8
Суббота, 15 ноября
В девять утра Марк стоял перед домом Вибеке со своими вещами. Лыжи, хоккейная клюшка, спортивные сумки и небольшой чемодан. Руки в карманах, на вид старше своих двенадцати лет. Лунд не смогла удержаться, подошла к нему, аккуратно застегнула доверху молнию на куртке, поправила воротник.
— И так хорошо, мам.
— Не хорошо. Сегодня холодно.
Все явственнее ощущалась зима, ветер кусал лицо. Еще один год подходил к концу. Марк рос, отдалялся от нее. Он не уклонился от ее прикосновения, и за это она была ему благодарна.
Сын не отрываясь смотрел вдаль, ему не терпелось уехать.
— Папа едет.
Блестящий красный «сааб». Спортивные шины, тонировка на окнах — мужские игрушки. Марк с радостной улыбкой смотрел на машину.
— Пока, — сказал он, потом собрал вещи, бросил их на заднее сиденье, сам плюхнулся на переднее.
Карстен опустил стекло. Выглядел он прекрасно: темное пальто, модные очки. Волосы слишком длинны для полиции, но с полицией он давным-давно распростился. Как и с ней самой. Карстен был честолюбив, но Лунд никогда не понимала природы его честолюбия. Оно измерялось не достижениями, как привыкла она, а деньгами и должностями.
Человек, за которым она когда-то была замужем, с которым спала и которого любила, улыбнулся ей, и на его безмятежном менеджерском лице мелькнуло что-то похожее на сожаление, даже на стыд. И один раз ты ударил меня, припомнила Лунд. Всего лишь раз. И — нет, я не напрашивалась.
Блестящий красный «сааб» покатился по булыжной мостовой. Лунд махала и улыбалась вслед им обоим и перестала в тот миг, когда машина завернула за угол.
— Привет!
Рядом с ней стоял Майер, в нескольких метрах — его припаркованная машина. Она и не заметила, как он подъехал.
— Он уезжает?
— Всего на несколько дней, — сказала она резче, чем хотела.
— Сначала швед. Теперь вот сын. Надеюсь, ваша мать не собирается вас покинуть.
Она не сразу решила, как оценить его слова. Нет, в его странном характере не было жестокости. Он был и прост, и сложен одновременно. И ей это даже нравилось.
— Есть новости о машине?
— Нет.
— Тогда нужно еще раз проверить стоянку возле ратуши.
— Может быть. Тут Брикс кое-что обнаружил, не знаю, как ему удалось.
Она молчала.
— Он наш босс, Лунд. Хватит уже идти ему наперекор. Никто ему ничего не приказывает.
— Бриксу не нужны приказы. Он знает, чего от него ждут.
На нем снова была та же байкерская куртка. Кожа уже не выглядела такой новой, как раньше.
— О чем это вы?
— Вы же не думаете, что Поуль Бремер снимает трубку, звонит Бриксу и говорит ему, что делать. Ему не нужно ничего говорить, потому что Брикс знает. — Она тоже знала: прижать Хартманна любым способом.
Она много об этом думала, сверяла свои выводы с каждым, даже самым незначительным событием в полицейском управлении из тех, что оставляли ее в недоумении.
— Это зовется властью. А мы… — Включая Тайса и Пернилле Бирк-Ларсен, добавила она про себя. — Мы не в счет.
— Брикс нашел информацию о недвижимости, которой владеет Хартманн. У него есть коттедж, о котором нам он ничего не говорил.
Из кармана его куртки появился листок. Лунд взглянула. Ткнула пальцем в штамп отдела регистрации имущества мэрии в правом верхнем углу:
— Интересно, как у нас оказался этот документ.
— Нужно взглянуть на этот коттедж. Брикс уже там. Вы поедете?
Коттедж находился в десяти километрах от города возле Драгёра, то есть относительно недалеко от дачного участка Кемаля. Перед коттеджем стояло шесть автомобилей, из них два без опознавательных знаков. По границе сада была натянута красно-белая заградительная лента. Одноэтажное деревянное строение, довольно скромное и обветшалое, окруженное запущенным хвойным лесом.
Возглавлял группу оперативников Свендсен. Лунд и Майер вошли в дом, слушая на ходу его отчет.
— Хартманн получил дом в наследство от жены. Похоже, они начали вкладывать в него деньги, но, когда она умерла, реконструкция остановилась.
В кухне было грязно, дорогая и новая на вид плита была заставлена немытой посудой. Свет в это помещение попадал только через раскрытую дверь, и криминалисты уже успели установить пару прожекторов. Лунд посмотрела на окна: все они были затянуты — простынями, одеялами, скатертями.
— В те выходные, когда пропала Нанна, двое соседей видели возле дома черную машину. То есть он был здесь.
В гостиной двое сотрудников в белых костюмах отмечали представляющие интерес детали, делали снимки.
— По описанию машина похожа на черный «форд» штаба Хартманна, в котором нашли Нанну.
Окна гостиной были заложены матрасами.
— Его кто-нибудь видел? — спросил Майер.
— Нет. Но мы нашли свежие отпечатки. Это его пальчики. И вот еще что.
Криминалист продемонстрировал им пакет для вещдоков, в котором лежала вечерняя газета от тридцать первого октября.
— Ею было заклеено выбитое окно.
Лунд посмотрела на одно из высоких узких окон с солнечной стороны коттеджа. Стекло в верхней его части было разбито, на осколках, усыпавших светлый деревянный пол, она различила засохшую кровь.
В гостиную вошел Брикс.
— Хартманн искал уединенное место, — сказал он. — И нашел его. Ключа при нем не было, поэтому он выбил окно, чтобы попасть внутрь.
Лунд взяла с дивана подушку, понюхала ее. В доме витал какой-то слабый, остаточный запах. В мягкой подушке он ощущался отчетливее.
— Потом он занавесил окна, чтобы никто не увидел, что тут происходит, — добавил Брикс.
Свендсен махнул в сторону кухни:
— В прачечной бетонный пол. Там он держал связанную девушку, судя по следам крови.
Она прошла в следующую комнату. Двуспальная кровать, смятые простыни и опять кровь, но немного.
— Что нашли здесь? — спросила она.
Свендсен глянул на Брикса.
— Мы еще работаем, Лунд.
Брикс сверился с часами.
— Мне пора ехать, — сказал он. — Когда у нас появятся прямые улики, дайте мне знать. Тогда мне будет что предъявить судье.
Он приблизился к Лунд, изучающей комнату, встретился с ней взглядом:
— Я могу рассчитывать на вас?
— Всегда, — ответила она.
И он вышел вместе со Свендсеном, на ходу они тихо, почти неслышно переговаривались.
Майер остался и тоже стал осматривать комнату, как Лунд.
Под дверь в ванную комнату было подоткнуто свернутое жгутом фиолетовое полотенце.
Лунд кивком указала на вентиляционную решетку. Оттуда торчал скомканный газетный лист.
— Криминалисты ничего не сказали про газ, — сказал Майер. — А здесь все провоняло им. Если Нанна здесь была, то остались бы следы.
Лунд согласна кивнула:
— И еще: вы бы поставили свою машину перед домом, если бы прятались от чужих глаз?
— Не сходится, — сказал Майер. — Плевать на то, что думает Брикс. Надо проверить водителя, сбившего Кристенсена.
Она вышла на улицу, сделала глубокий вдох. Заросли елей вокруг дома напомнили ей Пинсесковен, до которого отсюда было недалеко.
— Что скажем Бриксу? — спросил Майер.
— Он занят разговором с судьей, полагаю. Не будем ему мешать.
Пернилле Бирк-Ларсен сидела на кухне в бежевом плаще. Ее мысли путались, она была не в состоянии подойти к трезвонящему телефону.
Наконец Лотта не выдержала и сняла трубку.
— Это из похоронного бюро, Пернилле.
Она никак не могла оторвать глаз от вещей, которые ее окружали. Стол, фотографии, приколотые к стене записки и расписания. И за дверью — комната Нанны, теперь снова такая, как прежде. Необитаемая, но сохраненная как алтарь.
— Передай им, что я уже еду, — сказала она и направилась к двери.
Внизу, как обычно, шла работа. Фургоны и подъемники, ящики и коробки. Надзирал за всем Вагн Скербек. При виде Пернилле он оставил дела и пошел за ней к машине:
— Тебе Тайс не звонил?
— Нет.
— Значит, ты не знаешь, какого черта…
Ее взгляд заставил его умолкнуть на полуслове.
— У нас был заказ на переезд одной конторы из Брёндби в Энигеден, им кто-нибудь занимается?
— Я отправила туда Франца и Руди.
Он придержал дверь автомобиля, пока Пернилле усаживалась за руль.
— Может, тебе стоит позвонить ему?
Она положила руки на руль, не глядя на него.
— Спасибо, что взял фирму на себя, Вагн. А в мои дела не лезь.
Унылая бледная физиономия, серебряная цепь, эта ребячливая суетливость и излишнее беспокойство. Она потянула ручку двери на себя.
— Ладно. Что ж, постараюсь найти его. Если вы двое…
К гаражу подъехала машина и остановилась. При виде водителя Пернилле Бирк-Ларсен поморщилась. Это была Лунд.
— Мне сказали, что вашу сестру можно найти здесь.
— Зачем она вам?
— Надо задать пару вопросов.
И с этим словами она направилась к входу в гараж.
— Вы точно знаете, что это Хартманн?
Лунд не ответила.
— Это ведь объявление о награде помогло?
В голосе Пернилле Бирк-Ларсен прозвучало отчаяние и даже вина.
Лунд обернулась к ней и сказала:
— Я не имею права говорить о расследовании, простите.
И вошла в дом.
Лотта Хольст разбирала грязную одежду перед стиркой. Вид у нее был такой же враждебный и неприступный, как и у старшей сестры.
— Я уже все рассказала, что еще вам от меня нужно?
— Вы единственный человек, который был в курсе романа Нанны. Мне по-прежнему непонятно…
— Это же Хартманн, правильно? — спросила Лотта, засовывая детские футболки в круглый зев стиральной машины.
— Что произошло летом?
Лотта молча продолжала заниматься бельем.
— Я читала сообщения на сайте знакомств вашего клуба, — сказала Лунд, доставая из сумки распечатки.
— Я там больше не работаю.
— Переписка какая-то странная. Он все еще хочет видеться с ней, но она отвечает все реже и реже. Она говорила вам, что между ними все кончено?
Лотта задумалась:
— Нет. Но ее чувства к нему уже были не те, это я заметила. Может, у нее появился кто-то другой. Не знаю. — Она засыпала порошок, закрыла дверцу, включила машину. — Нанна была очень романтичной, как и все подростки. Конечно, себя она подростком не считала. Мне кажется, что у нее одна большая любовь могла смениться новой большой любовью, причем за одну неделю.
— Хартманн встречался с ней в клубе?
— Я его никогда там не видела.
— А что вы помните о первых выходных августа? Это очень важно.
Лотта молча перешла в гостиную.
— В пятницу, — продолжала Лунд, — он пишет, что уезжает через день, что очень хочет видеть ее и что он звонил ей. Но…
— Что? — Лотте стало интересно.
— В записях мобильного оператора не зарегистрировано никаких звонков Хартманна ей. И он никуда не ездил в тот уик-энд.
