Джон Ребус шел через джунгли города, через те джунгли, которых никогда не замечают туристы, слишком поглощенные фотографированием прекрасных древних храмов, обветшавших, но все еще хранивших следы былого великолепия. Джунгли неумолимо, исподволь захватывают все новые территории – природная сила, сила распада и разрушения.

Эдинбург – спокойный город, как утверждали его коллеги с западного побережья. Вот подежурь, мол, ночку, в Партике и попробуй сказать, что это не так. Но Ребус знал и кое-что другое. Он знал, что нарядный туристический Эдинбург – лишь видимость, фальшивый фасад, скрывающий пороки и преступления, одинаково страшные везде – хоть на востоке, хоть на западе. Но при всем при том Эдинбург – город маленький, и Ребусу это было только на руку.

Он рыскал по питейным заведениям, где собирались закоренелые злодеи; в жилых микрорайонах, где властвовали героин и безработица. Здесь, в этих безликих до неразличимости кварталах, преступник может подолгу скрываться и вынашивать планы. Он пытался влезть в шкуру Гордона Рива. Свою шкуру Рив менял не раз, и в конце концов Ребусу пришлось признать, что он никогда еще не находился так далеко от своего ненормального, кровожадного кровного брата. Если он покинул Гордона Рива в беде, то Рив вообще не желал показываться ему на глаза. Возможно, будет еще одно письмо, еще один замысловатый ключ к разгадке. О, Сэмми, Сэмми, Сэмми! Господи, пожалуйста, пусть она останется в живых!

Гордон Рив покинул пределы Ребусова мира. Он парил где-то над ним и злобно посмеивался, радуясь вновь обретенному могуществу. Ему понадобилось пятнадцать лет, чтобы выполнить свой трюк, – зато какой трюк, черт побери! Пятнадцать лет, за которые он, вероятно, успел сменить имя и внешность, найти себе скромное занятие и изучить образ жизни Ребуса. Сколько времени этот человек за ним следил? Следил, ненавидя и строя тайные планы? Сколько раз у Ребуса без всякой причины бегали мурашки по телу, сколько раз звонил телефон, а в трубке было лишь молчание, сколько раз происходили мелкие, легко забывавшиеся неприятности! А Рив ухмылялся сверху – маленький бог, распоряжавшийся Ребусовой судьбой. Ребус, поеживаясь, зашел в первый попавшийся паб и заказал тройное виски. – У нас большие порции, приятель. Ты точно хочешь тройную?

– Точно.

Почему бы и нет, черт побери! Уже все равно. Если Бог вихрем носится по небесам, наклоняясь вниз, чтобы прикасаться к своим тварям, то Его прикосновение имеет весьма странные последствия. Ребус огляделся. Старики склонялись над своими полупинтовыми стаканами, устремив исподлобья невидящие взгляды на входную дверь. Неужели им интересно, что творится снаружи? Или они попросту боятся, что дверь внезапно распахнется, и кошмар окружающей действительности ворвется внутрь, в их укромные уголки, словно некое ветхозаветное чудовище, апокалиптический всесокрушающий потоп? Ребусу не дано было понять их страхи, а они не желали знать его сомнений и мук. Лишь способность равнодушно относиться к чужим страданиям помогает выжить большинству людей: сосредоточенные на собственном «я», они старательно избегают нищего со сложенными в мольбе руками. Лицо Ребуса было спокойно, но в душе он молил странного своего Бога дать ему возможность найти Рива, объясниться с безумцем. Из телевизора несся шум какой-то пошлой викторины.

– Боритесь с империализмом, боритесь с расизмом!

За спиной у Ребуса стояла девушка в пальто из искусственной кожи и в маленьких круглых очках. Он повернулся к ней. В одной руке она держала жестянку для пожертвований, в другой – пачку газет.

– Боритесь с империализмом, боритесь с расизмом!

– С какой же это стати? – Выпитое виски помогло ему расслабиться, черты лица смягчились. – За кого вы агитируете?

– За революционную рабочую партию. Уничтожить империалистический строй рабочие могут, только объединившись и уничтожив расизм. Расизм – это основа репрессивной системы.

