12
— Вот, смотрите.
Перед Колином Уэттигом лежал раскрытый справочник «Специалисты в области медицины».
— Тимоти Николс. Степень бакалавра получил в Вермонтском университете. Степень магистра — в университете Тафтса. Ординатуру проходил в Массачусетской клинической больнице. Специализация: торакальная хирургия. Место работы: больница имени Уилкокса, Берлингтон, штат Вермонт. — Уэттиг подвинул справочник, выставляя его на всеобщее обозрение. — Итак, в Берлингтоне действительно работает торакальный хирург по имени Тим Николс. Он отнюдь не плод воображения Арчера.
— В субботу Николс меня уверял, что участвовал в изъятии донорского сердца, — включился в разговор Арчер. — И это происходило в больнице имени Уилкокса. К сожалению, мне не удалось связаться с кем-либо из остальных участников операции. А теперь и сам Николс недоступен. Его коллеги говорят, что он взял длительный отпуск. Я не знаю, как ко всему этому относиться, но вам, Джереми, заявляю со всей определенностью: лучше бы нам не вляпываться в эту историю. Уж слишком дурно она пахнет. И чем дальше, тем сильнее.
Джереми Парр ерзал на стуле, поглядывая на корпоративного юриста Сьюзен Касадо. На Эбби, сидевшую в дальнем конце стола рядом с Донной Тот, координатором трансплантационных операций, он смотреть избегал. Возможно, даже не хотел смотреть. Ведь не кто иной, как Эбби, заварил эту кашу. И эту встречу тоже устроили по ее инициативе.
— Так что же все-таки происходит? — задал риторический вопрос Парр.
— Мне думается, Виктор Восс постарался, чтобы данные по этому донору прошли мимо систем учета, — ответил Арчер. — Только так донорское сердце могло напрямую попасть к его жене.
— Ему это по силам?
— При его финансовых возможностях… думаю, да.
— А финансовые возможности у него просто огромные, — вставила Сьюзен. — Я тут в журнале «Киплинджерс» наткнулась на свежий список пятидесяти богатейших людей Америки. Так вот, Восс переместился вверх и теперь занимает четырнадцатую строчку.
— Вы бы мне лучше объяснили, как распределяют донорские органы, — попросил Парр. — Я до сих пор не понимаю особенностей процедуры.
— У нас этим занимается Донна, — сказал Арчер, поворачиваясь к координатору. — Донна, вы не откажетесь нас просветить?
Донна Тот кивнула:
— Вся система устроена достаточно просто. Есть два списка пациентов, нуждающихся в пересадке органов: региональный и национальный. На национальном уровне этим занимается Объединенная сеть по передаче органов. Сокращенно ОСПО. Региональный список завязан на Банк органов Новой Англии. Обе системы классифицируют пациентов по степени потребности в пересадке. Богатство, расовые признаки и социальный статус пациента никак не влияют на его очередность в списке. Единственный показатель — состояние здоровья пациентов. Точнее, уровень критичности состояния их здоровья. — Донна раскрыла папку. — Это самая свежая редакция регионального списка. — Она достала лист и передала Парру. — Мне его прислали по факсу из штаб-квартиры БОНА в Бруклине. Как видите, здесь указан медицинский статус пациента, требуемый орган, адрес ближайшего трансплантационного центра и номер контактного телефона. Чаще всего указывается телефон координатора по трансплантационным операциям.
— Я вижу тут еще какие-то данные. Что они значат? — спросил Парр.
— Клиническая информация. Нижний и верхний допустимые пределы по росту и весу, каким должен соответствовать донор. Если пациенту уже пересаживали другой орган, эти данные тоже заносятся в список, поскольку наличие антител может затруднить приживаемость нового органа.
— Вы сказали, список составлен по степени потребности?
— Да. Первым всегда идет имя человека, находящегося в наиболее тяжелом состоянии.
— А какой номер был у миссис Восс?
— В тот день, когда она получила донорское сердце, она шла под третьим номером среди пациентов с четвертой группой крови.
— Что произошло с пациентами, стоявшими впереди нее?
— Я сверилась с данными БОНА. Через несколько дней им обоим был присвоен восьмой номер очередности. Состояние полной утраты активности. Тех, кому присваивается восьмой номер, вычеркивают из списка.
— Иными словами, эти люди умерли? — негромко спросила Сьюзен Касадо.
— Они так и не дождались своих доноров, — кивнула Донна.
— Боже мой, — простонал Парр. — Значит, миссис Восс получила сердце, которое предназначалось другому человеку.
— Получается, так. И мы не знаем, каким образом.
— А откуда вы узнали о доноре? — спросила Сьюзен.