Лотта взяла сумку, вынула свой ежедневник, сверилась с ним.
— В тот день у нас проводилось какое-то крупное мероприятие. Было много чаевых…
— Что произошло?
— Да, я вспомнила. Мне пришлось попросить Нанну отключить в ее телефоне звук, потому что ей все время приходили сообщения.
— От кого?
— Я не знаю. Она не отвечала на них.
Лотта замолчала, что-то вспоминая.
— Дальше? — подтолкнула ее Лунд.
— Попозже она попросила меня обслужить ее столики, сказала, что ей нужно выйти поговорить с кем-то. Я разозлилась: вечно нужно было ее прикрывать. И она везде совала свой нос, брала без спроса мою одежду… — Это была довольно неожиданная вспышка раздражения. — Нанна была далеко не ангел. Знаю, нехорошо так говорить…
— Вы видели мужчину, с которым она говорила?
— Нет. Но я видела машину. Я вышла посмотреть, чем таким важным занята Нанна, что мне приходится делать ее работу.
— Что это была за машина?
— Обычная… Не знаю.
— «Универсал»? «Седан»? Какого цвета?
— Не помню…
— Вы видели водителя?
— Нет.
— Может, запомнили марку? Или какую-то деталь, особенность…
Лунд не могла остановить поток вопросов, рвущихся наружу. Лотта только мотала головой.
— То есть вы ничего не помните? — произнесла Лунд. — Вы уверены?
Лотта морщила в напряжении лоб.
— Она была белая, кажется.
Риэ Скоугор прочитала письмо и сказала:
— Быстро все случилось.
— Что там?
Она показала письмо Мортену Веберу. Это было официальное уведомление от секретариата ратуши о том, что к следующему утру помещения предвыборного штаба кандидата Троэльса Хартманна должны быть освобождены.
— Они не имеют права! — затряс зажатым в руке письмом Вебер. — Они не имеют на это права! Заседание избирательной комиссии состоится только вечером.
— Да брось, Мортен. Он за решеткой по подозрению в убийстве. Чего ты ожидал?
— С ним хотела поговорить адвокат. Мы найдем выход.
Она выглядела измученной, на пределе душевных сил. Волосы не причесаны, лицо без косметики, усталые злые глаза.
— Пока Троэльс молчит, у нас не может быть никакого выхода.
В открытую дверь постучались два криминалиста в белых костюмах, вошли, не дожидаясь приглашения, тут же начали заниматься своими делами. Скоугор, яростно стуча каблуками, ушла в соседнее помещение — кабинет Хартманна. Вебер последовал за ней:
— А ты не могла бы поговорить со своим отцом, Риэ? У него связи.
— Связи?
— Ну да.
— Скажи мне, что было в те выходные? Чем Троэльс занимался целых два дня?
— Я не знаю…
— Знаешь! Когда я позвонила тебе и сказала, что не могу найти Троэльса, ты мне ответил, что он запил.
— Риэ…
— И ты совсем не нервничал, потому что ты знал, где он.
— Это не…
— Тебе он рассказал. А мне не смог…
Ему нечего было возразить на это.
— Что он делал? — снова спросила Скоугор.
Вебер вздохнул и сел, сразу как будто постарев.
— Троэльс мой самый близкий друг.
— А я кто ему — чужая?
— Я обещал ему, что никогда никому не расскажу! — Он посмотрел на нее. — Никому.
— Что же это за великий секрет? Другая женщина? И на нас сейчас свалилось все это только из-за того, что он не мог признаться мне в измене?
— Нет, — Вебер печально покачал головой. — Конечно нет.
— Значит, это из-за его жены? Это как-то с ней связано?
Он не поднимал на нее глаз.
— Отвечай мне. Я знаю, что в тот день была их годовщина. Что он делал?
Вебера трясло, его пробил пот. Ему нужен был укол. Глоток воды.
— Что? — спрашивала его разъяренная Риэ Скоугор. — Что он делал?
Лунд ждала Хартманна в той же комнате для посещений, в которой недавно Тайс Бирк-Ларсен виделся со своей женой. Хартманн появился в синей тюремной робе. Его заставили снять ботинки, и во время всей встречи за ним внимательно наблюдал охранник.
Она сидела положив руки на колени в джинсах. Ей было слишком жарко в шерстяном свитере — белом с узором из черных снежинок.
Он не брился. Выглядел сломленным, тенью решительного и красивого политика из ратуши. Не сразу, но все же он сел на стул напротив нее.
— Мне очень нужна ваша помощь, — произнесла она, глядя на него блестящими глазами. — В тот вечер, когда вы были в квартире… вы не заметили рядом с домом белый «универсал»?
Хартманн молча смотрел на нее.
— Может быть, во дворе, когда уходили? Или на улице?
Он отвернулся к окну, за которым светило скудное зимнее солнце. Она не знала, слышит он ее или нет.
— Вы не помните, кто-нибудь из ратуши водит такую машину?
— Насколько мне известно, Лунд, меня арестовали за вождение черного седана. Вы пришли поиздеваться надо мной?
— Это важно.
— Если вы ищете белую машину, какого черта я здесь?
— Потому что вы сами этого захотели. Мы нашли коттедж вашей жены. Я знаю, что вы там делали.
Одетый в синее Хартманн напрягся.
— Скатанные полотенца под дверями, простыни на окнах, газеты в решетках вентиляции и газовая плита.
Он сидел немой и угрюмый.
— То ли вам помешали… то ли вы испугались… Я не знаю.
Он опять отвернулся к окну.
— Неужели так постыдно для мужчины признаться в том, что он напился и решил покончить с собой? Или такое признание отпугнуло бы ваших избирателей? Или от вас отвернулась бы Риэ Скоугор? Или пострадала бы ваша самооценка?
Мужчина в тюремной одежде замкнулся в себе.
— Не высока ли цена?
Никакого ответа.
— На самом деле мне все равно, Хартманн. Я прошу вас о помощи. Если у меня получится, то вы сможете выбраться отсюда и продолжить свои игры в ратуше, пока мы будем искать убийцу Нанны Бирк-Ларсен.
— Ничего вы не знаете, — выдавил он.
— Не знаю? Все было в вашем ежедневнике. Когда ваша жена заболела, доктора сказали, что ей нужно пройти курс лечения. Она отказалась, потому что была беременна и знала, что лекарства могли повредить ребенку. И тогда…
Теперь он смотрел на нее, и она подумала, что впервые видит Троэльса Хартманна испуганным.
— Должно быть, вы считаете себя виноватым. И чувство вины не отпускает вас ни на день. Что, если бы вы согласились? Она была бы жива. Может, и ребенок остался бы жив. А если нет, то у вас был бы шанс попробовать еще.
Голубые глаза Хартманна вспыхнули гневом.
— Да, вы считаете себя виноватым, — продолжала Лунд. — И в ту ночь вы поняли, что, как бы ни преуспели в вашем драгоценном пустом мире, заключенном в стенах ратуши, ваша жизнь и ваша любовь никогда не вернутся. И вы сдались. — Лунд кивнула своей логике. — Сильный, бесстрашный, порядочный Троэльс Хартманн проиграл битву своим демонам. И память об этом так вас пугает, что вы предпочли сгнить в тюрьме, чем признаться. Итак… — Она откинулась на спинку стула, улыбаясь ему. Довольная, что наконец-то в этом клубке из никуда не ведущих версий хотя бы одна линия достигла финала.
— Итак, вы поможете мне?
Она ждала, но напрасно.
— Вы обманываете себя, думая, что вам есть что терять. Нечего, Троэльс. Поверьте.
Майер получил список белых автомобилей, которые регулярно ставят на парковке городской администрации. Лунд приняла таблетку от головной боли и не стала смотреть список. Она вся выложилась при встрече с Хартманном, соединила все точки, дала ему об этом знать. И ничего не изменилось. По-прежнему путь к убийце Нанны Бирк-Ларсен был сокрыт тьмой.
Если не хочет говорить, то пусть гниет в тюрьме.
— Я проверил записи на выезде, — продолжал Майер. — Одна похожая машина выехала из гаража сразу после того, как Олав поговорил с Бремером.
Она взялась листок с перечнем машин:
— Какая?
— Вторая сверху.
— Филлип Брессау. Это же личный секретарь мэра. Что мы о нем знаем?
— Жена, двое детей. Правая рука Бремера.
— А машина?
— С тех пор на парковке не появлялась. На работу Брессау приехал на машине жены.
— Брессау…
Она встала, потянулась за сумкой.
Пять скорбных фигур у небольшой ямы, рядом на зеленой траве кучка выкопанной коричневой земли. Холодный и ясный зимний день. Среди голых деревьев хлопают крыльями голуби. Антон и Эмиль в черных зимних куртках, Пернилле, бледная и строгая, в бежевом плаще, одетая слишком ярко Лотта.
Старший смотритель кладбища был в зеленом рабочем костюме и резиновых сапогах. Он держал в руках бирюзовую урну.
Такую маленькую. И внутри ничего, кроме горстки пепла.
— Желаете сами опустить ее? — спросил он.
Пернилле взяла урну, нагнулась, положила ее в яму дрожащими руками.
Поднялась. Осмотрелась. Ей казалось, что все это сон.
— Там Нанна? — спросил Антон.
— Да, — ответила Лотта. — Теперь она прах.
— Почему?
Лотта не знала, что сказать.
— Потому что… так легче попасть на небо.
Мальчики переглянулись и нахмурились. Им никогда не нравились сказки, которые рассказывала Лотта.
— Разве не так, Пернилле?
— Что?
Лотта попыталась улыбнуться.
— Да, — кивнула Пернилле. — Все так.
— Когда приедет папа? — спросил Эмиль.
Смотритель кладбища принес большой венок с короной из роз.
— Чуть попозже, — сказала Лотта.
— А почему не сейчас?
Пернилле смотрела на венок.
— Что это? Я этого не заказывала.
Мужчина пожал плечами, уложил венок возле урны с прахом.
— Прислали сегодня утром.
— Кто?
— Я не видел карточки.
— Красивый, — вставила Лотта.
Пернилле мотала головой.
— Мы должны знать, от кого этот венок.
Лотта принесла несколько белых роз. Она дала племянникам по одному цветку и велела положить рядом с урной. Дети послушно сделали это, маленькие черные фигурки в ярком солнечном свете. Они могли бы сейчас играть на берегу Эресунна.
— Молодцы, — похвалила она их.
Пернилле оглядывала кладбище: небольшой квадратный пруд, заросший водорослями, заваленный гниющими ветками; надгробия, покрытые лишайниками. Отовсюду несло тлением. К горлу подкатывала тошнота.
Тогда она снова нагнулась, достала громоздкий венок и отдала его обратно смотрителю.
— Унесите его. Он мне не нужен.
Лотта смотрела на траву. Мальчики испуганно замерли.
— Мне не нравится это место, — сказала Пернилле. — Должно быть что-то получше…
Мужчина в зеленом костюме с венком в руках выглядел смущенным.
— Но вы сами выбрали его.
— Я не хочу хоронить ее здесь. Найдите другой участок.
— Пернилле, — произнесла Лотта, — это хорошее место. Мы все согласились. Тут красиво.
