Глава тринадцатая
– Да, утром мы были на общем завтраке, – сказал Лион.
– Все втроем?
– Да, – неуверенно ответил Лион.
Гамаш ждал. Они теперь находились в столовой.
– Мы приехали в разных машинах – Си-Си и я. Ей нужно было заехать к коллеге.
– До завтрака?
– У нее сейчас очень напряженное время. Очень важное время. Происходят важные вещи.
– Чем занимается ваша жена?
– Вы не знаете? – Лион искренне удивился.
Гамаш поднял брови и отрицательно покачал головой.
Лион поднялся, вышел из комнаты и через минуту вернулся с книгой.
– Это книга Си-Си.
Гамаш взял книгу и посмотрел на обложку. Она была белая, с черными дугами бровей и двумя пронзительными голубыми глазами. Над красным мазком губ, витающих в пространстве, были видны крылья носа. Фотография была странная и умело сделанная. И производила отталкивающее впечатление. Гамаш подумал, что фотограф, видимо, презирает эту женщину.
Книга называлась «Клеймите беспокойство».
Гамаш попытался вспомнить, почему это название показалось ему знакомым. Он знал, что вспомнит. Под названием был черный символ.
– А это что? – спросил Гамаш.
– Ах да. Неважно получилось. Это, вообще-то, логотип компании Си-Си.
Гамаш посмотрел на черное пятно. Теперь, после слов Лиона, он увидел орла. Вид сбоку, крючковатый клюв, раскрытый в клекоте. Гамаш не ходил на курсы по маркетингу, но предполагал, что большинство компаний выбирают логотипы, которые говорят о силе, креативности или доверии – о каком-нибудь позитивном качестве. А этот логотип, изображавший злобную птицу, пробуждал ярость.
– Можете взять себе. У нас есть еще.
– Спасибо. И все же я так и не понял, чем занималась ваша жена.
– Она была «Клеймите беспокойство». – Похоже, Ришар Лион никак не мог поверить, что не весь мир вращался на орбите Си-Си де Пуатье. – Дизайнерская фирма. Ли-бьен. Мягкая палитра. Неужели не слышали?
– Она была дизайнером зубных протезов? – высказал предположение Гамаш.
– Протезов? Нет. Домов, комнат, мебели, одежды. Всего. Жизни. Си-Си создавала все это. – Он широко распростер руки, как ветхозаветный пророк. – Она была блестящим человеком. Эта книга рассказывает о ее жизни и философии.
– И что это за философия?
– Ну, это как яйцо. Или, скорее, как краска на стене. Хотя, конечно, не на стене, а ли-бьен. Изнутри. Писать красками изнутри. Типа того.
Авторучка Лемье застыла над блокнотом. «Это тоже записывать?»
«Боже мой, – подумал Лион. – Да заткнись ты уже. Ты жирный, уродливый, глупый, глупый неудачник».
– В котором часу она уехала сегодня утром? – Гамаш решил зайти с другой стороны.
– Когда я встал, ее уже не было. Я, к несчастью, храплю, поэтому у нас разные спальни. Но запах кофе я чувствую, так что она, вероятно, уже ушла.
– Так который это был час?
– Около половины восьмого. Когда я приехал в Легион приблизительно час спустя, Си-Си уже была там.
– С коллегами?
Кажется, он опять замешкался?
– Да. С человеком, которого зовут Сол. Фамилию не знаю. Он здесь арендовал дом на рождественские каникулы.
– А что он делает для вашей жены? – спросил Гамаш, надеясь, что Лемье воздержится от ухмылки.
– Он фотограф. Делает фотографии. Это вот его снимок. Хороший, правда? – Лион показал на книгу в руке Гамаша.
– Во время завтрака он делал фотографии?
Лион кивнул, его глаза были круглыми, набрякшими и какими-то умоляющими. «Но о чем они умоляют?» – спросил себя старший инспектор.
Он вдруг понял: умоляют отказаться от вопросов подобного рода.
– Фотограф присутствовал на матче по кёрлингу? – неумолимо продолжал он.
Лион кивнул с несчастным видом.
