Глава 7
Я уже дошел до того места, откуда была видна деревня в низине, и тут забили церковные колокола. Я пошел быстрее. Стало прохладнее, возможно, оттого, что небо затянуло облаками, а возможно, оттого, что лето в этих местах кончается в августе.
Нигде не было ни одного человека, но на гравийной дорожке перед церковью стояло несколько машин, а из церкви доносились звуки органа. Значит ли это, что невеста уже идет к алтарю, или же это часть разогрева? Как я уже сказал, раньше мне не приходилось бывать на таких мероприятиях. Я рассматривал припаркованные машины: вдруг она сидит в одной из них и ждет своего выхода. Я заметил, что номерные знаки начинались с буквы Y, обозначающей регион Финнмарка. Только на одном автомобиле, большом черном пикапе, на номере не было буквы. Машина из Осло.
Я поднялся по лестнице и осторожно открыл дверь. Немногочисленные скамейки были заполнены, но я проскользнул внутрь и нашел место в одном из задних рядов. Орган замолчал, и я посмотрел вперед. Я не заметил жениха с невестой, значит я определенно увижу всю церемонию. В рядах передо мной виднелось несколько саамских кофт, не так много, как я ожидал увидеть на саамской свадьбе. В первом ряду мне бросились в глаза два знакомых затылка. Растрепанная рыжая шевелюра Кнута и блестящий черный водопад волос Леи, частично покрытый платком. С моего места видно было плохо, но жених, вероятно, сидел у алтаря вместе со свидетелем и ждал невесту. В помещении раздавались покашливание и всхлипы. Было что-то симпатичное в этом собрании, сдержанном, серьезном и в то же время растроганном за жениха и невесту.
Кнут оглянулся и осмотрел собравшихся. Я попытался перехватить его взгляд, но Кнут меня не заметил, во всяком случае, не улыбнулся мне в ответ.
Орган снова разразился звуками, и все с удивительной силой запели хором: «Ближе к тебе, Господь мой…»
Не то чтобы я много знал о псалмах, но я подумал: забавно, что для свадьбы выбрали именно его. И я никогда не слышал, чтобы этот псалом пели так медленно. Собравшиеся бесконечно тянули все гласные в бесконечном «…ближе к тебе, хотя б крестом пришлось подняться мне».
После приблизительно пяти куплетов я закрыл глаза. Возможно, дело было в простой скуке, а может, в чувстве безопасности в составе стада после нескольких напряженных суток. Короче говоря, я заснул.
Я проснулся, услышав мягкий южный диалект.
Я вытер слюну в уголках рта. Наверное, кто-то задел мое нездоровое левое плечо: во всяком случае, оно болело. Я протер глаза, на кончиках пальцев остался желтый гной. Я прищурился. Человек, говоривший на южном диалекте, носил очки, волосы у него были жидкими и бесцветными, а одет он был в рясу, под которой я спал.
– …Но он был человеком со своими слабостями, – сказал он.
Слабыстими.
– Как и мы все. Он был человеком, который, согрешив, бежал от решения проблем, который прятался и надеялся, что проблемы исчезнут, если достаточно долго от них скрываться. Но мы все знаем, что не можем спрятаться от Божьей кары, что Он всегда найдет нас. И в то же время он – одна из заблудших овец Иисуса, овца, отбившаяся от стада, которую Иисус Христос найдет и спасет своею милостью, если грешник перед лицом смерти попросит Господа о прощении.
Это была не свадебная проповедь, да и жениха с невестой у алтаря я не видел. Я уселся поудобнее и вытянул шею. Вот тогда перед полукруглым алтарем я и увидел черный гроб.
– И все же, возможно, он надеялся на забвение, отправляясь в свой последний поход. Надеялся, что срок погашения долга истечет, что под его грехами будет подведена черта и ему не придется платить. Но он был настигнут, как будем и все мы.
