Книга: Причина смерти
Назад: 10
Дальше: 12

11

На следующее утро я прошла по лабораториям, занимавшимся вещественными уликами. Мой осмотр начался с лаборатории электронного сканирующего микроскопа, где Бетси Эклз занималась вакуумным напылением квадратного кусочка покрышки. Остановившись у нее за спиной, я наблюдала, как она кладет исследуемый образец на платформу, чтобы затем ввести его в стеклянную вакуумную камеру и покрыть атомными частицами золота. Разрез в центре образца показался знакомым, но ничего конкретного не пришло мне в голову.
— Доброе утро.
Бетси повернула голову от устрашающего вида консоли с датчиками давления, градуированными дисками и цифровыми микроскопами. Седеющая, подтянутая, в аккуратном лабораторном халате, она выглядела озабоченной и даже встревоженной.
— А, доктор Скарпетта… Доброе утро.
— Те самые порезанные покрышки? — спросила я.
Бетси осторожно ввела образец в камеру.
— Да, из лаборатории огнестрельного оружия попросили проверить. Говорят, нужно сделать как можно скорее. Зачем им это нужно, не знаю, так что даже не спрашивайте.
Задание, связанное, как она считала, с каким-то несерьезным преступлением, ей определенно не нравилось. Я тоже не понимала, почему именно оно получило приоритетный статус, но разбираться в чужих мотивировках не собиралась, потому что пришла не для этого.
— Мне нужно узнать об уране. Можете рассказать, что вам известно?
— Вообще-то я с таким сталкиваюсь впервые. — Бетси начала открывать пластиковый конверт. — За двадцать два года.
— Нам нужно выяснить, с каким изотопом мы имеем дело.
— Согласна, а поскольку ничего подобного нам еще не попадалось, то я и не очень понимаю, где этим следует заниматься. Скажу одно: здесь я это делать не смогу.
Пользуясь двусторонней клейкой лентой, она подбирала что-то похожее на пылинки и переносила все это на полоску, которую надлежало потом поместить в емкость для хранения.
— Где сейчас радиоактивный образец? — спросила я.
— Там, где ему самое место, в камере. Открывать ее мне бы не хотелось.
— Можно посмотреть, что у нас там?
— Конечно.
Бетси передвинулась к другому цифровому микроскопу, включила монитор, и его черный мир наполнился россыпью «звезд» различных размеров и форм. Одни сияли ярко, другие едва мерцали, но все они были невидимы для невооруженного глаза.
— Увеличиваю в три тысячи раз, — сказала Бетси, подкручивая регулятор. — Или еще добавить?
— Думаю, вполне достаточно.
Картина, представшая перед нашими глазами, напоминала вид звездного неба в астрономической обсерватории. Металлические сферы казались объемными, трехмерными планетами, окруженными маленькими звездами и лунами.
— Это из вашей машины, — пояснила Бетси. — Яркие частицы — уран. Тусклые — оксид железа, то, что повсеместно встречается в почве. Есть еще алюминий, который в наше время используется едва ли не везде. Ну и кремний, то есть песок.
— Вполне типичный набор, с которым можно вернуться домой после пешей прогулки, — заметила я. — За исключением урана.
— Обратите внимание вот на что, — продолжала Бетси. — Частицы урана встречаются в двух формах. Дольчатые или сферические получаются в результате некоего процесса плавки. Но здесь у нас, посмотрите, форма неправильная, многопрофильная, указывающая на то, что эти частицы подверглись обработке с помощью какой-то машины.
— Урановым топливом пользуется наша «Энергия и свет», — сказала я, имея в виду атомную станцию, обеспечивавшую электричеством всю Вирджинию и некоторые территории Северной Дакоты.
— Верно.
— А что еще может быть? Есть такие предприятия, где задействован уран?
Она ненадолго задумалась.
— Никаких шахт или перерабатывающих заводов поблизости нет. В университете, правда, есть реактор, но используется он только в учебных целях.
Я никак не могла отвести глаза от монитора, где бушевала метель радиоактивных частиц, которые принес в мою машину тот, кто убил Дэнни. Я думала о пуле «блэк тэлон» с ее острыми когтями, и о странном телефонном звонке в Сэндбридже, после которого кто-то перелез через забор, и чувствовала, что существует связь между этими событиями и Эддингсом с его интересом к неосионистам.
