется, по долгу службы у меня был доступ ко всем документам, касающимся расходов и бюджета. Это деньги государственной казны, и очень важно держать все под контролем, хотя мою работу часто недооценивают, так сказать.
Хартманн не скрываясь посмотрел на часы, потом кинул недовольный взгляд на Скоугор.
— Я отвлекаю вас от дел? — спросил Стокке.
— Расскажите нам о Хольке, — попросила она.
— Очень холодный человек, сухарь. Правда, этим летом неожиданно изменился. Всегда был такой пунктуальный, дотошный, даже неприятный, зато работу выполнял добросовестно. — Он пожал плечами. — И вдруг стал отлынивать.
— В каком смысле? — спросил Хартманн.
— Например, однажды взял выходной. Сказал, что заболел ребенок. А потом мне позвонила его жена, спрашивала, где он. У мужчин бывают романы. Но это не мое дело.
— Зачем я это слушаю, Риэ? — воскликнул Хартманн. — Все это не ново. Хольк мертв. Мне надо готовиться к пресс-конференции. — Он поднялся из-за стола.
— Герт, — сказала Скоугор, — вы знали, что у Холька роман и что он пользуется нашей квартирой?
Хартманн остановился в дверях.
— Я знал, что у него роман, — согласился Стокке. — Но насчет квартиры не был уверен. Не до конца. Ходили какие-то слухи. Однажды я хотел передать ему бумаги на подпись, и он попросил прислать их на Сторе-Конгенсгаде.
— Господи, — выдохнул Хартманн.
— Откуда я мог знать? Может, он там с вами встречался.
— Вы знали, что он бывал в нашей квартире? — Хартманн был вне себя. — Вы понимаете, что из-за вашего молчания меня бросили за решетку? Какого черта вы не сказали…
— Я сказал Бремеру, — быстро ответил Стокке. — Ему все было известно. Он мэр, к кому, как не к нему, следует…
— Бремеру?
— Да, еще несколько месяцев назад. Как только я все узнал, я сразу попросил о встрече. Бремер сказал, что во всем разберется и сам поговорит с Хольком.
— Когда это было?
— В мае. Или в июне. Это же Бремер, мэр как-никак. Если он сказал, что разберется, как я могу не поверить? Не смотрите на меня так, Хартманн. Я же здесь, не забывайте.
В коридоре послышались быстрые шаги. В дверь заглянул обеспокоенный Мортен Вебер:
— Троэльс, опоздаешь на экзекуцию. Журналисты уже собрались. Бремер хочет поговорить со всеми перед началом. — В кабинете стояла такая напряженная тишина, что Вебер почуял неладное. — Герт? А вы какого черта здесь?
У Яна Майера были гости. В кабинете сидели его жена и три дочки: семи, пяти и двух лет от роду. Они принесли ему две новые полицейские машинки и увлеченно играли ими на папином столе.
— Давайте все вместе поужинаем в ресторане, сегодня же воскресенье, — предложила жена.
Он держал на колене старшую девочку, обнимая ее за спину.
— Я бы лучше побыл с вами дома, если можно.
— Ладно, — согласилась она. — Дома так дома.
— У нас ведь есть дома еда? — Он заговорил громким мультяшным голосом: — Я хочу много мяса и много мороженого. А потом конфеты и кока-колу. А потом… потом… опять мяса!
— Можем по пути заехать за пиццей…
За стеклом возникла знакомая фигура — Лунд. На строгом лице тревога. Она остановилась возле двери, но не вошла.
— Подождите меня здесь, — попросил Майер. — Мне нужно сказать пару слов кое-кому по работе. Я быстро. — И выскочил в коридор.
— Что случилось, Лунд?
— Я не знаю.
Она прикоснулась к голове. Он взглянул на ее пальцы:
— У вас кровь идет. Надо снова швы накладывать, врач ведь говорил…
— Мы должны вернуться на канал. Мне кажется, там есть что-то еще.
— Лунд…
Дети махали ему с другой стороны стекла, изображали руками, будто едят. Жена уже не казалась такой счастливой.
— Я расскажу все по дороге.
— Нет, скажите сейчас.
— Я не сумасшедшая, Майер.
Он только приподнял одну бровь.
— Там должно быть что-то еще, — повторила она. — Поехали.
Лунд вела машину, Майер сидел рядом и читал документы, которые она взяла с собой. По радио шли новости: Хольк застрелен при задержании, полицейский захвачен в заложники, Брикс заявил о закрытии дела Нанны Бирк-Ларсен. Также упоминались слухи о том, что политики муниципалитета намерены заключить перемирие, чтобы объединенными усилиями справиться с последствиями скандала, разразившегося в самой их гуще.
Он долго смотрел на фотографию кулона, который нашли в кулаке Нанны. И на черно-белый снимок Метты Хауге, сделанный двадцать один год назад.
— Они абсолютно одинаковы, — сказала Лунд. — Вы так не думаете?
— Похожи. Почему вы обратили внимание именно на это дело?
— Ее велосипед потом нашли. Посмотрите на последней странице отчета.
Майер открыл нужную страницу.
— Возле Фрисландсвай?
— Этот канал течет через Кальвебод-Фэллед, вдоль главного канала. Недалеко от леса Пинсесковен. Стоит перебраться на другой берег, и ты скрыт среди деревьев. Велосипед был в семистах метрах от того места, где мы нашли «форд».
Местное общество любителей природы предоставило полиции карту района. Майер долго изучал ее.
— Да там все просто изрезано каналами во всех направлениях до самого побережья. Пол-Копенгагена можно утопить, и мы никогда ничего не найдем.
— Когда Метта Хауге пропала, Хольк был на учебе в Америке. — Она передала ему копию свидетельства о получении степени бакалавра из Калифорнийского университета в Санта-Круз. — В стране его не было целый год. Это не мог быть он.
