Утренний транспортный поток тихо крался по направлению к Грёнланнслейрет, а Трульс уже подходил ко входу в Полицейское управление. Приблизившись к дверям с забавными иллюминаторами, он заметил на липе красный плакат. Поэтому он развернулся и спокойно пошел назад, мимо медленно двигающейся пробки на улице Осло-гате, по направлению к кладбищу.

Он вошел на территорию кладбища, на которой, как обычно в этот час, не было ни одного человека. По крайней мере, живого. Трульс остановился у надгробия А. К. Руда. На нем не было никаких сообщений, следовательно, сегодня день зарплаты.

Он уселся на корточки и разрыл землю у самого камня. Нащупал коричневый конверт и вытащил его. Поборол искушение распечатать его и пересчитать деньги прямо на месте, засунул конверт в карман пиджака. Он уже хотел подняться, но внезапное ощущение, что за ним кто-то наблюдает, заставило его посидеть еще пару минут, будто бы погрузившись в раздумья о бренности А. К. Руда и жизни вообще, ну или что-то в этом духе.

— Не поднимайся, Бернтсен.

На него упала тень. А вместе с ней наступил холод, словно солнце скрылось за тучей. Трульсу Бернтсену показалось, что он находится в свободном падении и живот его поднялся к груди. Значит, вот как оно произойдет. Разоблачение.

— На этот раз у нас для тебя другое задание.

Трульс снова ощутил твердую почву под ногами. Голос. Слабый акцент. Это он. Трульс украдкой посмотрел в сторону. Увидел человека, который стоял, склонив голову, через две могилы от него. Было понятно, что он молится.

— Ты должен выяснить, где прячут Олега Фёуке. Смотри прямо!

Трульс уставился на могильный камень перед собой.

— Я пытался, — сказал он. — Но перевод нигде не зарегистрирован. Во всяком случае, ни в одном из мест, куда я имею доступ. А те, с кем я разговаривал, ничего о парне не слышали, поэтому я думаю, что ему дали новое имя.

— Поговори с теми, кто знает. Поговори с его адвокатом Симонсеном.

— А почему не с матерью? Она же должна…

— Не надо женщин!

Слова его собеседника прозвучали как пушечный грохот, и если на кладбище были другие люди, они должны были их услышать. Уже спокойнее тот продолжил:

— Попробуй поговорить с адвокатом. А если ничего не выйдет…

Во время последовавшей паузы Бернтсен услышал, как шелестят кроны кладбищенских деревьев. Наверное, это ветер, это из-за ветра так резко похолодало.

— …то есть парень, которого зовут Крис Редди, — говорил его собеседник. — На улице его называют Адидас. Он торгует…

— Спидом. Адидас значит амфет…

— Заткнись, Бернтсен. Просто слушай.

Трульс закрыл рот. И стал слушать. Как всякий раз, когда какой-нибудь обладатель подобного голоса велел ему заткнуться. Он слушал, как его просят покопаться в навозе. Просят его…

Голос назвал адрес.

— Ты знаешь, говорят, Адидас ходил и хвастался тем, что это он застрелил Густо Ханссена. Ты приведешь его на допрос. И внезапно он сделает чистосердечное признание. О деталях вы там сами договоритесь, главное, чтобы все было на сто процентов достоверно. Но сначала ты все-таки попробуешь разговорить Симонсена. Понятно?

— Да, но почему Адидас…

— Почему — это не твоя проблема, Бернтсен. Единственный вопрос, который ты можешь задать, — это «сколько».

Трульс сглотнул. Глотал и глотал. Разгребать говно. Глотать говно.

— Сколько?

— Вот так. Шестьдесят тысяч.

— Сто тысяч.

Собеседник не ответил.

— Эй!

Слышны были только звуки дорожного движения.

Бернтсен посидел молча. Глянул в сторону. Там никого не было. Он почувствовал, что солнце снова начало пригревать. А шестьдесят тысяч — это не так уж и плохо.