— Послушайте, тот факт, что сработал счетчик Гейгера, еще не означает, что радиоактивность представляет реальную опасность. И если уж на то пошло, уран безвреден.
— Проблема в том, что ни с чем подобным мы еще не сталкивались. Это беспрецедентный случай.
— Все просто, — терпеливо объяснила я. — Данный материал представляет собой вещественное доказательство в уголовном расследовании. Я участвую в нем в качестве судмедэксперта, а возглавляет следствие капитан Марино. Все, что вам нужно, это передать нам улику под расписку. Мы отвезем ее в лабораторию университета, а там уже физики-ядерщики определят, что это за изотоп.
Разумеется, передача улики была не таким простым делом, вот и на сей раз дело сдвинулось с мертвой точки только после телеконференции с участием директора Бюро криминалистических экспертиз и начальником управления здравоохранения, моим непосредственным боссом. Их беспокоил возможный конфликт интересов, поскольку уран нашли в моей машине, а Дэнни работал на меня. Я указала, что не являюсь подозреваемой, после чего они утихли, отказались от всех возражений и с облегчением сбыли с рук радиоактивный образец.
Я возвратилась в лабораторию, и, пока надевала хлопчатобумажные перчатки, Эклз достала из сейфа ту самую камеру, которая всех пугала. Липучка с радиоактивным мусором перекочевала в обыкновенный пластиковый пакет, запечатанный и снабженный соответствующим ярлычком. Прежде чем уйти, я заглянула в лабораторию огнестрельного оружия. Сидевший перед микроскопом сравнения Фрост разглядывал старый военный штык. Не знаю, почему — наверно, чутье подсказало — я спросила его о пробитом куске покрышки.
— В деле с вашими покрышками появился потенциальный подозреваемый, — сообщил он, фокусируя изображение.
— Вот этот штык? — Я знала ответ еще до того, как спросила.
— Верно. Появился сегодня утром.
— И откуда же? — Подозрения мои укрепились еще больше.
Фрост посмотрел на лежавший у него под локтем сложенный листок. Вверху значились номер дела, дата и фамилия — «Рош».
— Из Чесапика.
— А где его нашли, не знаете? — поинтересовалась я, чувствуя, что начинаю злиться.
— В багажнике машины. Больше мне ничего не сказали. Все делается в жуткой спешке, не знаю уж почему.
Последним пунктом моего обхода была лаборатория токсикологии, миновать которую я никак не могла. Но настроение к тому времени уже упало настолько, что его не подняла даже встреча с человеком, подтвердившим то, что моя интуиция подсказывала мне еще в норфолкском морге. Доктор Рэтбоун, крупный пожилой мужчина с черными, абсолютно не тронутыми сединой волосами, подписывал за столом лабораторные отчеты.
— Я вам только что звонил. — Он поднял голову и посмотрел на меня. — Как встретили Новый год?
— По-новому. А вы?
— У меня сын в Юте, так что мы все собирались там. Ей-богу, я бы туда перебрался, но, боюсь, у мормонов не найдется подходящей работы для меня.
— По-моему, на вашу профессию спрос есть везде. Я так понимаю, что результаты экспертизы по делу Эддингса уже готовы?
— Да. Содержание цианида в представленном образце крови 0,5 миллиграмма на литр, что, как вы прекрасно знаете, является смертельной дозой.
— А что хука? Входной клапан, шланги и прочее?
— Не обнаружено.
Я, в общем-то, не удивилась, да это и не имело значения, поскольку главный факт сомнению не подвергался: Эддингс был отравлен цианидом, так что о самоубийстве говорить не приходилось.
Вернувшись в кабинет, я позвонила прокурору Чесапика, которую знала лично, рассчитывая на то, чтобы она направила местную полицию в нужную сторону.
— Вам не следовало звонить мне по этому вопросу, — сразу же насторожилась она.
— Вы правы, не следовало.
— И даже не думайте, что сможете как-то на меня повлиять. — В ее голосе послышались сердитые нотки. — Что за идиоты! Получается, ФБР тоже во все это впуталось?