Возвысив голос, Пернилле Бирк-Ларсен повторила:
— Я не хочу этот венок. Я не хочу этот участок.
— Я ничем не могу помочь, — сказал смотритель. — Если вы хотите поискать другое место, обратитесь в администрацию кладбища.
— Сами обращайтесь в администрацию! Я платила вам, а не кому-то еще.
Она отвернулась и уставилась на пруд. Гнилая древесина. Водоросли. И человек в красном, шагающий по дорожке.
Вагну Скербеку хватило одного взгляда на Пернилле, после чего он сразу направился к Лотте.
— От него были известия? — спросил он.
— Нет. Где он?
Он искоса глянул на женщину у пруда.
— Прислали венок без карточки, — шепнула Лотта. — Вот она себе и напридумывала. Не знаю…
Скербек взял венок, подошел к краю воды.
— Пернилле, это от нас. Мы с Руди собрали в гараже деньги. Прости, мы не знали, что написать, поэтому отослали без карточки.
Она безучастно смотрела на него.
Он протянул ей лавровый венок с короной из роз.
— Это от всех нас.
Она покачала головой и опять направила взгляд в мертвую воду.
— Когда приедет папа? — заскулил Эмиль.
На другом конце Вестербро, в одном из самых бедных, грязных, опасных заведений, в которые он любил заходить, будучи молодым и безбашенным, пил Тайс Бирк-Ларсен. Высокие кружки крепкого светлого с местной пивоварни, стопки аквавита — так же как раньше. Как до встречи с Пернилле, когда он не знал, чем занять долгие дни. Он добывал на улицах деньги, тусовался с дилерами, с бандами. Хватал все, что попадалось.
Было время, когда он мог войти в такой бар и заставить всех умолкнуть одним только взглядом. Но это время давно миновало. Никто его больше здесь не знал. Бывший бандит превратился в трудолюбивого, степенного главу семейства со своей небольшой фирмой в семи кварталах отсюда, которого не волновали больше старые притоны и старые привычки.
Большая ладонь обхватила холодное стекло. Пиво пилось хорошо. Боль оно не убивало, а всего лишь притупляло, но этого было достаточно. За спиной слышался стук бильярдных шаров и подкрепленная матом перебранка юнцов. Он был таким же в их годы. А то и похуже.
Времена тогда были трудные, хоть он и не хотел этого признавать. Охота за деньгами и возможностями, отчаянная борьба за то, чтобы остаться в живых. Какую бы защиту не возвел вокруг себя человек, ни он, ни его семья не были в безопасности в те годы.
Тайс Бирк-Ларсен курил, пил и пытался усмирить свои мысли, слушая громкую развеселую попсу, несущуюся из динамиков, и клацанье шаров на бильярдных столах.
Где-то сейчас исчезала в земле урна с прахом Нанны.
Никакие его слова или дела не могут этого изменить. Он подвел ее. Подвел их всех.
Он допил пиво, уже чувствуя головокружение. Огляделся. Да, когда-то он был королем таких мест. Его голос, его кулаки решали все. Прежний Тайс. То был иной, более жесткий человек.
Мог ли он уберечь ее? Не этот ли урок преподала ему сейчас жизнь? Что человек остается тем, кто он есть, сколько бы он ни старался измениться, приспособиться, смириться, превратиться в так называемого приличного человека.
Тот учитель, Кемаль. Он ведь тоже забыл свои корни. И заплатил за это.
Если бы только…
Он пошатываясь поднялся, побрел к выходу, наткнулся на парня у бильярдного стола. Бирк-Ларсен грубо оттолкнул его в сторону — так, как всегда делал в былые времена, и обругал заодно.
Побрел дальше. Он не видел, что парень успел вытянуть ногу, и со всего маху грохнулся на пол.
Сколько же драк было на его счету? Теперь и не вспомнить. И ни одной он не проиграл. Тайс ворочался на полу, среди мусора и окурков, пытаясь встать. Вокруг гоготали. Наконец он поднялся, с ревом выхватил у парня, который его подсек, кий и взял его как меч. Как кувалду, которую он заносил над истекающим кровью иноземцем под жалкое нытье Ваша Скербека.
Парень был в черной куртке и черной шерстяной шапочке, на лице его смешались испуг и агрессия.
Тайсу Бирк-Ларсену это лицо было знакомо. Он жил с ним всю свою жизнь. Поэтому он с коротким ругательством бросил кий на стол и выбрался на улицу, думая о том, куда пойти дальше.
Эти улицы, когда-то бывшие его домом, стали теперь чужими. Он свернул в темную длинную арку, начал мочиться. Едва закончил, как на него набросились пятеро — головы под капюшонами, яростные кулаки. На голову один за другим сыпались удары бильярдного кия.
— Держи его, — крикнул кто-то, и две слабые руки попытались прижать Тайса к стене, под которой он справлял нужду, в пах ему ударил сапог.
Дети. Он скинул с себя двоих, третьего ухватил за шиворот и швырнул к противоположной стене, пришпилил левой рукой слабое, тощее тело к облупленной штукатурке.
Массивный кулак оттянут назад, готовый нанести удар. Одно движение, и пацан будет вспоминать этот день до конца своей бессмысленной жизни.
В следующую секунду он отступил, в изумлении глядя перед собой. Капюшон упал, и Тайс увидел полное ненависти девичье лицо. Не больше шестнадцати, в носу кольцо, над глазами татуировка. Девушка.
И в этот момент они навалились на него с такой яростью, что он сразу понял: проиграл.
Сапоги, кулаки, колени. Кий и злобные пальцы. Они забрали его бумажник, его ключи. Они обругали его, оплевали, помочились на него. Бирк-Ларсен сделал то, о чем никогда раньше не мог бы и помыслить: свернулся на земле клубком, как трусливая жертва. Он видел эту позу не раз и не два, но никогда раньше не примерял ее на себя.
Один хороший резкий удар в голову, и день стал ночью.
Потом донесся откуда-то издалека голос — взрослый, сердитый, громкий:
— Что вы делаете? Что же вы творите?
Он лежал в вонючей подворотне, пьяный и избитый. Подростки разбежались. Окровавленной рукой он оперся о стену, с трудом приподнялся на колени. Возле него стояла пожилая женщина, держа за руль велосипед.
— Как вы?
Голова прижата к холодной штукатурке. Тайса Бирк-Ларсена вырвало кровью и пивом. И чернотой, скопившейся внутри него.
— Я вызываю полицию, — сказала женщина.
Переждав второй приступ рвоты, он потянулся рукой к ее плечу. Она отпрянула, уклоняясь от его прикосновения.
— Не надо полиции, — выговорил он, кашляя, и побрел к свету.
Женщина торопливо ушла. Оставшись один, он вдруг понял, что не может держаться на ногах. Как подрубленное дерево, Тайс Бирк-Ларсен медленно падал. Сначала подогнулись колени, и он очутился на каменной мостовой Вестербро. Постоял на коленях, качнулся, опрокинулся и был даже рад, когда темнота накрыла его с головой, словно мрачные болотистые воды каналов на Кальвебод-Фэллед.
Второй раз в этот день Хартманн был препровожден в комнату для посещений, где его ждала адвокат.
— Улики, имеющиеся в распоряжении полиции, — косвенные, Троэльс. Я не думаю, что у судьи будут основания настаивать на том, чтобы вас и дальше держали под стражей. Но если в вашем коттедже найдут что-нибудь еще…
Хартманн в тюремной робе сидел с несчастным видом и молчал.
— Чем больше я буду знать, тем эффективнее смогу помогать вам.
Молчание.
— Вы понимаете?
Никакой реакции.
Она посмотрела на разложенные перед ней бумаги, неодобрительно вздохнула:
— Что ж, прекрасно. Я зайду завтра. Может, вы будете более расположены к разговору.
Он наблюдал за тем, как она сортирует документы и раскладывает их по папкам, прежде чем убрать в портфель.
— Что делается в мэрии?
Она отложила бумаги:
— А вы как думаете? Избирательная комиссия сделала то, чего хотел Бремер. Уже вынесено окончательное решение.
— Окончательное? Вы точно знаете?
На ее лице залегли жесткие складки.
— Я занимаюсь уголовным правом, к политике отношения не имею. Насколько я понимаю, решение принято и осталось только получить одобрение городского совета. Заседание сегодня вечером. — Адвокат смотрела на него с сожалением. — И это конец вашей карьеры, Троэльс. Жаль. Я вносила пожертвования в вашу кампанию. О чем я только думала?
Он едва слушал ее.
— Во сколько состоится заседание совета?
Она сложила руки на столе:
— Я рада, что вы все-таки решили поговорить со мной. Не обсудить ли нам вашу защиту?
— Вы можете принести мне копию устава совета?
Недоуменная пауза.
— Зачем?
— Мне нужно кое-что уточнить про избирательную комиссию. Есть одна деталь…
— Троэльс! Вам грозит срок по обвинению в убийстве! Вы сошли с ума?
Мрачная улыбка длилась не больше секунды.
— Нет. Найдите Брикса. Скажите ему, что я готов отвечать на вопросы. Я скажу ему, что делал в те выходные.
Она потянулась к сумке, достала блокнот.
— Наконец-то. Слушаю вас внимательно.
Опять улыбка — на этот раз более явная, более уверенная.
— Прошу меня простить, но у нас нет времени.
Он придвинул ее блокнот к себе и стал что-то писать.
— Я прошу вас связаться с прокурором. Добейтесь, чтобы он встретился со мной как можно скорее. Нам нужно, чтобы полиция сняла с меня все обвинения до середины дня.
— Вы не сможете выйти отсюда по крайней мере до завтра.
Он закончил писать.
— Передайте это Мортену.
— Я не могу.
— В этой записке я лишь прошу его сказать правду. Разве не этого все хотят?
Она колебалась.
— Мне обязательно нужно выбраться отсюда до вечера. Пожалуйста, помогите мне. — Он протягивал ей записку. — И спасибо за пожертвование.
Филлип Брессау говорил по телефону, когда в его кабинете появились Майер и Лунд. Он прикрыл ладонью микрофон:
— Господина мэра нет на месте.
— Ничего, — сказал Майер. — На самом деле мы к вам.
— А до завтра ваше дело не может подождать?
— Мы отнимем всего пять минут. Когда вы освободитесь, конечно.
Они уселись за кофейный столик. Лунд, тихая и скромная, как секретарша, приготовилась записывать.
— Вы помните тот прием по случаю начала избирательной кампании, который состоялся в пятницу тридцать первого октября? — спросил Майер. — Вы были в числе тех, кто находился в кабинете Хартманна?
Для субботы Брессау был одет слишком тщательно: отглаженный костюм, голубая рубашка, галстук.
— Да, только недолго.
— Вы видели там Хартманна?
— Нет, я буквально на минуту зашел. Работа. А в чем дело?
— Обычные вопросы, — быстро сказала Лунд. — Когда вы встречались с Хартманном третьего августа…
— Что?
— Хартманн говорит, что вы встречались с ним в те выходные.
— Я не встречался с Хартманном.
Майер посмотрел на Лунд.
— Вы уверены? — спросила она.
— Абсолютно уверен. Он так сказал?
— Да.
— Наверное, ошибся. — Брессау сходил за ежедневником. — Я так и думал. Третьего августа я был в Латвии с официальным визитом вместе с мэром. Мы улетели в субботу утром. Хартманн не был в составе делегации.