– И вы знаете, что это означает?
– Это всего лишь слух. Злобная, ни на чем не основанная инсинуация.
– Это означает, что он мог сфотографировать и того, кто убил вашу жену.
– А-а, – таков был ответ изумленного Лиона.
Но как ни пытался Гамаш понять, для него так и осталось неясным, было ли удивление Лиона радостным или исполненным страха.
– А ты что думаешь? – спросила Клара.
Она подала Питеру стакан красного вина, вернулась в удобное кресло и сделала глоток из своего стакана.
– Рут.
– Рут? Правда? – Клара выпрямилась и уставилась на Питера. Он почти никогда не ошибался – одна из тех черт в нем, что досаждала ей больше всего. – Ты думаешь, что это Рут убила Си-Си?
– Я думаю, если я буду повторять это снова и снова, то рано или поздно окажусь прав. Рут здесь единственная, кто, насколько я ее знаю, могла бы убить и глазом не моргнув.
– Но ты же не думаешь так на самом деле.
Клара была удивлена, хотя отчасти и соглашалась с мужем.
– Думаю. Это в ее природе. Если она и не убила кого-то прежде, то лишь потому, что у нее не было мотива и возможности. А способности всегда присутствовали.
– Но стала бы она убивать током? Я всегда думала, что если Рут кого и убьет, так своей тростью. Или наедет на жертву на машине. Тонкости ей не по нутру.
Питер подошел к книжному шкафу и стал разглядывать тома, поставленные, уложенные в стопки, засунутые как попало. Он просматривал названия – от биографий до романов, от художественной литературы до истории. Здесь было множество детективов. И поэзии. Замечательной поэзии, от которой Клара пела и стонала в ванной – любимого ее места для чтения стихов, ведь большинство этих книг были тоненькие и она без труда держала их скользкими пальцами. Питер ревновал жену к словам, вызывающим у нее такой восторг. Она производила такие звуки, будто эти слова ласкали ее, входили в нее, касались ее так, как хотел касаться только он. Он хотел, чтобы все ее стоны принадлежали только ему. Но она стонала Хекту, Этвуд, Энджелоу и даже Йейтсу. Она стонала и напевала от удовольствия Одену и Плесснеру. Но самое большое удовольствие доставляла ей Рут Зардо.
– Ты это помнишь?
Он достал маленькую книжицу и протянул Кларе. Она раскрыла ее и прочитала первое, что попалось:
Ты была мотыльком,
что коснулся моей щеки
в темноте.
Я убила тебя,
не зная, что ты
всего лишь мотылек
и у тебя нет жала.
Клара открыла другую страницу и опять прочла первое, что попалось, потом еще одно и еще.
– Они почти все о смерти или утрате, – сказала она, опуская книгу. – Я этого прежде не понимала. Большинство стихов Рут о смерти.
Она закрыла книгу. Это был один из первых сборников Рут.
– Не только о смерти, – возразил Питер, подбрасывая в огонь березовое полено. Полено зашипело, а Питер отправился на кухню, где разогревалась еда к обеду. – Она очень тонкая поэтесса. У Рут есть много такого, чего мы просто не замечаем.
– «Ты всего лишь мотылек, и у тебя нет жала», – повторила Клара.
Была ли Си-Си всего лишь мотыльком? Нет. У Си-Си де Пуатье было жало. Тот, кто приближался к этой женщине, сразу чувствовал это. Клара сомневалась, что согласна с Питером в его оценке Рут. Всю свою горечь Рут вкладывала в стихи. Она ничего не держала в себе, а Клара знала, что та ненависть, которая ведет к убийству, должна вызревать долгие годы и часто она спрятана под слоем фальшивых улыбок и рассудительных слов.
Зазвонил телефон, и Питер, обменявшись со звонившим несколькими короткими словами, повесил трубку.
– Допивай, – сказал он от дверей. – Звонила Мирна – приглашает нас выпить в бистро.
– Я должна поспешить с этим стаканчиком, чтобы тут же приступить к другому?
– Как в старые времена, правда?