— Вы и без них справитесь.
— Господи. Можно подумать, что у них каждый день травят дайверов цианидом. Я позвоню вам позже.
Я положила трубку, забрала пальто и сумочку и вышла на улицу. День выдался чудесный. Марино ждал в машине на Франклин-стрит — с работающим двигателем и опущенным стеклом. Увидев меня, он открыл дверцу.
— Ну, где оно?
Я показала конверт, в котором лежал пакетик с образцом, и у него глаза полезли на лоб.
— Как? В конверте? — воскликнул он. — Могла бы, по крайней мере, в железную банку положить!
— Не смеши меня. Это уран, его можно держать на голой ладони, и никакого вреда он тебе не причинит.
Я положила конверт в багажник.
— Тогда почему счетчик Гейгера сработал? — не успокаивался Марино. — Раз счетчик сработал, значит, это дерьмо — радиоактивное, ведь так?
— Никто и не спорит. Конечно, уран радиоактивен, но сам по себе не опасен, потому что концентрация его совсем невелика. К тому же образец в твоем багажнике совсем маленький.
— Знаешь, нельзя быть немножко беременной или немножко мертвой. То же самое и с радиоактивностью. К тому же если этот образец так уж безопасен, то почему ты бросила свой «бенц»?
— Совсем по другой причине.
— В общем, если тебе все равно, то я облучаться не желаю, — недовольным тоном продолжал Марино.
— Ты и не облучишься.
Но мои заверения его не успокоили.
— Надо же, принесла мне в машину уран. Поверить не могу!
Я предприняла вторую попытку.
— Послушай, в морг попадают люди с самыми разными, в том числе очень серьезными, заболеваниями, такими как менингит, туберкулез, гепатит, СПИД. Ты много раз присутствовал со мной при вскрытии, и мы всегда соблюдали меры предосторожности.
Марино добавил газу, то и дело обгоняя попутные машины.
— Мне казалось, ты уже должен был понять, что я никогда не подвергну тебя риску.
— Сознательно — нет, не подвергнешь. Но, может быть, есть что-то такое, о чем ты сама не знаешь. Когда у тебя в последний раз было дело, связанное с радиацией?
— Во-первых, это дело совершенно не связано с радиацией. Есть только несколько микроскопических частичек мусора, контактировавших с радиоактивным веществом. Во-вторых, о радиоактивности я знаю немало. Как и о рентгеновских лучах, магнитном резонансе и изотопах вроде кобальта, йода и технеция, которые используют при лечении раковых заболеваний. Врачам о таких вещах многое известно. В том числе и о лучевой болезни. И, пожалуйста, убавь газу и не выскакивай из полосы.
Марино послушно сбавил скорость. Выглядел он далеко не лучшим образом: по вискам обильно стекал пот, лицо потемнело и налилось кровью, дыхание участилось.
— Съезжай на обочину, — сказала я.
Он сделал вид, что не слышит.
— Остановись. Сейчас же, — повторила я тоном, который Марино знал слишком хорошо.
Мы заехали в широкий «карман», и я, не говоря ни слова, вышла из машины, обошла ее спереди и, открыв дверцу со стороны Марино, жестом показала — вылезай. Возражений не последовало. Я заметила, что его мундир промок на спине до такой степени, что под ним проступил силуэт майки.
— Похоже, грипп подхватил, — проворчал Марино.
Я поправила сиденье и зеркала.
— Даже не знаю, что со мной такое, — добавил он, вытирая лоб носовым платком.
— У тебя паническая атака. Дыши глубже и постарайся успокоиться. Наклонись и постарайся дотянуться до носков ботинок. А теперь расслабься.
— Если тебя увидят за рулем моей машины, на меня тут же накатают рапорт, — проворчал Марино, протягивая через грудь ремень безопасности.
— Город должен быть благодарен, что ты сейчас не за рулем. Тебе бы вообще лучше отправиться к психиатру. — Я посмотрела на него, и он стыдливо отвел глаза.
— Что-то не так, а что, не пойму. — Марино уставился в окно.
— Расстроился из-за Дорис?