— Понятно, — произнесла Лунд и что-то написала в блокноте.
— Это все? — Брессау опять поднялся.
— Не совсем, — остановил его Майер. — Могу я попросить ключи от вашей машины?
— Зачем?
— Хотим арендовать ее у вас, конечно.
— Ее здесь нет.
— Где же она?
— Зачем вам моя машина?
— Уж такие мы любопытные, — сказал Майер.
За дверью послышались шаги, и в кабинет быстрым шагом вошел Бремер.
— Что здесь происходит? — недовольно вопросил он.
Брессау пожал плечами:
— Похоже, теперь меня допрашивают.
Ян Майер рассмеялся:
— Боже, какие вы все чувствительные. У нас возникло несколько вопросов в связи с перемещениями Хартманна, только и всего. Право же…
— Поэтому вы расспрашивали охрану о машине Брессау?
Поуль Бремер был в ярости. Копы молчали.
— Здесь ничего не происходит без моего ведома! — заявил мэр. — Я вынужден снова звонить вашему начальству. — Он кивком указал на выход. — Будьте добры, закройте за собой дверь.
На обратном пути в Управление полиции Лунд объявила машину Брессау в розыск: белый «универсал», регистрационный номер игрек-йот-два-три-пять-восемь-пять.
— При задержании машину немедленно доставить на экспертизу.
Майер сидел за рулем. Он уже не гнал, как раньше, не курил, не жевал бананы.
— Если он двадцать один раз звонил Нанне из Латвии, то кто-нибудь обязательно заметил это, — сказала Лунд.
Майер кивнул.
— В том слете бойскаутов участвовало десять человек, — сказал он. — Семеро из них — бизнесмены.
— Кто из делегации не принадлежал к лагерю Бремера?
— Только один. Йенс Хольк из партии умеренных.
Она припомнила человека в черном, сбежавшего с вечеринки Хартманна, на видеозаписи тележурналистки.
— Узнайте его адрес, — сказала Лунд.
Очнувшись, Тайс Бирк-Ларсен обнаружил, что лежит на жесткой узкой койке. В небольшой комнате с выкрашенными белыми стенами стоял крепкий запах пота и винного перегара. Пол был завален рюкзаками и тюками постельного белья. На двухъярусных кроватях вдоль стен спали мужчины, прикрытые простынями. Он слышал чей-то храп, потом кто-то застонал во сне.
Все его тело болело, покрытое синяками и кровоподтеками.
Открылась дверь.
— Ага, я вижу, вы уже проснулись, — тихо сказал кто-то.
Зажегся свет в изголовье, и возле кровати Бирк-Ларсена присел на корточки мужчина с длинными седыми волосами, в старой коричневой кофте. У него было морщинистое усатое лицо падшего ангела.
— Как вы себя чувствуете?
— Где мои вещи?
— Вас избили и, похоже, забрали почти все, что у вас было.
Он приподнялся на кровати, насколько позволяла верхняя койка над ним.
— Где я?
— В приюте Святого Креста. Я дежурный смотритель. Вас нашли на улице, вы не хотели ехать в больницу и не хотели звонить домой. Поэтому вас привезли сюда. Переломов нет, мы проверили.
Бирк-Ларсен заворочался, пытаясь встать с кровати, но у него не получилось.
— Вы все время говорили о своей дочери.
Снова откинувшись на продавленный матрас, Бирк-Ларсен уставился на железный каркас кровати. Ему было больно. Он пытался думать.
— Вы Тайс Бирк-Ларсен, — сказал смотритель. — У нас есть постояльцы из Вестербро, они вас узнали. Вы известная личность, как я понимаю.
Бирк-Ларсен провел рукой по лицу, увидел на ладони кровь.
— Ничего страшного. Вы лучше не вставайте пока. Я принесу вам суп.
Еще одна попытка. Он сумел ухватиться за раму кровати.
— Нет. Мне надо идти.
Он сел на край, свесил босые ноги. Ботинок нет, куртки нет — от него ничего не осталось, он и сам исчез, превратившись в беспомощного, избитого пожилого человека. Когда-то король квартала, а теперь — старый дурак в синяках.
— Я бы на вашем месте переночевал здесь, — сказал смотритель.
Бирк-Ларсен хотел поднять свое отяжелевшее тело, но не смог. С протяжным болезненным стоном он упал на простыню.
— Может, мы сумеем помочь вам, Тайс.
— Не сумеете, — ответил он.
— Может…
— Нет.
Мощная рука Бирк-Ларсена, теперь в ссадинах и порезах, приподнялась, указывая на распятие, висящее в углу.
— Ни вы, ни Он. Никто мне не поможет.
На сером бескровном лице смотрителя приюта промелькнуло осуждение.
— Ну, я пошел за супом, — сказал он.
Препирательства на кладбище продолжались долго, но никакого решения так и не было принято. Уже стемнело, когда они наконец поехали домой. Лотта за рулем, мальчики, испуганные и молчаливые, на заднем сиденье.
Пока машина пробивалась сквозь субботнюю суматоху на дорогах, Пернилле рассеянно смотрела на огни города. Она не произнесла ни слова с тех пор, как они расстались с администрацией кладбища. Вагн чуть раньше уехал в гараж, где его ждала работа, поэтому Лотта понимала, что ответственность легла на нее.
— Ну что, проголодались, мальчишки? — спросила она как можно веселее. — Что хотите на ужин?
Лотта вспомнила, что по пути домой они будут проезжать ярко освещенный в это время суток Тиволи. Если бы у нее были с собой деньги, она бы отвела их покататься на каруселях — от отчаяния.
— Не знаю, — протянул Эмиль капризно.
— Хочу папиных блинчиков с вареньем! — выкрикнул Антон.
Лотта заметила в зеркало заднего вида, что Эмиль ударил брата за эти слова.
Пернилле сидела справа от Лотты, все еще в ступоре после спора на кладбище.
— Отлично! Значит, блинчики! — воскликнула Лотта.
Они остановились на красном светофоре. По улицам прогуливались толпы беззаботных людей, как всегда в субботний вечер.
— В таком случае, — сказала племянникам Лотта, улыбаясь им в зеркало, — нам понадобятся молоко и яйца. — Она повернулась к сестре. — Пернилле?
Та обратила на нее дикий взгляд, от которого у Лотты побежали мурашки по телу.
— Ничего, я сама испеку… — быстро проговорила она.
— Лотта.
Рука Пернилле легла на дверцу автомобиля. Казалось, она вот-вот выпадет прямо на проезжую часть.
— Ты можешь посидеть сегодня с детьми?
— Конечно, если надо. А что?
Пернилле не ответила. Она развернулась и сказала сыновьям:
— Вы поедете в гости к тете Лотте и поможете ей печь блины. Хорошо?
Они молча смотрели на нее, потом Антон спросил:
— А ты не поедешь с нами?
Но взгляд ее уже снова был устремлен на проезжающие мимо машины, на огни и людей за окном.
— Нет.
Перекресток. Неоновые огни вывесок. Бары. Люди, безликие в темноте.
— Останови, — сказала Пернилле.
Лотта продолжала ехать.
— Давайте поедем домой. Я уверена, что Вагн уже отыскал Тайса.
Пернилле сжимала в руках сумку.
— Высади меня здесь, — сказала она.
Машина не тормозила.
Тогда она заорала:
— Я сказала, высади меня здесь! Выпусти меня, выпусти, выпусти…
Почти ничего не соображая от ужаса, с колотящимся сердцем Лотта подъехала к обочине.
В тот же миг ее сестра исчезла, не сказав ни слова.
Для беседы с Леннартом Бриксом Хартманна привели в главный корпус управления. В комнате для допросов находились, кроме них двоих, адвокат и охранник.
Политик вновь обрел былое спокойствие, стал похож на себя самого. Свободно говорил о той злосчастной пятнице, о приеме, о череде встреч и собраний в запутанных коридорах ратуши.
— Вы верите в Бога? — спросил он Брикса.
— Меня ради этого сюда позвали? — буркнул недовольно полицейский.
— Нет. Вы пришли, чтобы получить удовольствие — от вида моего унижения.
— Троэльс… — Его адвокат была обеспокоена. — Брикс делает вам одолжение.
— Одолжение, — хмыкнул Хартманн.
Брикс вздохнул и взглянул на часы.
— Я в Бога не верю, — заявил Хартманн. — И никогда не верил. Но иногда я думаю: а не трусость ли это с моей стороны? Потому что… Представьте себе: вот вы верите, вложили всего себя в эту простую веру, а потом проснулись однажды утром и поняли, что все это одна большая жестокая шутка. Хуже этого ничего быть не может.
— Троэльс… — Адвокат снова попыталась направить разговор в более конструктивное русло.
— Понимаете?
Вопрос был обращен Бриксу, не ей.
— Тот прием в ратуше… В этот день была годовщина нашей свадьбы. А меня окружала толпа чужих людей с неискренними улыбками. Я то и дело натыкался на плакаты с собственным лицом. Все обожали Троэльса Хартманна. — Холодный острый взгляд на собеседника. — Человека, который положит конец многолетнему царству Бремера. — Хартманн засмеялся — над собой, над своей глупостью. — Но все это не стоило ломаного гроша. Я понял это в тот вечер. Шампанское, дорогие закуски, тосты и поздравления… Я думал только о ней, о том, как сильно скучаю без нее, о том, что потерял. Навсегда…
Он прикрыл глаза, вспоминая.
— Никто ничего не замечал. Все видели только Троэльса Хартманна, который делал то, что ему положено было делать: смеялся, шутил, улыбался. А я спрашивал себя: за что? — Он постучал себя пальцем в грудь. — Чем я заслужил все это? Всю эту… бессмысленную… мишуру. — Ему было все труднее говорить. — Я словно получил письмо от Бога, где говорилось, мол, так тебе, дураку, и надо. Поэтому я поступил как всякий нормальный храбрец: сбежал из ратуши и напился. Вот… — Он хмуро улыбнулся Бриксу. — Я признался.
— А потом?
— Я собирался к Риэ, но понял, что не смогу. Поэтому поймал такси и поехал в коттедж. — Его взгляд задержался на темнеющем небе за окном. — Моей жене всегда нравился этот дом. Он принадлежал ей.
— Что случилось с окном? — спросил Брикс.
— Когда я приехал туда, то вспомнил, что у меня нет с собой ключа. Пришлось лезть через окно. Я порезался. С пьяными такое случается.
— И вы были один?
— Один, если не считать воспоминаний.
— Хартманн…
— Не спрашивайте, как это случилось. Я не могу объяснить даже самому себе, как ни пытался, поверьте. Может, дело в том, что я был пьян, глуп и жалок. И слаб. — Он ударил ладонью по столу. — Слаб. Слабый человек во мне решил, что лучше всего будет покончить со всем этим дерьмом здесь, в нашем с ней доме. — Сухой горький смешок. — Что за идиотизм… Она любила этот дом. — Он закрыл глаза, мучаясь от стыда перед умершей два года назад женой. — Что бы она подумала…
Брикс и адвокат не торопили его.
— В общем, я закрыл как смог окна, заткнул щели. Потом включил газ, лег на кровать и стал ждать.