— У вас только одна зацепка — кулон.
— И велосипед. Я уверена, что обеих девушек убил один и тот же человек.
— Мы уже обыскали весь канал.
— Он не вернулся бы точно в то же место, где был в первый раз.
Майер помахал перед ее лицом картой:
— На это могут уйти годы.
Они проехали мимо последней станции метро, затем дорога стала прямой, как стрела, уводя на юг, к Эресунну. Низменная равнинная местность. Вокруг ничего, кроме остовов мертвых деревьев справа.
— Нам, разумеется, понадобится помощь, — сказала Лунд. — Не волнуйтесь.
Возле насосной станции ждали два оперативника из ночной смены. Вместе с ними Лунд и Майер вошли внутрь, спустились по лестнице в темное помещение, где жили своей таинственной жизнью насосы и механизмы.
Служба водоснабжения прислала инженера. Он часто принимал посетителей, любил рассказывать историю каналов. Когда немцы вторглись в Данию, они искали любой предлог для вывоза местных мужчин в нацистские трудовые лагеря. Поэтому правительство Копенгагена изобретало фиктивные проекты, чтобы удержать горожан на родине. Одним из таких проектов была мелиорация прибрежных земель. Она не имела практического смысла, но в течение некоторого времени спасала от немцев сотни датчан.
— И теперь, — перекрикивал он лязг машин, — мы продолжаем качать воду. Восемьдесят процентов здешней почвы находится ниже уровня моря. Если мы остановимся, Эресунн заберет эти земли обратно.
У него была более подробная карта. Майер посмотрел на нее и вздохнул. Дренажная сеть была еще более запутанной, чем казалось с первого взгляда, она пронизывала весь район словно водяная нервная система, следуя замысловатым маршрутом к морю.
— Вот мост, где мы нашли Нанну, — сказала она, показывая точку на карте. — Куда ведет этот канал?
— Все каналы несут дренажные воды в коллектор морской воды. В этом и есть их предназначение.
Ее палец проследовал от места гибели Нанны к месту, где был брошен велосипед Метты.
— Это невозможно, Лунд, — простонал Майер. — Тут даже не понятно, с чего начать.
— Начнем с того, что будем думать, как он. — Она снова обратилась к инженеру: — А это что?
— Это водоотвод, который выходил к старой дороге.
— Какой дороге?
— К старой дороге, — сказал он так, словно удивился ее невежеству. — Мы закрыли ее лет двадцать назад за ненадобностью. Туда больше никто не ездил.
— Значит, искать будем здесь. — Лунд обвела пальцем квадрат на карте. — Пусть водолазы проверят все каналы и канавы на этом участке. И по этому озеру нужно пройтись с тралом.
— Ну нет, — засмеялся инженер нервно. — Вы не можете этого сделать. Нам придется перекрыть подачу воды, если люди узнают, что вы ищете здесь труп.
— Да, перекройте, это лучше всего, — сказала Лунд. — Для начала на сорок восемь часов. — Она нашла взглядом полицейских из ночной смены. — Вызывайте людей.
— Так нельзя! Наша система обеспечивает водой сто пятьдесят тысяч домов, в том числе больницы, дома престарелых…
— Мы постараемся закончить поскорее.
На верхней ступеньке возникла высокая фигура — длинное пальто, длинное лицо. Постукивая каблуками по металлическим ступеням, к ним спускался Брикс.
Лунд тут же направилась ему навстречу.
— Тело Метты Хауге так и не было найдено, — быстро говорила она. — Ее велосипед обнаружили недалеко от того места, где погибла Нанна. Черный кулон раньше принадлежал Метте. Мы должны обыскать каналы. Это один и тот же человек.
— Хорошо, — сказал Брикс. — Пусть этим займутся водолазы.
Она не сразу поверила своим ушам. Неужели он так просто согласился?
— А я свяжусь с военно-воздушными силами, — добавил он. — И позвоню в НАТО. Может, что-нибудь еще? Как насчет подводной лодки?
— Послушайте. Холька тогда не было в стране.
— Значит, это не он убил Метту Хауге. Какой сюрприз. Но он убил Нанну. И это все, что нас касается. Дело раскрыто. У Холька был роман с Нанной, вся квартира в его отпечатках.
— Возможно, отпечатки остались от прежних визитов. Куда Хольк увез ее? Мы по-прежнему ничего об этом не знаем. На том складе, где он жил, никаких следов Нанны…
— Поезжайте-ка домой, Лунд. Помиритесь со своим приятелем. А потом улетайте в Швецию. Пожалуйста.
Он пошел к выходу. Она начинала злиться, ругая себя за это.
— Так вот чего вы хотите? Чтобы я заткнулась? Это одно из требований Бремера? Условие вашей сделки?
Брикс обернулся:
— Знаете, я человек терпеливый. Но все когда-нибудь заканчивается, вы не замечали?
— Почему вы не слушаете меня?
Он протянул руку:
— Сдайте удостоверение.
Она попробовала спорить, но он больше ничего не хотел слышать. Удостоверение пришлось отдать.
— И ключи от машины.
Майер заметил, что между ними что-то происходит, подошел.
— Вам действительно нужна помощь, Лунд, — сказал Брикс. — Слава богу, к моему ведомству вы больше не имеете отношения, так что мне не придется за это платить.
Он бросил ключи Майеру, тот поймал их на лету.
— Отмените все ее приказы.
Майер вез ее домой и пытался, как мог, утешить:
— Да мы проторчали бы там до конца жизни и все равно ни черта бы не нашли. Бросьте, не о чем переживать.
Швы на голове снова кровоточили, она промокала их салфеткой, оставляя в волосах красные от крови комочки бумаги.
