Глава 6
Тик-так, тик-так.
Я смотрел на горизонт. Чаще всего в направлении Косунда. Но можно предположить, что они пойдут длинным обходным путем через лес и нападут сзади.
Я наливал себе по чуть-чуть и тем не менее опорожнил первую бутылку в течение первых суток. Я сумел дотерпеть до середины вторых суток, прежде чем открыть вторую.
Глаза чесались все сильнее. Когда я в конце концов лег в койку и закрыл глаза, то сказал себе, что услышу скрип коленок оленя, если кто-нибудь приблизится.
Вместо этого я услышал церковные колокола.
Сначала я не понял, что это такое. Ветер принес звук – тоненькое послезвучие. Но потом, когда мягкий бриз некоторое время стабильно дул от деревни в сторону хижины, я услышал его ясно и четко. Колокольный звон. Я посмотрел на часы. Одиннадцать. Это что, воскресенье? Я решил, что так оно и есть и что с этого момента я стану следить за буднями. Потому что они придут в будний день. В рабочий день.
Иногда я засыпал. Этого было не избежать. Так же происходит, когда человек находится в одиночестве в лодке в открытом море: он засыпает и должен надеяться, что лодка его ни с чем не столкнется и не опрокинется. Может, именно поэтому мне снилось, что я сижу и гребу в лодке, полной рыбы. Рыбы, которая должна спасти Анну. Я должен спешить, но ветер дует с суши, и я гребу и гребу, работаю веслами, пока с ладоней не сходит кожа, а руки из-за крови не становятся такими скользкими, что я не могу удержать весла, и тогда я срываю с себя рубашку и обвязываю рукояти весел тряпками. Я борюсь с ветром и волнами, но к суше не приближаюсь. И какая же тогда польза от того, что лодка моя до краев наполнена жирной вкусной рыбой?
Третья ночь. Я проснулся в мыслях о том, приснился мне или нет вой, который я слышал этой ночью. На сей раз вой раздавался ближе к хижине. Собака или кто там еще. Я вышел на улицу пописать и посмотрел на волочащееся над опушкой леса солнце. Сегодня под кронами деревьев прошла бóльшая часть солнечного блина, чем вчера.
Я выпил и поспал еще пару часов.
Проснувшись, я сварил кофе, сделал бутерброд и уселся на улице. Не знаю, в чем было дело, в мази или спирте у меня в крови, но комарам я, похоже, надоел. Я попробовал приманить оленя корочкой хлеба. Я разглядывал его в бинокль. Он поднял голову и посмотрел на меня – наверное, чуял мой запах так же хорошо, как я его видел. Я помахал рукой. Он помахал ушами, но в остальном выражение его морды не изменилось. Как и пейзаж. Челюсти его ходили вверх-вниз, как бетономешалка. Жвачное животное. Как и Маттис.
Намазав прицел влажным пеплом, я стал осматривать горизонт в бинокль. Затем посмотрел на часы. Возможно, они ждут наступления темного времени, чтобы подобраться ко мне незамеченными. Мне надо поспать. Мне надо раздобыть валиум.
Он оказался у моего порога в полседьмого утра.
Я только-только проснулся, как в дверь позвонили. Валиум и беруши. И пижама. Круглый год. Ветхие, старые рамы с одним стеклом в моей квартире пропускали внутрь все: осенние ветра, зимние холода, птичий щебет и грохот чертовой мусорной машины, три раза в неделю задним ходом подававшейся к въезду во двор, который, разумеется, располагался прямо под окном моей спальни на втором этаже.
Боги знают, что в моем долбаном поясе было достаточно денег, чтобы установить толстые двойные рамы или переехать на третий этаж. У меня были деньги на все, что мне было не нужно, но даже все деньги мира не могли вернуть мне то, что я потерял. И после похорон я не мог ничего. Только приобрел замок. Установил чудовищного немецкого замкового монстра. Сюда никогда не вламывались, так что лишь богам известно, зачем я это сделал.
Он был похож на парнишку, надевшего костюм своего отца. Из ворота рубашки торчала тонкая птичья шея, а на ней сидела большая голова с редкой челкой.
– Да?
– Меня послал Рыбак.
– Ну что же… – Я почувствовал холод, несмотря на пижаму. – А ты кто?
– Я новенький, меня зовут Йонни Му.