Я повернулся к выходу. По обе стороны от дверей стояли двое мужчин со сложенными перед собой руками. Оба пристально смотрели на меня. Черные костюмы. Облачение убийц. Пикап из Осло перед церковью. Меня обманули. Маттиса послали в хижину, чтобы он выманил меня из крепости в деревню на похороны.
– И поэтому мы стоим сегодня перед пустым гробом…
Мои похороны. Пустой гроб, который ждет меня.
Мой лоб покрылся потом. Какой у них план, как все произойдет? Будут ли они ждать конца церемонии, или меня устранят прямо здесь, при всех?
Я просунул руку за спину и нащупал пистолет. Стоит ли мне попытаться выбраться на улицу с помощью пистолета? Или лучше поднять шум, вскочить, показать на двоих мужчин у двери и прокричать, что это убийцы из Осло, которых послал торговец наркотиками? Но как это поможет, если все добровольно собрались здесь на похороны незнакомого южанина? Наверняка Рыбак им заплатил, и даже Лею вовлекли в этот заговор. Но если она говорила правду, жители деревни не особенно заботятся о земных богатствах. В таком случае Рыбак мог распустить обо мне слухи, его люди могли выдавать себя за агентов полиции и утверждать, что я сам Сатана. Черт их знает, как им это удалось, но я знал, что мне надо выбираться отсюда.
Уголком глаза я заметил, как двое убийц повернулись друг к другу и начали перешептываться. Я положил руку на рукоятку пистолета и вынул оружие из-за пояса. Я поднялся. Стрелять надо сейчас, пока они не повернулись ко мне, тогда не придется смотреть им в лицо.
– …Хуго Элиассена, который вышел в море, несмотря на неблагоприятный прогноз погоды, чтобы ловить сайду, по его словам. Или чтобы скрыться от своих неразрешенных проблем.
Я снова опустился на скамейку и засунул пистолет за пояс брюк.
– Будем надеяться, что он, как христианин, упал на колени в своей лодке и молил о пощаде, молил о прощении, вымаливал разрешение войти в Царствие Небесное. Многие из вас знали Хуго лучше меня, но те из вас, с кем я разговаривал, уверены, что он именно так и поступил, потому что он был богобоязненным человеком, и я думаю, что Иисус, пастырь, услышал его и забрал домой, в свое стадо.
Только сейчас я услышал стук своего сердца: оно билось так сильно, будто хотело вырваться из груди.
Голос снова начал петь: «Большое стадо видим мы».
Кто-то протянул мне раскрытый псаломник Ландстада, ткнул в желтую страницу и дружелюбно кивнул. Я вступил со второго куплета. С полным облегчением и с благодарностью восхвалял я Провидение за то, что мне позволено пожить по крайней мере еще немного.
Я стоял перед церковью и смотрел вслед черному пикапу, увозившему гроб.
– Да-да, – сказал подошедший ко мне пожилой мужчина. – Мокрая могила лучше, чем никакой могилы.
– Мм.
– Значит, это ты живешь в охотничьей хижине, – продолжал он, прищурившись и глядя на меня. – Ну и как, куропатки попадаются?
– Не часто.
– Ну да, иначе мы бы слышали выстрелы, – сказал он. – В такую погоду звук хорошо разносится.
Я кивнул:
– А почему на катафалке ословские номера?
– Да это все Аронсен, воображала. Купил машину в Осло и думает, что это круто.
Лея стояла на церковной лестнице вместе с высоким светловолосым мужчиной. Очередь соболезнующих вскоре иссякла. Еще до того, как машина скрылась из виду, Лея сказала:
– А теперь приглашаю всех к нам на кофе и поминки. Спасибо всем, что пришли, и хорошей дороги домой.
Мне почудилось что-то очень знакомое в том, как она стояла рядом с этим мужчиной, будто я уже видел такую картину раньше. Налетел порыв ветра, и высокий мужчина слегка качнулся.
– А кто это стоит рядом с вдовой? – спросил я.