— И вообще, тот парень с водокачки говорил, что они каждый день делают анализ на содержание бактерий. Участок, с которого вы хотели начать, как раз рядом с подачей воды. Если бы там что-то было, они бы давно нашли.
— Прошел двадцать один год. Забудьте пока о каналах. Зачем Нанна пошла в квартиру? Она чего-то ждала. Помните те фотографии на школьном празднике? Она была такой счастливой.
— Ей нравился Хольк. Отсюда и счастье.
Лунд посмотрела на него, чуть прищурившись.
— Ну ладно, может, и не самое удачное объяснение, — признал Майер. — Но узнать все невозможно.
— Почему они не поехали в квартиру вместе?
— Потому что он политик и не может появляться на публике с девятнадцатилетней школьницей. И еще…
— Майер, хватит. Или вы тоже считаете меня сумасшедшей?
— Конечно нет. Я даже согласился отвезти вас домой.
— Вы всегда шутите, когда не знаете, что сказать.
— Ладно, Лунд. Я не считаю вас сумасшедшей.
— Вы должны проверить дело Метты Хауге целиком. Это было громкое дело в свое время, опросили тысячу семьсот человек. Среди них наверняка есть кто-то, с кем можно связать Нанну.
Майер взвыл:
— Я должен этим заниматься?
— Да. Брикс забрал мое удостоверение, я не смогу попасть в архив. Сделайте это сегодня. Нам нужны имена, которые встречались в деле Бирк-Ларсен, адреса…
— Нет.
— Проверьте, есть ли…
— Нет! — крикнул Майер.
Лунд замолчала.
— Нужно остановиться, — сказал, он спокойнее. — Это дело прямо в наваждение какое-то превратилось.
Она отвернулась к окну и произнесла:
— Я понимаю, вам будет неприятно, если окажется, что это не Хольк.
Он бросил руль на мгновение, сжал кулаки, выдохнул, снова взялся за руль.
— Если вы не заметили, я застрелил Холька ради вас. Не ради Нанны. Она была уже мертва.
Лунд молчала.
— Почему вы так печетесь обо всем, кроме себя самой? — Помолчав, он добавил: — И кроме своей семьи.
— Вы поступили правильно, Майер.
— Я знаю, что поступил правильно. Речь не об этом. Дело закрыто. Все, конец.
Она не поворачивала головы.
— Вы единственная, кто не хочет этого понять. Вам и правда нужно обратиться к психиатру или кому-то еще.
— Значит, я все-таки сумасшедшая?
— Я не это имел в виду.
— А что же тогда?
— Ради бога, Лунд!
Она отстегнула ремень, схватила с заднего сиденья свое пальто.
— Остановите машину, я выйду.
— Вы ведете себя как ребенок.
Она покидала папки в сумку, положила ладонь на ручку двери, стала открывать на полном ходу.
— Успокойтесь! — заорал Майер.
— Остановите машину и дайте мне выйти.
— Вы хотя бы знаете, где мы?
Лунд мельком глянула на замедляющие свой бег уличные огни. Где-то в районе Вестербро, квартира ее матери в противоположном конце города.
— Да, — сказала она, — знаю.
Хартманн вошел в зал, где проводилась пресс-конференция. Риэ Скоугор шагала рядом.
— Зачем мы здесь вообще? — яростно шептала она. — Ты слышал, что сказал Стокке. Бремер с самого начала мог снять с тебя…
Очередное великолепное помещение, отделанное деревянными панелями, увешанное старинной и современной живописью. Журналисты уже рассаживались, операторы настраивали оборудование, политики собрались возле подиума.
Вебер — редкий случай — был заодно со Скоугор.
— Ты не можешь игнорировать факты, — сказал он, — это чистой воды фарс.
К Хартманну приблизилась Маи Йуль и пожала ему руку:
— Рада, что вы с нами, Троэльс, несмотря на все, что вам пришлось испытать.
— Его заставили испытать, — поправил ее Вебер вполголоса.
— Спасибо, Маи, — сказал Хартманн. — Простите, мне нужно кое с кем поговорить.
В зале появился Бремер, он читал на ходу какие-то документы. Заметив идущего к нему Хартманна, он воскликнул:
— А, ты пришел, хорошо. Давайте начинать.
— Нам нужно поговорить.
Репортеры раскрывали блокноты, доставали ручки.
— Нет, Троэльс, не сейчас.
— Вы знали, что деньги Олаву Кристенсену переводил Хольк, а не я.
Бремер сунул руки в карманы брюк, откинул голову, посмотрел на него из-под прикрытых век:
— Кто тебе это сказал? Нет, не говори, дай-ка сам угадаю. Кто-то из департамента Холька? — Бремер улыбнулся. — Ну, разумеется. Эти-то всегда умели подстелить соломки.
— Вы знали, — повторил Хартманн с нажимом.
— Конечно же нет! — Он похлопал Хартманна по плечу. — Троэльс… тебе пришлось несладко. И это сказывается. Тебе нужно бороться со своей вспыльчивостью.
Хартманн не попался на удочку — не стал реагировать на этот вызов.
— Послушай, — Бремер попробовал зайти с другой стороны, — сейчас в департаменте Холька переполох, они знают, что я собираюсь проводить завтра закрытое слушание. Они что угодно придумают, лишь бы свалить вину на кого-то другого. — Искренняя улыбка, подмигивающий глаз. — Ты прошел через ад. Я вполне могу понять твою подозрительность. Хольк и, возможно, кое-кто из его людей дурачили всех нас. Нам нужно вместе навести порядок. Ты согласен?
Хартманн молчал.
— Или ты веришь им, а не мне? — спросил Поуль Бремер. Снова хлопнул Хартманна по плечу, снова засиял улыбкой. — Ну вот и хорошо. Пойдем, пора начинать.