Арман Гамаш стоял перед старым домом Хадли. Дверь закрылась, и он почувствовал, что может выдохнуть. И еще он чувствовал себя глуповато. Он прошел по этому старому мрачному нагромождению комнат вместе с Лионом, и ничто из увиденного не вызвало у него ни малейшего сочувствия, но и монстры здесь больше не скрывались. Дом был усталый, печальный, и ему не хватало смеха. В этом смысле дом напоминал своих обителей.
Перед тем как уйти, он зашел в гостиную, где все так же сидела Кри в своем платье без рукавов и в шлепанцах. Он накинул на плечи Кри одеяло и сел напротив нее; несколько мгновений он смотрел на ее бесстрастное лицо, потом закрыл глаза.
Он хотел дать ей понять, что все будет хорошо. Со временем. Жизнь не всегда будет такой мучительной. Мир не всегда будет таким жестоким. Не спеши, девочка. Дай им еще один шанс. Вернись.
Он повторил это несколько раз, затем открыл глаза и увидел, что Лемье смотрит на него от дверей.
И вот теперь, выйдя на мороз, Гамаш повел плечами, глубже залезая в тепло куртки, и по тропинке двинулся к машине. Начался снегопад, и полетели снежинки, пушистые, легкие и приятные. Неожиданно ему в голову, словно снежинка, залетели слова, сказанные Габри некоторые время назад: «Чудовище мертво, и деревня празднует». Намек на историю Франкенштейна. Но в той истории жители деревни не просто праздновали смерть чудовища – они сами и убили его.
Возможно ли, что жители этого сонного, приятного, тихого места объединились и убили Си-Си де Пуатье?
Гамаш почти отказался от этой мысли. Безумная идея. Но потом вспомнил о ней. Ведь и смерть эта была безумной.
– У тебя есть ко мне вопросы? – спросил Гамаш, не поворачиваясь к молодому человеку, идущему за ним.
– Нет, сэр.
– Урок номер три. Никогда не лги мне.
Он повернулся и посмотрел на агента Лемье, и молодой человек, увидев этот взгляд, понял, что не забудет его никогда. В нем было сочувствие, но и предупреждение.
– Что вы делали в гостиной с дочерью?
– Ее зовут Кри? А на что это было похоже?
– Вы сидели слишком далеко от нее, так что на разговор это не походило. И еще…
– Да-да, слушаю.
– У вас глаза были закрыты.
– Ты прав.
– Вы молились?
Лемье испытывал неловкость, задавая этот вопрос. Молитва в его поколении была хуже изнасилования, хуже содомии, хуже неуспеха. Он чувствовал, что глубоко оскорбил старшего инспектора своим вопросом. Но ведь Гамаш сам просил.
– Да, я молился, хотя, мне думается, не на обычный манер. Я думал о Кри и пытался передать ей мысль, что мир может быть хорошим местом, уговаривал ее дать этому миру еще один шанс.
Сказанное содержало больше информации, чем хотел Лемье. Гораздо больше. Он начал спрашивать себя, насколько трудным будет это дело. Но, наблюдая, как старший инспектор с задумчивым видом возвращается к машине, Лемье признался себе, что ответ Гамаша успокоил его. Может быть, все будет не таким уж тяжелым. Он вытащил блокнот и, когда они сели в теплый автомобиль, записал услышанное от Гамаша, а тот, глядя на молодого агента, улыбнулся.
Стряхнув снег с курток, Питер и Клара повесили их на вешалку у дверей и оглянулись. В бистро было шумно и тесно от посетителей. Официанты ловко двигались между столиками, разнося на подносах напитки и еду.
– Вон она.
Мирна стояла у дивана перед камином. С ней была Рут, а двое других за их столиком собирались уходить.
– Можете сесть на наши места, – сказала Ханна Парра, их избранный представитель в муниципалитете. Она и ее муж Рор заматывались шарфами. – Снег начался?
– Идет понемногу. Но дороги пока в порядке, – ответил Питер.
– Ну, нам до дома рукой подать. Доедем.
Рор пожал всем руки, а Ханна поцеловала каждого в обе щеки. Прощание в Квебеке было важным обрядом.