– Уве? Это брат погибшего.
Конечно. Свадебная фотография. Ее наверняка сделали именно на этом месте, на церковной лестнице.
– Брат-близнец?
– Близнец абсолютно во всем, – подтвердил пожилой мужчина. – Ну что, пойдем выпьем кофе с тортом, а?
– Вы не видели Маттиса?
– Которого Маттиса?
Значит, их несколько.
– Ты имеешь в виду Спирто-Маттиса?
А вот таких вряд ли несколько.
– Он, должно быть, сегодня на свадьбе Мигаля у Чеавччагеади.
– Что-что?
– Это за долиной Транстейнена. – Он махнул рукой в сторону моря, где, насколько я помнил, находилась пристань. – Там язычники поклоняются своим богам. Бррр! Ну что, пошли?
Мне показалось, что в наступившей следом тишине я услышал барабанный бой и музыку. Шум. Алкоголь. Женщины.
Я повернулся и увидел спину Леи – она уже шагала по направлению к дому. Она крепко держала за руку Кнута. Брат погибшего и другие молчаливой процессией шли за ними, но на некотором расстоянии. Я провел языком по нёбу. Во рту все еще было сухо после сна и из-за сильного испуга, а может быть, от всего выпитого.
– Немного кофе было бы прекрасно, – сказал я.
Сейчас, когда дом был наполнен людьми, он выглядел совсем иначе.
Я, кивая, проходил мимо незнакомых людей, провожавших меня взглядами и незаданными вопросами. Казалось, что все остальные присутствующие знают друг друга. Я нашел Лею на кухне, где она нарезала торты.
– Соболезную, – сказал я.
Она посмотрела на мою протянутую ладонь и переложила нож в левую руку. Нагретый солнцем камень. Твердый взгляд.
– Спасибо. Как тебе живется в хижине?
– Спасибо, хорошо, я как раз собираюсь туда. Я просто хотел выразить свои соболезнования, поскольку не успел сделать этого в церкви.
– Не надо сразу уходить, Ульф. Попробуй торт.
Я взглянул на торт. Я не люблю торты. Никогда не любил. Мама называла меня удивительным ребенком.
– Да, да, – сказал я. – Спасибо тебе.
Следом за мной в кухню устремились другие, и, взяв блюдце с тортом, я отправился в гостиную, где в конце концов остановился у окна. Ощущая на себе чье-то молчаливое настойчивое внимание, я принялся разглядывать небо, словно интересовался, будет ли дождь.
– Мир тебе.
Я обернулся. Если не считать седой пряди у виска, у стоящего передо мной мужчины были ее черные волосы и ее прямой мужественный взгляд. Я толком не знал, что ответить. То же «мир вам» прозвучит фальшиво, «привет» – чересчур неформально, чуть ли не нагло. Поэтому я вымученно произнес «доброго дня», хотя такое радостное пожелание совсем не соответствовало ситуации.
– Я Якоб Сара.
– Юльф… э-э, Ульф Хансен.
– Мой внук говорит, что ты умеешь шутить.
– Правда?
– Но он не может сказать, кто ты по профессии. И что ты делаешь здесь, в Косунде. Только то, что у тебя винтовка моего зятя. И что ты неверующий.
Я бесстрастно кивал; такое кивание не подтверждает и не опровергает сказанного, просто показывает, что вы слышите говорящего. Запихав в рот большой кусок торта, я выиграл несколько секунд на размышление. Я продолжал медленно жевать и кивать.
– И это не мое дело, – говорил мужчина. – Это, как и то, сколько ты собираешься здесь пробыть. Но вот что я вижу наверняка – тебе нравится «Княжеский» торт.
Он пристально смотрел мне в глаза, пока я с трудом глотал. Потом он положил руку на мое больное плечо.
– Помни, молодой человек: милость Божья не знает границ. – Он сделал паузу, и я почувствовал, как тепло его ладони проникает сквозь материю прямо в мою кожу. – Почти.