В зал торопливо вбегали опоздавшие журналисты. На подиуме уже хозяйничал Бремер, оглашал превосходно подготовленную вступительную речь о том, каким шоком стало для всех разоблачение Холька и как особенно тяжело пришлось одному из членов совета, на которого несправедливо пали подозрения.
— Мы все слышали, какие чудовищные обвинения выдвигались против Троэльса, — говорил Бремер, покровительственно кладя руку на плечо Хартманна. — Ни на миг я не усомнился в том, что они ложные. Но политики обязаны реагировать на события адекватно, и мы так и делали, из лучших побуждений, хотя и ошибочно. Теперь мы решили объявить в ратуше перемирие. Мы забудем о наших разногласиях во имя блага Копенгагена…
Хартманн повернулся к нему.
— Вы возглавляете комитет по финансам, — сказал он, и микрофон, стоящий перед Бремером, усилил его голос.
Мэр оборвал речь, уставился на Хартманна.
— Что? — спросил он.
— Вы возглавляете комитет по финансам.
Теплота и улыбки вмиг исчезли из его облика.
— Обсудим это позднее, — сказал он тихо и жестко.
Но Хартманна было не остановить.
— Разве мог комитет не знать, что это Хольк перечисляет деньги и кому? Разве такое возможно? Вы лгали мне…
Бремер заикался, разрываясь между аудиторией и Хартманном.
— Как… как мы все согласились…
Хартманн отвернул от него микрофон.
— Либеральная группа не станет участвовать в этом фарсе, — заявил он, глядя, как журналисты яростно застрочили в блокнотах. — Если мы сделаем то, чего так хочет Поуль Бремер, мы никогда не узнаем правду о действиях Холька и о том, кто был его соучастником.
Один из политических комментаторов с телевидения крикнул из зала:
— Что вы имеете в виду, Хартманн? Поясните!
— Я хочу сказать, что мэр знает гораздо больше о произошедшем, чем говорит мне, вам или полиции.
Растерянный взгляд Бремера метался между Хартманном и лидерами других партий.
— Пока мне больше нечего добавить, — сказал Хартманн. — Либералы будут рассматривать грядущие выборы так же, как любые другие. Мы будем бороться за каждое место, и мы будем бороться, чтобы победить.
Он сошел с подиума. Репортеры разделились: одна половина ринулась с вопросами за ним, вторая — за Бремером.
Вернувшись после пресс-конференции в кабинет, Хартманн распорядился, чтобы его помощники связались со всеми спонсорами, которые отказались поддерживать либералов. Необходимо было объяснить ситуацию им и искать новых.
Скоугор села на телефон. Вебер в задумчивости вцепился в свою лохматую шевелюру:
— Газетчики задушат нас, если мы немедленно не дадим объяснений, Троэльс. И что мне им сказать?
— Как только я уточню все у Стокке, мы опубликуем заявление. Договорись с ним о встрече.
— Стокке — государственный служащий. Он не согласится выступить в открытую. Какой ему смысл рисковать своей карьерой ради нас.
— Говорить правду — его гражданский долг, — настаивал Хартманн. — Я встречусь с ним, и мы обо всем договоримся. Да что с тобой, Мортен? Хватит уже трястись по каждому поводу. Разве не ты настаивал на отказе от перемирия?
— Да. Но ты, кажется, так и не усвоил урок: брось в Бремера камень — и получишь в ответ два. Я попробую…
Он побрел в соседнюю комнату.
Хартманн остался наедине со Скоугор. Стоял сунув руки в карманы, не зная, что сказать. Она закончила очередной разговор и положила трубку.
— Кажется, я забыл поблагодарить тебя, — решился он наконец. — За все, что ты сделала.
— Мне за это платят.
Волосы убраны назад, лицо усталое и бледное. Но стресс благотворно влиял на Скоугор, ее всегда увлекала борьба.
— Прости, что наделал столько ошибок, Риэ.
— Я тоже была не права.
Она не ушла, хотя могла бы. Улыбка на мгновение осветила ее глаза.
— Да, шоу удалось на славу. Как ты ловко перехватил инициативу у Бремера на глазах у всех. Я и забыла о твоем ораторском таланте.
— Что мне оставалось делать? Бремер знал, это было написано вот такими буквами у него на лице. Он знал, и ему было наплевать, понимаю я это или нет. — Троэльс взглянул за окно на ночной Копенгаген, на голубую неоновую вывеску. — Он на самом деле считает, что все здесь принадлежит ему, и только ему.
— Но Мортен прав. Бремер так ли иначе отомстит нам.
Хартманн сделал шаг ей навстречу.
— Как ты думаешь… может, нам с тобой сходить куда-нибудь поужинать? Мне все еще никак не перебить вкус тюремной пищи, — проговорил он с улыбкой, готовый смеяться над собой, готовый умолять.
— Не сегодня. Я начну готовить заявление для прессы.
— Тогда завтра?..
— Сейчас тебе лучше подумать о том, что сказать Стокке. Если он откажется играть на нашей стороне, мы пропали.
Тайс Бирк-Ларсен сделал несколько телефонных звонков — людям, с которыми не общался уже много лет, с которыми надеялся больше никогда не иметь дела. Но жизнь изменилась.
Он сказал, что было нужно, положил трубку на место.
Пернилле за кухонным столом читала газету и, как он рассчитывал, не слышала его. Он сел напротив. Пернилле снова смотрела на портрет на первой странице. Йенс Хольк.
— Пишут, что у него была семья, — сказала она. — Наш ровесник.
Он отодвинул газету в сторону.
— Я рада, что он мертв. Может, это неправильно, Тайс, но я рада. Считается, что мы должны простить. — Она посмотрела на него, ища ответа. — Но разве можно простить? Такое? Зачем он…
Он нахмурился, на несколько секунд отвернулся к окну.
