Медицинский центр в Шамбери, комплекс из двадцати или около того зданий, оказался похож на погруженную в зелень огромную гряду скал. На нескольких гектарах земли предусмотрели все: от родильного дома до гериатрического отделения, — и сюда приезжали лечиться нуждавшиеся в помощи врачей жители всего региона Рона–Альпы. Пейзаж был живописный, горы с заснеженными вершинами окружили «Солнечные склоны» хороводом величественных жриц.

Полицейские миновали проходную (проезд на стоянку контролировался, чтобы туда не могли попасть случайные люди, особенно в туристский сезон), припарковались рядом со службой неотложной помощи. Комплекс напоминал еще и огромный лабиринт. Шарко, который был за рулем на последнем, самом трудном и скользком участке дороги от отеля до медицинского центра, выключил двигатель, погладил кончиками пальцев свой парадный темно-серый галстук.

— Делаем все не спеша и по порядку, — сказал он Люси. — Ты отправишься в кардиологию — разузнавать об операциях на открытом сердце в условиях гипотермии, а я начну с неотложки: думаю, пациентов с переломами доставляют именно туда. Проверю, действительно ли все жертвы из озер прошли через это отделение, и попытаюсь раздобыть список тогдашних сотрудников. Может, кто и всплывет… Да! Мобильники выключать не будем.

Люси достала синюю папку с протоколами вскрытий, они с Шарко вышли из машины и подняли воротники. Под ногами скрипели крупные кристаллы соли, мороз пощипывал лица; судя по цвету неба, вот-вот должен был снова пойти снег.

— И еще. Не сообщай всем подряд, что ты из полиции, — предупредил Шарко. — Наш убийца может быть тут кем угодно. Если он еще работает в этих стенах и если это он прикончил Кристофа Гамблена, парень должен быть на пределе.

Она кивнула, соглашаясь. Плотно упакованная в куртку Люси выглядела весьма аппетитно; Шарко, не удержавшись, притянул ее к себе и хотел поцеловать, но она увернулась. Оставшись один, комиссар со вздохом осмотрелся.

— Что за идиотизм! — прошептал он достаточно громко для того, чтобы Люси могла это расслышать.

Отделением сердечно-сосудистой хирургии, насчитывавшим три десятка сотрудников, руководил профессор Раванель. Люси вошла в просторный кабинет, в углу которого стояли клюшки для гольфа и лежали мячи, протянула доктору руку и коротко представилась.

Хирург, оправившись от удивления при слове «полиция», вежливо пригласил нежданную гостью сесть. Люси, которой пришлось целый час дожидаться приема в холле, где, правда, удалось выпить пару стаканчиков кофе из автомата, не стала углубляться в подробности расследования и сразу спросила, знакомо ли господину Раванелю имя Кристофа Гамблена. Он ответил, что нет. А о «воскресших утопленницах» из озер Амбрен и Волон в 2003 и в 2004 годах он знает?

— В общем, тоже нет — так… слышал мельком. Я часто уезжаю в Швейцарию, провожу там не меньше половины своего рабочего времени и, насколько помню, тогда как раз оперировал по ту сторону границы.

Доктор говорил громко, но спокойно, немного напоминая этим Шарко. Люси положила синюю папку на колени, на нее — сотовый, куда как раз пришла эсэмэска от ее половины. Краешком глаза прочитала: Есть связь! Все четыре жертвы были сюда госпитализированы. Рою дальше. Если ты все еще дуешься, что ж тут поделаешь.

Отлично, отлично. Можно спрашивать дальше.

— Расскажите, пожалуйста, о вашей специализации, холодовой кардиоплегии — так ведь это называется?

— Так. Можно назвать и иначе: лечебной гипотермией, лечебным охлаждением. В нормальных условиях оперировать на открытом сердце было бы весьма затруднительно: мешали бы сокращения предсердий и желудочков, дыхательные движения. Как избежать всего этого? Сильно замедлив работу сердца, а еще лучше — совсем его остановив. Но — и это вам должно быть известно — остановка сердца несовместима с жизнью, поскольку к органам перестает поступать кровь и начинается гипоксия, кислородное голодание… Тем не менее выход был найден.