– Ну что же, Йонни. Мог бы подождать до девяти часов, тогда бы ты увидел меня в подсобке в магазине. Одетым и все такое.
– Я пришел сюда по поводу господина Густаво Кинга.
Черт.
– Я могу войти?
Я обдумывал его просьбу и разглядывал бугор на уровне груди на левой стороне его твидового пиджака. Большой пистолет. Может быть, из-за этого он и носил такой большой пиджак.
– Просто быстро проясним дело, – сказал он. – Рыбак настаивает.
Отказ вызовет подозрения. Отказ бесполезен.
– Да пожалуйста, – сказал я, открывая дверь. – Кофе?
– Я пью только чай.
– Боюсь, чая у меня нет.
Он поправил челку. У него был длинный указательный палец.
– Я не говорил, что хочу чаю, господин Хансен, я только сказал, что не пью кофе. Это гостиная? Прошу, после вас.
Я вошел, убрал со стула несколько журналов «МЭД» и пластинок Мингуса и Моники Зеттерлунд и уселся. Йонни Му опустился на продавленный диван рядом с гитарой. Он провалился так низко, что ему пришлось передвинуть на столе пустую бутылку из-под водки «Калинка», чтобы хорошо меня видеть. Чтобы я оказался на линии огня.
– Труп господина Густаво Кинга нашли вчера, – сказал он. – Но не в Бюнне-фьорде, где, как вы сообщили Рыбаку, вы его утопили. Единственное совпадение – это пуля в голове.
– Господи, труп перевезли? Где…
– В городе Сальвадор в Бразилии.
Я медленно кивал.
– Кто?..
– Я, – ответил он и засунул правую руку за пазуху. – Вот этим.
У него был не пистолет, а револьвер. Черный, огромный и страшный. И валиум перестал действовать.
– Позавчера. Тогда он был очень даже жив.
Я продолжал медленно кивать.
– Как вы его нашли?
– Когда ты каждый вечер сидишь в одном и том же баре в Сальвадоре и хвалишься, как обманул короля наркотиков Норвегии, королю наркотиков Норвегии рано или поздно становится об этом известно.
– Глупо с его стороны.
– Но как я уже сказал, мы его все равно нашли.
– Несмотря на то, что вы считали его мертвым?
– Рыбак никогда не перестает искать своих должников, пока не увидит их труп. Никогда. – Тонкие губы Йонни изобразили намек на улыбку. – И Рыбак всегда находит то, что ищет. Мы с вами не понимаем как, но он находит. Всегда. Поэтому его и называют Рыбаком.
– Густаво что-нибудь сказал, перед тем как вы его…
– Господин Кинг во всем сознался. Именно поэтому я застрелил его в голову.
– Что?
Йонни Му сделал движение, похожее на пожимание плечами, но в его огромном пиджаке оно было почти незаметным.
– Он мог выбирать: быстро или медленно. Если бы он не выложил карты на стол, все прошло бы медленно. Думаю, что вы, убийца, знакомы с воздействием правильно произведенного выстрела в живот. Желудочный сок в селезенке и печени…
Я кивнул. И хотя я понятия не имел, о чем он говорит, у меня имелось воображение.
– Рыбак хотел, чтобы у вас был такой же выбор.
– Е-е-если я признаюсь? – простучал я зубами.
– Если вы отдадите нам деньги и наркотики, которые господин Кинг украл у Рыбака. Ту половину, что вы получили.
Я кивнул. Недостатком прекращения действия валиума было то, что я испытывал смертельный страх, и то, что смертельный страх – это очень больно. Преимуществом было то, что я оказался способен в какой-то мере осуществлять мыслительную деятельность. И до меня дошло, что сейчас повторяется сцена нападения на рассвете с участием меня и Густаво. Так почему бы мне не повторить действия Густаво?
– Я могу поделиться с тобой.
– Как Густаво с вами? – сказал Йонни. – И вы закончите как он, а я – как вы? Нет, спасибо.
Он сдвинул челку в сторону. Указательный палец оцарапал кожу на лбу. Он вызывал у меня ассоциации с когтем орла.
– Так быстро или медленно, господин Хансен?