— Из телефонного звонка, — сказала Донна. — Это обычная практика. Трансплантационный координатор клиники, где находится донор, проверяет самую последнюю редакцию списка БОНА и звонит по контактному телефону пациента, стоящего в списке первым.
— Значит, вам позвонил трансплантационный координатор больницы имени Уилкокса?
— Да. Мы и раньше говорили с ним о других донорах. У меня не было причин усомниться в его словах.
— Не представляю, как Восс сумел это устроить, — покачал головой Арчер. — Ни один шаг не вызывал у нас сомнений. Все честно, все законно. Наверняка кому-то в больнице Уилкокса хорошо заплатили. Держу пари, что этот кто-то — их трансплантационный координатор. Итак, жена Восса получает сердце, а на репутацию Бейсайда падает тень. Получается, мы за деньги добываем донорские органы в обход существующих правил. А у нас нет никаких сведений по донору, чтобы все это проверить и перепроверить.
— Сведения так и не нашлись? — спросил Парр.
— Я искала везде, — вздохнула Донна. — В моем кабинете сведений по этому донору нет.
«Это Виктор Восс, — подумала Эбби. — Он позаботился, чтобы все бумаги исчезли».
— Самое скверное во всем этом — почки, — проворчал Уэттиг.
Парр хмуро покосился на Генерала:
— Что?
— Жене Восса не требовались почки, — сказал Уэттиг. — И печень с поджелудочной железой ей были не нужны. Что стало с этими органами? Ведь данные о них тоже не заносились в систему регистрации.
— Должно быть, их просто выбросили.
— Вот именно. И вместе с ними выбросили шанс на спасение трех или четырех жизней.
Собравшиеся морщились от негодования и укоризненно качали головами.
— Что нам теперь делать? — спросила Эбби.
В конференц-зале наступила тишина.
— Я просто не знаю, что мы должны делать, — сказал Парр и посмотрел на юриста. — Мы вообще обязаны что-то предпринимать?
— С точки зрения этики — да, — ответила Сьюзен. — Но если мы заявим об этом, нас ждут последствия. Я не напрасно употребила множественное число. Во-первых, история попадет в прессу. Представляете, какой лакомый кусочек получат газетчики? Тут и покупка донорских органов вне очереди, и причастность Виктора Восса. Во-вторых, все это в какой-то степени нарушит конфиденциальность самого процесса передачи донорских органов. Такое явно не понравится определенной части наших пациентов.
— Прежде всего тем, у кого полным-полно деньжищ, — фыркнул Уэттиг.
— Тем, за чей счет существует наша клиника, — поправил Парр. — Услышав, что с подачи Бейсайда власти занялись человеком уровня Виктора Восса, они усомнятся в нашей надежности. В нашем умении хранить врачебную тайну. Мы можем потерять всех частных пациентов. И наконец, это может дать обратный эффект. Вдруг нас посчитают соучастниками заговора? Мы потеряем репутацию надежной трансплантационной клиники. Если окажется, что Восс действительно сумел протащить того донора в обход регистрации, тень ляжет и на нашу клинику.
Лицо Арчера помрачнело. Эбби понимала его состояние. Случись такое, на трансплантационной программе Бейсайда будет поставлен крест. И на прославленной команде трансплантологов — тоже.
— В какой мере вся эта история известна за пределами клиники? — спросил Парр; он наконец-то заметил присутствие Эбби. — Доктор Ди Маттео, о чем вы рассказывали служащей БОНА?
— Общаясь с Хелен Льюис, я вообще не понимала, что к чему. Никто из нас не понимал. Мы лишь пытались выяснить, почему сведения о доноре не попали в их базу данных. На этом наш разговор и закончился. То есть проблема осталась нерешенной. Сразу после звонка миссис Льюис я поставила в известность докторов Арчера и Уэттига.
— И Ходелла. Вы непременно рассказали и ему.
— Я еще не говорила с Марком. Он сегодня практически весь день не выходит из операционной.
— Приятно слышать, — облегченно вздохнул Парр. — Значит, пока история остается в стенах этой комнаты. А миссис Льюис известно лишь то, что вы недоумеваете, как информация о доноре проскочила мимо них.
— Совершенно верно.
В зале послышался второй шумный вздох облегчения: к Парру присоединилась Сьюзен Касадо.
— Тогда все еще можно исправить. Мне думается, что доктору Арчеру необходимо самому позвонить в БОНА. Пусть он заверит миссис Льюис, что это было всего-навсего недоразумение, в котором мы теперь разобрались. Скорее всего, она это проглотит. Вряд ли она страдает повышенным любопытством. Мы же продолжим наводить справки, но осторожно, ничем себя не выдавая. Мы снова попытаемся связаться с доктором Николсом. Возможно, короткий разговор все прояснит.
— Вот только никто не знает, когда Николс вернется из отпуска, — заметил Арчер.