— Я тут кое-кому звонил насчет дома. Агент говорит, что документы почти готовы. Завтра поеду встречусь с ней.
Он зажег сигарету. Она все еще смотрела в газету. Наконец положила ладонь ему на руку, улыбнулась и сказала:
— Прости, ты что-то говорил?
— Чем раньше мы продадим дом, тем лучше.
— Думаешь, к Рождеству?
— Я хочу дождаться, пока предложат хорошую цену. Эти кровососы из банка…
Она провела пальцами по его крепкому предплечью, коснулась колючей щеки.
— Все будет хорошо, — сказал он. — Ты же никогда не думала, что выходишь за миллионера?
Она рассмеялась этой шутке. Впервые он слышал ее смех с тех пор, как на них упала черная тень пустоши Кальвебод-Фэллед, с той темной сырой ночи целую жизнь тому назад.
— Я была молода, я понятия не имела, за кого выхожу. — Она снова погладила его по щеке. — Знала только, что хочу его.
На столе лежало краткое описание собственности Бирк-Ларсена, подготовленное агентством для продажи. Ее взгляд упал на чертежи. Три этажа, сад.
— Хумлебю, — произнесла она вслух.
Тайс Бирк-Ларсен наблюдал за ней, чувствуя, как на него накатывает теплая волна надежды и любви.
Снизу послышался звук открываемой двери — кто-то пришел.
— Я посмотрю, — сказал он.
Гараж казался пустым. Не видно ни души, вокруг только товары, которые они отвозили и перевозили. Ценные товары.
Бирк-Ларсен позвал, никто не откликнулся.
Первой пришла мысль о грабителях и о том, как безоглядно он полагался на худосочного человека по фамилии Скербек. Пусть он и старый друг, но как часто Тайс обижал его. Прихватив с верстака разводной ключ, Бирк-Ларсен зашел в закуток конторы, включил свет.
Из темноты показалась фигура. Кто-то тонкий и молодой.
Это был индиец в очках, с приятным круглым лицом, но с таким горестным видом, будто он вот-вот разразится слезами.
— Здравствуйте, — сказал он, подходя ближе и пожимая руку Бирк-Ларсену. — Было открыто. Вы не узнаете меня?
Бирк-Ларсен пожал плечами:
— Нет, не узнаю. Уже поздно, мы закрыты. Могу я…
— Я Амир. Амир эль-Намен. — Он махнул рукой куда-то за спину. — Помните моего отца? Из ресторана?
Вспышка памяти сопровождалась болью в сердце. Двое ребятишек, лет по шести, рука в руке, едут вместе в алом коробе трехколесного велосипеда «Христиания». Маленький мальчик-индиец и маленькая Нанна. Пернилле крутит педали, веселая и очень красивая. Вагн Скербек никогда не одобрял этой дружбы, да и Бирк-Ларсен не был уверен, что ему это нравится. А вот Пернилле умилялась и всегда приглашала Амира на детские праздники, шила ему западную одежду, возила его и Нанну в коробе велосипеда, и они хихикали, подскакивая на булыжных мостовых. Это и запечатлела одна из фотографий на столешнице кухонного стола.
Они почти не заметили, как Амир из иностранца, который ни слова не понимал по-датски, превратился в еще одного соседского мальчишку. У него был иной цвет кожи, но в остальном он мало чем отличался от сверстников. И кроме того, припомнил Бирк-Ларсен, Нанна любила его. Амир был ее первым бойфрендом, и длилось это года два, а может, и все три. А потом…
— Ты младший сын Карима, — сказал он и обнаружил, что в воспоминаниях больше светлого, чем боли.
Лицо Амира прояснилось.
— Да, — сказал он. — Я был в Лондоне, учился.
— Помню. Карим говорил мне. И у тебя скоро свадьба.
Модная куртка защитного цвета, сумка через плечо. У него был вид студента, не знающего недостатка в деньгах. Но отчего-то слова давались ему с трудом. И было совершенно очевидно, что он боится.
— Так что, Амир, чем могу помочь?
— Вы не согласитесь перевезти кое-что для меня? Завтра?
— Что именно?
Амир собирался с духом.
— Вещи для свадьбы. Столы, стулья…
— Завтра? Нет. Сейчас вечер воскресенья. Мы не можем отменить другие заказы, а водителей и так не хватает…
У Амира вытянулось лицо. Ему было стыдно.
— Простите. Я не хотел показаться грубым. Просто… Ничего, я что-нибудь придумаю.
— Постой. Ладно, я постараюсь найти для тебя машину.
— Мистер Бирк-Ларсен…
— Что?
Юноша подошел к нему с надеждой в глазах:
— Я бы очень хотел, чтобы это сделали вы.
— Я? Да какая разница?
— Мне очень нужно. Пожалуйста.
Двое малышей в коробе «Христиании». Первый друг Нанны. Такой славный, такой робкий, такой уважительный. Теперь уже совсем не чужой.
— Я заеду за тобой в обед, — сказал Бирк-Ларсен. — В час у ресторана. И тебе придется помогать мне.
— Конечно. — Он протянул руку. — Спасибо вам.
Бенгт уехал, и мать Лунд кипела негодованием:
— Что же ты ему такое сказала? Выскочил как ошпаренный.
Лунд полностью завладела рабочим столом Вибеке, завалила его отчетами из управления, сняла с манекена белое, наполовину законченное свадебное платье и вместо него приколола к безголовой фигуре фотографии Нанны и Метты Хауге.
— Я попросила его переехать в гостиницу.
По телевизору шли новости. Она услышала имя Хартманна, повернулась к экрану и успела услышать почти весь сюжет о его конфликте с Бремером и обещании рассказать о Хольке.