Как и прибытие.
Обойдя знакомых и поцеловавшись с ними в обе щеки, Клара и Питер уселись в мягкие удобные кресла. Питер поймал взгляд Габри, и тот вскоре принес им два стаканчика вина и две вазочки с орешками кэшью.
– Вы можете себе представить, чтобы такое случилось? – сказал Габри, отпив глоток из стакана Клары и взяв горсть орешков.
– Они уверены, что это убийство? – спросила Мирна.
Питер и Клара кивнули.
– Этот здоровенный олух царя небесного Гамаш снова возглавляет следствие, – сказала Рут, потянувшись за вином Питера. – А что случилось в прошлый раз, вы все знаете. – Она отхлебнула вина.
– Разве он не раскрыл дело? – спросила Мирна, отодвигая свой стакан с виски подальше от Рут.
– А разве раскрыл? – Рут посмотрела на нее лукавым взглядом. – Сплошное везение. Нет, ты подумай. Эта женщина умирает на льду, а он говорит, что ее убили током. Но как? Рукой Господа?
– Но она и в самом деле была поражена ударом тока, – произнес Питер как раз в тот момент, когда подошел Оливье.
– Вы говорите о Си-Си, – сказал он, с тоской посмотрев на пустые стулья у огня.
Но в его ресторане было полно клиентов, и он не мог позволить себе такую роскошь – посидеть.
– Питер думает, что это ты ее убила, – сказал Клара, глядя на Рут.
– А может, и убила. А ты, может, следующая.
Она с улыбкой маньяка посмотрела на Питера, который пожалел, что Клара не умеет держать язык за зубами.
Рут потянулась к ближайшему стакану на столе.
– И что ты рассказал полиции? – спросил Оливье у Питера.
– Описал то, что случилось.
– Старший инспектор зарезервировал номера в гостинице.
Оливье взял пустой стакан Питера и наклонил в его сторону с безмолвным вопросом. Питер, удивившись, что стакан пуст, отрицательно покачал головой. Его норма составляла два стакана.
– И ты не считаешь, что ее убили током? – спросила Клара у Рут.
– Да нет, я это знаю. С самого начала знала. Я просто удивилась, что этот дуралей Гамаш так сразу до этого допер.
– А ты откуда могла об этом знать? – скептически спросила Мирна.
На что Рут ответила:
Жареным мясом запахло вокруг,
Си-Си Пуатье окочурилась вдруг.
Мирна невольно рассмеялась. Стихи были в самую точку. Воздух тогда действительно наполнился запахом жареного.
– Вообще-то, мне пришли в голову другие стихи:
Так долго мир его терпел —
Его огарок весь дотлел.
Не потому ли не огонь
Оставил он, а только вонь?
Стихи, которые прочла Клара, были встречены у камина молчанием. Рядом текли оживленные разговоры, раздавались вспышки смеха, звенели бокалы. Никто не оплакивал Си-Си де Пуатье. Три Сосны не заметили этой смерти. Она оставила после себя вонь, но даже и та уже рассеивалась. Напротив, после этой смерти Три Сосны чувствовали себя легче, ярче и свежее.
Еще не перешагнув порог, Гамаш почувствовал запах тушеного мяса. Boeuf bourguignon с ароматами филея и грибов, крохотного лука-севка и бургундского вина. Он позвонил из кабинета Рейн-Мари, сообщил ей, что вернулся, и по ее просьбе купил свежий французский батон в местной пекарне за углом. Трудная задача – протиснуться в дверь с коробкой вещдоков, собственной сумкой и драгоценным батоном. Гамаш не хотел его сломать, еще не успев войти в дом, хотя такое уже случалось прежде.
– Это у нас кто – коридорный?
– Non, Madame Gamache, désolé. Это всего лишь пекарь.
– С батоном, я надеюсь.
Рейн-Мари вышла из кухни, вытирая руки о полотенце. Когда она увидела мужа, ее лицо расплылось в улыбке. Она не могла удержаться. Гамаш стоял в коридоре, обеими руками держа коробку, кожаная сумка сползла с его плеча, пытаясь утащить за собой и пухлую куртку цвета жженого сахара, из-под мышки у него торчал батон, упираясь концом ему в лицо.
