Глава двадцать вторая
– Хорошо, что я тебя нашла. – Мариана, спотыкаясь, догнала брата. – Я хотела поговорить. Это не я сказала матери, о чем ты разговаривал с полицейским. Это Сандра.
Питер посмотрел на нее. Она всегда была нюней и ябедой.
– Эта долбаная Сандра, – сказала Мариана, которая теперь шла с ним бок о бок. – Всегда действует за спиной у других. А Томас – ты посмотри, во что он превратился. Этакий надутый тип. Что мы будем делать? – спросила она шепотом, остановившись.
– Ты это о чем?
– Кто-то убил Джулию. Не я. И думаю, не ты. Если они убили Джулию, то убьют и нас.
– Не говори глупостей.
– Это не глупости. – В ее голосе прозвучало раздражение. – Я устала от всего этого дерьма. Устала от этих семейных сборищ. Каждое последующее хуже предыдущего. А нынешнее хуже всех.
– Будем надеяться.
– Я больше не приеду сюда, – сказала Мариана, срывая цветок с куста. – Никакая сила на земле не заставит меня приехать сюда еще раз. Я устала от всего этого. От всего этого притворства: да, мама, нет, мама, тебе что-нибудь дать, мама? Всем наплевать, что думает эта старая сучка, разве нет? Возможно, она уже давным-давно лишила нас наследства. Томас считает, что это Финни ее заставил. Так зачем нам вообще беспокоиться?
– Затем, что она наша мать.
Мариана посмотрела на него, терзая цветок.
– Я-то думал, что, имея собственного ребенка, ты станешь более сострадательной к собственной матери.
– Так оно и случилось. Собственный ребенок показал мне, насколько ужасна была наша жизнь дома.
– Ну, мать была лучше отца.
– Ты так думаешь? – спросила Марианна. – Он, по крайней мере, нас слушал.
– Да. И при этом в гробу нас всех видал. Он знал, чего мы хотим, и игнорировал нас. Помнишь тот год, когда мы все попросили его подарить нам новые лыжи на Рождество? А он купил нам варежки. Он мог купить целую гору лыж, а подарил варежки. Почему он так сделал?
Мариана кивнула. Она помнила.
– Но отец хотя бы проверял, не прокисло ли молоко, прежде чем дать нам. Мать этого никогда не делала.
Он проверял молоко, проверял воду в ванне, дул на горячую пищу. Они все считали это отвратительным. Но в какой-то части мозга Марианы впервые за несколько десятилетий стала формироваться странная новая мысль.
– Ты знал, что, уйдя из дома, я у себя в чемодане нашла записку от него? – сказала она, вспомнив еще одно давнее происшествие.
Питер посмотрел на нее с удивлением и испугом. Он испугался того, что вот-вот может потерять тот единственный лоскуток воспоминаний, который, как он думал, принадлежит ему одному. Шифр, загадку, особый код, полученный им от отца.
«Никогда не пользуйся первой кабинкой в общественном туалете».
– Бин – мальчик или девочка? – спросил он, зная, что этот вопрос собьет Мариану с толку.
Она помедлила несколько секунд и клюнула на наживку:
– С чего это я буду тебе говорить? Чтобы потом ты все рассказал матери?
Мать прекратила приставать к Мариане с этим вопросом уже несколько лет. Теперь вопросов больше не было, словно ей стало безразлично, кто у нее – внук или внучка. Но Мариана знала свою мать, и еще она знала, что неведение убивает ее. И если это дело можно ускорить, то ради бога.
– Да не скажу я матери. Давай говори.
Мариана прекрасно понимала, что Питеру – Споту – ничего такого говорить нельзя.
Питер видел, что Мариана колеблется. Откровенно говоря, ему было все равно – да будь Бин хоть фруктом, хоть овощем, хоть минералом. Он просто хотел, чтобы его сестра заткнулась, не украла единственную вещь, которую отец подарил ему одному.
