9
В понедельник на утреннем приеме всегда много народу, сказывается воскресный отдых. Первый пациент заявил, что работал в саду голый по пояс, сосед увидел, заахал и посоветовал срочно сходить к врачу, мол, солнце плохо сказывается на родимых пятнах. Еще один жаловался на диарею, в просторечии — понос, «периодически донимает уже полтора месяца, и жена совсем запилила, сходи да сходи к врачу». А у последнего, пятнадцатого, что-то в груди побаливает, делаю кардиограмму, вижу явные нарушения в работе сердца, вызываю «скорую».
Прием заканчивается на час позже обычного, если не больше, и только в половине третьего могу сказать, что со всеми делами разделалась: больных приняла, рецепты распечатала, на электронные письма ответила, направления к специалистам выдала, а еще позвонила в хоспис справиться, как дела у моего пациента, у которого рак и которому недавно исполнилось восемнадцать.
Во время обеда в кабинет, как всегда, забегает Лейла, с ходу просит прощения за то, что обманула меня тогда насчет ребенка Сэнди. Я не могу заставить себя посмотреть ей в глаза, сразу хочется накричать на нее, но я говорю, что у меня полно работы, отворачиваюсь, она все понимает и выходит. Но через пять минут незаметно просовывает в дверь бисквитный пирог с шоколадом, мой любимый, вместе с карточкой. На ней нарисован медведь с букетом цветов, а внутри написано: «Прости меня, я была такая дура, я все эти годы дрожала от страха, что ты все узнаешь. Пожалуйста, прости. Лейла». Рядом с именем печальная рожица.
Мне, конечно, хочется немедленно простить ее, ведь ближе подруги у меня нет на целом свете, она так обо мне заботится, и о моих детях тоже. Но я на нее очень сердита. Как посмела она у меня за спиной сговариваться с Филом, обманывать меня? Она же мне как сестра, больно думать, что она затеяла что-то втайне. Конечно, все это пройдет, мы помиримся, но не сейчас. Тем более мне нужно все как следует обдумать.
Когда накануне днем я покидала ее, грудь жгли обида и боль, но у меня не было возможности уединиться и хорошенько обо всем подумать. Робби пригласил в гости Эмили и Эша, пять минут спустя мы были дома. Потом Лорен предложила съездить купить новые обои. Старшие остались слушать музыку, а мы с дочкой наведались в парочку магазинов. Лорен долго выбирала обои и наконец остановилась на ярких, с современным рисунком, а когда мы вернулись, все уже помирали с голоду. Эмили и Лорен занялись ужином, и я успела забыть и про дочку Сэнди, и про предательство Лейлы с Филом. Весь вечер мы болтали, играли в настольные игры. Все это выглядело достаточно подозрительно, словно все решили подбодрить, развеселить меня, но наплевать, я развлекалась от души. Когда Эмили с Эшем отправились домой, а Лорен уже лежала в кровати, Робби помог отодрать в гостиной остатки обоев, чтобы наутро все было готово для новых. В постель я отправилась около двенадцати ночи, совершенно выбившись из сил, куда уж там думать про Кирсти.
А теперь утренний прием закончился и появилась возможность поразмыслить, что делать дальше. Искупить мою вину невозможно, зато я знаю, что ребенок жив, и мне хочется убедиться, что у девочки все в порядке. Салли, кажется, говорила, что к своим восемнадцати годам девочка многого добилась и ее ждет неплохая карьера.
Интересно, в Интернете про нее что-нибудь есть? Я набираю: «Кирсти Стюарт, актриса», и появляется парочка ссылок. В одной про то, как она играла в театре «Лицеум», тут же приводится несколько цитат из хвалебных рецензий. В другой говорится, что она училась в так называемой Сандерсоновской академии под Ливингстоном. Выхожу на сайт этой школы, читаю: «Нашим учащимся предоставляются все возможности совершенствовать свои способности и подняться в избранной специализации, будь то танец, драматическое искусство или музыка, до высочайшего уровня».
Мобильник лежит на столе, звук выключен, но я вижу, что светится экран. Ага, это О’Рейли.
— Алло!
— Я вас не отрываю от дел? — слышно в трубке.
— Нет, у меня перерыв.
