Глава девятнадцатая
Выстрелив своим снарядом, Берт Финни просто удалился – прошел мимо Питера и Гамаша, не сказав больше ни слова.
– Что он этим хотел сказать? – спросил Питер. – Он знал вашего отца?
– Они должны быть одного возраста, – сказал Гамаш.
Мысли его разбегались. Он подобрал их вместе с сердцем с пристани и вернул на место.
– Ваш отец никогда не говорил о нем? О Берте Финни? – уточнил Питер, словно Гамаш не знал, кто только что сообщил ему эту новость.
– Мой отец умер, когда я был ребенком.
– Его убили? – спросил Питер.
Гамаш повернулся к нему:
– Убили? С чего вы это взяли?
Питер, который, пытаясь спрятаться от Берта, вторгся в личное пространство Гамаша, дал задний ход:
– Ну, вы расследуете убийства, и я подумал, может… – Он замолчал.
Наступила тишина, нарушаемая только плеском воды.
– Он, наверно, умер молодым, – сказал наконец Питер.
– Ему было тридцать восемь лет.
И пять месяцев и четырнадцать дней.
Питер кивнул и, хотя ему хотелось уйти, остался с Гамашем, который стоял, уставившись в озеро.
И семь часов. И двадцать три минуты.
Когда наступила полная темнота, Питер и Гамаш молча двинулись к усадьбе.
* * *
Будильник Гамаша на следующее утро зазвонил в пять тридцать. Приняв освежающий душ, он оделся, взял свой блокнот и вышел из номера. Летнее солнце только что взошло над горизонтом и пробивалось через кружевные занавески на окнах. Стояла тишина, лишь на другом берегу озера кричала гагара.
Спускаясь по лестнице, Гамаш услышал в кухне какой-то шум. Он приоткрыл дверь кухни и увидел молодую женщину и официанта Элиота, занятых работой. Молодой человек раскладывал тарелки, а женщина ставила хлеб в духовку. В кухне стоял запах крепкого кофе.
– Bonjour, monsieur l’inspecteur, – сказала девушка с сильным английским акцентом.
«Вероятно, это новенькая», – подумал Гамаш.
– Вы так рано встали.
– И вы тоже. И сразу за работу. А кофе мне не дадите? – сказал он, медленно и четко выговаривая слова по-французски.
– Avec plaisir.
Девушка подала ему стакан апельсинового сока.
– Merci, – поблагодарил Гамаш и вышел.
– Месье Гамаш, – услышал он у себя за спиной, выходя через распашную сетчатую дверь в новый день, – кажется, вы хотели это.
Гамаш остановился, и Элиот подошел к нему с кофейником, сливками, сахаром и двумя чашками на подносе. В корзиночке лежали круассаны, а рядом стояла вазочка с джемом.
– Она из Саскачевана. Только что приехала. Очень милая, но вы же понимаете…
Умудренный жизненным опытом Элиот пожал плечами. Похоже, он обрел свою невозмутимость. Или, по меньшей мере, свое обаяние и согласился продолжать работу, несмотря на распри с метрдотелем. Но Гамаш задавал себе вопрос, что тут было искренним согласием, а что – притворством.
Мимо пролетела колибри и замерла перед цветком наперстянки.
– Merci. – Старший инспектор улыбнулся и протянул руки к подносу.
– S’il vous plait, – сказал Элиот. – Я отнесу. Где вы сядете? – Он обвел взглядом пустую террасу.
– Вообще-то, я собирался на пристань.
Они прошли по лужку, оставляя следы на влажной от утренней росы траве. Мир просыпался и спешил утолить голод. Бурундуки, повизгивая, носились под деревьями, птицы перекликались и прыгали с ветки на ветку, тихо жужжали насекомые. Элиот поставил поднос на подлокотник второго кресла-лежака, налил кофе в изящную фарфоровую чашку и повернулся, собираясь уходить.
– Я хотел спросить вас кое о чем.