Вибеке в синем халате стояла, сложив на груди худые руки, и взирала на дочь, словно судья из античной драмы.
— Хартманн обвинил Бремера в сокрытии информации о действиях Холька, — передавали в новостях.
— Ты же говорила, что дело закрыто.
Лунд впилась глазами в экран и ловила каждое слово Хартманна.
— Сара, что с тобой? Марк переехал к отцу. Бенгта ты сама выгнала. Со мной обращаешься так, будто я нужна тебе только как прислуга.
Лунд увеличила громкость.
— Я хочу, чтобы ты объяснила мне! — крикнула Вибеке. — Почему?
— Потому что это важно! Важно! Ну что тут непонятного?
Ее мать смотрела на нее взглядом, достойным василиска.
— Я говорила с твоей тетей Биргит, — наконец изрекла Вибеке. — Она согласна, чтобы я погостила у нее несколько дней.
Тем временем новости стали менее интересными.
— Ты можешь поехать на поезде? Потому что мне понадобится твоя машина.
Вибеке закрыла глаза и запрокинула лицо к потолку.
В дверь позвонили. Так как мать не двигалась с места, Лунд оторвалась от телевизора и торопливо направилась в прихожую. За дверью никого не было. Она выглянула на площадку, прошла к лестничному пролету, который вел на следующий этаж, потом к тому, что вел вниз. Услышала, как хлопнула дверь подъезда.
Значит, он, кто бы это ни был, ушел. И — это была ее первая мысль — в старом доме, где жила Вибеке, не было ни одной камеры видеонаблюдения.
Она пошла обратно в квартиру, но что-то попалось ей под ноги у самой двери. Она глянула вниз.
На коврике лежал плотный конверт. Без надписи. Она подняла его и сразу — по весу, по форме — поняла, что внутри видеокассета.
Ее мать ушла к себе в спальню. Лунд аккуратно вскрыла конверт. Перчаток у нее не было, поэтому пришлось воспользоваться обрезками белого атласа Вибеке.
Внутри действительно была видеокассета. Старая, с содранной этикеткой. Точно такие же она видела у охранников в ратуше.
Она вставила кассету в проигрыватель и стала смотреть. После чего схватилась за мобильник.
— Майер? — произнесла она.
Он прибыл через полчаса с красным от злости лицом и изрыгая проклятия:
— Вы когда-нибудь оставите меня в покое?
— Вы же приехали. Садитесь.
— Это как неудачный роман. Все неприятности и риски, но никакого секса.
Пульт уже был у Лунд в руке.
— Я, конечно, ни на что не намекаю, — быстро добавил он.
— У вас никогда не было романа, Майер. Откуда вам знать?
После этих слов он уселся перед экраном как послушный мальчик.
На экране замелькали первые кадры.
— Ну ладно, зачем вы меня позвали?
— Это та самая пропавшая кассета. Из системы видеонаблюдения в ратуше.
Майер потянул себя за правое ухо. На экране люди расходились по домам после рабочего дня.
— Откуда она у вас?
— Нашла на пороге. Кто-то подкинул.
Она показала ему конверт, теперь убранный в полиэтиленовый пакет.
На экране появилась Нанна, очень красивая даже на черно-белой пленке. Волосы чуть растрепаны. Совсем взрослая. На лице улыбка — ласковая и немного нервная. Она медленно оглядывала все вокруг. Словно прощалась.
Слева к ней подошел мужчина — Йенс Хольк. Вынул из кармана что-то похожее на кольцо с ключами. Нанна приблизилась к нему, нежно обняла.
Лунд сунула в рот пастилку «Никотинеля», начала жевать.
— Будет видно, как Хольк выходит из здания? — спросил Майер.
— Через полчаса.
— Для нас тут нет ничего нового.
— Вы должны учиться смотреть, Майер. Сколько раз нужно повторять?
Она стала перематывать пленку назад.
— Я смотрел! Мы видим, как он передает ей ключи. Они договариваются о свидании. И потом она идет в квартиру.
— Я понимаю, вы мужчина и с этим фактом не можете ничего поделать. Но с чего вы взяли, что они договариваются о свидании? Смотрите!
Майер приклеился взглядом к экрану.
— Ну что, видите? Смотрите на лицо Холька. Счастливые люди так не хмурятся. Если Нанна вернулась к нему, почему ему грустно?
Прощальное объятие и поцелуй, наполненный дружбой, но не страстью. Хольк выглядел как человек, который все потерял. А Нанна была счастлива как ребенок, хотя ребенком она как раз и не хотела быть.
Майер кивнул:
— Допустим. Но это не значит, что он не встретился с ней в квартире.
Он поднялся и стал расхаживать по комнате. Рассматривал отчеты на столе, фотографии на манекене.
— А где ваша мать?
Лунд поставила кассету на паузу.
— Майер, вы должны помочь мне.
Он стоял к ней спиной.
— Если у вас есть хоть малейшее сомнение… — начала она.
Он помахал пакетом, в который Лунд положила конверт:
— Мне это не нравится. Кто-то подбрасывает вам пленку, и мы снова должны ворошить все это дерьмо из ратуши.
— Ну и что?
— А то, что кому-то это выгодно. Иначе бы вам ее не подбросили.
— Иногда вы бываете ужасно циничным. Вдруг нам просто хотят помочь?
Майер уныло смотрел на застывший кадр: несчастный Хольк целует радостную Нанну.
— Вот черт, — только и сказал он.
Понедельник, 17 ноября
Первым пунктом у Хартманна этим утром значилась встреча с Гертом Стокке. Чиновник сидел в его кабинете и опять вел себя уклончиво.
— Все, о чем я вас прошу, это сказать правду. Просто подтвердите, что вы сообщили Бремеру о том, что Хольк пользуется квартирой.