В дверь постучались, это был Майер.
— Можно вас на минуту? — спросил он, взглянув на Брикса.
— Не сейчас.
— Это важно.
— Не сейчас!
Майер проворчал что-то и исчез. После чего Хартманн продолжил:
— На следующее утро я проснулся и увидел, что дверь открыта настежь. То ли я не закрыл ее как следует. То ли был слишком пьян и неуклюж. А может… может, это она пришла и сказала: «Хватит, Троэльс». Я не могу толком объяснить, как это вышло, так что не спрашивайте. Ну а потом приехал Мортен и увез меня домой.
— Мортен Вебер подтвердит все, что сказал сейчас мой клиент, — быстро добавила адвокат, Брикс молчал.
— Это все, — заключил Хартманн.
— И вы отказывались рассказать об этом из-за выборов? Волновались за свою репутацию?
Троэльс Хартманн смотрел Бриксу прямо в глаза.
— Что бы я ни говорил полиции на условиях конфиденциальности, на следующий же день это оказывалось в прессе. Мне это не нравилось, признаю. Также я хотел уберечь от скандала Риэ. Мне не хотелось, чтобы она страдала. — Тяжелый вздох. — Но главное — мне было стыдно. И страшно. Я думал, что, признавшись, я снова впущу в свою жизнь ту черную пустоту. И это доказывает, что я еще глупее, чем думал. Потому что на самом деле… — Хартманн опять невесело рассмеялся. — Я только что выпустил ее на свободу. — Он всматривался в глаза Брикса. — Вы понимаете?
— Да, — сказал полицейский, — понимаю.
— Вот, это все. А… — Он не сразу решился спросить. — Об этом обязательно информировать газеты?
— Не думаю, — сказал Брикс и кивнул охраннику. — Отведите его обратно в камеру.
Человек в форме шагнул к Хартманну, тот попытался уклониться от его рук:
— Я сказал вам правду! Что вы делаете?
Адвокат пришла в волнение.
— Это правда, — проговорила она. — И Мортен Вебер подтверждает все сказанное.
— Не сомневаюсь, — отрезал Брикс. — Значит, я смогу привлечь его как соучастника. — Он махнул рукой охраннику: действуйте.
Хартманн подскочил, продолжая сопротивляться:
— Я должен быть в ратуше! Немедленно!
Охранник сумел обхватить его. Хартманн поднял руки:
— Позвоните Мортену! Неужели снова Бремер?
— Уведите задержанного, — приказал Брикс и хладнокровно проследил, как Хартманна буквально вытолкали за дверь.
В соседнем кабинете Майер разбирал свежие отчеты криминалистов. Вошел Брикс.
— Это от экспертов? — сказал он. — Надеюсь, теперь у нас есть твердые свидетельства того, что Нанна Бирк-Ларсен была в том коттедже?
Майер мотнул головой:
— Ничего. Ни единого волоска, никаких следов сексуального контакта или насилия. Лунд говорит…
Брикс выхватил у него отчет, стал яростно листать страницы.
— Забудьте свою Лунд. На полу прачечной были следы крови.
— Да. Рыбья и очень старая. — Майер качнулся на стуле. — Рыбоубийство преследуется по закону? Что-то я не припомню…
Телефон Брикса ожил. Он послушал, коротко ответил:
— Нет, это исходило не от меня. Я разберусь. — Он уставился на Майера. — Это Лунд объявила машину Филлипа Брессау в розыск?
— Вы имеете в виду белую машину, о местонахождении которой он отказывается говорить? Ту белую машину, которую он прячет от нас? Да. Лунд объявила ее в розыск. Возможно, это Брессау сбил Кристенсена.
— Жена и дети Брессау задержаны патрулем и находятся в полицейском участке в Соро. На машине ни царапины!
— Этого не может быть. Белая машина со стоянки мэрии. Я не верю этому, Брикс. Машина, которая убила Олава Кристенсена, выехала оттуда. — Майер был в растерянности. И в ярости. — Каждый раз, когда дело касается ратуши, эти паразиты идут на что угодно, лишь бы не сказать правды. Почему вас это не беспокоит? С кем вы сейчас говорили?
— Иногда вы меня сильно разочаровываете. Где Лунд?
Майер выдернул из кучи бумаг на столе список белых «универсалов» со стоянки при мэрии, пробежал по нему глазами. В суматохе у него так и не дошли руки прочитать его полностью. До этого момента.
— О, черт, — выдохнул он и схватился за телефон.
На звонок Майера Лунд не ответила. Она выследила Йенса Холька возле недостроенного здания в Вальбю и теперь расспрашивала его о поездке в Латвию.
— Вы видели там Филлипа Брессау?
— Только в самолете по пути туда и потом обратно. Он не слишком разговорчив. Когда мы прилетели, Бремер и Брессау отправились на свои встречи в Ригу. А мы остались в Салдусе.
Хольк выглядел усталым, он был небрит и даже, как показалось Лунд, не совсем трезв.
— Вы не помните, Брессау звонил кому-нибудь при вас?
— Нет, не помню. Извините, мне нужно идти.
— У вас не сохранилась программа поездки? Может, где-то записаны названия гостиниц? Вы бы нам очень помогли.
Он посмотрел на часы.
— Ладно, я поищу, — сказал он. — Подождите меня здесь.
Он вернулся в здание. В окнах второго этажа зажегся свет.
Лунд дошла до подземной парковки под домом, спустилась вниз по въездному пандусу. Судя по всему, раньше в этом здании размещались склады. Подземный этаж казался огромным.
Она вытащила фонарик и посветила им в темноту перед собой. Не увидев ничего интересного, сделала еще несколько шагов.
В дальнем от входа углу стояло нечто большое, укрытое черным брезентом. Лунд посмотрела на мобильник — сигнала не было. Она приблизилась к брезенту, приподняла край, потянула за него, разглядывая то, что ей открывалось.
Белый «универсал». Лобовое стекло разбито и заляпано кровью. Капот всмятку и тоже в крови. Боковое зеркало со стороны водителя повисло на проводе.
Достаточно.
Она выключила фонарик, быстро вышла в холодную промозглую ночь, направилась к полицейскому автомобилю без опознавательных знаков.
Странно, ключей в замке зажигания не было. Она пошарила на торпеде, на полу, ощупала сиденья. Заглянула в бардачок, достала из-под упаковок «Никотинеля» и носовых платков свой «глок».
Опустив руку с пистолетом вниз, она огляделась.
— Хольк? — позвала Лунд. — Хольк!
Майер мчался как сумасшедший под вой сирены и синие вспышки. Он был один. Пришлось ответить на дурацкий звонок Брикса.
— Лунд звонила вам? — спросил Майер вместо приветствия.
— Не смейте уходить, не закончив со мной разговор! — разразился руганью Брикс. — Немедленно возвращайтесь!
— Я еду к дому Холька. У него была связь с Нанной. Ключ от квартиры ему передавал Олав.
— У нас есть документ, подтверждающий, что Кристенсену платил Хартманн.
— Да проснитесь же вы! Хольк мог подделать любой документ. Он с самого начала подставлял Хартманна. У Холька белый «универсал», который никто не видел с того дня, как погиб Олав.
— Это ничего не доказывает.
— Я дал Лунд адрес Холька! Она сейчас там одна. Отправьте туда патруль.
— А как же Хартманн?
— При чем тут Хартманн! Нам нужно вытаскивать Лунд! Вы не знаете ее. Она куда угодно пойдет.
Долгая пауза. Майер бросил машину вправо, объезжая неповоротливый фургон, вдавил сигнал, вынуждая встречные автомобили съехать на обочину.
— Я пошлю одну машину, — сказал Брикс. — Держите меня в курсе.
Леннарт Брикс снова вызвал Хартманна в комнату для допросов, велел ему сесть.
— С вами связывалась мой адвокат?
— Я хочу спросить вас о Йенсе Хольке.
— Да что же это такое. Я рассказал вам все, что знаю. Сейчас идет важное голосование в городском совете, и…
— Хольк мог подменить вашу документацию?
— О чем вы говорите, черт возьми? Какую документацию?
— Такую, которая показывает, что выплаты Олаву Кристенсену назначены вами.
— Так теперь вы думаете, что это сделал Йенс?
— Отвечайте на вопрос.
— Да, такое возможно. Но я глава департамента, бухгалтерией не занимаюсь.
Посмотрев в свои записи, Брикс спросил:
— Вы не замечали странностей в его поведении?
— Что это за вопрос?
Брикса отвлек телефонный звонок.
— Ее нет по тому адресу, который я вам дал, — сказал Майер. — Этот дом выставлен на продажу.
— Возможно, она в мэрии.
— Нет. Я звонил. Нужно объявить розыск.
— Это же не первый раз, когда Лунд пропадает.
— Вы слышите меня, Брикс? Она одна, а я голову даю на отсечение, что Хольк — тот, кого мы ищем.
— Вы и раньше были уверены.
— Вы поможете или нет?
Брикс отнял мобильный телефон от уха, посмотрел на Хартманна:
— Где в настоящее время проживает Йенс Хольк?
— Что происходит?
— Мы не можем его найти. У вас есть какие-либо сведения о том, где он может быть?
— Нет. Знаю только, что несколько месяцев назад он развелся. Кажется, он жил у родственников.
— Что за родственники?
— Понятия не имею. Да что происходит?
Брикс сказал в телефон:
— Хартманн говорит, что Хольк живет у родственников. Где именно — неизвестно.
Он закончил звонок. Хартманн посмотрел на часы на стене: было двадцать минут восьмого.
— Если вы считаете, что это Хольк, то почему не отпустите меня?
Направляясь к двери, Брикс махнул охране:
— Отведите его обратно.
— Я прошу вас! Скоро начнется заседание! — Он сопротивлялся охраннику, который пытался ухватить его за плечи. — Вы знаете, что я никого не убивал! — крикнул он в спину Бриксу. — Не надейтесь, что я все забуду, когда выберусь отсюда, Брикс.
Высокий коп остановился в дверях.
— Вот что я предлагаю, — сказал Хартманн, наклоняясь к нему через стол. — Вы меня отпускаете немедленно. Я не предпринимаю никаких мер в связи с преследованием, необоснованным арестом, незаконным обыском и вторжением в дом. Я мог бы устроить вам ад на земле… Но я обо всем забуду.
Брикс слушал.
— Взамен вы сохраните в тайне все, что я вам рассказал. Это личное. Глубоко личное. Никаких утечек прессе, никаких намеков на попытку самоубийства. Вы заявите, что моя невиновность подтвердилась и я освобожден, точка.
Брикс сделал глубокий вдох, приложил к щеке длинный палец.
— Через неделю я могу стать мэром города. Полиции и мэрии лучше быть в хороших отношениях, и я предлагаю начать их налаживать прямо сейчас. — Он протянул руку. — Вы согласны?
— Оставайтесь здесь, — сказал Брикс.
Он вышел и приказал дежурному объявить в розыск Лунд и ее машину.
Холька нигде не было. Лунд снова спустилась в подвал. Держа фонарик в левой руке и пистолет в правой, она медленно двигалась вперед, освещая темные углы.