— Не знаю, рассказывал ли я тебе, но перед тем, как разойтись, мы с ней здорово поругались. — Он снова промокнул лоб. — Она притащила с распродажи блюдо, вот из-за него и сцепились. Понимаешь, Дорис давно собиралась купить новые блюда, и вот я прихожу однажды домой, а на столе в гостиной целый набор новых оранжевых тарелок. Слышала про «Фиеста вэйр»?
— Кое-что.
— Да. В этой партии было что-то такое… что-то особенное. Короче, счетчик Гейгера на них реагировал.
— Счетчику Гейгеру многого не надо, он на каждую мелочь реагирует, — напомнила я.
— В общем, про эту посуду много всякого писали, так что в конце концов ее изъяли из продажи, — продолжал он. — Но Дорис ничего и слышать не желала. Считала, что я на воду дую.
— Думаю, так оно и было.
— Ты же знаешь, у каждого человека свои фобии. Вот я, к примеру, боюсь радиации. Мне даже в рентген-кабинете не по себе делается, а когда микроволновку включаю, то стараюсь уйти из кухни. В общем, собрал я все эти блюда да и выбросил, а ей ничего не сказал.
Марино помолчал, снова утерся, прокашлялся.
— А через месяц она ушла.
— Послушай, я из той посуды тоже вряд ли стала бы есть. Даже если бы я знала, что никакой опасности не существует. Страх не всегда имеет рациональное объяснение.
— То-то и оно, док. В моем случае так, наверное, и есть. — Он чуть-чуть, на палец, опустил стекло. — Боюсь умирать. Каждый день об этом думаю. С утра, как только встаю. Только и жду, что инсульт разобьет или врач скажет, что у меня рак. Ложусь спать и боюсь, что не проснусь, умру во сне. — Его взгляд снова ушел в сторону, пауза затянулась, и продолжение разговора далось ему нелегко. — А вообще, если хочешь знать, все из-за того, что Молли перестала со мной встречаться.
— Не очень-то хорошо она с тобой обошлась. — Не знаю, почему, но меня его признание задело.
— Да… — Марино заерзал. Разговор определенно доставлял ему почти физические неудобства. — Она ведь намного моложе. А я последнее время чувствую, что не должен перенапрягаться.
— Другими словами, ты боишься заниматься с ней сексом.
— Ну вот, — обиделся он. — Ты еще закричи об этом, чтобы все услышали.
— Я врач. И хочу только одного: помочь тебе. Если, конечно, смогу.
— Молли сказала, что из-за меня чувствует себя отвергнутой.
— Ее можно понять. У тебя давно эта проблема?
— Не знаю… со Дня благодарения.
— Что-то случилось?
Он замялся.
— Ну, я… в общем, я перестал принимать лекарства.
— Какое лекарство? Адреноблокатор? Или финастерид?
— Оба.
— Зачем? Как можно делать такие глупости!
— Как? Да так, что из-за этих лекарств я себя мужиком не чувствую! — сердито выпалил Марино. — Короче, когда я начал встречаться с Молли, я от них отказался. А где-то ближе к Дню благодарения снова начал принимать. После того, как сдал анализы и прошел медосмотр. Оказывается, давление опять подскочило, и с простатой проблемы вернулись… Вот я и испугался.
— Ни одна женщина не стоит того, чтобы ради нее умирать, — сказала я. — Вот из-за этого у людей депрессия и случается, и ты, между прочим, идеальный кандидат для этого состояния.
— Когда ничего не получается, у любого депрессия начнется. Тебе не понять.
— Ну почему же, прекрасно понимаю. Когда организм подводит, когда тело не справляется с чем-то, как раньше, когда стареешь… да, это давит. В последние годы твоя жизнь серьезно менялась, а каждая перемена — фактор стресса.
— Нет, депрессия — это другое, — перебил Марино, и голос его зазвучал громче. — Тут дело не в этом. Вот иногда стараешься, а он не встает. А бывает, что встанет и стоит. Надо идти, а он стоит. Даже помочиться не можешь. Депрессия — это когда вдруг понимаешь, что подружка тебе в дочери годится. — Он уставился на меня даже не сердито, а зло, и на шее начали проступать вены. — Да, у меня депрессия. Ты права, черт возьми!
— Пожалуйста, не злись на меня.