Но Питер чувствовал, что опоздал. Чувствовал, что отец, вероятно, оставил такие же записки всем своим детям, и Питер снова понял, что его одурачили. В течение сорока лет хранил он тайну этого наставления, думал, что в нем есть что-то особенное. Что он был тайно выбран отцом, потому что тот любил Питера больше всех других своих детей, доверял ему больше других. «Никогда не пользуйся первой кабинкой в общественном туалете». Теперь вся магия этих слов испарилась. Они казались ему просто глупыми. Что ж, он мог наконец расстаться с ними.
Он развернулся и отправился на поиски Клары.
– Питер, – окликнула его сестра.
Он неохотно повернулся.
– У тебя джем на лице, – сказала она, показывая пальцем, где именно.
Он пошел прочь.
Мариана смотрела ему в спину и вспоминала записку, которую оставил ей отец. Записку, которую она выучила наизусть и о которой хотела сказать Питеру в качестве демонстрации доброй воли и предложения мира. А он отказался от этого, как отказывался от любой другой помощи.
«В скобяной лавке не купишь молока».
Странно, когда отец оставляет дочери такое завещание. Это кажется очевидным. К тому же сейчас столько всяких супермаркетов, где в одном отделе продаются гвозди, а в другом – молоко. Но потом Мариана разгадала шифр и поняла, что хотел сказать ей отец. То же самое, что она сейчас пыталась донести до Питера.
«В скобяной лавке не купишь молока».
«Перестань просить то, что тебе все равно не дадут. И посмотри, что тебе предлагают». Она видела вилку с едой и дующие на нее тонкие губы, которые редко им улыбались.
* * *
Агент Лакост шла вдоль берега Массавипи. Стояла жара, усугублявшаяся отраженными от воды лучами солнца. Она огляделась. Никого. Она представила себе, как снимает свое легкое летнее платье, скидывает сандалии и ныряет в воду. Как освежится ее потное тело, когда кожа соприкоснется с водой.
От этих мыслей ей стало только хуже, и она пошла на компромисс: сняла сандалии и пошла по воде, ощущая ногами ее прохладу.
Потом она увидела Клару Морроу, которая сидела на камне в воде рядом с берегом. Агент Лакост остановилась и стала смотреть. Волосы Клары Морроу были убраны под широкополую строгую шляпку. На ней были аккуратные шорты и рубашка, на лице никаких пятен или крошек. Она была безукоризненна. Лакост едва узнавала ее.
Лакост вышла из воды, вытерла ноги о траву и надела сандалии. Она откашлялась, Клара вздрогнула и повернулась в ее сторону.
– Bonjour. – Клара улыбнулась и помахала ей. – Идите сюда.
Она похлопала по плоскому камню рядом с ней, и Изабель двинулась вдоль берега, а потом – к камню. Ощутила ягодицами его тепло.
– Извините, что помешала.
– Да что вы! Я творила мою следующую работу.
Лакост огляделась, но не увидела никакого альбома для рисования. Ничего такого. Даже карандаша.
– Правда? Мне показалось… – Она замолчала, но поздно.
Клара рассмеялась:
– Показалось, что я просто прохлаждаюсь? Ничего страшного. Большинство людей тоже так считает. Жаль, что творческая работа и безделье выглядят подчас совершенно одинаково.
– Вы собираетесь нарисовать это? – Лакост повела рукой вокруг себя.
– Не думаю. Я хотела нарисовать портрет миссис Морроу… Финни. Не знаю. – Клара рассмеялась. – Может быть, это станет моей специализацией – озлобленные женщины. Сначала Рут, теперь мать Питера.
Но она всегда рисовала по три портрета. Кто станет третьей, последней озлобленной женщиной? Клара надеялась, что не она сама, но временами чувствовала, что движется в этом направлении. Может быть, потому, что она была очарована ими? Может быть, она знала, что под цивилизованной оболочкой и благосклонной внешностью обитает высохшее, нетерпимое, недоброжелательное старое существо, ждет своего часа?