Здесь стоял запах сырости, пыли и машинного масла. Инструменты на полках вдоль стен, уложенные друг на друга деревянные поддоны, наполовину разобранный двигатель, каркас то ли шкафа, то ли еще какой-то мебели — начатый и недоделанный, из необработанных досок торчат шурупы, рядом молоток и пила.
Никаких признаков Холька.
Она шла мимо мешков с цементом, стопок кафеля и кирпичей. «Глок» в ее руке дрожал. Она никогда не стреляла из него, если не считать тренировок на полигоне. Белый луч фонарика прыгал в такт шагам. Пусто.
Какая глупость, думала она. Нельзя было приезжать сюда одной. Почему она не позвонила Майеру, почему не позвала на помощь?
Почему?
Лунд не знала ответа на этот вопрос. Просто она такая, какая есть.
Женщина, которая исключительно своим трудом добилась ранга старшего комиссара в отделе убийств и держалась на этой работе благодаря результатам, а не интригам или каким-нибудь идеям равенства полов, которые в душе презирала.
Она была хорошим полицейским. И хорошей матерью. Из тех, кому не все равно.
И все же она была сейчас одна, и, возможно, так будет всегда. Белая ворона. Странная женщина в нелепой одежде, дурацким хвостиком на затылке и огромными пытливыми глазами, которые стремятся проникнуть в самую суть.
Она приехала одна, потому что подспудно хотела этого. Хотела быть первой. Ей нравилось видеть их лица уже потом, когда они приходили вслед за ней.
Обычно это получалось.
Луч описал еще одну дугу. В углу ряд округлых форм — ванны и раковины, унитазы и биде.
Лунд разочарованно чертыхнулась, повернулась, зашагала к выходу, полная решимости позвонить наконец Майеру и злясь на себя за то, что была так неосторожна и импульсивна.
Какая-то тень метнулась в темноте слева направо.
Правая рука с пистолетом осталась неподвижной. Желание нажать на курок никогда не было ее первой реакцией и никогда не будет. Сначала она хотела поговорить. Хотела знать.
— Хольк…
Снова движение в темноте. Она различила мужской силуэт с каким-то крестообразным предметом в руке, похожим на средневековое оружие, узнала баллонный ключ.
Вот он ближе. Слишком близко.
Она не столько увидела, сколько услышала, как его рука замахнулась по дуге.
Пистолет поднялся, но не высоко и не быстро.
Он отпрыгнул в сторону, и ее ослепила вспышка света, бьющая навстречу лучу ее фонарика.
Удар пришелся Лунд по голове, она рухнула на голый пол.
Это был бар на Бредгаде, буквально в двух шагах от торговой улицы Стрёгет. Сто крон за порцию виски, да и за пиво почти столько же.
Пернилле сидела у барной стойки, бросив сумку на соседний стул. Третья остановка за ночь. Везде она заказывала крепкий алкоголь.
Так же как в молодости, когда ничто по большому счету не имело значения. Когда она могла ускользнуть из-под родительского надзора, сбежать туда, куда ее не пускали, а там посмотреть, куда приведет ее ночь.
Рядом с ней уселся мужчина, который в прежние времена вызвал бы у нее только презрительный смех: полный, самодовольный, загорелый, в костюме на размер меньше, чем следовало бы. Но он угощал.
— У меня своя фирма, — говорил он, заказывая напитки. — С нуля начинал.
Это был бар при гостинице, кроме них, посетителей не было. Местные сюда не ходили, только приезжие, застрявшие в городе на ночь, заглядывали скоротать вечер.
— Отдал делу целых пять лет жизни. — Он был норвежцем. — У меня тридцать служащих, филиал в Дании и производство во Вьетнаме.
На стене работал телевизор. В новостях обсуждали новый поворот в ходе выборов в мэрию.
Он придвинул свой стул поближе к ней, заметил, что она поглядывает на экран.
— Ужасная история. В Осло тоже много о ней писали.
— Сегодня вечером городской совет проголосует по вопросу о снятии кандидатуры Троэльса Хартманна на пост мэра, — говорил диктор. — В ближайшее время ему будут предъявлены обвинения по делу Нанны Бирк-Ларсен, однако наши источники сообщают, что…
Он прикоснулся к ее руке:
— Вы много путешествуете? — Мужчина хохотнул. — Говорят, жизнь ничто без путешествий. Но это сказано не о деловых поездках. Двадцать дней в месяц… — Он приподнял бокал в немом тосте в ее честь. — Но иногда в таких командировках выпадает шанс пообщаться с приятной дамой в приятном баре. Не так уж плохо.
Он улыбался ей и был близок к откровенному заигрыванию.
Она сделала большой глоток. Напиток ей не очень нравился. Ей вообще все перестало нравиться: сыновья, Лотта, Тайс. Замкнутая в бесконечном поиске, в охоте за объяснением, причиной, ее жизнь превратилась в жуткий, вязкий кошмар. Она не могла спать, не могла есть, не могла смеяться, не могла думать.
Пернилле вспоминала себя в юности, симпатичную девушку, которая порхала из бара в бар на темных и грязных улицах Вестербро, дразня молодых шалопаев, пока не нашла того, кого искала.
Ничто не имело значения. Ни тогда, ни сейчас.
Она посмотрела на сидящего рядом мужчину. Интересно, каким он был в юности? Тщеславным, смазливым, слабым. И послушным.
— Пойдем к тебе в номер, — сказала она.
Норвежец онемел от неожиданности.
Пернилле встала, взяла сумку. Он сглотнул, схватил со стойки ключ от номера.
— Запишите на мой счет, — крикнул он бармену и побежал за ней.
Номер оказался довольно тесным. Двуспальная кровать, гладкий полированный стол и вся остальная обстановка того дурного вкуса, который так привлекает декораторов гостиниц.
Он суетился, нервничал, возился с ключом, судорожно искал выключатель на стене.
На кровати лежала одежда — рубашка, трусы. Он сгреб все в охапку, сунул в шкаф.
— Не ждал гостей… Хочешь выпить?
Спальня Нанны, пожалуй, такого же размера, только здесь все такое безликое. Вот и хорошо — значит, ничего не запомнится.
— Когда я был студентом, то работал барменом в «Гранд-отеле» в Осло.
Он поведал об этом так, будто это было величайшим достижением — вроде основания собственной фирмы и открытия завода во Вьетнаме.
В мини-баре нашлось две бутылочки джина и одна тоника. Он поставил все на крошечный журнальный столик, разлил алкоголь по стаканам.
— Ха! Вот видишь! Я еще не потерял сноровку.
Нет, все-таки у Нанны комната побольше, решила она. Это просто коробка, и внутри нее мужчина с неясным пятном вместо лица. Место вне ее жизни.
— Джин-тоник, прошу. Правда, безо льда и без лимона.
Он много и быстро говорил — был пьянее, чем она думала.
И она, наверное, тоже, несмотря на ощущение необыкновенной ясности и устремленности к цели.
Коктейль оказался в ее руке. Она не пригубила его, не хотела.
Она думала о Тайсе. О грубом, резком Тайсе, который не знал ни манер, ни красивых слов. Никаких деликатных продуманных прикосновений, только прямой и непосредственный физический контакт.
И все же… Было в нем нечто чувствительное, даже нежное. Должно было быть. Иначе почему она полюбила его, и вышла за него замуж, и родила от него трех детей?
Норвежец был другим.
Алкоголь в руке, алкоголь в дыхании, он встал рядом с ней, провел рукой по ее длинным каштановым волосам, влажным от дождя. Погладил ее щеку бледными пальцами.
Попытался поцеловать.
Стакан выпал из ее руки, жидкость расплескалась по мягкому гостиничному ковру.
— О, прости. — Он был не столько разочарован, сколько встревожен. — Я не слишком-то опытен в таких делах.
А вот это ложь, подумала она.
— Я подумал, что мы… — Он пожал плечами. — Извини.
Он поднял стакан, убрал в мини-бар. Когда он выпрямился, то увидел ее уже лежащей на кровати.
На его лице растерянность и надежда. Симпатичный. И безымянный.
Совсем не такой, как Тайс, который и помыслить бы не смел открыть дело в какой-нибудь стране вроде Вьетнама. Он и десяти-то работникам с трудом платил, не то что пятидесяти.
— Хочешь, налью тебе еще? — спросил он.
В ответ она произнесла слова, которые не срывались с ее губ уже много лет, и адресовались они всегда одному и тому же человеку:
— Раздень меня.
Он глупо хихикнул:
— Ты уверена? То есть… ты какая-то…
Она закрыла глаза. Откинула голову, приоткрыла рот. И улыбнулась.
Поцелуй. И потом он оказался на ней, возился, щупал, прижимал к шее мокрые от джина губы, дышал слишком часто, будто убеждал себя в чем-то.
Пернилле лежала на широкой кровати на спине, отдавшись его рукам, пока он отчаянно боролся с ее темно-синим платьем. Она надела его сегодня утром, чтобы пойти на кладбище и опустить в бурую землю урну с прахом Нанны. Ей это платье больше не нужно.
Тайс Бирк-Ларсен доел суп, собрал те вещи, что у него остались, осмотрел раны и выпросил несколько кусков пластыря. А потом надел свой алый рабочий костюм, набросил черную кожаную куртку.
Седой смотритель приюта наблюдал за ним.
— Вы точно не хотите побыть у нас? Здесь, конечно, не «Рэдиссон»…
— Спасибо, что помогли. Я должен идти.
Рукопожатие — твердое, решительное.
— Пожалуйста. К вашим услугам. — Смотритель собирал постельное белье с койки. — Однажды я тоже потерял кое-что, — сказал он. — Сейчас неважно что и почему. Но так случилось.
Было уже почти девять вечера. Бирк-Ларсен натянул свою черную шерстяную шапку.
— Жизнь потеряла смысл. И чувство вины толкало меня на ужасные поступки. Я ненавидел себя.
Он вручил Бирк-Ларсену зажигалку и пачку сигарет.
— Оставьте себе. Я ненавидел саму жизнь. Но сегодня я понимаю: во всем была цель.
Бирк-Ларсен раскурил сигарету.
— То, что казалось концом, обернулось началом.
По маленькой комнате, пропахшей перегаром и немытыми мужскими телами, растекалось облачко табачного дыма.
— Господь посылает нам испытания с умыслом. Конечно, нам этого не понять, пока мы барахтаемся по шею в дерьме.
— С умыслом? — переспросил Бирк-Ларсен и не смог удержаться от ухмылки.
— О да. У Него есть план — для вас, Тайс, для меня, для всех. Мы идем по пути, который был предопределен для нас независимо от того, знаем мы об этом или нет. То, что ждет нас в конце…
Бирк-Ларсен глубоко затянулся. Он больше не хотел слушать этого человека. Ему не нравилось, как тот смотрит на него, требуя ответов.
— Скажите что-нибудь, Тайс.
— Что я должен сказать? — рявкнул он и тут же устыдился своего резкого тона. — До встречи с женой, до рождения детей я совершил много дурного. — Его глаза сверкнули. — Вам такое даже и не снилось. Я причинял людям страдание, потому что считал, что они это заслужили. Я… — Его узкие глаза зажмурились от боли. — Хватит, не могу больше.
На каждой стене комнаты висело по распятию — измученный худой человек смотрел сверху вниз на каждого, кто переступал этот порог, в каком бы состоянии он ни был.