Я сглотнул. «Думай, думай». Но вместо решения у меня перед глазами мелькали картины моей жизни: выбор, неверный выбор. В тишине под окном раздался звук дизельного двигателя, голоса и беззаботный смех. Мусорщики. Почему я не стал мусорщиком? Честно трудишься, убираешь, служишь человечеству, а потом довольным возвращаешься домой. Один, но, во всяком случае, я мог бы ложиться спать с чувством определенного удовлетворения. Погодите-ка… Ложиться спать. Может быть…
– Деньги и наркотики в спальне, – сказал я.
– Давайте сходим туда.
Мы поднялись.
– Прошу, – сказал Йонни Му, махнув пистолетом. – Age before beauty.
Проделывая несколько шагов по коридору в комнату, я представлял себе, как это произойдет. Подойти к кровати, зная, что он у меня за спиной, схватить пистолет. Повернуться, не смотреть ему в лицо, просто выстрелить. Просто. Или он, или я. Не смотреть ему в лицо.
Мы были в спальне. Я направился к кровати. Поднял подушку. Схватил пистолет. Повернулся. У него открылся рот. Глаза расширились. Он знал, что умрет. Я нажал на курок.
Точнее, я хотел нажать на курок. Все мое существо хотело нажать на курок. Уже нажало на курок. Все, кроме указательного пальца на правой руке. Ну вот, опять.
Йонни Му поднял револьвер и направил на меня:
– Глупо с вашей стороны, господин Хансен.
Не глупо, подумал я. А вот раздобыть деньги на лечение через одну-две недели после того, как болезнь дошла до той стадии, что лечиться уже поздно, – вот это глупо. Смешивать валиум с водкой глупо. Но быть не в состоянии выстрелить, когда твоя собственная жизнь стоит на кону, – это генетическое функциональное заболевание. Я эволюционно-технический уродец, и будущее человечества заслуживает того, чтобы меня устранили здесь и сейчас.
– Выстрел в голову или в живот?
– В голову, – сказал я и направился к платяному шкафу.
Я достал коричневую сумку с денежным поясом и мешочки с амфетамином и повернулся к нему. Увидел его глаз за прицелом револьвера, второй глаз был закрыт, орлиный коготь обхватил курок. Я на мгновение задумался, пока не понял, чего он ждет. Мусорщики. Он не хотел, чтобы они, стоя прямо под окном, услышали выстрел.
Прямо под окном.
Второй этаж.
Тонкие стекла.
Моя дарвинистская сущность, возможно, еще не совсем меня позабыла, потому что, пока я разворачивался и бежал три шага до окна, в голове у меня была только одна мысль: «Выживи».
Не уверен, что могу с точностью описать, что произошло дальше, но я, скорее всего, держал перед собой сумку или пистолет, когда бросился в окно, выдавил и разбил стекло, словно оно было мыльным пузырем, и уже в следующее мгновение оказался в свободном падении. Я ударился о крышу мусорной машины левым плечом, перекатился, почувствовал животом тепло нагретого солнцем кузова, соскользнул вниз, поджав босые ноги, и приземлился на асфальт.
Голоса смолкли, и двое мужчин в коричневых комбинезонах, остолбенев, уставились на меня. Я подтянул соскользнувшие пижамные штаны и подобрал сумку и пистолет. Потом бросил взгляд на свое окно. У подоконника, усыпанного осколками стекла, стоял Йонни и глядел на меня.
Я кивнул ему.
Он криво улыбнулся и приставил указательный палец с длинным ногтем ко лбу. Позже я подумал, что этим жестом он как бы отдавал мне честь. Я выиграл этот раунд. Но мы еще встретимся.
Я развернулся и побежал по улице под низким утренним солнцем.
Маттис был прав.
Этот ландшафт, эта тишина что-то делают с человеком.
Я годами жил в Осло один, но через трое суток, проведенных здесь, одиночество стало давить, оно было тихим плачем, печалью, утолить которую не в состоянии ни вода, ни спиртное. Поэтому, когда я посмотрел на пустынную равнину и серое облачное небо, раскинувшееся над ней, и не обнаружил даже оленя, я перевел взгляд на часы.
Свадьба. Я никогда раньше не бывал на свадьбе. Что это говорит о мужчине тридцати пяти лет? Нет друзей? Или неправильные друзья, которых никто не хочет и уж тем более не хочет за них замуж?
В общем, да, я посмотрелся на себя в ведре с водой, почистил пиджак, засунул пистолет за пояс брюк сзади и побрел в Косунд.