Когда в десять часов утра Харри развернулся у главного дома фермы Скёйен, над землей все еще лежал туман. Исабелла Скёйен стояла на лестнице и улыбалась, похлопывая небольшим кнутом по бедру, обтянутому брюками для верховой езды. Выбираясь из арендованной машины, Харри услышал, как под каблуками ее сапог заскрипел гравий.

— Доброе утро, Харри. Что ты знаешь о лошадях?

Харри захлопнул дверцу машины.

— Я потерял на них кучу денег. Это о чем-то говорит?

— Значит, ты к тому же игрок?

— К тому же?

— Я тоже провела небольшое расследование. Твои подвиги уравновешиваются грузом твоих грехов. По крайней мере, кажется, так считают твои коллеги. Ты в Гонконге проигрывал деньги?

— На ипподроме «Хэппи Вэлли». И это было всего один раз.

Она пошла в сторону низкого красного деревянного здания, и ему пришлось ускорить шаг, чтобы поспеть за ней.

— Ты когда-нибудь ездил верхом, Харри?

— У моего деда в Ондалснесе была лошадь.

— Значит, ты умелый наездник.

— Да нет, опять же всего один раз. Дедушка говорил, что лошадь не игрушка. Он говорил, что кататься верхом для собственного удовольствия — значит не уважать рабочее животное.

Исабелла остановилась у деревянной стойки, на которой висели два узких кожаных седла.

— Ни одна из моих лошадей не видела и не увидит ни телеги, ни плуга. Пока я седлаю, предлагаю тебе сходить вон туда… — Она указала на жилой дом. — Там в шкафу в коридоре ты найдешь одежду для верховой езды моего бывшего мужа. Надо поберечь твой красивый костюм, как считаешь?

В шкафу в коридоре Харри нашел свитер и джинсы подходящей длины. Но размер ноги ее бывшего мужа оказался меньше, чем у Харри, и на него не налезала ни одна пара обуви, пока он не докопался до стоявших в глубине шкафа хорошо поношенных армейских кроссовок.

Когда он вышел во двор, Исабелла стояла и держала двух оседланных лошадей. Харри открыл пассажирскую дверцу машины, уселся, переобулся, вынул стельки, положил их на пол машины и достал из бардачка солнцезащитные очки.

— Готов.

— Это Медуза, — сказала Исабелла, похлопывая большую рыжую лошадь по морде. — Она ольденбурженка из Дании, чудесная порода для конкура. Ей десять лет, она начальница над своими. А это Балдер, ему пять. Он мерин, и он пойдет за Медузой.

Она протянула ему поводья мерина, а сама вскочила на Медузу.

Харри повторил движения за ней: вставил левую ногу в левое стремя и закинул себя в седло. Не дожидаясь команды, его лошадь потрусила за Медузой.

Харри немного преувеличил, когда сказал, что ездил верхом только один раз, но нынешняя прогулка совершенно не походила на поездки на дедушкиной ломовой лошади, напоминавшей авианосец. Сейчас ему приходилось балансировать в седле, а прижимая колени к бокам мерина, он ощущал игру мускулов и даже чувствовал ребра стройного коня. А когда Медуза, выйдя на тропинку на равнине, немного прибавила скорость и Балдер ей ответил, то даже незначительное ускорение заставило Харри понять, что у него между ног находится зверь из «Формулы-1». За равниной они выбрали тропинку, ведущую на поросший лесом холм. В одном месте, где тропинка разделялась надвое, чтобы обогнуть большое дерево, Харри попытался заставить Балдера повернуть налево, но конь проигнорировал приказ Харри и последовал по следу Медузы справа от дерева.

— Я думал, что табун идет за жеребцом, — проговорил Харри.

— Как правило, так и бывает, — сказала Исабелла через плечо. — Но все дело в характере. Сильная, амбициозная и умная кобыла может обойти всех, если захочет.

— А ты хочешь?

Исабелла Скёйен рассмеялась:

— Конечно. Если хочешь чего-то достичь, нужно хотеть этого достичь. В политике речь идет о том, чтобы добыть себе власть, а будучи политиком, человек должен хотеть конкурировать с другими.