— Это было давно. — Тайс указал пальцем на мученическую фигуру Христа. — Но этот парень ничего не забывает, я думаю. Так что приговор просто отложили, и я получил небольшую отсрочку, чтобы пожить с семьей. Теперь мое время истекло.
Слишком много слов. Он снова затянулся сигаретой, смаргивая слезы, выжигаемые горьким дымом.
— Тайс, не все еще потеряно, я уверен в этом. Есть что-то, что может дать вашей семье надежду и утешение.
— Да-а, — протянул Бирк-Ларсен. — Кое-что есть. — Он поднял глаза на седого смотрителя. — Только вряд ли это утешение можно назвать христианским.
Впервые за вечер тот не нашелся что сказать.
— Доброй ночи, — пробормотал Бирк-Ларсен и вышел наружу, в сырую холодную ночь.
Она очнулась от резкой боли в затылке. Увидела, что лежит на полу подземного гаража. Попыталась встать, но едва смогла пошевелиться: руки и ноги были связаны. Теперь в гараже горел свет. Рядом с ней стоял белый «универсал», чуть дальше недоделанный шкаф и столярные инструменты.
Она ерзала на бетонном полу, вдыхая вместе с пылью запах моторного масла и опилок. И сигаретного дыма.
Сумела перевернуться на другой бок, нашла глазами крошечный красный огонек, мерцающий в черной тени. Дождалась, пока зрение приспособилось к темноте после света.
Хольк сидел на чем-то вроде большой канистры из-под бензина и дымил сигаретой.
Надо говорить, решила Лунд. Оружия нет, ничего нет.
— Развяжите меня, Хольк. Вы знаете, у вас ничего не получится.
Он не отвечал.
— Давайте же.
Ни звука.
— Мы сможем что-нибудь придумать.
Ее слова звучали жалко, нелепо.
— Я знаю, вы не хотели…
Он продолжал курить, поглядывая то на нее, то на предметы в гараже.
— Полиция легко отследит, где я.
Хольк швырнул что-то из своего темного угла. Прямо перед ней приземлился ее мобильный телефон, разбитый и неработающий.
— Полагаю, вам хочется узнать, — сказал он.
— Развяжите меня.
Он рассмеялся:
— Как же мы с вами поступим? Если я расскажу вам…
Она тяжело дышала в неудобной позе.
— Нет, правда. — В его голосе послышалось холодное любопытство. — Мне интересно. Если я все расскажу вам, мне придется вас убить. Если не расскажу… — Он отбросил сигарету в ее сторону. Окурок с шипением приземлился прямо в масляную лужу. — То все равно убью. В таком случае…
— Развяжите меня, Хольк.
Он нагнул голову, будто прислушивался:
— Здесь так тихо. Прекрасный район, согласны?
Он встал, приблизился к ней.
— В полиции знают, куда я поехала, — быстро сказала Лунд. — Они уже едут сюда.
Он вынул из кармана бумажник, замер, что-то разглядывая.
— У вас есть дети?
Ее трясло. От холода. И страха.
Он подошел еще ближе, присел перед ней на корточки, показал ей бумажник:
— Так у вас есть дети? У меня двое.
Девочка и мальчик, весело смеются, рядом с ними женщина — улыбается в объектив.
Хольк осторожно погладил лицо каждого на снимке пальцем.
— Моя жена. — Его голова качнулась из стороны в сторону. — Моя бывшая жена. Она не разрешает мне часто видеться с ними.
— Хольк…
— Вы хотели знать. Вы повсюду совали свой нос и задавали вопросы. И смотрите, к чему это привело. — Он постучал себя в грудь. — Вы обвиняете меня? Меня? Я никогда и никого не хотел убивать. Да и никто не хочет. Я не хотел. Даже ту маленькую грязную шлюшку.
— Йенс…
— Этот Кристенсен доставал меня. Слизняк. Хотел денег. Место повыше. Хотел… — Дикая, безумная ярость исказила серое, унылое лицо Холька. — Мне это и так уже слишком дорого обошлось.
— Знаю, — сказала она, пытаясь снизить накал страстей. — Вот поэтому нам и нужно поговорить. Вы должны развязать меня. Мы все обсудим.
— Да.
Надежда!
— Я бы очень этого хотел.
— Давайте так и поступим. Развяжите меня.
— Но не все так просто, да?
— Хольк…
Он осмотрелся:
— Я знал, что вы поймете.
Он направился к белому «универсалу», поднял дверцу багажника.
Лунд подергалась, ничего не добилась, стала лихорадочно думать.
Затем он вернулся, схватил ее за куртку, потащил по грязному полу.
На бетоне осталась разбитая гарнитура от телефона.
— Подождите, Хольк! — крикнула она. — Меня отследят, у меня два мобильника.
Они уже были возле машины. Он что-то искал — оружие? Чтобы избить ее до потери сознания. Потом в багажник. В реку. Точно как Нанну.
— Это был мой личный телефон, не служебный.
Он обернулся.
— Я же говорила. Они уже едут. В машине остался служебный телефон.
— Где?
Она замолчала.
Он взял в руку гаечный ключ, занес над ней и повторил уже громче:
— Где?
— В сумке.
— Не уходите никуда, — сказал Хольк и засмеялся.
Минута, максимум две. Лунд, извиваясь, ползла через гараж обратно к каркасу шкафа, рядом с которым были сложены инструменты.
Никакого второго телефона не было. Не было и волшебного маячка, чтобы привести полицию в этот пустынный, темный, полуиндустриальный район на окраине города, где Хольк жил в одиночестве в квартире при недостроенном складе, принадлежавшем его родственникам, которые на зиму перебрались в Кейптаун.
Сумка была набита жвачкой, бумажными носовыми платками, мятными конфетами и разным хламом.
Он вывалил все на сиденье патрульной машины и копался в этой куче, с каждой потерянной секундой приходя во все большее раздражение. Рванул на себя дверцу бардачка. Ничего не нашел там, кроме «Никотинеля» и парковочных билетов.
Он не знал, зачем показал ей фотографию жены и детей. Не знал, почему не убил ее сразу, почему не бросил окровавленный труп в багажник «универсала», не увез его в далекий лес, где можно было бы найти речку или канал и столкнуть машину вместе с Лунд в тухлую воду, и никто бы ничего и никогда не узнал.
Потеряно. Невидимо. Забыто.
Хольк еще раз проверил содержимое ее сумки.
Он не собирался убивать Олава Кристенсена. Но гаденыш не оставил ему выбора. Такова жизнь, она не предлагает выбора, перед тобой только длинная дорогая, которая с каждым прошедшим днем становится лишь уже и темнее.
— Сука, — прошипел Хольк, захлопнул дверь машины и пошел обратно к черному спуску, ведущему в гараж и к Лунд.
Молоток. Стамеска. Гвозди, шурупы, болты.
И ножовка.
Она потянулась связанными руками и ухватила рукоятку дрожащими от напряжения пальцами, подтащила к ногам, зажала полотно коленями и стала тереть об зубцы пластиковый хомут, стягивающий лодыжки.
Послышались шаги. Он возвращается, с чем-то возится в темноте у входного проема.
Она попыталась представить, что он делает.
Этот человек все продумывает заранее. Ему нужно подготовиться. Спланировать.
Звуки: шуршание полиэтилена.
Черный пакет, чтобы спрятать тело в багажнике.
Клацанье металла — словно кто-то бьется на клинках.
Ножи? Или еще что-нибудь режущее, в пару к гаечному ключу, чтобы ни в одной мелочи не отступить от задуманного.
Шаги.
Хольк вышел на освещенное место. Правым локтем он прижимал к телу большой черный мешок для мусора, а руками разматывал рулон промышленного скотча. Нанну бросили в реку живой, но у нее хотя бы не был заклеен рот, и она могла кричать.
Хольк подошел к машине со стороны багажника. Остановился, стал оглядываться.
— Сука! — крикнул он.
И снова завертел головой в разные стороны, не веря, что так сглупил.
Потом достал из багажника фонарик, щелкнул выключателем.
Яркий одноглазый луч искал ее, как охотник ищет раненую лань. Белый сноп света рыскал вправо и влево, вправо и влево.
Как долго это уже длится? Пять минут, десять?
В подземном гараже не существовало такого понятия, как «время». Только вооруженный мужчина и женщина, которую он искал в полумраке. Лунд пряталась за бетонными колоннами, затаив дыхание, стараясь не издавать ни звука. И убеждала себя, что угрозы, которыми она пыталась остановить Холька, не были такими уж пустыми, как могло показаться. Кто-то непременно найдет ее, несмотря на то что она приехала сюда одна, никому ничего не сказав, даже Майеру.
Ее найдут.
Может быть.
Может быть.
Он ходил возле сваленных кучей мешков цемента, светя фонариком в пол. Лунд вдруг увидела свой пистолет — он лежал там, где она его уронила, когда Хольк оглушил ее ударом гаечного ключа. Серый металл тускло поблескивал недалеко от белого «универсала».
Ждать и надеяться? Или рискнуть и победить? Она понимала, что вопрос риторический. Выбора на самом деле не было.
Хольк прошел в другой конец подвала. До пистолета четыре шага, не больше. Может, Хольк не заметил его. А может, настолько был уверен в своей власти и безопасности, что не нуждался в ином оружии, кроме собственной силы.
Лунд решилась.
Оказалось, до него не четыре шага, а пять. Она почти дотянулась до пистолета, когда увидела Холька. Он стоял, скрытый темнотой, и ждал.
Пистолет был приманкой для дураков, догадалась она в тот момент, когда Хольк левой рукой схватил с пола «глок», а правой ударил ее по голове. С криком она опрокинулась на холодный бетон.
Пыль во рту. Горечь и страх. Цепляясь за грязный пол, она с трудом встала на колени и увидела прямо перед носом дуло своего пистолета.
Неожиданно сзади раздался какой-то звук, и в подвал ворвался еще один луч света.
— Стоять, Хольк!
Не узнать этот голос было невозможно.
Инстинктивно Лунд шевельнулась навстречу ему. Ботинок Холька немедленно вонзился ей в живот. От боли она скорчилась. И краем глаза увидела его. Этот был тот редкий случай, когда он делал то, чему его учили. Стойка Вивера: руки вытянуты вперед — правая с оружием вытянута, левая полусогнута и поддерживает правую под локоть, оружие наведено на цель.
— Опусти пистолет, — приказал Майер.
Хольк, покачиваясь, стоял над ней, нацелив «глок» в голову Лунд.
— Брось пушку, Хольк.
Лунд сжалась в комок, она не смотрела на Холька. Она думала о Марке. И о Бенгте. И о Нанне Бирк-Ларсен.
— Немедленно брось чертову пушку! — заорал Майер.
Хольк не двигался. Он не собирался бросать пистолет. Это вариант — погибнуть от руки копа. И забрать с собой другого.
— Хватит, Хольк! Оружие вниз. Сам на пол, живо!
Он смотрел на нее, она каким-то образом почувствовала его взгляд. И подняла на него глаза.
«Глок» медленно опустился к бедру Холька. Его затрясло. В широко раскрытых глазах ужас и обреченность.
— Скажите моим детям… — выговорил он и медленно, с невероятным усилием, поднес пистолет к ее виску.