— Как будто этого мало.
У Стокке было длинное серое лицо английской гончей и розовые водянистые глаза.
— Я не могу вмешиваться в ваши с Бремером отношения.
— Вы уже замешаны, — заметила Риэ Скоугор. — Вас вызывают на слушания.
Атаку подхватил Мортен Вебер:
— Вы думаете, Бремер наградит вас за молчание, Герт? Вы его знаете. Он больше не может валить все на Холька, значит будет искать кого-то еще в том же департаменте. Вы станете первым, кого уволят.
Загнанный в угол, Стокке затравленно переводил взгляд с одного на другого.
— А вы, значит, на моей стороне? Теперь вы мои друзья? Нет уж, деритесь между собой, а меня не трогайте.
— Если Бремер останется у власти, вам конец, — сказал Вебер.
Стокке только затряс головой:
— Бремер никогда не признает, что мы с ним разговаривали.
— Должен был остаться протокол встречи, — возразила Скоугор.
После минутного колебания Стокке сказал:
— Он не хотел, чтобы это упоминалось в протоколе. Обещал, что переговорит с Хольком наедине, без лишних формальностей. Говорил, что так будет лучше.
Вебер в сердцах швырнул свой блокнот на стол.
— Мне очень жаль, но, если я выступлю, мне конец. Лично я всегда считал, что из вас, Хартманн, получится отличный мэр. Может быть, в следующий раз…
— Следующего раза не будет, — буркнул Хартманн. — Нам нужна ваша помощь.
— Если я выступлю, то тут же окажусь на улице… Кто возьмет меня на работу? Мне пятьдесят девять лет, я должен думать о пенсии.
Скоугор вспыхнула:
— Значит, по-вашему, за все должен расплачиваться Троэльс? Хотя он ничего дурного не сделал?
— Ну довольно, хватит, — остановил ее Хартманн. — Давайте не будем давить на Герта. Если он не хочет этого делать, значит не будет. Решать только ему.
Он протянул руку, Стокке пожал ее.
— Спасибо, что пришли, — сказал Хартманн, глядя, как чиновник застегивает пиджак и идет к выходу.
Веберу принесли копию протокола той встречи Бремера со Стокке.
— Есть что-нибудь? — спросил Хартманн.
— Ничего. Посмотри сам. — Он передал Хартманну листки.
— Надо было посильнее на него надавить, — досадовала Скоугор.
Мортен Вебер не согласился:
— Бесполезно. Он слишком боится Бремера.
Хартманн дочитал протокол до второй страницы:
— Тут написано, что должно быть приложение. Где оно?
— Возможно, какая-то техническая документация, — предположил Вебер.
Хартманн так не думал.
— Стокке — добросовестный работник. Никогда не поверю, что он не зафиксировал где-то этот разговор. Ведь речь идет о финансовом нарушении. Он бы непременно что-нибудь сделал, чтобы обезопасить себя.
— Говорю же тебе, он боится Бремера.
— Может быть, может быть. Так, а кого мы знаем в департаменте Холька? Там была такая крупная женщина…
— Ты имеешь в виду Риту? — спросила Скоугор.
— Наверное, не помню имени.
— С Ритой я знакома.
— Вот и прекрасно, — вручил он ей копию протокола. — Ты знаешь, что делать.
Потом она стала излагать какие-то свои соображения относительно новой стратегии предвыборной кампании, но Хартманн не слушал. Вебер тем временем ответил на телефонный звонок и, закончив разговор, медленно произнес:
— Троэльс, кажется, тебе придется снова связаться с твоим адвокатом.
— Господи, да неужели опять Лунд?
— Не она. Бремер подает на тебя иск за клевету.
У Вибеке был старенький зеленый «фольксваген-жук». Лунд не слишком задумывалась об аккуратном вождении.
Прачечная находилась в районе Исландс-Брюгге, и Лунд уже обращалась туда раньше, когда полиция не могла найти нужного человека. Это было благотворительное учреждение, в котором работали в основном инвалиды, в том числе несколько человек, глухонемых от рождения. Управляющий вспомнил Лунд.
— Почему все думают, будто глухие обязательно умеют читать по губам? — ворчал он, ведя Лунд через цех. — Это совсем не так. А те, кто умеет, разберут не больше половины.
Эта прачечная обстирывала многие крупные гостиницы города. Лунд шла мимо промышленных стиральных машин, мимо гор простыней и наволочек. Воздух был горячим и влажным; от запаха гладильных машин и порошка ее подташнивало.
— Я согласна на половину, — сказала она.
— Им нужно знать суть дела, понять, о чем речь.
— Нет проблем, я все расскажу.
— Ну да, ну да. Что ж, я думаю, нам стоит попросить Дитту. Она тут у нас самая толковая. И глухая, и немая. Но умная, чертовка.
На вид ей было лет двадцать, длинные светлые волосы, малоподвижное лицо. Она управляла огромной гладильной машиной легко и размеренно.
Лунд говорила, управляющий переводил на язык жестов. Дитта безотрывно смотрела на Лунд. Потом ее пальцы вспорхнули и сложились в последовательность фигур.
— Она хочет посмотреть ваше удостоверение.
Лунд стала рыться в карманах, чувствуя на себе пристальный взгляд девушки.
— Кажется, у меня с собой его нет. Сегодня, вообще-то, выходной. Должно быть, оставила дома. — Она улыбнулась, кивнула на управляющего. — Я бывала здесь раньше. Он меня знает.
Девушка не сделала ни жеста.
— Могу дать вам свою визитку.
К счастью, визитки Брикс не отобрал.
Дитта внимательно прочитала, что написано на карточке, и только после этого они все вместе устроились в кладовой.