– К сожалению, сила уже не та, что была когда-то, – криво улыбнулся он.
– Меня устраивает, месье.
Рейн-Мари осторожно вытащила батон из-под его руки, что позволило ему наклониться и поставить коробку на пол.
– Voilà. Хорошо быть дома.
Он обнял ее и поцеловал, чувствуя ее нежное тело даже через куртку. Они оба располнели по сравнению с временами их молодости, и никто из них уже не смог бы влезть в свои свадебные наряды. Они выросли и в других отношениях, и Гамаш полагал, что это к лучшему. Если жизнь означает рост во всех направлениях, то его это устраивало.
Рейн-Мари тоже обняла его, чувствуя, как ее свитер впитывает влагу с его заснеженной куртки. Но ее это не особо волновало. За малое неудобство она получала огромное удовольствие.
Гамаш принял душ, надел чистую водолазку и твидовый пиджак, после чего они вместе с Рейн-Мари выпили по стаканчику вина перед камином. Это был первый спокойный вечер после нескольких недель всевозможных семейных хлопот и рождественских вечеринок.
– Поедим здесь? – предложил Гамаш.
– Замечательная мысль.
Она поставила раскладной столик перед их стульями, подала boeuf bourguignon с яичной лапшой и корзиночку с нарезанным батоном.
– Какая странная пара, – заметила Рейн-Мари, когда он рассказал ей о событиях прошедшего дня. – Мне непонятно, почему Си-Си и Ришар жили вместе.
– Мне тоже. Ришар Лион такой пассивный, такой неловкий. Но все же я не знаю, в какой степени его поведение – игра. В любом варианте такой спутник жизни не может вызывать ничего, кроме раздражения, если, конечно, супруга не такая же или не чрезмерно терпеливая. Но Си-Си де Пуатье не была ни той, ни другой. Ты про нее слышала?
– Никогда. Но в английском сообществе, возможно, про нее знают.
– Я думаю, знаменита она была только в зеркале. Лион дал мне вот это.
Он залез в сумку, лежавшую рядом с его креслом, и вытащил оттуда «Клеймите беспокойство».
– Издано на деньги автора, – сказала Рейн-Мари, изучив обложку. – Лион и его дочь все это видели?
Гамаш кивнул, нанизывая на вилку кусок нежного мяса:
– Они были на трибуне. Лион не знал, что что-то случилось, пока не увидел, что все смотрят туда, где сидела Си-Си. Люди начали покидать места. Габри подошел к нему и сказал, что произошел несчастный случай.
Он вдруг понял, что говорит о Габри так, будто Рейн-Мари знает этого человека. И она, казалось, понимала его.
– А дочка? Ты сказал, ее зовут Кри? Что за имя такое – Кри? Зачем так издеваться над ребенком? Вот бедняжка.
– Это еще не все. Она не в себе, Рейн-Мари. Какая-то отрешенная от всего. Чуть ли не в ступоре. И она такая огромная. У нее фунтов пятьдесят-шестьдесят лишних, а ей всего двенадцать или тринадцать лет. Лион так и не вспомнил точно сколько.
– Ну, если ты толстый, то это еще не обязательно несчастливый, Арман. По крайней мере, я на это надеюсь.
– Это верно. Но тут кое-что посерьезнее. Она словно отключилась от внешнего мира. И это еще не все. Когда произошло убийство, то, по словам Лиона, он видел, как Си-Си лежит на снегу и люди пытаются вернуть ее к жизни, но он не знал, где находится Кри.
– Ты хочешь сказать, он ее не искал? – удивленно спросила Рейн-Мари, не донеся вилку ко рту.
Гамаш отрицательно покачал головой.
– Гнусная личность, – сказала Рейн-Мари.
Не согласиться с ней было трудно, и Гамаш спросил себя, почему же все-таки ему не хочется с ней соглашаться.