— И тебе нравится конкурировать?

Ехавшая впереди Исабелла пожала плечами:

— Здоровая конкуренция — это хорошо. Это означает, что сильнейший и достойнейший получит право принимать решения, а так будет лучше для всего табуна.

— И спариваться такая лошадь может с кем угодно?

Она не ответила. Харри посмотрел на нее — она прямо сидела в седле и как будто массировала спину лошади своими упругими ягодицами, делая мягкие движения бедрами из стороны в сторону. Они выехали на поляну. Солнце светило вовсю, а над раскинувшимися впереди полями еще виднелись пятнышки тумана.

— Дадим им передохнуть, — сказала Исабелла Скёйен, слезая с лошади.

После того как они привязали животных к дереву, Исабелла легла на траву и пригласила Харри последовать ее примеру. Он сел рядом с ней и надел солнцезащитные очки.

— Послушай, а разве это мужские очки? — спросила она, поддразнивая его.

— Они защищают от солнца, — ответил Харри, вынимая из кармана пачку сигарет.

— Мне нравится.

— Нравится что?

— Нравится, что мужчины не беспокоятся насчет своей мужественности.

Харри посмотрел на нее. Она лежала, опираясь на локти, а на ее блузке была расстегнута одна пуговица. Он надеялся, что стекла его очков достаточно темные. Она улыбалась.

— Итак, что ты можешь рассказать мне о Густо? — спросил Харри.

— Мне нравятся настоящие мужчины, — сказала она.

Улыбка ее стала шире.

Коричневая стрекоза, совершающая последний осенний полет, пронеслась мимо них. Харри не понравилось то, что он прочитал в ее глазах. То, что он видел с момента своего приезда на ферму. Ожидание триумфа. А не мучительное беспокойство человека, который рискует оказаться в центре разрушительного для карьеры скандала.

— Мне не нравится все ненастоящее, — сказала она. — Блеф, например.

Ее голубые накрашенные глаза излучали триумф.

— Понимаешь, я позвонила одному знакомому в полиции. И помимо короткого рассказа о легендарном следователе Харри Холе, он поведал мне, что в деле Густо Ханссена не проводились никакие экспертизы крови. Образец оказался испорченным. Нет никакого ногтя с моей кровью под ним. Ты блефовал, Харри.

Харри прикурил сигарету. Он не чувствовал прилива крови к щекам и ушам. Может быть, в его возрасте уже не краснеют.

— Ммм. Если все твои контакты с Густо сводились к невинным беседам, почему же ты так испугалась, что я направлю кровь на анализ ДНК?

Она тихо засмеялась:

— А кто сказал, что я испугалась? Может, мне просто хотелось, чтобы ты сюда приехал. На природу полюбовался, и все такое прочее.

Харри удостоверился, что в его возрасте еще краснеют, лег и выдохнул дым в удивительно голубое небо. Он закрыл глаза и попытался придумать вескую причину не трахать Исабеллу Скёйен. Их было несколько.

— Разве не так? — спросила она. — Я просто хочу сказать, что я взрослая одинокая женщина, у которой имеются естественные потребности. И это не означает, что я несерьезная. Я бы никогда не связалась с человеком, которого бы не воспринимала как равного, например с таким, как Густо. — Ее голос зазвучал ближе. — А вот взрослый, крупный мужчина, напротив…

Она положила теплую руку ему на живот.

— Вы с Густо лежали на этом же месте? — тихо спросил Харри.

— Что?

Он приподнялся на локтях и кивнул на синие кроссовки.

— В твоем шкафу было полно эксклюзивной обуви сорок второго размера. А эти боты — единственная пара сорок пятого.

— Ну и что? Не могу гарантировать, что ко мне не приезжали мужчины с сорок пятым размером ноги.

Ее рука скользила вверх и вниз.