Гибкая спина в аккуратном белом пиджаке слегка напряглась. Элиот замер на секунду, потом повернулся, на его лице застыла выжидательная улыбка.
– Какого мнения вы были о мадам Мартин?
– Мнения? Мои обязанности здесь – обслуживать столики и убирать. А мнений я ни о ком не составляю.
Улыбка оставалась на лице, но Гамаш получил ответ на свой предыдущий вопрос. Под этой обаятельной внешностью кипела злость.
– Не надо валять со мной дурака, сынок. – Голос Гамаша звучал тихо, но предостерегающе.
– Она была гостьей, а я официантом. Она обращалась со мной вежливо.
– Вы с ней разговаривали?
Теперь Элиот по-настоящему задумался, на его лице появился легкий румянец. Гамаш знал, что скоро румянец исчезнет. Вместо наглости он обретет уверенность. Перестанет смущаться. И станет гораздо менее привлекательным внешне.
– Она обращалась со мной вежливо, – повторил он и сам услышал, как неубедительны его слова. – Она спрашивала, нравится ли мне здесь работать, что я собираюсь делать по окончании лета. Ну и всякое такое. Большинство гостей не замечают обслуживающего персонала, а нам говорят, что мы должны быть незаметными. Но мадам Мартин замечала.
Гамаш подумал: существует ли какой-то невидимый мир? Место, где встречаются униженные, где они узнают друг друга? Если он и знал что-то наверняка про Джулию Мартин, так это что она тоже была невидимой. Принадлежала к той категории люди, которых обрывают на полуслове, оттирают в очереди, не принимают на работу, хотя те машут руками.
Да, Джулия Мартин была из таких, но этот молодой человек был очень даже заметен. Нет, если у них и было что-то общее, то не это. И тут Гамаш вспомнил.
– У вас и мадам Мартин было кое-что общее, – сказал он.
Элиот молча стоял на пристани.
– Вы оба из Британской Колумбии.
– Правда? Мы об этом не говорили.
Он лгал. И делал это ловко – такое умение появляется только с практикой. Но он не отвел глаза – встретил взгляд Гамаша и выдерживал его слишком долго, слишком непримиримо.
– Спасибо за кофе, – сказал Гамаш, прерывая затянувшееся молчание.
Встревоженное выражение исчезло с лица Элиота, он улыбнулся и ушел. Гамаш смотрел ему вслед, размышляя над тем, что услышал от Элиота. Тот сказал, что мадам Мартин заметила его. И Гамаш подумал, что, вероятно, так оно и было.
Не это ли ее убило? Не что-то скрытое в прошлом, а нечто свежее и молодое. И смертельно опасное. Что-то, что она увидела и услышала здесь, в «Усадьбе».
Устроившись в кресле на пристани, Гамаш пил кофе и созерцал озеро и лесистые горы вокруг. Он держал хрупкую чашку в своей большой руке, отпустив мысли в свободный полет. Он не заставлял себя сосредоточиться на деле, а пытался открыть свой ум, освободить его от всего лишнего. И увидеть то, что придет к нему.
К нему пришла птичка. Безногая птичка. Потом Одиссей, и водоворот, и Сцилла, чудовище. Белый пьедестал.
Он увидел ребенка Марианы, привязанного к земле и заблудившегося на чердаке, набитом головами животных. Это вполне могли быть головы Морроу, которые имели большее значение как трофеи, чем как дети. Одни головы. Глазеющие чучела.
Но главным образом он видел перед собой Морроу, возвышавшегося над всем этим делом.
– Я вас не побеспокою?
Гамаш повернулся в кресле. На берегу у пристани стоял Берт Финни. Гамаш поднялся со своего кресла и, подняв поднос, показал на соседнее. Месье Финни поковылял к нему, руки и ноги у него болтались, как у марионетки под управлением неумелого кукловода. Но спину он держал прямо. Правда, для этого ему явно приходилось прикладывать усилия.
