— Эта штука чиста, — сообщил Фифи. — Криминалисты ничего не нашли — ни крови, ни чего-либо еще. Им никогда не пользовались.

Оливье смотрел на прозрачный пакет, в котором лежал кайкен. Много лет назад он купил его в лавке антиквара в квартале Асакуса. Он хорошо помнил, что пришлось заполнить кучу формуляров, — иначе таможня не выпустила бы его из страны с оружием девятнадцатого века. Не забыл он и советов торговца: точить лезвие с помощью специального камня, смазывая гвоздичным маслом. Наоко ничего этого никогда не делала.

Фифи продолжал что-то говорить, но Пассан не слушал.

Насколько хорошо он знал свою жену? Относительно экспансивную японку можно сравнить с самой сдержанной из парижанок: никаких излияний чувств, ни слова о себе. Глухая стена. А ведь Наоко выделялась скрытностью даже на фоне своих соотечественниц. Даже по японским меркам она казалась человеком, целиком сотканным из тайн.

Он постарался воссоздать картину ее прошлого, собирая информацию по крохам, в час по чайной ложке. За десять лет он в первом приближении сложил эту головоломку…

Наоко не просто состояла из тайн — она состояла из противоречивых тайн. Попроси его описать ее, он бы не сумел. Пытаться понять, что она за человек, — все равно что брести в густом тумане через лес по еле заметной тропке. Если бы она была компасом, одному богу известно, куда бы он с ней забрел.

Например, она считала Францию страной нахлебников, но пособия, на которые имела право, получала до последнего евро. Она легко впадала в краску стыда, но свободно расхаживала нагишом и мечтала как-нибудь показать ему «танец на коленях». Скромная и неизменно вежливая, в душе она презирала всех без исключения. Издевалась над Оливье и его помешательством на древней Японии, но никому не позволяла при ней критиковать, а тем более осуждать традиции ее предков. Маниакально приверженная чистоте, она в то же время разводила вокруг себя жуткий бардак. Убежденная, что все парижане — грубияны и пошляки (в японском языке не так уж много ругательств), она в полной мере овладела французской нецензурной бранью и никогда не отказывала себе в удовольствии приложить кого-нибудь крепким словцом.

В конечном счете все его познания о ней были чисто интуитивными. Так, он чутьем угадывал, когда она взволнована, счастлива или сердита. Он просто фиксировал ее эмоции, понятия не имея, какими причинами они вызваны. Прав был Фифи, приводя в пример песню Жюльена Клерка «Моя любимая». Пассан был единственным человеком, понимавшим Наоко, — насколько вообще столь дикое и загадочное существо доступно чужому пониманию.

Ночью он вернулся в больницу и набрал полные карманы обезболивающих мазей, антисептиков, препаратов морфия и опиатов. Потом поехал домой и засел у себя в кабинете. Расследование продолжалось — и капитаном на корабле был он. Быстро приняв холодный душ — времени на бритье уже не оставалось, — опять натянул вязаную шапку и до рассвета смотрел закольцованную видеозапись, как женщина в темном, в лиловых хризантемах, кимоно тащит по полу тело Диего. Белая маска, прорези для глаз, красный рот. Дерево и жестокость. Молниеносный жест, каким она залепила глазок видеокамеры. А рядом спали его дети…

Убийца была японкой. Его убедили в этом не кимоно и не маска — кто угодно может напялить на себя и то и другое. Но ее походка… Ее манера двигаться. Мелкие шажки, большие секреты… Он внимательнейшим образом изучил каждый кадр и нашел третью примету: над маской чуть виднелась часть прически. Черный шелк волос, знакомый ему слишком хорошо.

Стоимость кимоно, как, впрочем, и маски, говорила о многом. Вероятно, ему следует связаться со всеми парижскими антикварами, специализирующимися на восточном искусстве. Ну, с этим-то проблем не будет — он всех их знал лично.

Отогнав эти мысли, Пассан взял кайкен и сунул в карман.

— Ты что, хочешь его забрать? — удивился Фифи. — Это ведь вещественное доказательство.

— Доказательство чего? Ты же сам сказал, на нем ничего не нашли. Это мой подарок, и я им дорожу.

— Не спорю. Но он может помочь в расследовании.

— Каким образом?