Хирург подвинул к Люси буклет с информацией о клинике и начал рассказывать, используя при необходимости яркие и четкие картинки из книжечки:

— Существуют две технологии, два метода, взаимно дополняющие друг друга. Первый подразумевает использование АИК, аппарата искусственного кровообращения, или, как его еще называют, — аппарата «сердце–легкие». Вот тут, на схеме, вы видите: вся забранная у пациента венозная кровь направляется сюда, в этот аппарат, здесь она охлаждается и проходит через искусственное легкое, оксигенатор, где насыщается кислородом и отдает углекислоту, превращаясь таким образом в кровь артериальную, а затем эта охлажденная артериальная кровь нагнетается насосом в аорту больного… Иными словами, мы имеем возможность отключить сердце и легкие больного, применяя одновременно искусственную гипотермию.

Люси внимательно вглядывалась в рисунки и фотографии. Тело пациента со вскрытой грудной клеткой. Большие машины, циферблаты, колбы, бутылочки, шланги, трубки… сначала они высасывают жизнь, потом выплевывают обратно… Ох, как же ей не хотелось когда-нибудь подвергнуться вот такому вот вмешательству в организм!

— А потом, стало быть, обогащенная калием и чрезвычайно холодная — около четырех градусов по Цельсию — жидкость поступает в коронарные сосуды, что приводит к немедленной остановке сердца. И тогда уже нет никакой опасности в операции на сердечной мышце. Именно двум жидкостям — крови и раствору с высоким уровнем содержания ионов калия — и принадлежит главная роль во всем процессе. Именно с их помощью снижают как потребность организма в кислороде, так и возможные риски.

Говоря, Раванель аккуратно обрабатывал ногти пилочкой, и было видно, какие ловкие и проворные у него руки.

Люси закрыла буклет, положила его на стол, достала блокнот:

— Думаю, можно найти прямую связь между вашей хирургической техникой и этими людьми, которые вернулись к жизни после случайного переохлаждения.

— Правильно думаете. Ученые, создававшие методы лечебной гипотермии, видимо, и вдохновлялись взятыми из жизни феноменами. В сороковых годах прошлого века приходилось оперировать на бьющемся, работающем сердце, потому что никаких других возможностей не существовало. Операции эти были рискованными, часто оканчивались неудачей. Правда, в то время считалось, будто замерзающему организму требуется больше кислорода… И только после того, как стали известны случаи естественной гипотермии в результате падения или утопления в горах, исследователи задумались: а может быть, холод вовсе не убивает? Может быть, погружая организм в анабиоз, он, наоборот, дает ему возможность выжить?

Хирург обернулся к окну, за которым открывался поистине волшебный пейзаж. Люси с минутной завистью подумала: как не похоже на Париж…

— Примеров более чем достаточно, прежде всего связанных с растениями и животными. Видите вон там, на склонах, хвойные деревья? Они способны выжить при температурах на много десятков градусов ниже нуля, хотя лед проникает очень далеко в их глубинные клетки. Или, скажем, канадская лягушка — самое, наверное, удивительное животное с точки зрения гипотермии. Она добровольно направляется в холодные края, чтобы замедлить свой метаболизм. С наступлением зимы чуть меньше половины жидкости в ее теле замерзает, лягушка становится твердой, словно кусок льда, и, если уронить ее на землю, может разбиться на осколки! Но потом, когда потеплеет, она без особого вреда для себя оттаивает и возвращается к прежнему образу жизни… Сейчас ученые пытаются разгадать ее секреты.

Профессор говорил медленно и по-прежнему спокойно. Люси это нравилось: Раванель был из той породы собеседников, с какими она чувствовала себя особенно легко.

— И как — удается?

— Пока не слишком, но обязательно удастся. В любом случае мы уже знаем, что эта способность обмануть смерть с помощью холода, эта гибкость обмена веществ заложена в глубинах клеток человеческого организма. В мае тысяча девятьсот девяносто девятого года в горах нашли норвежскую студентку-лыжницу, вся верхняя часть тела которой «вросла» в замерзший водопад. Девушку вытащили оттуда через семь часов после падения — с температурой тела тринадцать и девять десятых градуса, она не дышала, пульса не прощупывалось, но она была жива!.. Или другой случай: в октябре две тысячи шестого японец Мицуката Усикоти сорвался в горах же с крутого склона, поломал при падении кости таза и остался лежать без движения в безлюдной местности при температуре воздуха всего десять градусов. Нашли его спустя двадцать четыре дня после несчастного случая: пульса не обнаружили, измерили температуру тела — всего двадцать два градуса… Однако после двух месяцев лечения все функции восстановились — пациент выздоровел…

Раванель убрал пилочку для ногтей и поправил авторучку в кармане халата, вернув ее в строго вертикальное положение. Все его движения были точными, выверенными. Человек, привыкший говорить на публику, умеющий производить хорошее впечатление.