— А как насчет другого хирурга? — поинтересовалась Сьюзен. — Он вроде из Техаса?
— Мейпс? Я еще даже не звонил ему.
— Стоило бы.
— Я возражаю, — заявил Парр. — Нам незачем расширять этот круг.
— Почему, Джереми? Назовите причину.
— Чем меньше мы знаем, тем призрачней наша причастность ко всей этой… темной истории. Нужно обходить ее за мили. Скажите Хелен Льюис, что сердце для миссис Восс передали целенаправленно. Оно предназначалось только ей, и потому сведения о доноре не попали в БОНА. И больше — никаких объяснений.
— Иными словами, спрячем головы в песок, и поглубже, — ехидно бросил Уэттиг.
— Ничего не вижу, ничего не слышу. — Парр оглядел собравшихся, принимая молчание за общее согласие. — Думаю, вам и так понятно, что наш разговор не должен выйти за пределы этой комнаты.
— Вот только зло никуда не денется, — не выдержала Эбби. — Мы можем его не замечать, не видеть и не слышать, но оно все равно нас не отпустит.
— Клиника ни в чем не виновата, — отрезал Парр. — Мы не должны страдать. Не должны пасть жертвами злорадного любопытства и стать мишенями для домыслов.
— А как же этические принципы? Такое вполне может повториться.
— Я очень сомневаюсь, что миссис Восс в ближайшем будущем понадобится новое сердце. Поймите, доктор Ди Маттео, это был единичный случай. Отчаявшийся муж нарушил правила, чтобы спасти умирающую жену. История закончилась. Сейчас нам надо думать, как сделать так, чтобы это не повторилось. Мы можем выработать некие меры? — спросил Парр, поворачиваясь к Арчеру.
— Иного нам просто не остается, — кивнул Арчер.
— А что будет с Виктором Воссом? — поинтересовалась Эбби.
Молчание собравшихся подсказало ей ответ. Ничего не будет. С людьми, подобными Воссу, никогда ничего не случается. Он может обойти систему регистрации, купить сердце, купить хирурга, купить целую больницу. А еще он может купить юристов. Армию юристов. Столько, сколько понадобится, чтобы превратить мечты скромного хирурга-ординатора в выжженную землю.
— Он задался целью меня уничтожить, — заговорила Эбби. — Я думала, после успешной операции он поутихнет. Ничего подобного. Кто-то, кого он нанял, изгадил салон моей машины свиными потрохами. Его юристы выдвинули против меня два иска, и это только начало. Он объявил мне войну, которую готов вести любыми средствами. Знаете, в таких условиях трудно ничего не видеть и не слышать.
— Вы можете доказать, что все это — дело рук Восса? — спросила Сьюзен.
— А кто еще способен на такое?
— Под ударом репутация нашей больницы, — сказал Парр. — Постарайтесь это понять, доктор Ди Маттео. Нам нужно действовать единой командой. Мы все должны сплотиться. В том числе и вы, поскольку Бейсайд — и ваша больница.
— Но вдруг правда вырвется наружу? Вдруг на первой полосе «Глоуб» появится громадный заголовок: «Клинику Бейсайд обвиняют в махинациях с донорскими органами»? И то, что вы пытаетесь скрыть, бросят вам в лицо.
— Потому я и сказал: все, о чем здесь говорилось, здесь должно и остаться.
— У тайного есть свойство становиться явным. — Эбби вздернула подбородок. — Скорее всего, так и случится.
Парр и Сьюзен беспокойно переглянулись.
— Нам придется пойти на риск, — сказала Сьюзен.
Эбби скинула хирургический халат, запихнула его в бак для грязного белья и вышла, резко толкнув двойные двери. Еще немного, и наступит полночь. Пациент — жертва ножевого ранения — прооперирован и помещен в реанимацию. Интерн трудится над его карточкой, записывая распоряжения. Можно трубить отбой. В окопах все спокойно.
Затишье не радовало Эбби. У нее появилось слишком много времени подумать над всем, о чем сегодня говорилось в конференц-зале.
«Мне представился единственный шанс для ответного удара, но нанести его я не могу, — размышляла Эбби. — Не имею права наносить, если хочу оставаться игроком команды. Если интересы Бейсайда по-прежнему для меня что-то значат».
Интересы клиники были и ее интересами. Ее по-прежнему считали частью команды. Эбби усматривала в этом хороший знак. У нее есть шансы остаться работать в Бейсайде. Шансы окончить ординатуру. Это походило на сделку с дьяволом. Держи язык за зубами и не отступай от своей мечты. Если Виктор Восс позволит мечте осуществиться.
Если совесть позволит.