— Такие кроссовки одно время производились для Министерства обороны, а когда в армии перешли на другую обувь, остатки отдали благотворительным организациям для раздачи неимущим. Мы в полиции называем эту обувь наркоманской, потому что Армия спасения раздает ее своим клиентам в «Маяке». Возникает вопрос: почему случайный посетитель с ногой сорок пятого размера оставляет здесь обувь? Разумное объяснение: он внезапно получает в подарок новую пару.

Рука Исабеллы Скёйен прекратила движение. А Харри продолжил:

— Коллега показывал мне фотографии с места преступления. Когда Густо умер, на нем были дешевые брюки и пара очень дорогих ботинок. Альберто Фасциани, если не ошибаюсь. Щедрый подарок. Сколько ты за них заплатила? Пять тысяч?

— Я понятия не имею, о чем ты говоришь. — Она убрала руку.

Харри неодобрительно посмотрел на собственный член, которому от эрекции уже стало тесно в одолженных джинсах. Покачал ступнями ног.

— Я оставил стельки в машине. Ты знала, что пот ног — прекрасный материал для анализа на ДНК? И мы, конечно, найдем микроскопические частички кожи. А в Осло вряд ли найдется много магазинов, торгующих обувью Альберто Фасциани. Один, два? В любом случае это несложно будет вычислить по твоей кредитке.

Исабелла Скёйен села. Взгляд ее был направлен в сторону.

— Видишь фермы? — спросила она. — Разве они не красивы? Я обожаю пейзажи с творениями рук человеческих. И ненавижу лес. Кроме специально разведенного. Я ненавижу хаос.

Харри изучал ее профиль. Топорный нос казался смертельно опасным.

— Расскажи мне о Густо Ханссене.

Исабелла пожала плечами:

— С чего бы это? Ты уже почти все понял сам, это очевидно.

— Ты можешь выбирать, на чьи вопросы отвечать. На мои или на вопросы журналистов из «ВГ».

Она хохотнула.

— Густо был молодым и красивым. Эдакий жеребец, на которого приятно смотреть, но у которого сомнительные гены. Его биологический отец был преступником, а мать — алкоголичкой, по словам приемного отца. Не та лошадь, от которой ты хочешь получить потомство, но та, на которой прекрасно скакать, если ты… — Она вздохнула. — Он приезжал сюда, и мы занимались сексом. Иногда я давала ему деньги. Он встречался и с другими тоже, и в этом не было ничего особенного.

— Ты ревновала его?

— Ревновала? — Исабелла покачала головой. — Секс никогда не вызывает у меня ревности. Я ведь тоже встречалась с другими. А с одним мужчиной — особенно часто. И я исключила Густо из круга своего общения. А может, он исключил меня. Мне показалось, что у него отпала нужда в карманных деньгах, которые я ему давала. Но в конце он снова связался со мной. И был назойливым. Думаю, у него появились проблемы с деньгами. И с наркотиками тоже.

— Ну и каким он был?

— Что ты имеешь в виду под «каким»? Он был эгоистичным, ненадежным, очаровательным. Самоуверенным мерзавцем.

— И что он хотел получить?

— Разве я похожа на психолога, Харри?

— Нет.

— Нет. Люди интересуют меня только постольку-поскольку.

— Правда?

Исабелла Скёйен кивнула. Посмотрела вдаль. Влага в ее глазах сверкала на солнце.

— Густо был одиноким.

— Откуда ты знаешь?

— Я знаю, что такое одиночество, понятно? Он презирал себя.

— Так он был уверен в себе или презирал себя?

— Одно другому не противоречит. Человек знает, что он может и на что способен, но не думает, что другие могут его любить.

— И из-за чего это могло произойти?

— Слушай, я же сказала: я не психолог.

— Да ладно.

Харри ждал.

Она кашлянула:

— Его родители отказались от него. Как думаешь, какое впечатление это могло произвести на мальчика? За всеми фактами и крутой личиной скрывался человек, который считал, что многого не стоит. Что он стоит так же мало, как те, кто от него отказался. Разве не простая логика, господин почти полицейский?