– Вот как? А вы случаем не смешиваете два совершенно разных понятия, моя милая?

Она явно разозлилась, но была готова спорить. Спорить они всегда готовы.

– Эти два понятия неразделимы. Капитализм был построен на основе рабского труда и за счет рабского труда существует.

– Вы не очень-то похожи на рабыню, дорогая. Где вы научились такому прекрасному произношению? В Челтнемском колледже?

– Мой отец был рабом капиталистической идеологии. Он не ведал, что творит.

– И потому отправил вас учиться в дорогую школу?

Тут она разозлилась окончательно. Ребус закурил. Он предложил сигарету и ей, но она покачала головой. Ну, конечно, сообразил он, сигареты – капиталистический продукт, листья, собранные рабами в Южной Америке. Тем не менее она была довольно привлекательна. Лет восемнадцать-девятнадцать. Забавные старомодные туфельки с узкими, тесными мысками. Длинная прямая черная юбка. Черный – цвет шотландских ковенантеров, цвет инакомыслия.

– Вы, наверно, студентка?

– Угадали, – сказала она, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Она с первого взгляда поняла – этот тип газету покупать у нее не станет.

– Эдинбургский университет?

– Да.

– Что изучаете?

– Английскую словесность и политику.

– Английскую словесность? А вы случайно не слыхали о парне по фамилии Айзер? Он там преподает.

Она кивнула:

– Это старый фашист, – сказала она. – Его теория толкования текстов – это пропаганда, имеющая целью ввести в заблуждение пролетариат.

Ребус кивнул.

– Как, вы сказали, называется ваша партия?

– Революционная рабочая.

– Но вы-то студентка, и, судя по вашему произношению, ни к рабочим, ни к пролетариату в целом вы отношения не имеете. – Она покраснела, глаза загорелись гневом. Начнись революция, Ребуса первым поставили бы к стенке. Но он еще не пустил в ход свой козырь. – Послушайте, вы, кажется, нарушаете один из параграфов Закона о торговле. А что это за жестянка? У вас имеется разрешение городских властей собирать в эту жестянку денежные пожертвования?

Жестянка была старая, потертая, без этикетки. В такие жестянки собирают церковные пожертвования.

– Вы что, легавый?

– Он самый, моя милая. Так есть у вас разрешение? В противном случае мне придется вас арестовать.

– Козел паршивый!

Сочтя эти слова вполне подходящими для финальной реплики, она повернулась к Ребусу спиной и направилась к выходу. Ребус, посмеиваясь, допил свое виски. Бедняжка. Она еще изменится. Весь идеализм улетучится, как только она поймет, насколько лицемерна игра в «рабочую революцию» и какие соблазны поджидают ее за пределами университета. После окончания учебы ей захочется иметь все: высокую должность – и такой же оклад – в Лондоне, квартиру, машину, домашний бар. Она променяет все свои принципы на кусок пирога. Но пока ей этого не понять. Сейчас ей положено бунтовать против авторитетов и традиций. Такова уж специфика учебы в университете. Все они думают, будто смогут изменить мир, стоит им только удрать от родителей. Когда-то Ребус тоже так думал. Он думал, что вернется из армии с орденскими планками на груди, с длинным списком благодарностей и, потрясенные, его родные начнут относиться к нему совсем по-другому. Только ничего из этого, увы, не вышло. Протрезвев, он уже готов был выйти из паба, как вдруг услышал обращенный к нему вопрос:

– Так, сынок, ни от чего не излечишься, правда?

Эту философскую истину изрекла сморщенная старуха с ввалившимися щеками. Ребус увидел, как шевелится в черном провале ее рта язык.

– Ага, – ответил он, расплачиваясь с барменом, который поблагодарил его, продемонстрировав позеленевшие вставные зубы. Ребус слышал телевизор, звяканье кассового аппарата, громкие разговоры стариков, однако за этой слитной какофонией различил еще один звук, тихий, но более явственный для него, чем все прочие.

Это был крик Гордона Рива.