Он отвернулся, сжав кулаки и тяжело дыша.
— Тебе надо сходить на прием к кардиологу и урологу.
— Ага. Не получится. — Марино покачал головой. — Ты, наверно, не знаешь, что теперь я приписан к урологу-женщине. Не могу же я все это женщине выкладывать.
— Почему? Мне ведь рассказал.
Он замолчал, долго смотрел в окно, потом взглянул в зеркало.
— Кстати, за нами какой-то хрен увязался в золотистом «лексусе». От самого Ричмонда.
Я проверила — мужчина, сидевший за рулем новой модели внедорожника, разговаривал по телефону.
— Думаешь, следят?
— Да откуда ж мне знать! Но вот быть на месте того, кто оплачивает его телефонные счета, я точно не хочу.
Мы подъезжали к Шарлотсвиллу, и спокойный, сглаженный пейзаж сменился мелькающими мягкими, округлыми холмами за серыми силуэтами зимних деревьев. Здесь было прохладнее, больше снега, но дорога стала суше. Я попросила Марино выключить сканер — надоело слушать полицейскую болтовню — и через некоторое время свернула на шоссе 29, к университету.
Какое-то время за окном виднелась лишь каменистая, с редкими деревцами, пустошь, растянувшаяся от леса до дороги, но через некоторое время, ближе к кампусу, появились обитаемые островки с пиццериями, круглосуточными магазинами и заправочными станциями. Рождественские каникулы еще не закончились, но моя племянница была не единственной, кто вернулся в университет до возобновления занятий. У стадиона имени Скотта я свернула на Маури-авеню. Студенты сидели здесь на лавочках и ездили на велосипедах с рюкзаками за спиной и сумками, полными книг. Было много машин.
— А ты на игры здесь ходила? — оживился Марино.
— На игры? Пожалуй, нет.
— Ну, не знаю. За такое штрафовать надо. У тебя здесь племянница, а ты даже «Хуз» не видела? И что ж ты делала, когда здесь бывала? Чем вы с Люси занимались?
— Вообще-то мы почти ничего и не делали. Когда встречались, то либо гуляли по кампусу и разговаривали, либо сидели в ее комнате на Лужайке и опять же разговаривали. Были, конечно, и обеды в ресторанах, «Плюще» и «Кабаньей голове», встречи с ее преподавателями и даже посещения лекций. Но с друзьями Люси, которых у нее было немного, я не виделась. Она не хотела меня с ними знакомить и показывать те места, куда они ходили вместе.
— …я видел, как он играл, и никогда уже этого не забуду, — говорил в это время Марино.
— Извини, — прервала свой рассказ я.
— Ты только представь, семь футов ростом! А? И знаешь, он сейчас живет здесь, в Ричмонде.
— Так, давай-ка посмотрим. — Я пробежала глазами по фасадам зданий, мимо которых мы проезжали. — Нам нужен инженерный факультет, это где-то здесь. Теперь бы найти отделение машиностроения, авиационно-космических и ядерных технологий.
Я сбросила газ, увидев впереди сначала кирпичное строение с белой отделкой, а потом и доску на фасаде. С парковкой проблем не возникло, а вот найти доктора Альфреда Мэтьюза оказалось не так-то просто. Он обещал встретить меня в своем кабинете в 11.30, но, похоже, забыл об этом.
— Ну, и где он? — раздраженно проворчал Марино. Мысль о конверте, лежавшем в багажнике, не давала ему покоя.
— В реакторной установке. — Я села за руль.
— Отлично.
На самом деле я имела в виду лабораторию физики высоких энергий, находившуюся на вершине холма, по соседству с обсерваторией. Сама установка помещалась в громадном кирпичном бункере, окруженном зелеными посадками и надежным забором, при виде которых Марино снова занервничал.
— Перестань. Это же интересно, сам увидишь, — сказала я, открывая дверь.
— Мне совсем не интересно.
— Ладно, тогда оставайся здесь, а я пойду одна.
— А вот возьму и останусь!
