Гостиная напоминала ангар, где собрались жертвы природной катастрофы. Правда, здесь таких было всего трое — Синдзи, Хироки и Наоко. Сначала Пассан увидел их со спины: они сидели на диване, укрывшись одним одеялом. Наоко заколола волосы в пучок, и картина трех белых затылков, увенчанных одним черным куполом, произвела на него впечатление более сильное, чем собачий труп или следы резни в ванной. Смысл его жизни сводился к тому, чтобы окружить заботой эти три шелковистые головки, а он был не в состоянии их защитить.

Пассан обошел диван и встал к ним лицом. Реакция детей последовала незамедлительно:

— Папа!

Ни колебаний, ни отвращения: даже изуродованный, он оставался для них отцом. Он крепко прижал мальчиков к себе и в этот миг поймал взгляд Наоко. В нем бушевало цунами, по шкале Рихтера оцениваемое в очень-очень много баллов.

— А почему ты без повязки? — Синдзи выпрямился и посмотрел на него.

— Потому что мне уже лучше.

— Тебя что, выписали? — Хироки поддержал брата.

— Ну да. Но я еще буду лечиться. Сам.

— Пап, а ты знаешь, Диего умер. — Синдзи решил перейти к более серьезной теме.

— Знаю, мой хороший. Мы выроем ему в саду могилу. И посадим на ней цветы.

Он по-прежнему не отрываясь смотрел на Наоко. Она сидела бледная, глаза ее заволокли слезы, но сильнее горя ею владели страх и гнев. Он понимал, что сравнение лежит на поверхности, но ничего не мог поделать со своими мыслями: ее лицо сейчас было похоже на маску, виденную им на экране монитора. Не выражением, конечно, а фактурой; только чуть желтоватый оттенок принадлежал не покрытой лаком деревяшке, а имел естественное происхождение. Цвет страха, подумал он.

Он поставил мальчиков на пол, и они тут же бросились назад, к матери. Волчица с волчатами.

— Надо поговорить, — просто сказал Пассан.

— Сандрина уже едет. Они у нее переночуют.

— Пойди пока посиди с ними в спальне Наоко, — кивнув, обратился он к Фифи. — Глаз с них не спускай.

Последовал обмен поцелуями. Мальчишки послушно побрели за полицейским, на ходу потирая глаза: они хотели спать.

В комнате стало тихо. Наоко сидела на диване, у нее за спиной застыли Жаффре и Лестрейд, да на пороге гостиной маячили двое полицейских в форме. Оливье мог бы попросить всю эту публику очистить помещение, но не собирался облегчать жизнь бывшей жене. Перед глазами у него по-прежнему стоял силуэт в окровавленном кимоно.

— Есть кое-что, чего ты не знаешь… — начал Пассан.

— Да ну?

— Сегодня ночью дом находился под наблюдением.

— И ты не счел нужным меня предупредить?

— Не хотел тебя пугать. — Он сунул руки в карманы и отступил на пару шагов.

— Сукин сын, — тихо пробормотала Наоко.

— После девяти вечера никто не мог ни войти в дом, ни выйти. Тут повсюду были датчики, камеры… Понимаешь?

Она не ответила. Она все поняла. Губы у нее задрожали, веки затрепетали, как крылья ослепленной бабочки.

Пассан смотрел ей прямо в лицо. Он вел себя как на настоящем допросе. На жестком допросе.

— Камеры были установлены повсюду. Кроме твоей спальни и ванных комнат.

— К чему ты ведешь? — вдруг крикнула она. — Ты что, меня подозреваешь? По-твоему, это я убила нашу собаку? В детской спальне?

Он смерил ее взглядом. Ее красота словно поставила между ними заслон. Как будто существовало нечто невидимое, но в то же время вполне материальное, что вносило сумятицу в его чувства и мистическим образом искажало восприятие собеседников.

— У нас есть видеозаписи. — Он отмахнулся от этих ненужных мыслей и повернул нож в ране. — Это была женщина. В кимоно и маске театра Но.

Наоко выгнула спину. Его слова причинили ей физическую боль. Она не притворялась — Пассан не мог ошибиться. Пятнадцатилетний опыт ведения допросов и десять лет совместной жизни кое-что да значили.