Выпустите меня. Выпустите меня

Однако на сей раз Ребус не почувствовал головокружения, не впал в панику и не удрал. Он без страха вслушивался в этот звук, не прерывая его, стараясь понять и запомнить его скрытый смысл. Никогда больше он не будет пытаться отделаться от этого воспоминания.

– Выпивка никогда ни от чего не лечит, сынок, – продолжала престарелая пророчица. – Посмотри на меня. Во время оно я была хоть куда, но, как помер муж, стала спиваться. Чуешь, к чему я клоню, сынок? Выпивка была для меня тогда большим утешением – так я думала. Но это сплошной обман. Выпивка тебя дурачит. Сидишь день-деньской и ничего не делаешь, только пьешь. А жизнь-то проходит.

Она была права. Как он мог потратить столько времени на пьянство и споры с самим собой, когда жизнь его дочери висит на волоске? Должно быть, он спятил, опять начал утрачивать связь с реальностью.

А за реальность надо цепляться во что бы то ни стало. Он мог бы еще раз помолиться, но молитвы, кажется, лишь отдаляют от него страшные факты, а он сейчас ищет именно факты, отнюдь не иллюзии. Он ищет подтверждение того факта, что из тщательно запертого чулана с его страшными снами незаметно выполз в этот мир зловещий безумец и похитил у него дочь. Похоже на волшебную сказку? Тем лучше: развязка непременно будет счастливой.

– Вы правы, моя милая, – сказал он старухе. Потом, уже собравшись уходить, показал на ее пустой стакан: – Хотите еще выпить?

Она устремила на него взгляд слезящихся глаз, потом прошамкала нечто пародийно-угодливое.

– Еще одну порцию того, что пьет дама, – велел Ребус зеленозубому бармену и протянул ему деньги. – А сдачу отдайте ей.

И вышел на улицу.

– Надо поговорить. Думаю, вы не против.

Прямо у входа в паб на весьма театральный, по мнению Ребуса, манер закуривал сигарету Стивенс. В ярком свете уличных фонарей кожа его казалась желтоватой и такой тонкой, что сквозь нее отчетливо проступали контуры черепа.

– Разговор может оказаться взаимно полезным.- Репортер положил зажигалку в карман. Его светлые волосы свисали сальными прядями.

Он явно уже больше суток не брился. Промерзший, голодный, в душе он сгорал от нетерпения.

– Ну и работенку вы мне задали, мистер Ребус, долго я за вами гонялся. Можно называть вас Джон?

– Слушайте, Стивенс, вы прекрасно обо всем осведомлены. У меня и без вас забот хватает.

Ребус хотел было пройти мимо репортера, но Стивенс схватил его за руку.

– Нет, – сказал он, – я плохо осведомлен, по крайней мере окончательный расклад мне не известен. Такое впечатление, будто мне не дали досмотреть игру до конца.

– Что вы имеете в виду?

– Вы точно знаете, кто стоит за этим делом, не правда ли? Разумеется, знаете, как и ваше начальство. Или им ничего не известно? Вы выложили им всю правду, Джон, и ничего, кроме правды? Вы рассказали им про Майкла?

– Про Майкла?

– Да будет вам! – Стивенс топтался на месте, поглядывая на стоявшие вокруг высокие жилые дома и на предзакатное небо за ними. Он прямо дрожал от возбуждения, как-то нелепо хихикая. Ребус вспомнил, что так же странно репортер дрожал на вечеринке.

– Так где вы предпочитаете поговорить? – спросил наконец репортер. – Может, в баре? Или вы боитесь, как бы я кое-кого там не встретил?

– Вы совсем спятили, Стивенс! Я серьезно. Отправляйтесь домой, вздремните, поешьте, примите ванну, только отвяжитесь от меня, черт возьми! Идет?

– А если нет, что вы сделаете? Попросите того громилу, приятеля вашего братца, слегка намять мне бока? Слушайте, Ребус, игра проиграна. Я знаю правду. Но, к сожалению, не всю. С вашей стороны было бы благоразумнее иметь в моем лице друга, а не врага. Прошу вас, не надо меня дурачить. Надеюсь, вы достаточно умны, чтобы этого не делать. Мы должны держаться вместе. Не покидайте меня.