– У вас есть серия под названием «Воинственные матки», – сказала Лакост. – Посвященная молодым женщинам. Может быть, это их иная ипостась, так сказать?
– Я могу назвать эту серию «Гистерэктомия», – сказала Клара.
У нее еще была серия «Три грации» – «Вера», «Надежда» и «Милосердие». Как назвать картины этой серии? «Гордыня», «Отчаяние» и «Корысть»? То, что разбивает сердца.
– Не возражаете, если я задам вам несколько вопросов? – спросила агент Лакост.
– Валяйте.
– Что вы подумали, когда узнали, что Джулия Мартин убита?
– Я была ошарашена, как и все остальные. Я думала, это несчастный случай. И в некотором смысле продолжаю так думать. Просто не могу понять, как могла рухнуть эта статуя.
– И мы тоже, – признала Лакост. – В ночь ее смерти в библиотеке случилось скандальное происшествие.
– Вот уж точно.
– Как вы считаете, это каким-то образом предопределило ее смерть?
– Мне это представляется совпадением, – неохотно сказала Клара. – Я наблюдаю за семейством Морроу вот уже двадцать пять лет. Чем они злее, тем спокойнее. Они десятилетиями не разговаривают друг с другом.
В это Лакост могла поверить.
– Но Джулия была еще более отчужденной, чем все. Она была другой. Нет, не то чтобы другой, а отдаленной. Она и жила далеко. Я всегда думаю, что Морроу покрыты слоем полиэтилена. Их окунали в него еще детьми, как Ахилла. Чтобы защитить. Чтобы они могли выдерживать высокое давление и падение на голову. А раз в год им необходимо быть рядом с мамочкой, чтобы, так сказать, завершить программу. Мамочка их помоет, отполирует и снова закалит. Но Джулия отсутствовала так долго, что ее оболочка сносилась. И через несколько дней она треснула. Фактически взорвалась. И сказала кое-что, чего не должна была говорить.
– У старшего инспектора создалось впечатление, что каждое ее слово было продумано.
Клару это удивило, и она задумалась.
– Может быть, и продумано, но это не значит, что все ее слова – абсолютная истина.
Лакост кивнула и посмотрела в свои записи. Ей предстояло перейти к самой деликатной части разговора с Кларой.
– Вашего мужа она обвинила в том, что он хуже всех. Что он, – она прочла запись, – жестокий, корыстный и пустой.
Клара начала было говорить, но Лакост остановила ее движением руки:
– Это еще не все. Она сказала, что он уничтожит что угодно, лишь бы добиться желаемого. – Лакост подняла глаза. – Это совсем не похоже на Питера Морроу, которого мы знаем. Что она имела в виду?
– Она просто пыталась его обидеть, только и всего.
– И ей это удалось?
– Питер не был близок с ней. Не думаю, что его очень волновало ее мнение.
– Неужели такое возможно? – спросила Лакост. – Я знаю, мы говорим, что нас что-то не волнует, но они же одна семья. Вы не думаете, что его это все же волновало?
– Настолько, что он решил ее убить?
Лакост ничего не ответила.
– Обижать друг друга для Морроу дело привычное. Обычно они делают это тоньше. Камень в снежке, булавка в перчатке. Ты ничего и не подозреваешь. Думаешь, что в безопасности.
– Джулия приехала домой в трудное для нее время, хотела побыть с семьей, – сказала Лакост. – Вероятно, она чувствовала себя в безопасности. Но кто-то из членов семьи ее убил.
– И кто, по-вашему, сделал это? – спросила Лакост.
– Не Питер, – ответила Клара.
Лакост посмотрела на нее, кивнула и закрыла блокнот.
– Джулия Мартин поведала кое-что еще, – сказала она, вставая. – Что наконец-то разгадала тайну отца. Что она имела в виду?
Клара пожала плечами:
– Такой же вопрос я задала Питеру. Он считает, что она просто бредила, пыталась уколоть побольнее. Такое случается, вы же знаете. Вот как миссис Морроу сегодня утром с ее отвратительной ложью про старшего инспектора.