— Сегодня утром я снова беседовал с Тесс. Ее, оказывается, не так-то просто разговорить. Родители сообщили, что в школе у нее масса проблем и всю эту неделю она сидит дома. Как я и думал, отец захотел, чтобы присутствовал адвокат, зато она согласилась дать отпечатки пальцев. И еще…
Дальше я не слушаю. Точно вспышка молнии, в мозгу проносится смутная мысль. Надо что-то обязательно вспомнить, это очень важно. Да-да, школа. Школа и Тесс. Что-то такое говорила Лейла, когда я спрашивала у нее про Тесс. Что-то про вшей, про то, что ее мать безуспешно пытается от них избавиться. Да-да, Тесс ходит в школу-интернат, поэтому, наверное, никак не удается. На экране монитора под текстом, который я только что прочитала, подробности учебного процесса, а за этим идет: «Девочки старше четырнадцати лет в Сандерсоновской академии переходят на полное обеспечение и учатся в условиях интерната, чтобы иметь возможность заниматься вечерами по программе углубленного изучения танца, драматического искусства и музыки».
В Шотландии закрытые учебные заведения — редкость. Кажется, я где-то читала, что образование в подобных заведениях получает всего один процент детей. Тесс и Кирсти обе учатся в интернате. Очень интересно. Это о чем-то говорит? А вдруг они учатся в одной школе?
— …насколько мы понимаем, — завершает монолог О’Рейли.
— Да-да, спасибо, что позвонили. Давайте обсудим это немного позже. — Я прекращаю разговор, не дожидаясь ответа: мое внимание снова приковано к экрану монитора.
Сбоку вижу несколько кнопок, нажав на которые можно узнать все о жизни в закрытой школе, от бытовых условий до текущих новостей. Начинаю с первой кнопки и, быстро пробегая текст, не очень вчитываясь, прокручиваю страницу за страницей, вглядываюсь в фотографии: девочки играют на музыкальных инструментах, выступают на сцене, сидят с чашками горячего шоколада в своих комнатах. Надо во что бы то ни стало узнать, в этой ли школе учится Тесс, а если да, значит между ними есть связь. Как выглядит Кирсти, я не знаю, поэтому пытаюсь найти снимок с Тесс и, посидев минут десять, натыкаюсь на фото, под которым написано: «Ученицы четвертого класса репетируют выпускной мюзикл „Энни, хватай свою пушку“». Сердце усиленно бьется, к горлу подкатывает комок, дыхание перехватывает. Вот она, Тесс. Стоит вполоборота, улыбающееся лицо повернуто к камере. В руке губка, она накладывает на лицо сидящей перед ней девушки грим.
Не совсем понимаю, что все это значит, зато понимаю одно: я напала на некий след. Первое, что приходит в голову: Тесс Уильямсон и Кирсти Стюарт — один человек. Салли сказала, что Кирсти росла в нескольких приемных семьях и, очень возможно, ее удочерили. Это довольно легко проверить, ведь, если ее удочерили Уильямсоны, сменили ей имя и дали свою фамилию, то это, скорее всего, зафиксировано в медицинской карте. Я вхожу в базу данных клиники, нахожу карточку Тесс, прокручиваю: вот обязательные прививки, вот запись о рождении. Роды с кесаревым сечением, имя матери — Одри Уильямсон, Тесс у нее третья дочь. Об удочерении ни слова. Значит, версию о том, что Тесс и Кирсти — одно лицо, отбрасываем. Возвращаюсь на сайт академии. В этой школе учится более трехсот девочек в возрасте от семи и до восемнадцати лет, из них сотня детей старшего возраста находится на полном обеспечении, включая жилье. Кирсти скоро восемнадцать лет, Тесс шестнадцать, и, как старшие ученицы, они, конечно же, знают друг друга. Не исключено, что они подруги. И даже близкие.
Нажимаю кнопку «Контакты» в начале главной страницы, и на экране появляется номер телефона. Охваченная любопытством и мрачными предчувствиями, набираю номер на мобильнике, слышу несколько гудков, а потом жизнерадостный женский голос:
— Сандерсоновская академия сценических искусств. Слушаю вас.