— Подобные случаи доказывают, что у нас сохранились некоторые эволюционировавшие вместе с организмом средства адаптации животных к водной среде. Если поместить человеческое тело в воду с температурой не выше семнадцати градусов по Цельсию, организм попытается приспособиться к новым условиям. В такой среде мгновенно замедляется сердечный ритм, иногда вплоть до полной остановки сердца, происходит перераспределение крови в организме — увеличивается ее поступление к главным внутренним органам, легочные альвеолы заполняются плазмой крови. Чаще всего эти изменения приводят к смерти, но бывают и исключения, которые обнадеживают исследователей.

Люси быстро записала то, что казалось ей самым важным, и вернулась к делу:

— Вы упомянули об остановке сердца с помощью раствора калия. Этот раствор хорошо известен полиции, поскольку мы не раз сталкивались с его использованием в качестве орудия преступления…

Хирург ответил гостье ослепительной улыбкой:

— Орудие преступления, которого почти и не распознаешь, потому что, как только прекращаются жизненные функции, тело естественным путем от калия освобождается. Ум и фантазия ваших преступников поистине безграничны.

— Ах, если бы вы знали… И я ведь могла бы показать материалы о том, что они делают!

— Спасибо, верю вам на слово!

Люси тоже улыбнулась:

— А может ли сероводород, наподобие калия, привести к остановке сердца? Имею в виду — к временной остановке сердца, не окончательной.

Хирург сдвинул густые брови, превратив их в одну темную линию:

— Откуда вы об этом знаете?

Люси сразу поняла, что ступила на верную тропу. Если бы она ляпнула глупость, собеседник отреагировал бы совсем по-другому. Теперь выбора уже не оставалось: разобраться во всем она сможет, лишь поделившись с профессором кое-какими сведениями.

— То, что я сейчас вам расскажу, должно остаться строго между нами.

— Можете на меня рассчитывать.

— Я приехала сюда потому, что подозреваю одного из сотрудников медицинского центра «Солнечные склоны» в том, что он в разное время убил двух женщин, а еще двух усыпил и во всех четырех случаях, после убийства или усыпления, бросил свою жертву в замерзающее озеро.

Гаспар Раванель долго и молча смотрел на Люси, потом проронил:

— Хотите сказать, что ваш подозреваемый — кто-то из моего отделения?

— А разве есть основания подозревать кого-то из ваших сотрудников?

— Ни малейших. Мои коллеги — люди абсолютно честные и порядочные. Все кандидатуры, от санитара до врача, тщательнейшим образом изучались, собеседования при приеме на работу проводились по всем правилам. И вообще наша больница считается во Франции образцовой.

Он явно приготовился к обороне, даже позу соответствующую принял. Люси пожала плечами:

— На самом деле это ничему не могло бы помешать… Но не думаю, что тот, кого я ищу, работает с вами. Скорее — в отделении неотложной помощи, куда поступали его будущие жертвы после переломов на лыжных трассах. Но вместе с тем ему должна быть хорошо известна специализация вашего отделения: операции с терапевтической гипотермией. Ваш способ остановки сердца, методы, с помощью которых вы вводите пациента в состояние, когда он на время вроде как и неживой… — все это должно было его буквально зачаровывать… Может быть, когда-то вы прогнали этого человека из бригады? Может быть, это медбрат, возомнивший себя Господом Богом? Или санитар, переходивший из отделения в отделение? Не помните чего-то в этом роде?

Раванель покачал головой:

— Нет. Но ведь состав персонала часто обновляется, а сам я часто отсутствую. Сколько тут, в этих стенах, перебывало народу, в том числе и студентов-медиков, просто не счесть…

Люси полезла в папку, порылась в ней и достала два листка бумаги:

— Так я и думала. Вот посмотрите, — она протянула распечатки доктору, — это выдержки из протоколов аутопсии двух жертв и выводы токсикологов. Всякий раз речь идет о наличии в организме сернистого водорода. Убийца применил один и тот же метод по меньшей мере четыре раза. Две женщины погибли, а что касается еще двух, то, вероятнее всего, он «оглушал» их сероводородом перед тем, как бросить в ледяную воду, а бросив, сразу же звонил в скорую помощь, и потому этих женщин удалось спасти.