И ответ пришел к нему: «Возможно, это слишком просто. Возможно, ты не хочешь, чтобы решение было таким прозаическим: презираемый, униженный, обманутый муж убивает эгоистку-жену. Возможно, это слишком просто для великого Армана Гамаша».
– Это все твое эго, – сказала Рейн-Мари, читая его мысли.
– Что мое эго?
– Причина, по которой ты не соглашаешься со мной насчет Лиона. Ты знаешь, что он, вероятно, сделал это. Ты знаешь, что отношения между ними были наверняка никудышные. Иначе почему она к нему так относилась и почему он сносил это? И почему еще их дочь куда-то удалилась, полностью исчезла? Я имею в виду, что, судя по твоему описанию, никто даже не заметил, была она там или нет.
– Была. Она уехала с ними в машине. Но ты права.
– В чем?
– Я не хочу, чтобы Ришар Лион оказался виновным.
– Почему? – Рейн-Мари подалась вперед.
– Он мне нравится, – ответил Гамаш. – Он мне напоминает Санни.
– Нашего пса?
– Помнишь, как он шлялся от одного двора к другому, не устраивают ли где пикник?
– Я помню, он как-то раз сел в тридцать четвертый автобус и доехал до Уэстмаунта.
– Лион напоминает мне Санни. Пес всегда хотел тебя порадовать, всегда искал компании. И я думаю, у него было доброе сердце.
– Доброе сердце так легко обидеть. Добрые сердца легко разбиваются, Арман. И тогда они могут пускаться во все тяжкие. Будь осторожен. Извини, я не должна была тебе это говорить. Ты разбираешься в этом лучше меня.
– Всегда нелишне напомнить мне о том, что я могу ошибаться. В особенности о моем эго. Как звали того персонажа в «Юлии Цезаре», работа которого заключалась в том, чтобы стоять за спиной императора и шептать: «Ты единственный»?
– Значит, теперь ты император? Перспективное направление.
– Осторожнее, – сказал Гамаш, подбирая хрустящим кусочком батона остатки подливки с тарелки. – Иначе ты совсем втопчешь мое эго в землю. И тогда я исчезну.
– Меня это не беспокоит.
Она поцеловала его, собрала тарелки и ушла на кухню.
– А почему Си-Си не сидела с семьей? – спросила Рейн-Мари несколько минут спустя, когда она протирала вымытую Гамашем посуду. – Тебе это не показалось странным?
– Да мне все это дело представляется странным. У меня, кажется, еще не было дела, в котором с самого начала ни в чем не было бы логики.
Рукава Гамаша были закатаны, руки в мыле – он свирепо вычищал кастрюльку.
– Почему женщина оставляет семью на холодной трибуне, а сама садится на удобном, теплом месте рядом с обогревателем? – взволнованно спросила Рейн-Мари.
– Я думаю, ты сама и ответила. – Гамаш рассмеялся, передавая ей кастрюльку. – Там было удобно и тепло.
– Значит, она была эгоисткой, а он – гнусной личностью. Будь я Кри, я бы тоже исчезла.
Покончив с посудой, они отнесли в гостиную поднос с кофе, а Гамаш прихватил коробку с вещдоками по убийству Эль. Пора было сменить тему. По крайней мере, на какое-то время. Попивая кофе и время от времени опуская бумаги, чтобы взглянуть в огонь, он просмотрел содержимое коробки внимательнее, чем это удалось ему утром.
Он достал маленькую деревянную шкатулку с резьбой и открыл ее, рассмотрел странный набор букв. У бездомных не всегда было в порядке со здравым смыслом, но даже если и так, зачем убитой понадобилось вырезать эти буквы – С, Б, Л, К и М? Перевернув шкатулку, Гамаш опять увидел буквы, приклеенные к низу: КЛМ Б.
Может быть, буква С просто отклеилась? А прежде находилась в пробеле между М и Б.
Гамаш взял отчет судмедэксперта. Эль была задушена. В крови обнаружен алкоголь, медики также подозревают у жертвы хронический алкоголизм. Наркотиков не выявлено. Конечно, кровоподтеки на шее.
Кому понадобилось убивать бродяжку?