Несколько раз за вечер Эбби порывалась позвонить Хелен Льюис. Всего один звонок, и в БОНА узнают правду о «бейсайдском недоразумении». Всего один звонок, и там станет известно, чем, помимо своего бизнеса, занимается Виктор Восс. И сейчас, идя в ординаторскую, Эбби мысленно говорила с Хелен.
Первым, что поразило ее в темной ординаторской, был странный, совсем не больничный запах. Пахло розами и лилиями. Включив свет, Эбби увидела на столе большую вазу с цветами.
Потом она услышала… шелест простыней на ординаторской койке.
— Марк? — удивилась она.
Он мигом проснулся и поначалу не мог сообразить, где находится. Потом, увидев ее, улыбнулся:
— С днем рождения.
— Черт! Я же совсем забыла.
— А я не забыл.
Эбби подошла к койке и села рядом. Марк уснул, не сняв зеленого хирургического костюма. Наклонившись, чтобы его поцеловать, Эбби уловила знакомый, типично больничный запах бетадина и… запах усталости.
— Какой ты колючий! Тебе нужно побриться.
— Мне нужен еще один поцелуй.
Эбби улыбнулась и поцеловала его.
— И давно ты меня дожидаешься?
— Времени сейчас сколько?
— Полночь.
— Значит, два часа.
— И ты с десяти меня здесь ждал?
— Я не собирался засыпать. Так получилось.
Марк подвинулся, освобождая ей половину узкой койки. Эбби сбросила туфли и легла рядом. Ее сразу же окутало двойным теплом: больничной постели и другим теплом, исходящим от любимого мужчины. Может, рассказать ему о сегодняшней встрече и о втором иске? Подумав, Эбби решила не рассказывать. Ей хотелось лежать в объятиях Марка.
— Прости, я забыл торт.
— Торт — пустяки. Как я могла забыть про собственный день рождения? А может, хотела забыть. Уже двадцать восемь.
— Такая дряхлая старушка, — засмеялся Марк, обнимая ее за плечи.
— Я чувствую себя старой. Особенно сегодня.
— В таком случае я вообще древний старец. — Марк нежно поцеловал ее ухо. — И моложе никак не становлюсь. Думаю, теперь самое время.
— Самое время для чего?
— Самое время сделать то, что надо было бы сделать еще несколько месяцев назад.
— И что же?
Марк коснулся ее лица:
— Попросить тебя стать моей женой.
Эбби молча смотрела на него. Слова не выговаривались, но ее переполняло счастье, и Марк легко мог прочесть ответ по ее глазам. Ей вдруг стало дорого все в этом человеке. Ладонь, что согревала щеку. Лицо, усталое, уже немолодое и потому еще более милое ей.
— Я это понял две ночи назад, — признался Марк. — Понял, чего же я хочу. Ты дежурила. Я приехал домой, съел обед быстрого приготовления. Потом пошел спать и на комоде увидел твои вещи. Щетку для волос. Шкатулку с украшениями. Лифчик, который ты почему-то никогда не убираешь. — Марк тихо засмеялся. Эбби тоже. — И тогда я понял: где бы я ни жил, я хочу, чтобы на комоде обязательно лежали твои вещи. Я без них уже не смогу. Даже дня не выдержу.
— Марк…
— Самая дурацкое в нашей профессии — мы не работаем от сих до сих. Тебя почти не бывает дома. А когда ты возвращаешься, наступает мое дежурство. Мы довольствуемся встречами в коридорах. Радуемся, если лифт пустой и можно взяться за руки. И потому мне так важно, вернувшись домой, увидеть на комоде твои вещи. Я смотрю на них и понимаю: ты тут была и снова появишься. И мне достаточно.
Слезы застилали Эбби глаза. Марк улыбался. Его сердце гулко стучало, словно от страха.
— Что скажете, доктор Ди Маттео? — шепотом спросил он. — Мы сумеем втиснуть свадьбу в наши плотные рабочие графики?
Эбби всхлипнула и тут же засмеялась.
— Да! Да, да, да!
Она взобралась на Марка, обвила его шею, прильнула к его губам. Они оба смеялись, перемежая смех поцелуями. Пружины отчаянно скрипели и стонали. Кушетка была слишком узкой. Вдвоем на такой не поспишь.
Зато узкая кушетка вполне годилась для занятий любовью.
А ведь когда-то она была красивой. Иногда, глядя на свои руки, морщинистые, в бурых старческих пятнах, она удивлялась и мысленно спрашивала: «Чьи это руки? Наверное, какой-то незнакомой старухи. Они не могут быть моими. Все знают, что у Мэри Хэтчер красивые руки». Потом замешательство проходило, она оглядывала больничную палату и понимала: это ей приснилось.