Он улыбнулся и ушел беседовать с другими скорбящими, и я слышал, как они бормочут «мир тебе».
– Ульф…
Мне не надо было поворачиваться, чтобы понять, кто ко мне обращается.
– Поиграем в тайные прятки? – Он смотрел на меня с серьезным выражением лица.
– Слушай, Кнут, я…
– Ну пожалуйста!
– Хм. – Я посмотрел на остатки торта. – И что это за тайные прятки?
– Нужно спрятаться так, чтобы никто из взрослых не понял, что мы играем в прятки. Нельзя бегать, кричать и смеяться, и нельзя прятаться в необычных местах. Мы играем так, когда проходят собрания. Это весело, правда. Я могу водить первым.
Я огляделся. Других детей здесь не было, только Кнут. Один на похоронах отца. Тайные прятки. Конечно.
– Я считаю до тридцати четырех, – прошептал он. – Начинаю.
Он отвернулся к стене и сделал вид, что рассматривает свадебную фотографию родителей, а я отставил блюдце и начал осторожно пробираться через гостиную и по коридору. Я заглянул в кухню, но Леи там уже не было. Я вышел на улицу. Ветер усиливался. Я прошел мимо машины без номеров и увидел, как несколько капель дождя, принесенных порывами ветра, упали на лобовое стекло. Пройдя дальше, к задней стороне дома, я прислонился к стене под открытым окном мастерской и закурил.
Только когда ветер ослабел, я услышал в мастерской голоса:
– Пусти, Уве! Ты выпил и не знаешь, что говоришь.
– Не сопротивляйся так, Лея. Ты не должна долго горевать, Хуго не хотел бы этого.
– Ты не знаешь, чего хотел бы Хуго!
– Во всяком случае, я знаю, чего хочу я. И всегда хотел. И ты тоже этого хочешь.
– Пусти сейчас же, Уве, или я закричу.
– Как кричала той ночью с Хуго? – Хриплый пьяный смех. – Ты много шумишь, Лея, но в конце концов уступаешь и повинуешься своим мужчинам. Как повиновалась Хуго, как повиновалась отцу. И как будешь повиноваться мне.
– Никогда!
– Так мы поступаем в нашей семье, Лея. Хуго был моим братом, теперь его нет, и значит я несу ответственность за вас с Кнутом.
– Уве, довольно!
– Спроси у своего отца.
Последовала тишина, и я подумал, не уйти ли мне.
Но остался стоять.
– Ты вдова и мать, Лея. Будь разумной. Мы с Хуго делили в жизни все, и он бы хотел, чтобы мы так поступили, даю тебе слово. И я хочу. Иди сюда, позволь мне… Ай! Чертова баба!
С грохотом захлопнулась дверь.
Я услышал тихие ругательства, потом что-то упало на пол. В этот же миг из-за угла дома показался Кнут. Он широко раскрыл рот, и я замер, предчувствуя крик, который меня разоблачит.
Но его не последовало, все было как в сцене из немого фильма.
Тайные прятки.
Я затушил сигарету и поспешил в его сторону, смиренно разводя руками. Увел его в гараж.
– Считаю до тридцати трех, – сказал я и повернулся к красному «фольксвагену» его матери.
Было слышно, как мальчик бежал к входной двери.
Закончив считать, я вошел в дом.
Лея стояла в одиночестве на кухне и чистила картошку.
– Привет, – тихо произнес я.
Она подняла глаза. Щеки ее разрумянились, глаза блестели.
– Прости, – сказала она, всхлипнув.
– Сегодня кто-то наверняка мог помочь тебе с обедом.
– О, все предлагали. Но я думаю, лучше продолжать заниматься делами.
– Да, наверное, так лучше, – сказал я, присаживаясь к кухонному столу.
Я заметил, что она немного оцепенела.
– Тебе не обязательно говорить со мной, – сказал я. – Я просто хотел посидеть немного, прежде чем уйти, а в гостиной… там мне особо не с кем и не о чем говорить.