– Прошу. – Гамаш показал на кресло.
– Я лучше постою.
Финни был ниже старшего инспектора, хотя и ненамного, и Гамаш подумал, что прежде старик был выше, пока возраст и сила тяжести не согнули его. Берт Финни расправил плечи и повернулся к Гамашу. Сегодня утром глаза его косили не так сильно, а нос был не столь красен, как прежде. «А может быть, – подумал Гамаш, – я просто привык к нему, как другие привыкают к облупившейся краске или вмятине на кузове машины». Впервые Гамаш увидел, что на костлявой шее Финни, словно якорь, висит бинокль.
– Боюсь, что шокировал вас вчера вечером. Я не хотел этого.
Финни смотрел прямо на Гамаша, по крайней мере, его блуждающие глаза остановились на старшем инспекторе.
– Да, вы меня удивили, это верно.
– Прошу прощения.
Это было сказано с таким достоинством и простотой, что Гамаш на секунду лишился дара речи.
– Я давно уже не слышал, чтобы кто-то говорил о моем отце. Вы знали его лично?
Гамаш снова показал на кресло, и теперь Финни опустился в него.
– Кофе?
– С удовольствием. Черный.
Гамаш налил кофе месье Финни и добавил в свою чашку, затем поставил корзиночку с круассанами на широкий подлокотник кресла и предложил один круассан нежданному гостю.
– Я встретил вашего отца в конце войны.
– Вы были в плену?
Губы Финни скривились – Гамаш решил, что это улыбка. Несколько секунд Финни смотрел на воду, потом закрыл глаза. Гамаш ждал.
– Нет, старший инспектор, я никогда не был в плену. Я бы не допустил этого.
– У некоторых не остается выбора, месье.
– Вы так полагаете?
– Так ка́к вы познакомились с моим отцом?
– Я только что вернулся в Монреаль, а ваш отец произносил речи. Одну из них я слышал. Очень страстная. После его выступления я поговорил с ним, и у нас завязалось знакомство. Я так расстроился, узнав, что он погиб. Кажется, в автомобильной катастрофе.
– Он погиб вместе с моей матерью.
Арман научился говорить об этом нейтральным тоном, словно сообщал обычную новость. Голые факты. Это случилось так давно. Более сорока лет назад. Его отец был мертв уже дольше, чем прожил на этой земле. Как и его мать.
Но правая рука Гамаша чуть поднялась над нагревающимся деревом и выгнулась в запястье, словно легонько ухватив другую, более крупную руку.
– Ужасно, – сказал Финни.
Они замолчали, погруженные каждый в свои мысли. Туман над озером медленно рассеивался, и время от времени над водой проскальзывала птица, ловя насекомых. Гамаш удивлялся тому, насколько легко он чувствовал себя в обществе этого тихого человека, который знал его отца, но так пока и не сказал того, что говорили обычно другие люди. Человека, который был ровесником его отца.
– Ощущение такое, что этот мир принадлежит только нам, правда? – заговорил Финни. – Я люблю это время дня. Так приятно посидеть и подумать.
– Или не думать, – откликнулся Гамаш, и оба улыбнулись. – Вы и вчера вечером сюда приходили. Вам, наверное, есть много о чем подумать?
– Это верно. Я прихожу сюда вести счет. Самое подходящее место для этого.
Гамашу показалось, что для подсчетов это не очень подходящее место. К тому же у Финни не было с собой ни блокнота, ни бухгалтерской книги. Что там вчера сказал Питер? Старый бухгалтер женился на его матери ради денег и Джулию убил тоже ради денег. А теперь старик сидел на берегу озера в квебекской глуши и вел какие-то подсчеты. Гамаш знал, что корысть с годами не уменьшается. Она скорее увеличивается, подогреваемая страхом, что не успеешь получить все, оставишь что-то незаконченным. Умрешь в нищете. Хотя, возможно, он считал не деньги, а, скажем, птиц.