— Рюдель утверждает, что орудие убийства похоже на этот нож. Криминалисты изучают все виды оружия подобного типа. Кайкен может стать зацепкой. У этого преступления японский акцент.

Пассан, не вставая из-за стола, махнул рукой: дескать, брось. Он дико вымотался и от усталости нервничал.

— Рюдель нашел ветеринара? — спросил он.

— Ага. Они все утро пахали.

— Отчет у тебя?

— Только он тебе не понравится.

Пассан покосился на картинку, застывшую на экране монитора. На него смотрела маска театра Но с окаменевшим выражением жестокости на деревянном лице.

— Она вспорола ему брюхо. Перерезала мышцы, связки и жилы и отсекла гениталии.

— Она что, охотница?

— Или ветеринар. Типа доктор.

Японские корни. Познания в медицине. Навыки грабителя. Психология призрака. Безумный набор — ни связи, ни логики. Порождение ночного кошмара.

— Есть еще кое-что… — неуверенно произнес Фифи.

— Что?

— Она проделывала все это над живой собакой. Связанной, но живой.

— Быть того не может, — вскинулся Пассан. — Да он бы лаем перебудил весь квартал.

— Ветеринар говорит, вначале она перерезала ему голосовые связки.

Пассан выдержал этот удар, только в горле застрял ком.

— Диего весил больше шестидесяти килограммов, — попытался поспорить он. — Он бы отбивался и поднял тарарам.

— Не исключено, что она первым делом что-то ему вколола. По-любому, лапы она ему связала. Мы отправили ткани на токсикологический анализ. Подождем результатов.

Пассан снова уставился на экран монитора. Маски номэн различают по выражениям лица. Та, что сейчас была перед ним, означает «смеющуюся женщину». Или, наоборот, «плачущую женщину».

— Заккари что-нибудь нарыла на месте преступления? Следы? Отпечатки?

— Так, слезы одни.

— Как она проникла в дом? Почему вы ее не засекли?

— Мы лажанулись. — Фифи поставил ему на стол свой ноутбук и откинул крышку. — Вот, посмотри.

Он прокрутил в ускоренном режиме часть записи из детской спальни. Синдзи и Хироки в поле зрения камеры не попали. В комнате еще царил вечерний полумрак. Значит, это снято задолго до трагедии.

Фифи кликнул мышкой и поставил запись на нормальной скорости.

Вдруг в кадре возник силуэт Наоко. Она спиной к камере пересекла комнату и вошла в ванную. На ней было легкое строгое платье — в таких она обычно ходила на работу. Правда, именно этого платья Пассан никогда не видел. В руках она несла спортивную сумку.

— Что видишь? — спросил Фифи.

— Вижу, как Наоко заходит в ванную.

Панк нажал на клавишу пробела, и картинка замерла.

— Посмотри на тайм-код.

— Двадцать одиннадцать. И что?

Фифи свернул окно с записью и открыл второе. Обзор кухни. Защелкали клавиши. Запись прокручивалась на нормальной скорости. Наоко стояла возле кухонной стойки и готовила салат. Затем протянула руку и сняла с плиты горячую кастрюлю.

Он уже ничего не понимал. Теперь на ней было другое платье — на сей раз хорошо ему знакомое. Синдзи и Хироки сидели за обеденным столом и тянули друг у друга из рук игровую приставку.

Фифи ткнул пальцем в строку хронометража. 20:11. Но Пассану это уже не требовалось.

— В течение нескольких секунд, — продолжал его помощник, — в двух разных комнатах дома находились сразу две Наоко. Та, что вошла в ванную, — убийца. Не знаю, как она туда проникла, но… Она дождалась, пока все улягутся спать, и тогда…

Пассан представил себе, как это все происходило. Мальчики, как и каждый вечер, почистили зубы. С душевой занавески на них смотрели кувшинки и лягушки. У сыщика по спине побежали мурашки.

Эта тварь стояла за душевой занавеской и ждала своего часа.

Он вскочил и натянул куртку.

— Ты куда?

— Мне надо поговорить с Наоко. Она у Сандрины. Я должен перед ней извиниться. Понимаешь?

Ответа Фифи он не услышал. Не успел тот и рта раскрыть, как Оливье уже умчался по коридору.