– Она говорила о его отце, а не о нем.
– Но уязвить хотела именно его.
– Возможно. Только старшего инспектора не так-то легко уязвить. И потом, вы ошибаетесь. Все, что она сказала про Оноре Гамаша, – правда. Он был трусом.
* * *
Гамаш и Бовуар вернулись в «Охотничью усадьбу» ровно к звонку из Исправительного центра Нанаймо в Британской Колумбии.
– Вам придется говорить оттуда, – сказала мадам Дюбуа, показывая на маленький кабинет.
Бовуар поблагодарил ее и сел за стол, который, похоже, никогда не использовался. Хозяйка явно предпочитала находиться в центре событий.
– Месье Дэвид Мартин?
– Oui.
– Я звоню в связи со смертью вашей бывшей жены.
– Не бывшей. Мы так и не развелись. Пока просто расстались.
Бовуар подумал, что его собеседник прекрасно вписался в семью Морроу. И вполне закономерно оказался в исправительном учреждении.
– Сочувствую в связи с вашей утратой.
Он произнес эти слова автоматически, но реакция Мартина удивила его.
– Спасибо. Все не могу поверить, что ее нет. – Голос его звучал искренне и скорбно. Первый человек из близких реагировал на смерть Джулии таким образом. – Чем могу вам помочь?
– Мне необходимо все знать про нее. Как вы познакомились, когда, хорошо ли вы знаете семью Морроу. Все, что вам придет в голову.
– Я почти не знал Морроу. Встречался с ними, когда приезжал в Монреаль, но потом эти приезды сошли на нет. Я знаю, Джулию очень расстроило то, что случилось.
– А что случилось?
– Отец выкинул ее из дома.
– Насколько нам известно, она сама уехала.
На другом конце наступила пауза.
– Да, пожалуй, это верно, но иногда люди превращают вашу жизнь в такой ад, что у вас не остается выбора.
– Чарльз Морроу превратил жизнь дочери в ад? Каким образом?
– Он поверил в один злобный слух. Впрочем, я даже не могу сказать, что поверил. – Голос Дэвида Мартина вдруг наполнился отчаянием. – Кто-то написал гадость про Джулию, ее отец увидел это и очень рассердился.
– А эта надпись была правдой?
Он знал историю, но хотел выслушать версию Мартина.
– Кто-то написал на стене, что Джулия хорошо делает минет. – В голосе Дэвида Мартина явно слышалось отвращение. – Если бы вы хоть раз видели Джулию, то знали бы, что это гнусная ложь. Она была снисходительной и доброй. Настоящая леди. Слово старомодное, но оно точно к ней подходило. В ее присутствии вы чувствовали себя легко. И она обожала отца. Вот почему его реакция так ее обидела.
– А ее мать? Какие отношения были между ними?
Дэвид Мартин рассмеялся:
– Чем дальше уезжала Джулия и чем дольше продолжалось ее отсутствие, тем лучше были отношения. Расстояние и время. Вот теория относительности по Морроу.
Но Дэвиду Мартину, кажется, было вовсе не смешно.
– У вас нет детей?
– Нет. Мы пытались, но Джулии вроде не очень хотелось. Она делала это ради меня, и когда я понял, что она на самом деле не хочет детей, то перестал настаивать. Она была очень обижена, инспектор. Я думал, что смогу избавить ее от этой боли, и смотрите, чем это для меня кончилось.
– Вы хотите сказать, что похитили все эти деньги и погубили столько жизней ради вашей жены?
– Нет, я действовал из корыстных побуждений, – признал тот.
– Если вы такой корыстный человек, то почему ваша жена не была застрахована?
Последовала еще одна пауза.
– Потому что я и вообразить не мог, что она может умереть раньше меня. Я старше, я должен был умереть первым. Я хотел умереть первым. Я не мог себе представить, что получу прибыль от ее смерти.
– Вы знаете завещание вашей жены?