Я захватила лежавший в багажнике образец, нажала кнопку звонка у главного входа, и замок щелкнул. Услышав, что мне нужен доктор Мэтьюз, молодой человек, сидевший за стеклом в крохотном фойе, сверился со списком и сообщил, что директор отделения физики находится сейчас у бассейна реактора. Потом он снял трубку внутреннего телефона и протолкнул под стекло пропуск гостя и детектор радиации. Я пристегнула и то, и другое к жакету, а молодой человек, оставив свой пост, провел меня за внушительную стальную дверь, красная лампочка над которой предупреждала о том, что реактор в данный момент работает.
Просторное помещение без окон, с высокими, обложенными керамической плиткой стенами. Все предметы снабжены ярко-желтыми бирками. Вода в конце подсвеченного бассейна отливала голубым свечением, вызванным мгновенным распадом нестабильных атомов в тепловыделяющей сборке ядерного реактора.
— Я почему-то думал, что вы приедете завтра. — Ученый огорченно развел руками.
— Нет, мы договаривались на сегодняшний день. Но в любом случае спасибо, что согласились принять. Образец у меня с собой. — Я показала конверт.
— Хорошо. Джордж? — Доктор Мэтьюз повернулся к студенту. — Сами справитесь?
— Да, сэр. Спасибо.
— Идемте, — кивнул мне доктор. — Спустимся вниз, там и посмотрим. Кстати, вы знаете, сколько у вас здесь?
— Только приблизительно.
— Если материала достаточно, проведем исследование прямо сейчас, так что долго вам ждать не придется.
По другую сторону двери мы повернули налево и задержались возле высокого металлического ящика, считавшего радиацию с наших рук и ног. Счетчик замигал зеленым светом, и мы спустились по лестнице в лабораторию нейтронной радиографии, размещавшуюся в подвале с механическими цехами, автопогрузчиками и предназначенными для отправки огромными бочками с ядерными отходами. На каждом углу я видела аварийное оборудование и диспетчерскую в металлической клетке. В отдельном помещении с толстыми бетонными стенами хранились пятидесятигаллоновые канистры с жидким азотом, германиевые детекторы, усилители и свинцовые слитки.
Сам процесс идентификации моего образца оказался на удивление прост. Надев лабораторный халат и перчатки — никакого защитного костюма, — доктор Мэтьюз поместил клейкую пленку в пробирку, пробирку — в алюминиевый контейнер с кристаллом германия, а контейнер обложил со всех сторон свинцовыми слитками для защиты образца от фонового излучения.
После простой компьютерной команды процесс активизировался, после чего счетчик на контейнере начал измерять радиоактивность. Наблюдать за этим было довольно странно — я привыкла иметь дело со сложными инструментами вроде сканирующего электронного микроскопа и газового хроматографа. Детектор же напоминал какой-то бесформенный свинцовый домик, охлаждаемый жидким азотом и определенно не отягощенный даже примитивным «разумом».
— Ну вот, — сказала я. — Вам нужно лишь подписать акт.
— Процесс может занять час, а то и два. Сейчас трудно сказать более определенно.
Доктор Мэтьюз подписал бланк, и я отдала ему копию.
— Загляну к племяннице и вернусь к вам.
— Я вас провожу. Хотя бы для того, чтобы удостовериться, что вы случайно не нажали не ту кнопку. — Мы прошли мимо детектора, который пропустил нас беспрепятственно. — Как она? Перешла в МТИ?
— Люси обучалась там в интернатуре прошлой осенью. По робототехнике. А сейчас снова здесь и пробудет по меньшей мере еще месяц.
— Не знал. Это замечательно. Что изучает?
— Виртуальную реальность, так она сказала.
Мэтьюз недоуменно посмотрел на меня.
— Разве она не этим занималась, когда была здесь?
— Насколько я поняла, речь идет о более продвинутом уровне.
— Да, наверное. — Он улыбнулся. — Я был бы счастлив иметь хотя бы по одному такому студенту в каждой группе.
Люси была единственной студенткой непрофильного факультета, записавшейся ради собственного интереса на курс ядерно-физического проектирования.
Марино ждал меня у машины с сигаретой.
— Что дальше? — угрюмо спросил он.
— Думаю преподнести племяннице сюрприз — пригласить на ланч. Буду рада, если составишь нам компанию.
— Я только заскочу на заправку «Эксон». Надо кое-кому позвонить.
Назад: 10
Дальше: 12