– Кроме Кнута.
– Ну, говорит в основном он. Смышленый парень. Он много думает для своего возраста.
– Ему о многом надо думать. – Она потерла нос тыльной стороной ладони.
– Да.
Я чувствовал, что должен что-нибудь сказать, что слова вертятся на языке, только я пока не знал, какие именно. И когда они пришли ко мне, казалось, они сами выстроились в предложение, у меня не было над ними власти, и все же они явились порождением чистой логики.
– Если вы с Кнутом хотите жить вдвоем, – сказал я, – но боитесь не справиться, я с удовольствием вам помогу.
Я глядел вниз на свои руки. И услышал, что она перестала чистить картошку.
– Я не знаю, сколько времени проживу, – продолжал я. – И у меня нет семьи. Нет наследников.
– Что ты такое говоришь, Ульф?
И в самом деле, что же я такое говорю? Неужели эти мысли родились за несколько минут, прошедших между тем, как я стоял под окном, и тем, как я вошел в кухню?
– Только то, что, если меня не станет, посмотри в хижине, за отходящей от стены доской слева от платяного шкафа, – сказал я. – За мхом.
Лея уронила в воду картофельные очистки и взглянула на меня с тревогой:
– Ты болен, Ульф?
Я покачал головой.
Она смотрела на меня своими глазами цвета морской синевы, – глазами, в которых Уве утонул, едва их увидев. Конечно утонул.
– В таком случае, я считаю, тебе не стоит думать о подобном, – сказала она. – Мы с Кнутом как-нибудь справимся, не беспокойся. А если ты не знаешь, куда бы потратить деньги, то здесь, в деревне, некоторые люди находятся в худшем положении, чем мы.
У меня загорелись щеки. Лея повернулась ко мне спиной и продолжила чистить картошку. Она прекратила свое занятие, только услышав скрип моего стула.
– Но большое спасибо за то, что ты пришел, – сказала она. – Кнут был рад тебя повидать.
– Тебе спасибо, – сказал я и направился к двери.
– И…
– Да?
– Через два дня здесь будет собрание. В шесть часов. Как я уже говорила, тебе будут рады.
Я нашел Кнута в комнате, которая, как я понял, принадлежала ему. Его тонкие ножки торчали из-под кровати. На нем были бутсы минимум на два размера больше ноги. Я вытащил его, хихикающего, наружу и поднял на кровать.
– Я ухожу, – сообщил я.
– Уже? Но…
– У тебя есть футбольный мяч?
Он кивнул, но губа его недовольно отвисла.
– Хорошо, тогда ты можешь тренироваться бить о стену гаража. Нарисуй круг, бей как можно сильнее, а потом погаси мяч, когда он отлетит к тебе. Если ты проделаешь это тысячу раз, ты будешь играть намного лучше других членов команды, когда они вернутся домой после летних каникул.
– Я не в команде.
– Значит, тогда тебя возьмут в команду.
– Я не в команде, потому что мне не разрешают.
– Не разрешают?
– Мама хочет, чтобы я играл, но дедушка считает, что спорт отвлекает внимание от Бога, что по воскресеньям все люди мира могут кричать, вопить и носиться за мячом, но мы будем отдавать этот день Святому Слову.
– Понимаю, – соврал я. – А что на этот счет думал твой папа?
Мальчишка пожал плечами:
– Ничего.
– Ничего?
– Ему не было дела. Все, до чего ему было дело…
Кнут не стал продолжать. Теперь в его глазах стояли слезы. Я обнял его за плечи. Мне и не нужно было продолжение, я знал. Я повидал таких Хуго, некоторые из них были моими клиентами. Мне самому нравилось уходить от действительности, даже убегать. Но дело было в том, что я сидел на кровати и чувствовал, как мальчишка прижимается ко мне, как молчаливый плач сотрясает его теплое тело, и я подумал, что вот от этого отец не сможет убежать, не захочет убегать. К штурвалу тебя прочно приковывает это благословение и проклятие. Но кто я такой, чтобы иметь мнение на сей счет? Я, покинувший – добровольно или нет – свою лодку еще до ее рождения? Я отпустил Кнута.