– Вероятно, она написала новое. – Мартин откашлялся, и голос его стал сильнее. – Но согласно последнему она все оставляла мне, за исключением небольших благотворительных пожертвований.
– Например?
– На детскую больницу, на приют для животных, на местную библиотеку. По мелочам.
– И ничего семье?
– Ничего. Не думаю, что они на что-то рассчитывали, но кто может знать наверняка.
– И много у нее было денег?
– Могло быть и больше, но ее отец оставил бо́льшую часть денег жене. Дети получили ровно столько, сколько было нужно, чтобы их уничтожить.
Это было сказано с нескрываемой неприязнью.
– Что вы имеете в виду?
– Чарльз Морроу жил в ужасе – боялся, что дети промотают семейное состояние.
– Бойтесь третьего поколения, oui, я слышал об этом, – сказал Бовуар.
– Так говорил ему отец, и он уверовал в это. Каждый из детей унаследовал от отца около миллиона. Кроме Питера, – уточнил Мартин. – Тот отказался от наследства.
– Quoi?
– Я знаю, это глупо. Он вернул эти деньги, и их разделили между остальными детьми и матерью.
Бовуара это так удивило, что его мозг отказывался верить. Как можно отказаться от миллиона долларов? Ему и думать не хотелось, на что он пошел бы ради таких денег. А что могло бы заставить его отказаться от такой суммы, он и представить себе не мог.
– Почему же он это сделал? – вот и все, что он сумел выдавить из себя.
К счастью, этого оказалось достаточно. С другого конца континента до него донесся смешок:
– Я у него не спрашивал, так что могу только догадываться. Месть. Я думаю, он хотел доказать отцу, что тот ошибался. Что Питер единственный из всех детей не заинтересован в этом наследстве.
Бовуар никак не мог взять в толк, о чем ему говорит Мартин.
– Но его отец был уже мертв!
– В семьях бывают такие сложные отношения, – сказал Дэвид.
– У меня в семье сложные отношения, месье. Это ненормально.
Бовуар не любил все ненормальное.
– Как вы познакомились с женой?
– На танцах. Она там была самой красивой девушкой, да и по сию пору в любом обществе оставалась самой красивой. Я в нее влюбился и приехал в Монреаль просить у отца Джулии ее руки. Он сказал, мы вольны делать что хотим. Это был не очень радушный прием. После этого нам почти нечего было сказать друг другу. Правда, я пытался их помирить, но после знакомства с семьей энтузиазма у меня поубавилось.
– Как вы думаете, кто убил вашу жену? – Уж спрашивать так спрашивать, решил Бовуар.
– Даже и представить себе не могу. Но я, кажется, знаю, кто написал ту гадость про нее в мужском туалете «Рица».
Бовуар уже знал, что сделал это, вероятно, Томас Морроу, так что ответ не очень его интересовал.
– Это сделал ее брат Питер.
А вот это было интересно.
* * *
Питер вошел в номер брата, даже не постучав. Лучше выглядеть брутальным, уверенным.
– Ты опоздал. Господи, ну у тебя и видок. Что, эта твоя жена совсем за тобой не смотрит? Или она так занята – все рисует и рисует? Как ты себя чувствуешь при жене, которая успешнее тебя?
Бла-бла-бла. Питер стоял как оглушенный. Придя в себя, он понял, что у него есть шанс вступиться за Клару, сказать этому кичливому, льстивому, улыбающемуся мерзавцу, как жена спасла ему жизнь, подарила ему любовь. Какой она блестящий художник, какая она добрая. Он сейчас скажет Томасу…
– Я так и думал, – сказал Томас, жестом приглашая его войти.
Питер молча сделал то, что ему велели, – вошел и огляделся. Номер был гораздо шикарнее, чем тот, в котором остановились они с Кларой. Кровать с балдахином, диван перед балконом, озеро за окном. Громадный гардероб казался малюткой на фоне вида, открывающегося из окна. Но глаза Питера обнаружили самую крохотную вещицу, какая здесь была. На прикроватной тумбочке.