Не покидай меня

– В конце концов, у них ваша дочь. Вы нуждаетесь в моей помощи. У меня всюду друзья. Мы должны бороться вместе.

Ребус в замешательстве покачал головой:

– Никак не возьму в толк, о чем вы, Стивенс. Идите домой, ладно?

Джим Стивенс вздохнул и, в свою очередь, с сожалением покачал головой. Он бросил сигарету на тротуар и с силой наступил на нее ногой, так, что по бетону во все стороны разлетелись искорки.

– Ну что ж, мне очень жаль, Джон. Правда жаль. На основе тех улик, что у меня имеются против Майкла, его упрячут за решетку очень надолго.

– Майкла? За что?

– За торговлю наркотиками, разумеется. Стивенс не служил в спецназе, а потому не смог ни заметить, ни блокировать удара Ребуса. Сильный, жестокий боковой пришелся ему под ложечку. Репортер, закашлявшись, коротко выдохнул и упал на колени.

– Вранье!

Стивенс все кашлял и кашлял. Казалось, он только что пробежал марафонскую дистанцию. Он жадно глотал воздух, стоя на коленях и зажав скрещенными руками живот.

– Можете не верить, Джон, но это правда. – Он поднял взгляд на Ребуса. – Вы что, действительно ничего не знаете? Совсем ничего?

– Советую вам предъявить убедительные доказательства, Стивенс, а не то я лично спроважу вас на тот свет!

Этого Стивенс не ожидал, никак не ожидал.

– Ну что ж, – просипел он, – это совершенно меняет дело. Черт возьми, мне нужно промочить горло! Выпьете со мной? Думаю, теперь нам следует немного поболтать, согласны? Много времени я у вас не отниму, но, по-моему, вы должны кое-что узнать.

Но Ребус, перед умственным взором которого замелькали воспоминания, с ужасом обнаружил, что он и так все знал, хоть и безотчетно. В тот день, в годовщину смерти старика, когда он в дождь и слякоть приехал к Мики, в гостиной пахло печеными яблоками.

Теперь он понял, что это был за запах. Он догадывался и тогда, но был сбит с толку. Боже милостивый! В каком страшном грехе должен быть повинен человек, чтобы на него разом навалились все возможные испытания и несчастья? Он опять был близок к безумию, к нервному срыву: долго ему так не продержаться.

Печеные яблоки, волшебные сказки, Сэмми, Сэмми, Сэмми. Вот почему он бежит от реальности – она подавляет, она убивает его. Единственная возможность спастись от реальности – щит беспамятства. Смех и забвение.

– Я угощаю, – процедил Ребус, с трудом беря себя в руки.

Джилл Темплер снова и снова обдумывала известный факт: система, которой пользовался убийца при выборе своих жертв, предполагает, что он имел возможность заранее узнать их имена. Следовательно, существует список или другие документы, где фигурируют имена и фамилии девочек – и убитых, и многих других. Что же их объединяло? Полиция навела справки. У девочек и вправду были кое-какие общие интересы: нетбол, поп-музыка, книги.

Нетбол. Поп-музыка. Книги. Это значит, что надо проверить всех нетбольных тренеров (сплошь женщины, так что это отпадает), продавцов музыкальных и книжных магазинов и диск-жокеев, библиотекарей. Библиотеки… Хранилища книг.

Ребус рассказывал Риву сюжеты книг. Саманта ходила в Центральную городскую библиотеку. Остальные девочки тоже иногда ее посещали. Видели, как одна из девочек в день своего исчезновения поднималась по лестнице, ведущей в сторону библиотеки.

Но Джек Мортон уже проверял библиотеку. У одного из сотрудников был голубой «Форд Эскорт». Подозреваемый оказался ни при чем. Но достаточно ли было той первой беседы? Нужно расспросить Мортона, а потом самой провести повторную беседу. Она уже собралась было взяться за поиски Мортона, когда зазвонил телефон.

– Инспектор Темплер, – сказала она в бежевую трубку.