– Ты придешь на собрание?
– Не знаю. Но у меня для тебя есть еще одна работа.
– Да!
– Она похожа на тайные прятки, и о ней нельзя рассказывать. Никому.
– Да, да!
– Как часто сюда приходит автобус?
– Четыре раза. Два раза с юга, два – с востока. Два днем, два ночью.
– Хорошо. Я хочу, чтобы ты был на остановке, когда приходит дневной автобус с юга. Если с него сойдет незнакомый тебе человек, ты сразу придешь ко мне. Ты не побежишь, не будешь кричать и ни с кем не будешь разговаривать. То же самое, если приедет машина с ословскими номерами. Ты понял? Каждый раз будешь получать пять крон.
– Как… шпионское задание?
– Ну, что-то в этом роде, да.
– Эти люди привезут твое ружье?
– Увидимся, Кнут.
Я потрепал его по волосам и встал.
По пути на улицу я встретил высокого блондина, который, прихрамывая, выходил из туалета. Я слышал, как позади него шумит сливной бачок, а он все не мог справиться с ремнем на брюках. Он поднял голову и посмотрел на меня. Уве Элиассен.
– Мир тебе, – сказал я.
На своей спине я почувствовал его тяжелый проспиртованный взгляд.
Я остановился на дорожке. Ветер доносил звук барабанов, но я уже утолил свой голод и потребность в общении с другими людьми, так что теперь снова мог какое-то время побыть в одиночестве.
«Нет, все, теперь я хочу пойти домой и залиться слезами», – случалось, говорил Туральф в середине вечера. Это всегда повергало в хохот других кутил. А то, что Туральф действительно шел домой и плакал, – это совсем другая история.
«Поставь-ка того злобного парня, – мог сказать он, когда мы были дома. – И прокатимся вниз».
Не знаю, действительно ли он любил Чарльза Мингуса или, если уж на то пошло, вообще какие-нибудь из моих джазовых пластинок или же просто хотел побыть в обществе такого же грустного парня, как он сам. Но случалось, мы с Туральфом вместе шли навстречу темной ночи.
«Вот теперь мы сами себе надоели!» – смеялся он в таких случаях.
Мы с Туральфом называли это черной дырой. Я читал про одного парня по фамилии Финкельштейн, который обнаружил, что в космосе существует черная дыра, засасывающая в себя все, что окажется слишком близко, даже свет. И она такая черная, что ее нельзя увидеть невооруженным глазом. Потому что именно так дело и обстоит: ты ничего не видишь, ты великолепно себя чувствуешь, но в один прекрасный день ты телом ощущаешь, что попал в гравитационное поле, и тогда у тебя нет шансов, тебя засасывает в черную дыру безнадежности и беспричинного отчаяния. А там, внутри, все как в зазеркалье, там ты сам себя спрашиваешь, есть ли в жизни вещи, на которые можно надеяться, и есть ли у тебя причины не впадать в отчаяние. В этой дыре только время могло тебе помочь, ты мог поставить пластинку с музыкой другой депрессивной души, злобного джазиста Чарльза Мингуса, и надеяться, что выйдешь на свет с противоположной стороны, как чертова Алиса из кроличьей норы. Потому что, по словам Финкельштейна и его сторонников, возможно, все именно так: где-то там, с другой стороны дыры, существует волшебная страна зазеркалья. Не знаю, но мне кажется, что эта религия такая же хорошая и реалистичная, как и все остальные.
Я посмотрел в ту сторону, куда вела дорожка, на ландшафт, который поднимался вверх и пропадал в низких облаках. Исчезал. Заканчивался. Где-то там начиналась длинная ночь.