– Вы наблюдаете за птицами?
– Да, – ответил Финни и приложил руку к биноклю. – У меня целый список. Воробьи, конечно, и кардиналы. Чернохохлый бюльбюль и белогорлая дроздовая тимелия. Прекрасные названия. Большинство этих птиц я видел здесь и раньше, но никогда не знаешь, что попадется в следующий раз.
Он пригубил кофе и принялся за круассан, отгоняя голодных мух. Над водой вокруг пристани летали стрекозы, изящные и яркие в солнечных лучах, пронзавших их крылышки и светящиеся тела.
– А вы знаете птицу без ног?
– Без ног… – Финни не рассмеялся, он задумался над вопросом Гамаша. – Почему это птица должна быть без ног?
– И в самом деле, почему? – спросил Гамаш, но предпочел не предлагать своих версий. – Как вы думаете, кто убил вашу падчерицу?
– Если не считать Чарльза?
Гамаш не ответил.
– Это тяжелая семья, старший инспектор. Трудная.
– Вы на днях сказали про них: «семь безумных Морроу в вершере».
– Правда?
– Что вы имели в виду? Или вы просто рассердились, что вам не хватило места?
Как и надеялся Гамаш, его вопрос взволновал старика, который до этого момента казался абсолютно спокойным. Он повернулся в кресле и посмотрел на Гамаша. Но без раздражения. Скорее с удивлением.
– Помнится, я сказал Кларе, что в лодке не всем хватает места, – сказал Финни. – Но я вовсе не говорил, что все хотят усесться в лодку.
– Это же семья. А вас оставили за бортом, месье Финни. Вам не больно?
– Больно – это когда твою дочь раздавят до смерти. Больно – это когда ты теряешь отца. Больно – это много чего. Но уж не тогда, когда ты остаешься на берегу, в особенности на этом берегу.
– О красоте окрестностей мы не говорим, – тихо сказал Гамаш. – Речь о том, что внутри. Ваше тело может находиться в самом великолепном из мест, но если вы подавлены, то место не имеет значения. Если вас исключают, прогоняют, это довольно болезненное событие.
– Не могу не согласиться. – Финни откинулся на спинку кресла.
По другую сторону озера чирикали о чем-то воробьи. Шел восьмой час.
В номере Марианы уже сработали будильники.
– Вы знаете, что Генри Дэвид Торо и Ральф Уолдо Эмерсон дружили?
– Не знал, – ответил Гамаш, глядя перед собой, но внимательно слушая.
– Так вот, они дружили. Торо однажды бросили в тюрьму – он протестовал против какого-то правительственного закона, ущемляющего свободы. Эмерсон пришел к нему в тюрьму и спросил: «Генри, как ты здесь оказался?» И знаете, что ответил Торо?
– Нет, – ответил Гамаш.
– Он сказал: «Ральф, как получилось, что ты остался там?»
Секунду спустя Финни издал сдавленный звук. Гамаш посмотрел на него. Это был смех. Тихое, почти неслышное фырканье.
– Вы назвали их сумасшедшими. Что вы имели в виду?
– Ну, это мое личное мнение, но я видел, как люди сходят с ума, и немало размышлял об этом. Что мы называем безумием?
Гамаш начинал понимать, что Финни изъясняется риторическими вопросами.
– Вы не собираетесь отвечать?
Гамаш внутренне улыбнулся:
– Вы ждете от меня ответа? Сумасшествие – это отрыв от реальности, это создание собственного мира и жизнь в нем.
– Верно, хотя иногда это самое здравое поведение. Единственный способ выжить. Это делают униженные люди, особенно дети.
«Откуда ему это известно?» – подумал Гамаш.
– Они сошли с ума, – сказал Финни. – Это не всегда так уж плохо. Но есть еще одно выражение, которое мы используем для описания сумасшествия.