— Здравствуйте. Я подумываю отдать свою дочь в ваше заведение. Нельзя ли как-нибудь заехать, познакомиться со школой поближе?
— Конечно! Минутку, сейчас взгляну на расписание директора.
Слышу, как открывается и закрывается дверца, шуршит бумага, потом удар, словно на пол упала тяжелая книга.
— День открытых дверей вы уже пропустили, но родителей будущих учениц директор принимает после обеда. Сейчас посмотрю… Завтра у нее окно в половине четвертого, вас устроит?
Быстренько подсчитываю. У меня прием заканчивается самое позднее в час. Днем женская консультация, но акушерка обычно справляется сама, ко мне обращается в исключительных случаях, если проблема серьезная.
— Да, — говорю я, — вполне.
Она записывает мое имя и телефон и спрашивает:
— Вы придете с дочерью?
— Нет, одна, если позволите.
— Разумеется. Не могли бы вы уточнить, какая область искусства ее особенно интересует?
Быстренько проглядываю сайт.
— Она у меня прекрасная музыкантша. Играет на скрипке и фортепьяно, но еще хотела бы приобрести актерские навыки.
Если честно, Лорен скрипку бросила, к фортепьяно тоже подходит не часто, только когда нужно откупиться, чтобы я разрешила отправиться к подружкам с ночевкой или посидеть за компьютером. А что касается актерства… В школе они ставят спектакли, но ей всегда достаются самые маленькие роли, и к большему она не стремится.
— Сейчас запишу. Это для того, чтобы в беседе с директором вы сразу перешли к делу.
— Большое спасибо и, надеюсь, до завтра.
Кладу трубку, секунды две сижу неподвижно, потом закрываю лицо руками. Что я делаю? Разве так нужно себя вести в этой ситуации? Затевать самостоятельное расследование, оставляя за собой липкий след лжи? Разве не нужно просто передать информацию О’Рейли, ведь он должен решать, есть ли в ней что-то серьезное?
«Нет, сначала я сама получу что-то конкретное, хоть что-нибудь», — говорю я себе.
«У тебя уже есть конкретная информация, — спорит со мной внутренний голос. — Ты убедилась, что между Тесс Уильямсон и Кирсти Стюарт есть связь. А Кирсти Стюарт — дочь Сэнди Стюарт».
Еще несколько минут сижу и размышляю. Нет, О’Рейли об этом сообщать рановато. Дело слишком личное. Я совершила роковую ошибку, и сначала надо выяснить, не вернулась ли она ко мне через много лет бумерангом. Прежде я не всегда понимала, зачем люди утаивают информацию от полиции, но теперь понимаю. Для того, чтобы кое-что проверить, ради самосохранения. Ситуация в моих руках, и пока не случилось еще что-нибудь, я надеюсь, что смогу держать все под контролем.
На следующий день прием идет четко по часам. Прошу коллегу, но не Лейлу, с ней мириться еще рано, в случае чего подменить меня на время женской консультации. До Ливингстона добираться не больше сорока минут, но на кольцевой частенько бывают пробки, и я выезжаю пораньше. По дороге продумываю, какие вопросы обычно задают родители: про учебный процесс, про экзамены, про условия занятий, про отношения среди учащихся, бывают ли конфликты, как на это реагируют педагоги, как в заведении заботятся о здоровье детей и так далее, — и когда сворачиваю с трассы, в голове уже готов полный список. До академии еще мили три по дороге, обсаженной каштанами, с обеих сторон стелются обработанные поля. Школа располагается в нескольких разбросанных как попало зданиях самых разных архитектурных стилей. Следуя указателю, направляюсь к самому старому из них, квадратному строению Викторианской эпохи, когда-то великолепному, но теперь несколько обветшалому, идеально симметричному, если не считать поздней пристройки сбоку — безобразной, с плоской крышей, торчащей, как карбункул на изящной ножке.
Ставлю машину на стоянке для гостей, через парадную дверь попадаю на небольшое стеклянное крыльцо, окруженное цветущими и благоухающими на солнце гардениями и бегониями. Дверь в школу из сплошного стекла, через нее хорошо виден вестибюль с изгибающейся лестницей и четырьмя дверьми по углам. Парадный вход оборудован вахтой, над которой замечаю камеру видеонаблюдения, все это резко контрастирует с интерьером, выполненным, скорее, в стиле середины двадцатого века, тогда как на дворе двадцать первый.