– Девочка умрет сегодня вечером, – прошипел голос на другом конце провода.

Она резко выпрямилась на стуле, едва его не опрокинув.

– Мистер, – начала она, – если вы какой-нибудь шутник…

– Заткнись, сука! Никакой я не шутник, и тебе это известно. Я шутить не намерен. Слушай! – Откуда-то послышался сдавленный вопль, рыдание девочки. Затем вновь шипящий голос: – Передай Ребусу, что ему не повезло. Он не сможет сказать, что я не дал ему ни одного шанса.

– Послушайте, Рив, я…

Она проговорилась случайно, случайно произнесла его имя, лишь потому, что, когда она услышала вопль Саманты, ее охватила паника. И тут она услышала другой вопль – леденящий душу вопль безумца, которого разоблачили. От этого вопля зашевелились волосы у нее на затылке. И воздух вокруг застыл. Это был вопль самой Смерти в одном из ее многочисленных обличий. Это был последний торжествующий крик заблудшей души.

– Ты знаешь, – задыхаясь выговорил он, и в голосе его смешались страх и радость. – Знаешь, знаешь, знаешь! Ты просто умница! Да и голосок у тебя сексуальный. Может, когда-нибудь я за тобой приду. Ну как, хорош Ребус в койке? Хорош? Передай ему, что его дочь у меня и сегодня вечером она умрет. Ясно? Сегодня вечером.

– Послушайте, я…

– Нет, нет, нет! От меня вы больше ничего не услышите, мисс Темплер. У вас и так было почти достаточно времени, чтобы засечь звонок. Пока!

Щелчок. Гудки.

Время, чтобы засечь звонок. Она сваляла дурака. Об этом ей следовало подумать в первую очередь, а она вообще об этом не подумала. Возможно, суперинтендант Уоллес был прав: все они, а не только Джон, утратили профессиональные навыки под напором эмоций.

Она почувствовала себя старой и усталой. Ее работа вдруг показалась ей невыносимым бременем, а преступники – неуловимыми и непобедимыми. У нее воспалились глаза. Она решительно надела очки, спряталась хоть ненадолго от внешнего мира.

Ей следует срочно найти Ребуса. Или сначала разыскать Джека Мортона? Надо обо всем рассказать Джону. Время еще есть, но его очень мало. Первая мысль всегда верная. Кто первый? Ребус или Мортон? Конечно, Джон Ребус.

Ошарашенный откровениями Стивенса, Ребус направился домой. Ему необходимо сейчас кое-что выяснить. Мики может и подождать. Целый день прошлявшись по городу, Ребус вытянул слишком много плохих карт. Он должен связаться со своим бывшим начальством, с военными. Должен втолковать им, что на карту поставлена жизнь, – это им-то, человеческую жизнь ценившим весьма невысоко. Он понимал, что предстоят бесконечные телефонные переговоры. Ну что ж, быть посему.

Однако первым делом он позвонил в больницу. Рона поправлялась. Он вздохнул с облегчением. Правда, о похищении Сэмми ей еще не сказали. У Ребуса застрял комок в горле. Сообщили ли ей о смерти ее любовника? Нет. Разумеется, нет. Ребус распорядился, чтобы ей послали цветы. Он уже собрался с духом и был готов набрать первый из длинного списка номеров, когда его телефон зазвонил сам. Он выждал некоторое время, не поднимая трубку, но звонивший не собирался оставлять его в покое.

– Алло!

– Джон! Слава богу! Я тебя всюду ищу. – Это была Джилл. В ее дрожащем голосе слышались беспокойство и сочувствие, и Ребус всем сердцем – точнее, той его частью, что еще была способна откликаться на чужое волнение, – потянулся к ней.

– В чем дело, Джилл? Что-нибудь случилось?

– Мне звонил Рив.

Ребусово сердце бешено заколотилось.

– Расскажи, – попросил он.

– Он просто сказал, что Саманта у него.

– И что еще?

У Джилл перехватило горло, и она продолжала с трудом.

– И что он намерен сегодня вечером ее убить. – На Ребусовом конце провода наступила пауза, послышались какие-то странные звуки.- Джон! Алло, Джон!