В первый раз за все время их разговора профессор, казалось, растерялся:

— Можно подумать, вы говорите сейчас об искусственно вызванном анабиозе…

— Искусственно вызванном анабиозе? А как его вызывают?

Хирург откинулся на спинку кресла, теперь он выглядел озабоченным.

— Исследования в данной области на сегодняшний день практически засекречены. Ученым в свое время стало известно, что многие органические ткани производят сернистый водород самым естественным способом, и больше всего сероводорода содержит мозг: втрое больше, чем любой другой орган. Представляете? Во время Второй мировой войны H2S использовали как химическое оружие, и вы, конечно, понимаете, что открытия, о которых я только что сказал, были востребованы. Стали пристально, весьма пристально изучать этот газ, вырабатываемый нашим организмом, правда в малых, совсем малых концентрациях. Был проведен ряд очень серьезных экспериментов на мышах — главным образом в Центре онкологических исследований имени Фреда Хатчинсона, он находится в американском городе Сиэтл…

Люси торопливо записывала: «Мозг вырабатывает сероводород», «раковый центр в Сиэтле», «эксперименты на мышах»…

— После множества неудач исследователи в конце концов открыли, что стоит добавить в воздух камеры, куда помещены мыши, очень точно отмеренную дозу сероводорода — и животные впадают в анабиоз, при котором частота дыхания снижается со ста до десяти циклов в минуту и сердце значительно замедляет ход. После этого достаточно было охладить воздух в камере, чтобы соответственно понизилась температура тела подопытных животных, чтобы они впали в спячку — примерно так, как иные из них впадают зимой, — и пребывали некоторое время в таком состоянии. А несколько часов спустя камеру заполняли чистым воздухом, повышали температуру до первоначальной — и мыши оживали. Более того — не наблюдалось ни малейших последствий таких опытов.

Профессор схватил со стола лист бумаги и что-то быстро на нем нарисовал:

— Знаете игру в «музыкальные стулья»? Игроки бегают вокруг круга стульев, где стульев на один меньше, чем игроков, потом по сигналу садятся на эти стулья. Кто не успел — выбывает… Так вот, представьте себе органическую клетку, напоминающую круглый стол, вокруг которого — стулья, занятые обычно атомами кислорода, элемента, помогающего клеткам дышать. Представили?

— Угу.

— Обнаружилось, что сернистый водород обладает способностью «красть» стулья у кислорода. Ученые, словно бы вспомнив игру, решили посмотреть, что будет, когда в организме мыши, получившей маленькую дозу сероводорода, этот газ примется занимать «стулья», предназначенные для О₂. Так вот, было занято восемь «стульев» из десяти, после чего животные стали экономить, растягивать «на подольше» имеющиеся в их распоряжении два атома кислорода с двух оставшихся «стульев». Вам понятно?

— Да, все понятно.

— По-видимому, то же самое произошло с норвежской лыжницей и с японцем, причем произошло совершенно естественным образом. Исследователи полагают, что оба раза организм начал замещать кислород сероводородом, сокращая тем самым потребность в кислороде, хотя и не подвергая себя опасности отравления.

Люси попыталась собрать пазл, сопоставить информацию:

— Вы говорили только об экспериментах с мышами, значит на людях пока таких опытов не ставили?

— Разумеется, нет! Вы же понимаете: нужны долгие годы экспериментов, тестов, нужно заполнить тысячи страниц протоколов испытаний, прежде чем речь зайдет об опытах на людях. Да еще и с таким опасным веществом. Думаю, эту тему включат в повестку дня лет через пять, а то и через десять. Но возможности открываются громадные. Внедрив ингаляцию микродоз сероводорода, мы сможем, например, сократить количество осложнений, неизбежных при транспортировке пациента с сердечным приступом в больницу, а это важно, потому что повреждения тканей при таких обстоятельствах порой бывают необратимыми…

Гаспар Раванель полистал лежавшие перед ним протоколы вскрытия:

— О каких годах вы говорили?