Нажимаю кнопку звонка и жду. Сердце бухает, словно хочет выскочить из грудной клетки, я очень беспокоюсь, что кто-нибудь из персонала меня узнает. Эдинбург совсем рядом, а присуждение премии «Женщина города» широко освещалось в «Курьере». Может, стоило представиться чужим именем, но тогда меня легко уличили бы во лжи, а пока я просто интересуюсь, не подойдет ли эта школа для Лорен. Ничего предосудительного я не делаю, если не говорить о том, что сотрудники школы потратят на меня драгоценное время. И законов не нарушаю.
Одна из четырех дверей открывается, из нее выходит девушка. Высокая блондинка не старше Лорен. Отпирает парадную дверь и улыбается.
— Здравствуйте, — говорю я. — У меня назначена встреча с вашим директором, мисс Бейкер.
— Входите. — Блондинка придерживает дверь, впуская меня. — Вам нужно отметиться у секретаря, миссис Твиди. Она вас ждет.
Иду вслед за ней по вестибюлю. Девочка будто нарочно слегка подпрыгивает при ходьбе, и конский хвостик сзади тоже скачет в такт ее шагам. Откуда-то неподалеку доносятся мелодичные звуки фортепьяно, но, как только мы входим в приемную к миссис Твиди, исчезают. В глаза бросается большая клетка в углу, а в ней два спаниеля, которые немедленно поднимаются на задние лапы и начинают лаять, отчаянно виляя хвостами.
— Мальчики! — кричит миссис Твиди, и они сразу умолкают. Она протягивает мне руку. — Вы, должно быть, миссис Сомерс. Добро пожаловать к нам в академию. Мисс Бейкер сейчас вас примет.
Миссис Твиди смотрит мне через плечо, где все еще стоит, прячась в тени, впустившая меня девочка.
— Ты можешь идти, Порция.
— Спасибо тебе, Порция, — благодарю и я.
Она отвечает отрепетированной улыбкой и вприпрыжку удаляется вверх по лестнице.
— Эти девицы обожают всякие сплетни, — говорит миссис Твиди. — Вся школа уже знает, что мисс Бейкер в данную минуту беседует с одним важным лицом. Из Лондона. — Последние два слова она произносит почти шепотом. — Мы очень надеемся, что двух наших старших девочек пригласят на пробы, для них есть роль в одном сериале. В каком именно, сказать не могу. Секрет. — Она выдерживает многозначительную паузу. — Могу только сообщить, что речь там идет об одной шотландской семье, которая оказывается на улице… В общем, двух наших девочек хотят посмотреть и послушать. — С блаженным видом она вздыхает и опускается в кресло. — Нам здесь скучать не приходится, миссис Сомерс.
— Охотно верю.
Наклоняюсь к собачкам, пытаюсь погладить их через прутья, а миссис Твиди тем временем рассказывает об истории школы, о ее выдающихся выпускниках, блиставших на телеэкране, в театре или прославившихся в области музыки. Звучит впечатляюще, и если бы у Лорен действительно был интерес к сценическому искусству, я при задумалась бы, не отдать ли ее сюда.
Два раза открывается дверь, выходят девочки с какими-то исписанными бумажками, и вот наконец выходит сама директорша. Она представляется, и мы идем с ней в гостиную. По виду ей уже за сорок, короткая, круглая стрижка темно-рыжих волос, лебединая шея. Осанка и стать бывшей балерины, движения на зависть легкие и свободные.
— Прошу вас, миссис Сомерс, — показывает она рукой на диванчик, обитый плотной тканью с узором из розочек. — Расскажите о вашей дочери.
Сажусь и пару минут рассказываю про Лорен, ничего не сочиняю, лишь слегка преувеличиваю ее любовь к музыке и актерству. Покончив с этим, задаю вопросы до тех пор, пока не появляется миссис Твиди с чаем и печеньем. Живот у меня начинает ворчать. Вспоминаю, что еще не обедала, и беру парочку печенюшек. Мисс Бейкер спину держит прямо, нога закинута на ногу, в руке чашка с черным чаем, мы продолжаем беседу, теперь уже, собственно, о ее карьере: Лондонский Королевский балет, потом преподавание в Глазго. Ломаю голову, как повернуть разговор к тому, что меня интересует, а меня интересуют учащиеся старших групп, в частности Кирсти Стюарт, но не задавать же такие вопросы в лоб… Так и не достигнув цели, послушно записываю в блокнот имена и телефоны учителей танцев в Эдинбурге.