Это были не настоящие сновидения. Для настоящих сновидений нужен настоящий крепкий сон. Она называла сновидениями то, что самом деле больше напоминало туманную дымку. Эта дымка стояла перед глазами даже во время бодрствования. Так действовал морфин. Мэри была благодарна за морфин. Он уносил ее боли и открывал в мозгу потайные ворота. Оттуда в ее разум потоком неслись картины прошлых лет. Картины ее долгой жизни, почти подошедшей к концу. Она где-то слышала, что жизнь человека напоминает круг и в конце он возвращается в точку, откуда начал свое путешествие. Ее собственная жизнь даже отдаленно не напоминала круг. Жизнь Мэри скорее была похожа на гобелен, где каждая ниточка — со своим характером. Попадались нитки рваные, разлохматившиеся. И ни одной прямой и гладкой.
Зато какое обилие красок и оттенков!
Она закрыла глаза. Потайные ворота широко распахнулись. Это была дорога к морю. Возле берега рос шиповник с ярко-розовыми цветками и приятным сладким запахом. Ноги утопали в теплом песке. Волны морского залива неутомимо накатывались на берег и снова уходили. Но прекраснее всего были сильные руки, натиравшие ее тело лосьоном для загара.
Руки Джоффри.
Ворота раскрылись еще шире, и из ее памяти вышел он. Но не таким, каким был на пляже. Таким, каким она его увидела в день их первой встречи. Военная форма. Темные взъерошенные волосы. Он поворачивается к ней лицом, на губах играет усмешка. Они впервые встретились на бостонской улице. Она несла сумку с продуктами: олицетворение заботливой молодой домохозяйки, торопящейся домой готовить ужин для мужа. На ней было коричневое платье, причем самого убогого оттенка, какой попадается среди коричневых тонов. Шла война, и приходилось носить то, что можно было купить. Собираясь в лавку, она не причесалась, и теперь ветер растрепал ее волосы на манер ведьминой гривы. По ее собственным представлениям, она выглядела просто ужасно. Но парень почему-то улыбнулся и потом долго глядел ей вслед.
На следующий день, возвращаясь из магазина, она снова встретила этого парня. Они смотрели друг на друга; уже не чужие, а почти знакомые.
Джоффри. Еще одна потерянная ниточка. Не из тех, что вытираются и выцветают от времени, пока совсем не порвутся. Таким был ее муж. Джоффри был совсем другим. Его нить вырвали из полотна слишком рано и безжалостно. От нее остался след. Борозда, протянувшаяся по всему гобелену.
Мэри услышала, как открылась дверь. Настоящая дверь. Послышались шаги. Кто-то шел к ее кровати.
Морфиновая дымка и сейчас окутывала ее. Глаза постоянно закрывались, и Мэри стоило больших усилий их открыть. Справившись с тяжелыми веками, она увидела, что в палате темно, если не считать кружка света, повисшего в воздухе. Мэри попыталась сосредоточить взгляд на этом кружке. Он танцевал, будто светлячок, потом замер, бросая яркую точку на ее постель. Мэри еще сильнее напрягла зрение и увидела что-то похожее на фигуру, остановившуюся возле ее постели. Возможно, фигура тоже почудилась ей под действием морфина. Наверное, из ворот явилось не самое приятное ее воспоминание. Разве и так мало мучений? Зашуршал пододеяльник. Кто-то схватил Мэри за запястье. Холодной резиновой рукой.
От страха Мэри задышала чаще. Это уже был не сон. Ее окружала реальность. Рука тоже была реальной. Эта рука куда-то ее потянула.
Мэри в панике забилась, пытаясь высвободиться из резиновых пальцев.
— Все хорошо, Мэри, — негромко произнес голос. — Все хорошо. Настало время поспать.
Мэри затихла.
— Вы кто?
— Сегодня я ухаживаю за вами.
— Что, уже пора принимать лекарство?
— Да. Самое время.
Лучик заплясал по ее руке, приблизился к катетеру для внутривенных инъекций. Рука в перчатке достала шприц, сняла пластиковый колпачок. В свете тонкого луча что-то блеснуло. Игла.
Мэри обдало новой волной тревоги. Перчатки. Зачем этому человеку понадобились перчатки?
— Я хочу видеть свою медсестру, — сказала Мэри. — Прошу вас, позовите ее.
— В этом нет необходимости.
Игла вошла в приемное отверстие катетера. Поршень шприца медленно и неумолимо пополз вниз. В вену вливалась теплая струя и тут же растекалась по всей руке. Мэри заметила, что шприц наполнен до отказа, поршню понадобилось больше времени, чтобы протолкнуть содержимое пластикового цилиндра в ее вену. Это не было похоже на лекарство, которое ей обычно вводили, погружая в блаженное забытье. Что-то здесь не так. Что-то здесь совсем не так.