Три быстрых выстрела взорвали тишину в пустом пыльном гараже. Она видела, как он трижды дернулся, видела боль и муку в его глазах. Его отбросило назад, и он осел безвольной грудой на пол.
Она опустила голову и ждала.
Приближался Майер — медленно, по правилам. Фонарик направлен на Холька, оружие наготове.
Лунд скосила глаза на неподвижное тело. Искала взглядом движение. Ничего.
Через десять минут медики зашивали Лунд рану на затылке. Тело Холька уложили в мешок, сквозь швы сочилась кровь.
Посреди моря синих огней и завывания сирен стоял, прислонившись к своей машине, Ян Майер и судорожно курил. Рука с сигаретой заметно дрожала.
Он смотрел на Лунд и думал: сколько могло быть вариантов финала? Существуют ли какие-то другие слова, другие стратегии? Или дорога вела только в одну точку, прямо к неизбежному концу?
Подъехал Леннарт Брикс. Синий плащ, бежевый клетчатый шарф, элегантно обернутый вокруг шеи. Как будто только что из оперы.
Осмотревшись, он спросил у Майера:
— Как вы узнали, куда ехать?
Майер опять глянул на Лунд, она с бесстрастным лицом сидела в окружении врачей.
— Так же как Лунд: позвонил его бывшей жене.
Брикс протянул вперед правую руку ладонью вверх. Его кожаные перчатки тоже неплохо бы смотрелись в вестибюле оперного театра.
Майер докурил сигарету, отбросил окурок в темноту, поднялся и вынул из кобуры свой «глок». Проверил обойму — она была пуста, взял пистолет за рукоятку и, дулом вниз, вложил Бриксу в руку.
— Будет проведено расследование, как положено.
— Ага.
— О результатах вам сообщат. Надо будет рассказать родителям девушки. — Он похлопал Майера по спине. — Отличная работа. А теперь поезжайте домой спать.
Хартманна отпустили в десять вечера. Когда он забирал свои вещи, Лунд была через коридор от него, ее осматривал еще какой-то врач.
— Вы ничего не хотите мне объяснить? — спросил Хартманн у Брикса.
— Нет. Вы будете расписываться в получении вещей?
Хартманн забрал галстук и часы, поставил подпись на листе бумаги.
— Наш уговор в силе? — спросил он осторожно.
— Какой уговор?
— Насчет того, что… что я рассказал вам.
Невозмутимое лицо Брикса не дрогнуло.
— Информацию, полученную нами в процессе расследования, мы раскрываем только в случае, если дело передается в суд, — изрек он. — Коль скоро ваше дело до суда не дошло…
— Спасибо.
— Не меня вам надо благодарить.
Хартманн смотрел на свои часы. Время.
И снова ей в глаза светил луч. На этот раз — из фонарика полицейского врача.
— У вас легкое сотрясение мозга. Отправляйтесь домой и полежите.
— Я в порядке, — сказала Лунд, с осторожностью натягивая через голову черно-белый свитер.
На глаза ей попалось несколько прорех, которые уже не заштопать, то есть придется покупать еще один.
Открылась дверь, и вошел Бенгт. Рука на перевязи, в глазах — шок куда больший, чем после его аварии на мосту.
— Я еще не закончил, — сказал врач.
Бенгт не видел и не слышал его.
— Если швы разойдутся, нужно будет накладывать заново.
Он шагнул к ней и обнял.
И все же Лунд успела кинуть быстрый взгляд через коридор и увидеть, как Хартманн, натягивая на ходу серое пальто, быстро идет к выходу.
Доктор кашлянул:
— Я же сказал, что еще не закончил.
Лунд мягко высвободилась из рук Бенгта. Не удержалась, снова посмотрела через окно в коридор.
— Я же сказала, что в порядке.
Но Хартманн уже исчез.
От управления Хартманна забрал Мортен Вебер, подъехавший туда на служебной машине.
— Это был Хольк. Он захватил Сару Лунд в заложники. Она чудом выжила.
Хартманн задумчиво смотрел на городские огни.
— Откуда ты знаешь?
— От твоего адвоката. Все обвинения с тебя сняты. Она считает, что ты можешь засудить их по полной программе.
— Я не буду ни с кем судиться. Где Риэ?
Пауза.
— Ничего нельзя было сделать, Троэльс. Слишком поздно. Голосование состоялось. Тебя сняли с выборов.
— Это мы еще посмотрим. Так где она?
— Бремер созвал пресс-конференцию.
Хартманн отвернулся к окну. Зимняя ночь. Человек, которого он знал, хоть и никогда не любил, был мертв. Вот и еще один обитатель ратуши преждевременно лишился жизни.
Неожиданно Троэльс Хартманн понял, что страх, терзавший его так долго, исчез. Он больше не чувствовал себя одиноким.
— О коттедже никто не узнает, — сказал он.
— Ты же признался полиции!
— Никто об этом не узнает. Мы снова в игре, Мортен.
— Троэльс?!
— Теперь я невинно пострадавший, — отчеканил Хартманн. — Разве ты не понимаешь?
Вебер молчал.
— Я тоже жертва. Как та убитая девушка…
— Не совсем, — возразил Вебер. — Если ты намерен разыгрывать карту жалости, то делать это нужно аккуратно.
— Верное замечание. — Хартманн достал мобильный телефон, соображая, кому позвонить сначала. — Давай-ка займемся этим.
Гостиничный номер был разнесен в клочья — разбитые зеркала, на полу сорванные со стен картины… Вагн Скербек смотрел на Пернилле, которая молча лежала на кровати, почти без одежды.
Пьяный норвежец был перепуган до смерти.
— Я же не знал, что она сумасшедшая! Ваш номер я нашел в ее телефоне. Это я вам звонил.
Скербек был еще в рабочем комбинезоне. Руки в карманах, на голове черная шапочка. Он склонился над кроватью, заглянул ей в лицо:
— Пернилле.
Она посмотрела на него и ничего не сказала.
— И что теперь? — ныл норвежец. — Я ничего не сделал. Ничего не было. Я думал, она сама хочет, и… — Он смотрел только на Скербека, не на нее. Очевидно, надеялся на мужскую солидарность. — А потом она прямо с катушек сорвалась. В смысле… Я же не знал, что она замужем. Мне показалась, она не против немного…
— Исчезни, — рявкнул Скербек и вытолкал его за дверь.
Вернулся к ней, опустился возле кровати на колени:
— Пернилле, наверное, тебе лучше одеться.
Он поднял опрокинутый стул. Взял с пола ее колготки, подал ей. Она не шевелилась.
— Да что же это…
Он попробовал сам надеть ей колготки. Потом отбросил попытки.
— Где твоя обувь?
Не получив ответа, огляделся в разгромленном номере, нашел черные сапоги.
— Я искал тебя. Звонили из полиции.
С сапогами оказалось ничуть не проще, чем с колготками.
— Пернилле! Если ты не поможешь, я не смогу тебя одеть.
Она молча смотрела сквозь него.
— Они нашли убийцу.
Она не двигалась, не помогала ему. Он снова принялся за сапоги.
— Ты слышишь меня? Его поймали. Он мертв.
Она не выходила из ступора, молчала.
— Он мертв, — повторил Скербек.
Медленно, как во сне, она забрала у него сапоги, всунула в них ноги. Вагн Скербек быстро прошелся по номеру, немного прибрался — поставил на комод упавшую лампу, поднял вазу с цветами.
Затем вывел ее из гостиницы.
Он приехал на небольшом грузовике, в котором пахло прелыми коврами.
— Лотта с мальчиками уехали к твоим родителям. От Тайса ничего не было?
Она сидела на пассажирском сиденье, не говоря ни слова. За окном мелькали огоньки автомобильных фар.
— Ради бога, Пернилле! Скажи что-нибудь!
Они миновали ратушу, вокзал и по длинной прямой Вестерброгаде въехали в Вестербро. И дальше — мимо кафе и баров, мимо глухих переулков с наркоманскими притонами, мимо проституток и ночных гуляк.
— Однажды, — вдруг сказала она, — мы поехали на побережье, и я захотела научить Нанну плавать.
Мимо школы, куда ходили мальчики, и мимо церкви, где стоял ее белый гроб.
— Мы зашли в море, и я сказала: «Сначала ты должна научиться лежать на воде».
К дому.
— Нанне было страшно. Но я сказала, что буду держать ее. Всегда. «Что бы ни случилось, я буду тебя держать».
Она зажала ладонью рот. Потекли слезы. Ее сотрясали конвульсии внезапного приступа горя.
— Никогда тебя не отпущу, — всхлипывала она. — Никогда.
Лунд смотрела вечерние новости в квартире матери. Голова почти не болела, пиво помогло.
На экране Брикс с серьезным лицом стоял перед недостроенным складом. Он любил, когда его снимали.
— Сегодня вечером Йенс Хольк был застрелен нашим сотрудником. Это была вынужденная мера, так как Хольк угрожал огнестрельным оружием другому полицейскому, оказавшемуся на месте происшествия. Улики указывают на то, что именно Хольк является преступником, которого мы разыскивали по делу об убийстве Нанны Бирк-Ларсен.
Журналист задал вопрос о Хартманне. Брикс не смутился ни на мгновение.
В комнату вошел Бенгт и сел рядом с Лунд.
— У нас были основания считать, что убийца как-то связан с муниципалитетом. К сожалению, Хольку удалось подделать документы так, чтобы подозрения пали на Хартманна. Я рад заверить телезрителей, что Троэльс Хартманн невиновен и все это время оказывал полиции Копенгагена всяческое содействие.
— Сара…
— Минутку, — сказала она.
Он протянул руку, забрал у нее пульт, нажал на красную кнопку.
— Тебе надо выговориться, — сказал он.
— О чем?
— О том, что ты чувствуешь.
— И что же я чувствую?
— Вину?
— Нет, — моментально отреагировала Лунд.
— Страх?
Она взглянула на черный экран и мотнула головой. Потом отпила пива.
— Все равно позже наступит реакция, — настаивал он.
— Диагноз профессионала?
— Если хочешь.
— Проблема не в этом.
Еще один большой глоток.
— А в чем?
Она посмотрела на него и ничего не ответила.
Бенгт вздохнул:
— Ладно. Я помню, как оценивал личность преступника. Мне казалось, что должны быть и другие жертвы.
— Вряд ли, если это Хольк. С таким прошлым он не смог бы поддерживать свой образ жизни.
— Значит, я ошибался. И такое случается.
Она опять подняла на него глаза.
— Я не так умен, как ты, Сара.
Он сжал ее пальцы. Она не отвечала.
— Я не вижу так, как ты. У меня нет такого воображения.
Ни слова от нее.
— Иногда мне хочется, чтобы и у тебя его не было. А тебе нет?
Лунд допила пиво, размышляя над вопросом.
— Мы такие, какие мы есть, и ничего не можем с этим поделать. Согласен?
— В каком-то смысле да. Я просто хочу, чтобы ты радовалась тому, что все закончилось. — Он поднял здоровую руку и нежно отвел волосы с ее лба. — Радовалась тому, что больше не нужно носить это в своей голове.
Она опять смотрела на пустой экран. Ее рука потянулась к пульту.
— Пойдем спать, Сара. Прошу тебя, забудь об этом деле.