Харри посмотрел на нее. Кивнул. Заметил, что от его взгляда ей стало неуютно. Но Харри не стал задавать вопрос, который ему, конечно же, хотелось задать, — вопрос о ее собственной истории. Насколько одинокой она была, насколько презирала себя за благополучным фасадом?

— А Олег? С ним ты встречалась?

— Парень, которого взяли за убийство? Никогда. Но Густо пару раз упоминал о каком-то Олеге, говорил, что это его лучший друг. Думаю, он был его единственным другом.

— А Ирена?

— О ней он тоже говорил. Она была ему как сестра.

— Она была сестрой.

— Не по крови, Харри. А это не одно и то же.

— Вот как?

— Люди наивно полагают, что способны на бескорыстную любовь. Но на самом деле стремятся к тому, чтобы продолжить род, чтобы гены потомков были как можно более идентичны их собственным генам. Я вижу это каждый божий день, занимаясь разведением лошадей, поверь мне. И да, люди похожи на лошадей, мы стадные животные. Отец встает на защиту своего биологического сына, брат — на защиту своей биологической сестры. В конфликте мы инстинктивно становимся на сторону того, кто больше похож на нас. Представь, что ты в джунглях, идешь по тропинке и за поворотом видишь, как другой белый человек, одетый как ты, сражается с полуголым черным воином в боевой раскраске. У каждого из них в руке нож, и бьются они не на жизнь, а на смерть. У тебя есть пистолет. Какой будет твоя первая инстинктивная мысль? Убить белого, чтобы спасти черного? Или нет?

— Ммм. И что это доказывает?

— Это доказывает, что наша лояльность имеет биологическое происхождение, что она кругами расходится от центра, где находимся мы сами и наши гены.

— И ты бы застрелила одного из двоих, чтобы защитить свои гены?

— Без промедления.

— А может, убить обоих, чтобы уж наверняка?

Она посмотрела на него:

— Что ты хочешь сказать?

— Что ты делала в тот вечер, когда убили Густо?

— Что? — Она снова сощурила на солнце один глаз и посмотрела на него с широкой улыбкой: — Ты подозреваешь меня в убийстве Густо, Харри? И в том, что я преследую этого… Олега?

— Просто ответь на вопрос.

— Я помню, где была, потому что думала об этом, когда читала об убийстве в газетах. Я участвовала во встрече с представителями полицейского отдела по борьбе с наркотиками. Они должны быть надежными свидетелями. Имена назвать?

Харри покачал головой.

— Что-нибудь еще?

— Ну да. Этот Дубай. Что ты о нем знаешь?

— Ах, Дубай. Так же мало, как и все остальные. О нем говорят, но полиция к нему не приблизилась. Это так типично: профессиональным заправилам всегда удается оставаться в тени.

Харри следил за тем, как меняется размер ее зрачков и цвет щек. Если Исабелла Скёйен лгала, то лгала хорошо.

— Я спрашиваю, потому что ты очистила улицы от всех наркодилеров, за исключением тех, кто работает на Дубая, и еще пары небольших банд.

— Не я, Харри. Я всего лишь секретарь члена городского совета, исполняющий его предписания и проводящий в жизнь политику совета. А тем, что ты называешь уборкой улиц, занималась, строго говоря, полиция.

— Ммм. Норвегия — это маленькая сказочная страна. Но я провел последние годы в реальном мире, Скёйен. А реальным миром управляют два типа людей. Те, кто хочет власти, и те, кто хочет денег. Первому типу нужны памятники, второму типу — удовольствия. А валюта, которой они пользуются, когда ведут переговоры о том, как получить то, что они хотят, называется коррупцией.

— У меня на сегодня еще запланированы дела, Холе. Куда ты клонишь?

— Туда, куда другим не хватило мужества или фантазии. Если достаточно долго живешь в каком-то городе, то видишь ситуацию как мозаику из хорошо известных тебе деталей. Но человек, вернувшийся в город и незнакомый с деталями, видит только общую картину. А картина эта такова, что ситуация в Осло благоприятна для двух сторон: для дилеров, имеющих монополию на рынке, и для политиков, получивших похвалу за очистку города.