— Мне нужна медсестра. — Мэри кое-как подняла голову и слабым голосом крикнула: — Сестра! Идите сюда! Мне нужно…
Рука в перчатке закрыла ей рот. Она же толкнула женщину на подушку. Мэри показалось, что у нее переломилась шея. Старуха попыталась оттолкнуть руку, но не смогла. Рука плотно сжимала ей рот. Мэри сопротивлялась, и кое-что ей удалось. Она вырвала трубку катетера, из которой теперь капал физиологический раствор. Но рука в перчатке по-прежнему зажимала ей рот. Тепло от введенной жидкости распространилось по руке, разлилось в груди и быстро поднялось выше, к мозгу. Мэри попробовала дрыгнуть ногами и почувствовала, что не может.
Она вдруг поняла, что это ее больше не заботит.
Рука в перчатке исчезла.
Мэри бежала. Она снова была молодой девушкой с длинными каштановыми волосами. Локоны легко ударяли ее по плечам. Мягкий песок грел ноги. В воздухе пахло шиповником и морем.
Ворота широко раскрылись, приглашая ее войти.
Телефонный звонок выдернул Эбби оттуда, где им обоим было тепло и спокойно. Она проснулась. Марк обнимал ее за талию. Непостижимым образом им все же удалось заснуть вдвоем на тесной кушетке. Эбби осторожно сняла с себя руку Марка и потянулась к неугомонному телефону.
— Ди Маттео слушает.
— Доктор, это Шарлотта из четвертого отделения, западное крыло. Только что скончалась миссис Аллен. Все интерны заняты. Не могли бы вы подойти к нам и засвидетельствовать смерть пациентки?
— Хорошо. Я сейчас подойду.
Эбби повесила трубку и еще немного понежилась на тесном ложе. Она могла позволить себе роскошь медленного пробуждения. Миссис Аллен умерла. Умерла раньше, чем Эбби ожидала. Эбби испытывала два противоположных чувства. Облегчение, что все страдания этой старухи позади. И чувство вины. Ей было стыдно, что чужая смерть вызывает у нее облегчение. В три часа ночи смерть престарелой пациентки воспринимается не столько трагедией, сколько досадной помехой, нарушившей сон.
Эбби села на край кушетки, надела туфли. Марк тихо посапывал. Звонок его не разбудил. Она улыбнулась, поцеловала его и прошептала:
— Я согласна.
Потом вышла из ординаторской.
Шарлотта встретила ее в сестринской отделения. Вдвоем они направились в палату Мэри, находившуюся в самом конце коридора.
— Мы обнаружили ее мертвой в два часа, когда делали обход. Я заглядывала к ней в полночь. Она спала. Значит, смерть наступила в этом промежутке. По крайней мере, она умерла без мучений.
— Родственникам сообщили?
— Я позвонила ее племяннице. Других номеров в карточке не было. Я сказала, что ей незачем приезжать сейчас. Можно и утром. Но она ответила, что обязательно приедет. Думаю, племянница миссис Аллен уже в пути. К ее появлению нам надо прибраться в палате.
— Прибраться?
— Должно быть, у Мэри были предсмертные судороги. Она дергалась на постели. Даже трубку катетера вырвала. Пол забрызган кровью и физраствором.
В палате горел ночник. Казалось, Мэри Аллен мирно спит. Ее руки лежали вдоль тела. Одеяло закрывало ее почти до подбородка. Но, едва присмотревшись, каждый понимал: это совсем не сон — глаза полуоткрыты, тряпичный валик поддерживает подбородок. Родственников, приходивших отдать последнюю дань, обычно шокировали широко открытые рты дорогих им людей.
От Эбби требовалось немногое. Она коснулась сонной артерии Мэри. Пульс не прощупывался. Распахнув на старухе халат, Эбби приложила к ее груди стетоскоп. Секунд десять она вслушивалась, но так и не услышала ни сердцебиения, ни дыхания. Затем она посветила ручкой-фонариком в глаза Мэри. Зрачки оставались неподвижными и не реагировали на свет. Сама Эбби и медсестры понимали: все эти действия — обычная формальность для последней записи в карточке Мэри. В медицинских школах эта тема вообще не затрагивалась, и потому новоиспеченные интерны, когда их просили зафиксировать смерть пациента, совершенно не представляли, как себя вести. Некоторые экспромтом произносили траурные речи. Или требовали принести Библию, добавляя в анналы медсестер еще одну историю о глупом докторе.
Смерть пациента на больничной койке не требовала речей. Рутинная процедура, состоящая из писанины и удостоверяемая подписью того, кто производил осмотр. Раскрыв карточку Мэри Аллен, Эбби сделала последнюю запись: «Дыхание и пульс отсутствуют. Аускультация не выявила звуков работающего сердца. Зрачки в среднем положении, реакция на свет отсутствует. Пациентка признана скончавшейся в 03 часа 05 минут».