Какое-то движение, порхание слева привлекло внимание Гамаша. Он повернул голову в ту сторону и увидел, как по лужку несется Бин. «Убегает?» – подумал Гамаш. Но секунду спустя он понял, что Бин не убегает и вообще не бежит.
– Говорят, что человек выжил из ума, – сказал Финни.
Ребенок галопировал, как конь, а за его спиной развевалось – порхало – купальное полотенце.
– Морроу сумасшедшие, – продолжал Финни. Он либо не замечал ребенка, либо привык видеть его в это время. – Потому что они выжили из ума. Они живут в собственном мирке и не обращают внимания ни на какую другую информацию.
– Питер Морроу талантливый художник, – сказал Гамаш. – Невозможно быть хорошим художником, если ты потерял связь с реальностью.
– Он талантливый, – согласился Финни. – Но насколько лучше он бы стал, если бы прекратил думать и начал просто жить? Начал слушать, воспринимать запахи, чувствовать?
Финни отхлебнул остывший кофе. Гамаш знал, что ему пора вставать, но медлил; ему нравилось быть в обществе этого необыкновенно уродливого человека.
– Я помню, как в первый раз я намеренно убил живое существо.
Это заявление было столь неожиданным, что Гамаш посмотрел на сморщенного старика, пытаясь понять, почему он сказал это. Берт Финни корявым пальцем указывал на мысок. Его огибала лодка с рыбаком, который в тишине раннего утра забрасывал блесну.
Уиу. Шлёп. И далекое потрескивание, как часы в номере Марианы, – рыбак крутил спиннинг.
– Мне было лет десять, и мы с братом пошли стрелять белок. Он взял ружье отца, а мне досталось его ружье. Я часто видел, как стреляет отец, но мне он никогда этого не позволял. Мы улизнули из дому и побежали в лес. Было такое же, как сегодня, утро, когда родители спят, а дети учиняют какое-нибудь озорство. Мы протиснулись между деревьями и упали на землю, делая вид, что участвуем в сражении с врагом. Окопная война.
Старик пошевелился, воспроизводя движения почти восьмидесятилетней давности.
– Потом брат шикнул на меня и показал, куда смотреть. У основания дерева играли два бурундука. Я поднял ружье, прицелился и выстрелил.
Уиу. Шлёп. Тик-тик-тик.
– Я в него попал.
Берт Финни посмотрел на Гамаша, его глаза словно взбесились – стреляли туда-сюда. Трудно было представить, что этот человек может кого-то убить.
– Мой брат радостно вскрикнул, и я возбужденно бросился вперед. Я был очень горд. Мне не терпелось все рассказать отцу. Но я не убил бурундука. Тяжело ранил – это было понятно. Он верещал и царапал лапой воздух, потом перестал и только похныкивал. Я услышал какой-то звук и повернулся. На меня смотрел другой бурундук.
– И что вы сделали? – спросил Гамаш.
– Выстрелил еще раз. Убил его.
– И после этого вы никого не убивали?
– Да, долгое время – никого. Мой отец был расстроен, потому что после этого я уже не хотел ходить с ним на охоту. Я так и не сказал ему почему. Наверно, нужно было продолжать.
Они смотрели на человека в лодке. Гамаш догадался, что это тот самый человек, который живет в доме по другую сторону озера.
– Но в конечном счете я убил еще раз, – сказал Финни.
Потом они снова увидели, как скачет Бин – теперь уже в сторону леса.
– «Я вырвался из мрачных уз земли», – продекламировал Финни, глядя, как в последний раз вспорхнуло полотенце, прежде чем исчезнуть в лесу.
– Эти узы мрачные? – спросил Гамаш.
– Для кого как, – ответил Финни, продолжая смотреть туда, где исчезло полотенце.
Удочка рыбака внезапно выгнулась дугой, и лодка чуть накренилась, когда рыбак удивленно наклонился на своем сиденье и начал крутить ручку спиннинга. Леска протестовала, издавая визжащий звук.