Запонки. Он знал, что их оставили там специально, чтобы они были замечены.
– Мы должны сделать кое-что, Спот.
– Ты это о чем?
Питер в смятении заметил крошки у себя на рубашке и поспешил их стряхнуть.
– Кто-то убил Джулию, а этот идиот-детектив думает, что это сделал кто-то из нас.
Теперь у него появился шанс заступиться за Гамаша, сказать Томасу, какой это замечательный человек, проницательный, смелый, добрый.
– Мать думает, что он пытается замолить грехи отца, – сказал Томас. – Наверно, нелегко иметь отцом труса и предателя. Что бы мы там ни говорили о нашем отце, но трусом он не был. Громила – может быть, но никак не трус.
– Громилы всегда трусы, – сказал Питер.
– Тогда получается, что отец твоего дружка громила и трус. Это не очень приятный ярлык, Питер. И вообще, я диву даюсь, откуда у тебя могут взяться друзья. Но я позвал тебя не для того, чтобы говорить о тебе. Речь пойдет о Джулии, так что сосредоточься. Кто ее убил, не вызывает сомнений.
– Финни, – сказал Питер, обретя голос.
– Молодец. – Томас повернулся спиной к Питеру и посмотрел в окно. – Впрочем, он оказал нам услугу.
– Что-что?
– Да брось ты! Только не рассказывай мне, что ты уже не посидел с калькулятором. Четыре минус один?
Голос его звучал вкрадчиво, вынуждая Питера ответить на этот риторический вопрос.
– Что ты хочешь сказать?
– Только не прикидывайся таким дурачком.
– Мать может оставить все деньги Финни, – сказал Питер. – Смерть Джулии не означает, что наши доли увеличатся. И потом, меня это не интересует. Ты же помнишь, что я отказался от отцовского наследства? Деньги для меня ничего не значат.
И он знал, что Томасу на это нечего возразить. Это был неопровержимый факт, купленный за миллион долларов. Это сделало его не таким, как они, выделило из всех сестер и братьев. Они знали, что он отказался от наследства, но на манер, присущий семейству Морроу, ничего не сказали. И он тоже ничего не сказал, придерживая слова вот для этого мгновения.
– Да брось ты, – сказал Томас, отказываясь от всякой логики. – Если наследство для тебя ничего не значило, ты должен был его принять.
– Ошибаешься, – возразил Питер.
Но твердая почва начала ускользать у него из-под ног. То, что он приобрел в обмен на наследство, в обмен на обеспеченность для себя и Клары, как оказалось, не стоило и выеденного яйца. Он шел на дно.
– Спот утверждает, будто ему все равно, что смерть Джулии делает нас богаче? – сказала Мариана, войдя без стука. – Три наследника, – пропела она.
– Ты опоздала, Маджилла, – сказал Томас.
– Ведь правда приятно знать, что в один прекрасный день ты станешь богачом? – проворковала Мариана.
Питер ощущал запах ее застоялой парфюмерии, пудры и пота. От нее несло разложением.
– Мне эти вещи безразличны. Всегда так было.
– Я знаю, что это было бы безразлично Гамашу. Даже Кларе, – сказал Томас. – Но мы тебя знаем, Спот. Мы любим хорошие вещи. – Он оглядел комнату. – А твоя комната в сравнении с этой наверняка выглядит спартанской.
Так оно и было.
– Но ты по-прежнему самый жадный из нас, – закончила Мариана мысль брата.
– Это неправда! – возвысил голос Питер.
– Ага. – Томас погрозил брату, потом поднес палец к губам.
– Конечно это правда, – сказала Мариана. – Почему, ты думаешь, мы называем тебя Спотом?
Питер удивленно посмотрел на нее и поднял руки, показывая пятна от краски, въевшиеся в кожу.
– Из-за моего творчества, – сказал он.