Эбби расписалась, закрыла карточку и собралась уходить.
В дверном проеме стояла Бренда Хейни.
— Примите мои соболезнования, мисс Хейни, — сказала Эбби. — Ваша тетя скончалась во сне.
— Когда это произошло?
— Точного времени мы не знаем. Где-то после полуночи. Полагаю, она умерла без боли и мучений.
— В момент ее кончины кто-нибудь находился рядом?
— Дежурная медсестра отделения.
— А в палате? Кто-нибудь видел, как она умирает?
Эбби мешкала с ответом, но потом решила, что всегда лучше говорить правду.
— Нет. В момент смерти ваша тетя была одна. Уверена, что она скончалась во сне. Самая спокойная смерть. — Эбби отошла от койки. — Если хотите, можете побыть с нею. Я попрошу медсестер не тревожить вас.
Вопрос Бренды настиг ее уже возле двери.
— Почему врачи ничего не сделали, чтобы спасти Мэри?
— Потому что в ее случае это было невозможно.
— Разве нельзя было применить электрошок? Снова запустить сердце?
— В определенных случаях мы это делаем.
— А в случае моей тети?
— Нет.
— Почему нет? Или таких старых вам незачем спасать?
— Возраст здесь совершенно ни при чем. У вашей тети был рак в последней стадии.
— Ее положили в больницу всего две недели назад. Она мне так говорила.
— Она поступила к нам, уже будучи очень больной.
— Я думаю, ваши врачи прибавили ей болезней.
У Эбби урчало в животе. Она очень устала. Ей хотелось вернуться и лечь, а эта женщина не отпускала ее, нагромождая нелепые, беспочвенные обвинения. Казалось, жизнь испытывала Эбби на прочность. Но она не имела права вторично сорваться на Бренду. Она обязана сохранять спокойствие.
— Я вам еще раз говорю: мы были не в состоянии помочь вашей тете.
— А я вас еще раз спрашиваю: почему вы не сделали ей электрошок?
— Потому что ваша тетя отказалась от всех процедур реанимации. Это значит, в случае остановки ее сердца мы не могли применить электрошок. Не могли подключить ее к аппарату искусственной вентиляции легких. Такова была просьба вашей тети. Мы отнеслись к ее просьбе с уважением. И вам, мисс Хейни, тоже следует.
Эбби ушла, чтобы не выслушивать дальнейшие возражения Бренды. И чтобы самой не сказать такое, о чем потом пожалеет.
Марк по-прежнему спал в ординаторской. Эбби влезла на койку, прижалась спиной к его груди и обвила его рукой свою талию. Она попыталась вернуться в эту теплую и безопасную гавань, вернуться в сон, но перед глазами стояло лицо Мэри Аллен и тряпичный валик у обмякшего подбородка. Блестящие безжизненные зрачки. Мертвое тело на первых стадиях разложения. Эбби поймала себя на том, что практически ничего не знала о Мэри Аллен. А ведь эта женщина прожила долгую жизнь. Она кого-то любила. У нее были свои представления о мире. Эбби была всего лишь лечащим врачом смертельно больной старухи. И совсем недавно эта старуха умерла. Тихо, во сне.
Нет, не совсем тихо. Незадолго до смерти она почему-то захотела освободиться от катетера. Медсестры нашли на полу пятна крови и физраствора. В последние минуты жизни люди ведут себя странным образом. Может, организм Мэри противился, не желая умирать? Или ей отказал рассудок? Что заставило ее собрать последние силы и вырвать из руки катетер?
Еще один эпизод из жизни Мэри Аллен, подробности которого Эбби уже никогда не узнает.
Марк вздохнул и придвинулся ближе. Эбби взяла его руку, прижала к груди. К своему сердцу.
«Я согласна».
Смерть Мэри опечалила ее, но, невзирая на печаль, Эбби улыбнулась. У них с Марком начиналась новая жизнь. Жизнь Мэри Аллен завершилась, а их совместная жизнь только начинается. Даже когда пациент стар, его смерть вызывает грусть. Но в клинике продолжается жизнь спасенных пациентов.
Клиника была местом, где начинались новые жизни.
В десять утра Бренда вышла из такси возле своего дома в Челси. Она не завтракала. После звонка из больницы она не сомкнула глаз. Но она не чувствовала ни усталости, ни голода. Если уж на то пошло, она испытывала состояние глубокого покоя.