Гамаш и Финни наблюдали, посылая рыбе мысленный сигнал: дерни головой в нужную сторону, сорвись с крюка, вонзившегося в твой рот.
– Вы хорошо знали Чарльза Морроу?
– Он был моим лучшим другом, – сообщил Финни, неохотно отрывая взгляд от рыбака, боровшегося с рыбой. – Мы вместе учились в школе. Есть люди, с которыми теряешь связь, но у меня с Чарльзом сохранилась. Он был хорошим другом. Дружба для него имела значение.
– Каким он был?
– Сильный человек. Знал, чего хочет, и обычно добивался этого.
– А чего он хотел?
– Денег, власти, престижа. Ничего необычного. – Финни снова повернулся к рыбаку и его выгнутому удилищу. – Он много работал и создал сильную компанию. Вообще-то, если быть точным, возглавил семейную компанию. Это была небольшая, но уважаемая инвестиционная фирма. Но Чарльз сделал из нее нечто иное. Пооткрывал отделения по всей Канаде. Он был одержимым.
– Как она называлась, его фирма?
– «Морроу секьюритиз». Я помню, как-то раз он пришел на работу, смеясь, потому что маленький Питер спросил у него, где его пистолет. Он думал, что его отец работает охранником. И был очень разочарован, когда узнал, что это не так.
– И вы работали на него?
– Всю жизнь. В конечном счете он продал компанию.
– Почему не передал ее детям?
Впервые Берт Финни слегка поежился.
Рыбак перевешивался через борт лодки с сачком в руке, чтобы подхватить им рыбу.
– Полагаю, он хотел оставить им фирму, но не думал, что кто-то из них годится для роли управляющего. У Питера слишком сильное воображение, это убило бы его – так говорил Чарльз, хотя и считал, что Питер не прочь попробовать. Ему нравилась преданность этого сына, его готовность помогать. Он был очень добрым мальчиком, Чарльз это всегда говорил. Джулия уже уехала в Британскую Колумбию и собиралась выйти за Мартина. У Чарльза почти не было времени на мужа несчастной Джулии. И какой же оставался выбор? Мариана? Да, он думал, что со временем ей это будет по силам. Он всегда говорил, что из всех детей у нее лучший ум. Возможно, не лучшие мозги. Но ум – лучший. Однако она была занята – развлекалась.
– А Томас?
– Да, Томас. Чарльз считал, что он умный и осторожный. Оба этих качества важны.
– Но?..
– Но он считал, что парню чего-то не хватает.
– Чего?
– Сострадания.
Гамаш удивился:
– Сострадание, мне кажется, не самое важное качество, какое требуется от управленца.
– От управленца – да, но от сына – дело другое. Чарльз не хотел такой близости с Томасом.
Гамаш кивнул. Наконец-то ему удалось выудить это из Финни, но, может быть, старик этого и хотел от Гамаша – чтобы тот задал ему такие вопросы? Не по этой ли причине Финни и пришел сюда? Чтобы навести мысли старшего инспектора на Томаса?
– Когда умер Чарльз Морроу?
– Восемнадцать лет назад. Я был при нем. Когда мы доставили его в больницу, он был уже мертв. Инфаркт.
– И вы женились на его жене.
Гамаш хотел, чтобы это прозвучало нейтрально. Не как обвинение. Это и не было обвинением – обычной констатацией. Но еще он знал, что виноватый ум – плохой фильтр, он слышит и то, что не было сказано.
– Да. Я любил ее всю жизнь.
Они оба смотрели на рыбака, у которого в сачке что-то извивалось. Оно было увесистым и поблескивало. Наконец рыбак осторожно вытащил крючок изо рта рыбы и поднял ее за хвост.
Гамаш улыбнулся. Человек, живущий по другую сторону озера, собирался отпустить рыбу. Блеснула серебристая чешуя, и голова рыбы с силой ударилась о борт лодки.
Рыбак убил ее.