Ребус перестал бить кулаком по телефонной тумбочке.

– Да, я здесь. Боже милостивый! Он что-нибудь еще сказал?

– Джон, ты ни в коем случае не должен действовать в одиночку. Я могла бы…

– Он что-нибудь еще сказал?! – Ребус уже кричал, запыхавшись, как бегун.

– Видишь ли, я…

– Да?

– Я случайно сболтнула, что мы знаем, кто он такой.

Ребус сделал глубокий вдох и, тупо уставившись на свою руку, заметил, что глубоко поранил одну костяшку. Бессмысленно глядя в окно, он стал слизывать кровь.

– Как он отреагировал? – спросил он наконец.

– Разозлился.

– Еще бы! Господи, надеюсь, он не срывает ло на… О господи! Как ты думаешь, почему он позвонил именно тебе?

Ребус перестал зализывать рану и принялся сосредоточенно грызть ногти.

– Ну, в этом деле я отвечаю за связь с прессой. Возможно, он видел меня по телевизору или прочел мою фамилию в газетах.

– Или просто видел нас вместе. Он мог все это время за мной следить.

Ребус наблюдал в окно, как одетый в лохмотья человек, с трудом волочивший ноги, останавливается, чтобы подобрать окурок. Это навело Ребуса на мысль: курить хотелось невыносимо, и он немедленно выловил из пепельницы окурок подлиннее.

Мне это и в голову не приходило.

– Ничего удивительного! Мы же не знали, что все это имеет отношение ко мне, до тех пор… до вчерашнего дня, да? А кажется, уже много дней прошло. Но вспомни, Джилл, поначалу его письма приходили не по почте. – Ребус закурил чинарик, вдохнув обжигающий дым. – Он был так близко, а я ничего не чувствовал, даже нигде не кольнуло. Вот тебе и шестое чувство полицейского!

– Кстати, о шестом чувстве, Джон. Меня тут вдруг осенило.

Джилл с облегчением услышала, что его голос стал спокойнее. Она тоже немного успокоилась; в эту минуту отчаяния они помогали друг другу, как потерпевшие крушение помогают товарищам ухватиться за переполненную спасательную шлюпку в бушующем море.

– Насчет чего? – Ребус тяжело опустился на стул и оглядел свою убогую запыленную комнату, давно нуждавшуюся в уборке. Вот стакан, из которого пил Майкл, тарелка с крошками от гренков, две пустые сигаретные пачки и две кофейные чашки. Скоро он продаст эту квартиру, пускай даже за бесценок. Уедет отсюда куда подальше. Обязательно уедет.

– Насчет библиотек, – пояснила Джилл, внимательно оглядывая свой кабинет: папки, горы документов, громоздящиеся в ставшем привычным беспорядке, нудно жужжащие люминесцентные лампы. – Единственное место, куда, хоть и нерегулярно, ходили все девочки, включая Саманту, – это библиотека, Центральная библиотека. Не исключено, что Рив когда-то там работал и имел возможность подобрать имена для своей головоломки.

– А ведь это мысль! – сказал Ребус, неожиданно заинтересовавшись.

Совпадение, конечно, слишком явное – или нет? Куда как удобно – служить в незаметной должности, почитывать книги, а тем временем не спеша разузнать все о жизни и деятельности Джона Ребуса. Куда как просто заманивать девочек в ловушку, выдавая себя за библиотекаря. Да уж, затаился Рив умело, так замаскировался, что превратился в невидимку.

– Дело в том, – продолжала Джилл, – что твой друг Джек Мортон уже побывал в Центральной библиотеке. Он проверял там одного сотрудника, у которого есть голубой «Эскорт». По его мнению, этот человек вне подозрений.

– Ну, конечно. Йоркширский Потрошитель при проверках тоже не раз оказывался вне подозрений! Как фамилия того сотрудника?

– Понятия не имею. Я пыталась разыскать Джека Мортона, но он куда-то уехал. Джон, я беспокоилась о тебе. Где ты был? Я пыталась тебя найти.