Бренда молилась у постели умершей тетки. В пять часов утра пришли медсестры, чтобы отвезти тело Мэри в морг. Бренда покинула больницу, намереваясь ехать прямо домой, но ее угнетало чувство незавершенности. Скорее всего, оно было связано с душой тети Мэри. Сейчас душа ее тетки находилась в космическом путешествии. Это был очень важный момент перехода. Без водительства душа могла застрять в промежуточных сферах, как лифт между этажами. И куда именно двигается душа Мэри Аллен? В высшие или низшие пределы? Бренда этого не знала и потому волновалась.
При жизни тетя Мэри не пыталась заботиться о душе. Она не молилась, не взывала к Господу о прощении. Она даже не заглянула в оставленную Брендой Библию. Тетя Мэри с полным равнодушием относилась к своей будущей жизни по ту сторону завесы. По мнению Бренды, с непростительным равнодушием.
Подобное отношение Бренда и прежде встречала среди своих умирающих друзей и родственников. Бездумная безмятежность. Равнодушие, если не сказать пренебрежение, к приближающемуся концу земной жизни. Бренда единственная заботилась о спасении душ. Единственная делала все, чтобы лифт, в котором двигалась душа, шел только вверх и не застревал. Бренду это беспокоило всерьез; до такой степени, что она взяла за правило интересоваться состоянием здоровья своих близких и дальних родственников. И случалось, кто-то из них тяжело заболевал. В каком бы уголке страны ни жил заболевший, Бренда ехала туда и оставалась с несчастным до самого конца. Это стало ее призванием. Родня ценила Бренду, считая ее семейной святой. Однако Бренда была слишком скромна, чтобы принять такой статус. Нет, она всего лишь выполняла Господню волю, как и надлежит каждому добросовестному служителю.
Но с тетей Мэри она потерпела неудачу. Смерть пришла слишком рано, и тетка не успела принять Господа в свое сердце. Потому-то Бренда, садясь в такси у дверей Бейсайда (было уже без четверти шесть), и тяготилась чувством незавершенности. Ее тетка умерла, не спасши свою душу. Бренде не хватило убедительности. Она не смогла достучаться до тети Мэри. Подари ей Господь еще один день жизни, все было бы по-другому.
Такси проезжало мимо епископальной церкви. Не той, куда постоянно ходила Бренда. Главное, это была церковь.
— Остановите, — потребовала у водителя Бренда. — Я выйду здесь.
Вот так, в шесть часов утра, Бренда оказалась на скамье в церкви Святого Андрея. Она провела там два с половиной часа, со склоненной головой. Ее губы беззвучно двигались. Бренда молилась за душу тети Мэри; за то, чтобы Бог простил все грехи, которые та совершила при жизни, какими бы они ни были. Постепенно к Бренде пришло ощущение, что лифт с душой ее тетки уже не застрянет между этажами и будет двигаться вверх, а не вниз.
Когда Бренда наконец подняла голову, было половина девятого. В церкви по-прежнему было пусто. Утреннее солнце оживляло золотистые и голубые витражи церковных окон. Взглянув на алтарь, Бренда увидела лик Христа. Она знала: это всего лишь проекция витражного изображения, но в тот момент изображение головы Спасителя показалось ей знаком. Знаком того, что Господь услышал ее молитвы и ответил на них.
Тетя Мэри была спасена.
Бренда поднялась со скамьи. От голода кружилась голова, но она ликовала. Еще одна душа обратилась к свету, и все благодаря ее усилиям. Как замечательно, что Господь внял ее молитвам!
Из церкви Святого Андрея Бренда выходила, испытывая удивительную легкость. Казалось, у нее на ногах башмачки из облаков. Неподалеку от церкви стояло такси, словно специально дожидаясь ее выхода. Еще один знак.
Домой она ехала в радостном забытьи.
Сейчас она поднимется по ступенькам крыльца, войдет в дом, приготовит себе завтрак, а потом ляжет и крепко уснет. Она заслужила этот сон. Работникам на Божьей ниве тоже нужен отдых.
На полу валялась утренняя почта, просунутая в дверную щель. Счета, церковные газеты, просьбы о пожертвовании. Трудно поверить, какое великое множество людей по всему миру испытывают нужду! Бренда собрала корреспонденцию и понесла на кухню, просматривая на ходу. Среди счетов и газет она увидела конверт со своим именем. Только ее имя, никакого обратного адреса.
Она вскрыла конверт, достала сложенный лист. Письмо состояло из одной строчки, отпечатанной на машинке: «Ваша тетя умерла не своей смертью».
Письмо было подписано: «Друг».
Счета и газеты выпали из рук Бренды и разлетелись по кухонному полу. Бренда тяжело опустилась на стул. Ей уже не хотелось есть. Чувство глубокого покоя напрочь исчезло.
За окном послышалось карканье. Подняв голову, Бренда увидела ворону на ветке соседнего дерева. Желтый птичий глаз вперился в нее.
Это был еще один знак.