— У меня никогда не было кимоно, — выдохнула она. — И тебе об этом прекрасно известно.

— Ты могла его купить.

— Кто угодно мог его купить.

— Повторяю, никто не мог сегодня вечером войти в дом.

Обхватив плечи руками, она плакала и дрожала крупной дрожью. Все ее тело сотрясали конвульсии, непонятно, от озноба или жара. Жаффре и Лестрейд отвели глаза: их смутила не резкость детектива, а ощущение, что они присутствуют при семейной ссоре.

Пассан чувствовал себя отвратительно. Его жег стыд. Он унизил женщину, на протяжении долгих лет делившую с ним жизнь. Воспользовался ее слабостью и своей силой. Ведь по существу он ничего не знал, не располагал никакими уликами или вещественными доказательствами. Зато в душе был убежден: Наоко ни в чем не виновата. Вдруг мелькнула мысль: а может, он просто мстит ей за что-то другое, что-то такое, в чем не смеет признаться даже самому себе? Что не имеет ни малейшего отношения к гибели Диего и таится в глубинах его подсознания…

— Где кайкен? — Он решил зайти с другого фланга.

— Кайкен? Не знаю. В коридоре.

— В коридоре?

— Я услышала шаги в доме и взяла его. А потом выронила. Когда наткнулась на Фифи и второго полицейского.

— Найди его. — Не вынимая рук из карманов, Пассан кивнул Жаффре. — И отправь на анализ.

— Сволочь! — Наоко вдруг прыгнула на Пассана и со всей силы влепила ему пощечину. — Этого я тебе никогда не прощу!

От боли Пассан едва не потерял сознание. Вжавшись в стену, он пытался закрыться обеими руками. Полицейские оттащили Наоко и снова усадили на диван. Она кричала и вырывалась — дикая кошка, которую не смогли усмирить даже два тысячелетия японской благопристойности.

Пассану казалось, что лицо его опять объято огнем.

— Позовите Рюделя, — приказал он. — У нее истерика. Господи, пусть даст ей что-нибудь!

Он вышел не оглянувшись — сбежал от криков Наоко, вдогонку осыпавшей его проклятиями. На лестнице споткнулся, но устоял на ногах и спустился в свою бывшую берлогу: кажется, в душевой оставались какие-то лекарства. Передвигаясь в темноте, на ощупь нашел коробку с аптечкой. Достал биафин и щедро нанес мазь на лицо, стараясь не слишком давить на ожоги.

Но никакая боль не могла заглушить в нем душевного смятения. Наоко — ненормальная. Истеричка. А он сам? Он повел себя как животное. Пассан ждал, пока подействует мазь. Света он так и не зажигал. Над головой раздавался звук шагов и суматохи: коллеги выводили из дома Наоко, а она сопротивлялась.

Немного успокоившись, Пассан встал, нашел черную вязаную шапку, нахлобучил на голову и решил больше не снимать, — так хоть не видно петушиного гребня оставшихся волос, с которым он похож на панка. Затем с кряхтеньем поднялся по лестнице и вышел на балкон. Дождь перестал. Жалко, подумал он. Хорошо было бы встать под его прохладные струи. Подставить им пылающее лицо…

— Привет.

Сандрина несла на руках спящего Хироки. За ней шел Фифи и вел за руку спотыкающегося на каждом шагу Синдзи. Лужайку по-прежнему освещали вспышки мигалок. Белесые голубые огни пульсировали в ритме сердцебиения, отбрасывая на газон темные щупальца теней. Пассан поцеловал сыновей в макушки.

— Я за ними присмотрю, — сказала Сандрина. — Не волнуйся. Завтра отвезу прямо в школу верховой езды.

— Спасибо тебе. — Он изобразил признательную улыбку. — За все спасибо.

В тот же миг у него в памяти всплыли ужасные картины, увиденные на мониторе. И лишь сейчас сознание отметило одну деталь. Существо, кем бы оно ни было, завязало пояс кимоно необычным способом: запахнув полы одеяния справа налево. Однако в Японии делают ровно наоборот, и это служит знаком жизни. Справа налево кимоно запахивают только на мертвых.

Здесь напрашивалось два объяснения. Либо убийца ничего не смыслила в японских обычаях, либо намеренно взяла на себя роль ангела смерти.