Но по их лицам он видел, что ошибается. Он всю жизнь ошибался. А может, не так? Может, он всю жизнь знал правду, но отворачивался от нее?
– Мы называем тебя Спотом из-за того, что ты повсюду волочился за отцом, – сказал Томас спокойным голосом, по-братски доводя до него этот катастрофический факт. – Как щенок.
– А чего хотят щенки? – спросила Мариана.
– Любви, – сказал Томас. – И чтобы их гладили. Они хотят, чтобы их брали на руки и говорили, какие они хорошенькие. Но когда отец говорил тебе это, ты хотел большего. Ты хотел всего. Хотел всю любовь, какая была у него. Когда он уделял внимание Джулии, ты просто из себя выходил. Ты и тогда был жадным, Питер, и по сей день таким остался. Любовь, внимание, похвала, Спот. До свидания, Спот. И после смерти отца ты перешел на мать. Люби меня, люби меня, люби меня, пожа-а-а-а-алуйста.
– И тебе наплевать на нас, потому что нам от матери нужны только деньги. Мы хотя бы просим то, что она может дать, – сказала Мариана.
– Ты ошибаешься! – взорвался Питер. Злость выплеснулась из него с такой силой, что он испугался: вот сейчас комната задрожит, затрясется и потолок обрушится. – Я никогда от них ничего не хотел. Ничего!
Он кричал так громко, что последнее слово было почти не слышно. Питер подумал, что сорвал голосовые связки. Он огляделся – нет ли под рукой чего-нибудь, чтобы швырнуть о стену. Мариана испуганно смотрела на него. Ему это понравилось. А Томас? Томас улыбался.
Питер шагнул к нему. Наконец-то он понял, как прогнать улыбку с этого лица.
– Ты хочешь меня убить? – спросил Томас, поднимаясь навстречу Питеру. – Я это знал. Я всегда знал, что ты неуравновешенный. Все думали, что неуравновешенные Джулия или Мариана…
– Эй…
– …но неуравновешенные всегда тихони. Не это ли будут говорить завтра на камеры Си-би-си твои соседи в унылой деревеньке? «Он всегда казался таким милым, таким нормальным. Ни одного грубого слова, ни одной жалобы». Ты собираешься выкинуть меня с балкона, Питер? Тогда наследников останется всего двое. Тебе этого хватит? Или Мариане пора начать беспокоиться? Вся любовь и все деньги. Золотая жила.
Питер представил, как откидывает назад голову, открывает рот и оттуда, словно рвота, вырывается пламя. Злость обуяла все клеточки его тела и прорывалась наружу, уничтожая все вокруг. Он был Нагасаки и Хиросима, он был атолл Бикини и Чернобыль. Сейчас он уничтожит все вокруг.
Но вместо этого он закрыл рот, чувствуя, как горечь и желчь жгут его горло и грудь. Он пытался подавить бушующую в нем ярость, спрятать ее вместе с гневом, ревностью, страхом и ненавистью, ненавистью, ненавистью.
Но ящик Пандоры уже нельзя было закрыть. Теперь уже нельзя. Демоны вырвались на свободу и закрутили хоровод вокруг «Охотничьей усадьбы», они наливались, росли на глазах. И убивали.
Питер повернул перекошенное мучительной гримасой лицо к Мариане:
– Может, я и вел себя как щенок, но ты, Маджилла, была кое-чем похуже.
Он бросил это прозвище в ее испуганное лицо. Ему нравилось, что она боится. Потом он повернулся к Томасу.
– Маджилла и Спот, – сказал он в это самоуверенное лицо. – А знаешь, как мы называли тебя?
Томас ждал.
– Никак. Ты был для нас ничто и таким и остался. Ничем.
Питер вышел, чувствуя себя спокойно, как никогда за последние дни. Но он знал: это оттого, что он едет, свернувшись на заднем сиденье, а за рулем сидит что-то другое. Что-то тошнотворное, вонючее и ужасное. И он прятал это что-то всю свою жизнь. Но вот оно взяло верх над ним.