— Ты утверждаешь, что я — коррупционер?

— А это так?

Он увидел, как глаза ее наполняются гневом. Без сомнения, неподдельным. Он задумался только над тем, праведным был этот гнев или же он попал в десятку. А потом она внезапно рассмеялась. Удивительно звонким девичьим смехом.

— Ты мне нравишься, Харри. — Она встала. — Я знаю мужчин: когда доходит до дела, они становятся размазнями. Но думаю, ты представляешь исключение.

— Ну что ж, — сказал Харри. — Тогда ты знаешь мою позицию.

— Реальность зовет, дорогой.

Харри обернулся и увидел, что объемистый зад Исабеллы Скёйен, покачиваясь, направляется к лошадям.

Он последовал за ней. Влез на Балдера. Засунул ноги в стремена. Поднял глаза и встретился взглядом с Исабеллой. На ее твердом, красиво вылепленном лице играла легкая вызывающая улыбка. Она сложила губы как для поцелуя. Смачно чмокнула губами и всадила пятки в бока Медузе. Исабелла мягко покачивала спиной, когда большое животное скакало вперед.

Балдер среагировал без предупреждения, но Харри сумел удержаться в седле.

У нее снова было преимущество, и из-под копыт Медузы в Харри полетели комья влажной земли. Потом взрослая скаковая лошадь снова прибавила темп, и прямо перед поворотом Харри увидел, как у нее вздыбился хвост. Он крепче вцепился в поводья, как учил дедушка, не натягивая их. Тропинка была такой узкой, что ветви хлестали Харри по лицу, но он сжался в седле, крепко прижав колени к бокам лошади. Он знал, что не сможет остановить мерина, поэтому сосредоточился на том, чтобы держать ноги в стременах, а голову как можно ниже. Где-то по краю его поля зрения мимо проносились желто-красные деревья. Он автоматически приподнялся в седле и перенес вес тела на колени и стремена. Под ним работали и напрягались мышцы. У него было чувство, что он сидит верхом на удаве. Но вот теперь, под аккомпанемент грохочущих по земле подков, они вошли в общий ритм. Чувство страха конкурировало с чувством упоения. Тропинка выпрямилась, и в пятидесяти метрах от себя Харри увидел Медузу и Исабеллу. На какой-то миг ему показалось, что картинка застыла, что они перестали скакать. Все казалось совершенно нереальным, как будто всадница воспарила над землей вместе с лошадью. А потом Медуза продолжила свой галоп. Прошла еще одна секунда, прежде чем Харри понял, что произошло.

И это была дорогая секунда.

Учась в Полицейской академии, Харри читал исследование о том, что в катастрофических ситуациях человеческий мозг пытается переработать огромные объемы информации за очень короткое время. Из-за этого некоторые полицейские теряют способность действовать, у других появляется ощущение, что время замедляет свой ход, что перед их мысленным взором проходит целая жизнь, и они успевают произвести на удивление много наблюдений и проанализировать ситуацию. Вроде того что Харри на Балдере на скорости почти семьдесят километров в час пролетел двадцать метров, и ему остается еще тридцать метров и полторы секунды до расселины, через которую только что перепрыгнула Медуза.

И что невозможно понять, насколько она широка.

И что Медуза — хорошо тренированная взрослая скаковая лошадь с опытным наездником, а Балдер моложе и меньше, и на спине у него сидит девяностокилограммовый новичок.

И что Балдер — стадное животное, а Исабелла Скёйен наверняка это знала.

И что останавливаться уже все равно поздно.

Харри перехватил руками поводья и всадил пятки в бока Балдера. Почувствовал, как тот разгоняется. И внезапно стало тихо. Топот прекратился. Они парили. Далеко внизу он увидел верхушку дерева и ручей. А потом его бросило вперед, и он ударился лбом о шею животного. Они упали.