– Я считаю это пустой тратой времени и сил полиции, инспектор Темплер. Займитесь наконец настоящим делом! Найдите Джека. Узнайте фамилию того типа!

– Слушаюсь, сэр!

– Если я понадоблюсь, некоторое время я еще буду здесь. Мне и самому надо кое-куда позвонить.

– Я слышала, что Роне стало лучше…

Но Ребус уже повесил трубку.

Джилл вздохнула и помассировала лицо. Ей отчаянно хотелось немного отдохнуть. Она решила отрядить кого-нибудь к Ребусу домой. Нельзя позволять ему терзаться в одиночестве – у него могут не выдержать нервы. А ей предстоит узнать фамилию того человека. И разыскать Джека Мортона.

Ребус сварил себе кофе, собрался было сходить за молоком, но в конце концов решил выпить черный – горький напиток вкуса и цвета своих мыслей. Он принялся обдумывать предположение Джилл. Рив – библиотекарь? Это просто невероятно, немыслимо! С другой стороны, разве вероятно, разве мыслимо все случившееся с ним за последнее время? Когда сталкиваешься с иррациональным, рациональность может сильно навредить. Противника надо бить его же оружием. Допустим, Гордон Рив устроился на работу в библиотеку. Допустим, этот безобидный поступок- неотъемлемая часть его плана. Внезапно Джону Ребусу, как и Джилл, показалось, что ее догадка ставит все на свои места. «Для тех, кто читает между времен». Для тех, кто увлекается книгами между одним временем (тем, давним временем армейской службы) и другим (сегодняшним, настоящим). Боже мой, неужели в жизни не бывает случайностей? Нет, не бывает. За всем, что представляется невероятным, кроется четкий, блестящий замысел. За этим миром кроется мир иной. Рив находится в библиотеке – теперь Ребус в этом уверен. Сейчас пять часов. Он успеет в библиотеку перед самым закрытием. Но застанет ли он Гордона Рива – или теперь, когда тот заполучил свою последнюю жертву, ему там нечего больше делать?

Но Ребус знал, что Сэмми не последняя жертва Рива. По существу, она вообще не «жертва». Она всего лишь очередное средство достижения цели. Жертва может быть только одна: сам Ребус. И по этой причине Рив по-прежнему будет где-то поблизости, по-прежнему неподалеку от Ребуса. Ибо Рив жаждет, чтобы его нашли, но не сразу. Ребусу вспомнилось, как дети играли в кошки-мышки в его школьные годы.

Порой мальчишки и девчонки почти поддавались друг другу: они хотели быть пойманными, потому что питали к преследователю какие-то чувства. И тогда игра становилась только видимостью догонялок. Видимость игры, игру наоборот затеял и Рив. Кошка с мышкой. Рив – мышка, но мышка ядовитая, с острыми когтями и клыками. А Ребус – ласково мурлычащая кошка, сытая, спокойная, всем довольная. Гордон Рив не знает покоя и довольства уже много лет, с тех самых пор, как его предал тот, кого он стал считать братом.

Всего лишь поцелуй…

Мышка попалась.

Брат, которого у меня никогда не было…

Несчастный Гордон Рив, балансирующий на узкой канализационной трубе, – по его ногам тонкими струйками течет моча, и все смеются над ним.

И несчастный Джон Ребус, которого чурались отец и брат – брат, ступивший ныне на путь преступления, за что в конце концов непременно понесет наказание.

И несчастная Сэмми. Именно о ней ему следует думать. Думай только о ней, Джон, и все еще может кончиться хорошо.

Но хотя это серьезная игра, игра не на жизнь, а на смерть, он должен помнить, что это все же игра. Ребус догадывался, что уже перехитрил Рива. Но что произойдет, когда он Рива поймает? Как переменятся роли? Он еще не знает всех правил. Есть один, и только один, способ их изучить.

Кофе он оставил стынуть на низком столике в гостиной, рядом со всеми прочими огрызками и объедками. Ему было горько и без кофе.

Ведь совсем рядом, под серым моросящим дождем, его ждала игра, которую нужно было закончить.