Убийца тоже наверняка был бродягой. Представители этой субкультуры, как и любой другой, взаимодействовали главным образом между собой. Простому прохожему и в голову бы не пришло убить Эль.
Он раскрыл конверт с фотографиями с места преступления. Лицо у убитой было грязное и удивленное. Ноги вывернуты носками наружу и обмотаны слоями одежды и газетами. Он опустил фотографии и заглянул в коробку. Они лежали там. Пожелтевшие газетные листы, некоторые поновее, в форме ног, рук и туловища Эль, словно части расчлененного призрака.
Там были фотографии грязных рук Эль, ее неимоверных ногтей. Длинных, скрученных, с бог знает какой грязью под ними. Впрочем, знал об это не только Бог, но теперь и коронер. Гамаш посмотрел отчет. Грязь. Еда. Экскременты.
На одной руке обнаружена кровь, судя по отчету – ее собственная, и несколько свежих порезов в центре ладони, словно стигма. Тот, кто убил Эль, запачкался ее кровью. Даже если он постирал одежду, следы ДНК все равно остались. Кровь в наши дни не отмоешь.
Гамаш сделал заметку в блокноте и обратился к последней фотографии. Обнаженная Эль на холодном прозекторском столе. Он смотрел на нее несколько секунд, спрашивая себя, когда же он наконец привыкнет к зрелищу мертвых тел. Убийство все еще потрясало его.
Он взял увеличительное стекло и медленно осмотрел тело. Искал буквы. Не было ли на ее теле начертано тем или иным способом КЛМ и Б? Может быть, эти буквы были каким-то ее навязчивым талисманом? Некоторые сумасшедшие изрисовывали свои тела и дома распятиями, чтобы отпугнуть зло. Может быть, эти буквы были распятием Эль.
Гамаш опустил увеличительное стекло. Ее тело, хотя и свободное от букв, было покрыто слоем грязи, копившейся годами. Даже баня или душ, доступ к которым она получала изредка в Благотворительной миссии, не могли смыть эту грязь. Она впиталась в кожу, как татуировка, и была не менее красноречива, чем стихотворение Зардо.
Я понимаю. Ни руки подать,
ни поделиться хлебом, или пледом,
что защищает тебя от холода,
иль добрым словом не можешь ты.
Бог знает: для жизни нужно мало.
И все это тебе необходимо.
Доброе слово. Это напомнило ему кое о чем еще. Кри. Как и Эль, ей требовалось доброе слово. Она наверняка выпрашивала его, как Эль выпрашивала кусок хлеба.
Грязь на теле Эль говорила о ее внешней жизни, но молчала о том, что происходило внутри, под слоями зловонной одежды, грязи и кожи, усохшей от пьянства. Глядя на фотографию тела, лежащего на столе в прозекторской, Гамаш спрашивал себя, о чем думала и что чувствовала эта женщина. Гамаш понимал, что все это, вероятно, умерло вместе с ней. Понимал, что, возможно, узнает ее имя, возможно, даже найдет убийцу, но вот ее он не найдет никогда. Эта женщина была потеряна много лет назад.
Как Кри, только гораздо раньше.
И тут Гамаш увидел его. Маленькое пятнышко, выделяющееся на теле. Оно было темным и круглым. И слишком правильной формы, чтобы допустить, что это грязь. И находилось оно на ее груди.
Он снова взял увеличительное стекло и некоторое время разглядывал его. Он хотел убедиться. И когда отложил стекло, все сомнения остались позади.
Он вернулся к уже просмотренным фотографиям, его внимание в особенности привлекла одна из них. Потом он просмотрел содержимое коробки с вещдоками в поисках одного маленького предмета. Чего-то такого, что легко было упустить из виду. Но его там не было.
Гамаш аккуратно сложил все в коробку и поставил ее у двери. Вернулся в свое теплое кресло у огня и несколько минут сидел, глядя на читающую Рейн-Мари. Губы ее чуть двигались время от времени, брови то поднимались, то опускались. Другой бы этого и не заметил – только он, который так хорошо знал ее.
Потом он взял «Клеймите беспокойство» и начал читать.