— Две тысячи первый, две тысячи второй…

— Это необъяснимо! Эксперименты, о которых я вам рассказывал, начались максимум три года назад, и открытие, связанное с возможностью использования сероводорода в медицине, было скорее делом случая, чем чего-то иного… Стало быть, тогда, когда были совершены преступления, ничего подобного попросту не существовало. — Он подумал, покачал головой. — Нет, невозможно.

— Для вас, ученого и врача, спасающего жизнь людям, невозможно, а вы представьте себе психопата, который вот так же случайно… или, не знаю, еще каким-то образом… сделал открытие и ревниво хранил его от всех. Он-то не ждал, пока составят тысячи протоколов, он считал, что для него закон не писан, он не испытывал никаких угрызений совести, жизнь у людей отнимая. Просто попробуйте его себе представить и скажите мне, что видите за этими преступными действиями.

Хирург, поколебавшись, придвинул к Люси одну из ее распечаток, уперся пальцем в страницу:

— Вот здесь указано, что концентрация H₂S в печени первой жертвы — 1,47 микрограмма. В две тысячи втором году — ниже, всего 1,27 микрограмма, но доза осталась смертельной. А в две тысячи третьем и две тысячи четвертом, по вашим словам, жертвы, подвергнутые гипотермии, выжили. Так?

— Именно так.

— Стало быть, вполне возможно, дозы в следующие годы были еще меньше. — Раванель снова несколько секунд помолчал, потом заключил: — Осмелюсь предположить, что человек, которого вы ищете, ставил опыты сразу на людях, экспериментально проверял метод, открытый тем или иным способом им самим, ибо официально ничего похожего в то время не существовало. Из этого можно сделать следующие выводы: во-первых, у преступника, скорее всего, имелось оборудование, позволяющее отмерять настолько точные дозы, ведь речь о тысячных долях грамма, а во-вторых, все его открытия где-то должны быть документально зафиксированы, то есть должны существовать записи с формулами…

Люси сочла все сказанное логичным, вполне убедительным и тут же спросила о том, что осталось ей непонятным:

— А зачем было опускать женщин в ледяную воду?

— Чтобы, соединив два метода воздействия, усилить эффект. Сероводород тормозил жизненные функции жертв, а ледяная вода озер довершала начатое, окончательно вводя лжеутопленниц в анабиоз. Дважды эксперимент провалился: H₂S оказалось слишком много, и женщины погибли еще до того, как их довезли до замерзающего озера. А вот два последовавших затем опыта увенчались успехом, значит преступник нашел правильную дозировку. В большинстве случаев человек, упавший в заледенелый водоем, погибает, и сколько бы его ни пытались реанимировать, ничего не получается. Но представьте себе человека с заранее приторможенными жизненными функциями, человека, чье тело готово, так сказать, пересечь границу. В этом случае шансы ввести организм в состояние гибернации, то есть искусственно замедленной жизнедеятельности, куда вернее.

Люси постепенно начинала понимать, темные места прояснялись, и теперь она уже могла представить себе врача-неудачника, свихнувшегося ученого или пылкого любителя органической химии, который использует людей в качестве подопытных кроликов. Думала она и о жертвах, женщинах одного и того же типа — молодых стройных брюнетках с ореховыми глазами. Покушавшийся на них убийца мог относиться одновременно к нескольким профилям: он мог быть и ученым-психопатом, и садистом, способным похитить и убить просто ради эксперимента… В чем для него состояло удовольствие? Ставил ли он себе целью показать, что способен отодвинуть границу между жизнью и смертью? Или ему хотелось посмотреть на людей, вернувшихся с того света?

Она вспомнила съежившегося среди льда на дне морозильника Кристофа Гамблена, вспомнила дырку, просверленную в крышке, чтобы садист мог наблюдать за тем, как жертва медленно умирает, следить за ней до последнего вздоха. Агония… Люси встряхнулась, обрывая воспоминания, заметила, что бессмысленно закрашивает чернилами блокнот, и обратилась к собеседнику:

— Скажите, слово «agonia» что-то для вас значит?