Видео Лунд записала на свой ноутбук, а ноутбук привезла с собой. Медленно, с остановками и возвратами, где было нужно, Лунд прокручивала девушке запись. Разобрав фразу, девушка показывала что-то на пальцах, управляющий переводил.
— Она пришла, потому что он пообещал передать ей какие-то ключи.
На экране застыло два лица: Нанна смотрит на Йенса Холька, о чем-то просит.
— Она хочет забрать что-то, забытое ею.
Пальцы Дитты гнулись и сплетались.
— Она не хочет, чтобы он шел вместе с ней.
Девушка замерла, глядя на экран.
— В чем дело? — спросила Лунд.
Управляющий задал вопрос на языке жестов. Дитта отвечала ему — медленно.
— Дитта говорит: это очень грустно. Девушка сказала мужчине, что между ними все кончено.
— Она называет тот предмет, который забыла?
— Она хочет забрать свой…
Ее руки замерли.
— Свой что? Может, перемотаем назад?
Девушка издала тихий невнятный звук — не гласный и не согласный.
— Она говорит — не надо… Они уезжали куда-то на выходные.
Дитта кивнула, чем-то очень довольная. Она обернулась и посмотрела на Лунд, очень уверенно двигая пальцами.
— Она говорит, что после этого оставила свой паспорт в тумбочке в квартире.
Для Лунд это было неожиданностью.
— Паспорт? Вы уверены в этом?
Дитта уже вернулась к экрану, увлеченная диалогом.
— Ее самолет улетает вечером, — переводил управляющий.
— Самолет? Куда?
Девушка теперь озадаченно хмурилась. Лунд остановила запись, чтобы она передохнула.
— Не торопитесь, я подожду.
— Она хочет, чтобы вы включили видео.
Лунд нажала на клавишу.
— Мужчина спрашивает, куда она едет. Но она опять просит ключи. Она говорит, что встретила другого. Что она очень любит его и хочет уехать с ним.
Два человека на экране, любовь и ненависть в одном кадре. За кадром оба мертвы.
— Он опять спрашивает, куда она улетает.
Лунд закрыла глаза, слишком велико напряжение.
— Она говорит Париж. Но Париж…
Дитта перестала жестикулировать и сердито поджала губы.
— Что Париж?
— Это не Париж. Она обманывает.
— Откуда вы знаете?
Девушка показала на экран.
— Когда она говорит, то не смотрит ему в глаза.
Лунд кивнула. Руки Дитты снова взлетели.
— Так же как вы, когда сказали, что забыли удостоверение и что сегодня у вас выходной.
Девушка из прачечной сидела перед ноутбуком с гордым видом.
— У меня ведь не будет из-за вас проблем? — спросил управляющий.
— Нет, — ответила Лунд. — Обещаю.
Сидя на жестком сиденье «фольксвагена», по дороге в город, она позвонила Майеру:
— В тот вечер Нанна собиралась куда-то лететь. О том, куда она направлялась, Хольку она соврала.
В телефоне послышался звук, как будто стопку бумаг со всей силы шваркнули о стол. Майер включил громкую связь. Наверное, показывал ей неприличные жесты, глядя на телефон.
— До сих пор ничто не указывало на то, что она собиралась в путешествие.
— Она попрощалась с родителями, с одноклассниками, с Кемалем, с Хольком. И вы тоже это видели.
— Я? Ну ладно, а с кем она хотела лететь?
— Запросите списки пассажиров на эту дату, пообщайтесь с авиалиниями.
— Конечно. Мне вообще нечего делать.
— Вы проверили старые дела?
— Как раз сейчас читаю. Не нахожу никакой связи. Исключение — велосипед Метты Хауге, и, честно говоря…
— Узнайте, куда были рейсы и с кем она собиралась лететь. А что касается Хауге…
В телефоне раздался негромкий щелчок.
— Майер? — произнесла Лунд в микрофон гарнитуры. — Майер?
Комната Нанны снова менялась. Пернилле наконец вняла доводам мужа, принесла снизу несколько коробок, стала аккуратно укладывать туда вещи дочери. Она открывала, вынимала, сортировала, передвигала…
На столе Нанны стоял глобус с чернильными звездочками на тех городах, где она хотела побывать. Лондон и Рим, Нью-Йорк и Пекин.
Пернилле покрутила шар, этот простой кусок пластика, положила его в коробку. Потом прошла в гостиную, огляделась.
Вся их жизнь прошла в этих стенах; здесь появилась Нанна, потом мальчики. Эти стены помнят их объятия и ссоры из-за пустяков, их боль и радость.
На дверном косяке разноцветные полоски: красным фломастером отмечали рост Нанны, зеленым — Антона, синим — Эмиля. Полицейские цифры и метки, заполонившие дом после трагической вести, исчезли. Теперь она снова могла смотреть на свой дом, не натыкаясь постоянно на напоминания о жестоком мире за окном.
Не следует ждать от жизни ровного течения, она постоянно меняется, или это уже не жизнь. Когда их семья оказалась затянутой в трясину кошмара, Пернилле совсем забыла об этом. А может, забыла еще раньше, убаюканная комфортом их тесной квартирки над грязным, шумным гаражом. Забыла, пока растила детей, пока кормила Тайса, пока наслаждалась его сильными руками, когда они оставались вдвоем.
Жизнь, как и время, никогда не стоит на месте. Ты либо двигаешься вместе с ней, либо она потечет мимо, оставив тебя вязнуть в холодном бесплодном песке.
Она спустилась в гараж. К Тайсу как раз пришла агент по недвижимости, они разговаривали в конторе. Пернилле постучалась, вошла и села на стул.
— Мой опыт подсказывает, — говорила женщина, — что вам следует принять предложение. Да, мы ожидали большего. Но рынок сейчас не в лучшем состоянии, а вам надо срочно расплачиваться с банком.