— Простите, минутку! — Раванель взял со стола завибрировавший мобильник, несколько раз ответил «да» или «нет», сообщил, что скоро придет, отсоединился и сунул руки в карманы. — Наш разговор получился весьма интересным, и, хотя нам вот-вот придется расстаться, я отвечу на ваш вопрос. Да, термин «агония» значит для меня достаточно много. Это понятие также относится сразу и к жизни и к смерти. Агонию можно сравнить с мерцающим пламенем свечи, готовой угаснуть: процесс уже начался, назад дороги нет, тело обречено на смерть.

Он жестом пригласил Люси встать, они вышли в коридор, через несколько шагов остановились перед лифтом, и здесь профессор закончил свои объяснения:

— Однако с точки зрения чисто медицинской понятие агонии несколько сложнее символического образа свечи. Применяя научную терминологию, мы говорим сперва о соматической смерти, то бишь остановке жизненных функций — функций сердца, легких, мозга. Если пациент в это время присоединен к аппаратам, кривые на всех мониторах станут совершенно прямыми, и врачи зафиксируют в официальных документах смерть. Вот только это не значит, что умерли все органы. Теоретически человека можно было бы еще вернуть к жизни, пусть даже так никогда и не бывает. Можно сказать, что организм в этот момент находится между тем и этим светом: он мертв, но не полностью.

Двери лифта открылись, профессор просунул руку в кабину, нажал кнопку, чтобы их заблокировать, и, стоя в проеме, продолжал:

— После соматической смерти и наступает пресловутая стадия агонии, когда — в связи с остановкой поступления кислорода — одна за другой, и на этот раз безвозвратно, гибнут клетки. Это уже смерть органическая. Скорость у всех разная: нейроны мозга погибают через пять минут, клетки сердца — через пятнадцать, печени — через тридцать… Затем постепенно умирают остальные ткани, и это приводит к тому, что вам, полицейским, хорошо известно.

— Вы имеете в виду разложение?

— Точно. Работу бактерий, разрушение белков… Однако вы — по сегодняшнему вашему делу — видите, что человека, у которого отсутствуют жизненные функции, то есть соматически мертвого, можно вернуть к жизни. Пусть в очень редких случаях, но можно. Эти примеры с гипотермией окончательно дезавуируют бытовавшее всего несколько десятилетий назад определение смерти как остановки дыхания.

Люси стало не по себе. Слова «мертв, но не полностью» сильно ее задели.

— Хорошо, а душа? Как же душа? Когда она покидает тело? Между двумя смертями? До или после соматической смерти? Скажите мне, профессор, когда!

Профессор улыбнулся:

— Душа? Неужто вы не знаете, что жизнь — всего лишь электрические сигналы? Вы видели в нашем буклете аппараты искусственного дыхания и кровообращения. Выдерни вилку из розетки — все остановится. Предполагаю, что вы бывали на вскрытиях, то есть ваша работа, подобно моей, дает это знание. — Хирург поклонился и, прежде чем исчезнуть за дверями, добавил: — Но как бы то ни было, ваше расследование мне интересно, держите меня в курсе.

Оставшись одна, Люси вызвала второй лифт. Она все время думала о сказанном Раванелем напоследок. Душа, смерть, потусторонний мир… Нет, жизнь нельзя сводить всего лишь к электрическим сигналам, за ними есть еще что-то, точно есть! Лейтенант полиции Энебель не была религиозна, но верила, что души не умирают, что они перемещаются в пространстве и ее девочки здесь, рядом, могут ее видеть…

После встречи с профессором настроение совсем испортилось. Люси вышла из корпуса на автопилоте. Снаружи сыпал снег. Хлопья его здесь, в Шамбери, выглядели более крупными и тяжелыми, чем в Париже. Она стояла и все еще обдумывала разговор с Раванелем, когда ее взгляд остановился на машине «скорой помощи», которая, включив сирену, проехала мимо. Задние стекла посмотрели на нее при этом как два любопытных глаза.

И тут в голове Люси что-то щелкнуло.

Она бросилась на другой конец автостоянки — к столбику со стрелками, указывающими, как пройти к какому отделению. Эта стрелка? Эта? Энебель быстро открыла блокнот, перечитала описание кошмара Лиз Ламбер.

Через минуту она уже звонила Шарко:

— Сейчас же приходи сюда, на стоянку, очень надо!

— Давай не сейчас же, а? Я тут бьюсь за то, чтобы получить список персонала, и…

— Не нужен никому твой список. Я догадалась.