— Может быть, вашу дочь больше интересует музыкальный театр? Но для поступления в нашу школу умение танцевать, разумеется, обязательное условие. Я понимаю, некоторые девочки считают, что самодисциплина, необходимая для овладения балетным искусством, груз слишком тяжелый, особенно после тринадцати, когда ими начинают интересоваться мальчики.
Где-то далеко звенит звонок.
— Ах, извините. — Мисс Бейкер встает. — Начинается урок, меня ждет класс. Но я попросила двух старших учениц провести вас по школе, показать что и как. Мне кажется, это наилучший способ ощутить атмосферу нашего заведения. — Она улыбается, и на правой щеке появляется ямочка. — К тому же они не станут скромничать перед вами, в отличие от меня. Так что, не сомневаюсь, вы узнаете все наши секреты.
— Прекрасно, — улыбаюсь я в ответ.
Действительно прекрасно, так мне гораздо легче узнать все необходимое про Кирсти, но, с другой стороны, я опасаюсь случайно столкнуться с Тесс, поскольку есть шанс, пусть и слабый, что она уже вышла на занятия. Если увидит меня здесь, неизвестно, как к этому отнесется, а я не хочу выдумывать очередную ложь. Не дай бог, выпроводят меня под белы ручки за то, что проникла сюда обманом.
Девочек, которых попросили провести меня по школе, зовут Бекка и Ариель. Обеим по пятнадцать, они заканчивают третий курс. Живые, симпатичные мордашки, болтают без перерыва. Они ведут меня в музыкальный блок, показывают театр («такой акустики, как у нас, нет ни в одной школе по всей Шотландии»), бассейн, игровые площадки («не смотрите, что мы такие худенькие, у нас тут все отличные спортсмены»), потом заходим в столовую.
— Вы не думайте, кормят нас здесь неплохо, — говорит Ариель, отбрасывая назад идеально подстриженные волосы. — Мама беспокоилась насчет питания, считала, что в интернатах кормят однообразно, да так, что и есть не захочешь, но здесь готовят вполне ничего.
Не прошу расшифровывать, что значит «вполне ничего», передо мной стоит четкая задача, я должна ее решить теперь или никогда. Нет времени на пустяки, я не прощу себе, если эта поездка пройдет впустую.
— Меня интересуют старшие группы, чем вы занимаетесь, как проходят занятия. Расскажите, пожалуйста.
— Пойдемте в комнату отдыха, — говорит Бекка. — Там фотогалерея, мы все и расскажем.
Звучит многообещающе, я иду за ними в комнату отдыха, большое помещение, где особенно строгого порядка не наблюдается. Несколько довольно потертых диванов, по полу разбросаны разнокалиберные коврики. В углу стоит столик, на нем чайник и тостер, рядом холодильник.
— Конечно, это не отель «Риц», — говорит Ариель.
— Зато довольно уютно, — отвечаю я. — А сколько здесь фотографий!
Одна стена целиком увешана фотографиями и газетными вырезками, и девочки подводят меня к ней.
— Интересно, тут есть Кирсти Стюарт? — спрашиваю я. — Недавно я видела ее выступление в театре «Лицеум», мне очень понравилось.
Школьницы переглядываются. К сожалению, мне не очень понятно почему, но чувствую, здесь что-то есть, но что?
— Вот ее фотография, — говорит Бекка.
Наклоняюсь к стене, гляжу на фото. Девочка в платье елизаветинской эпохи, с фижмами, и в парике стоит на сцене. Снято с большого расстояния, лица не разобрать.
— А вот еще. — Ариель тычет пальцем в другое фото.
На этот раз современная пьеса. На ней джинсы, рубаха в клетку. Смотрит в сторону от камеры, но в линии подбородка что-то знакомое, и в позе тоже. Впервые в голове мелькает мысль, что я ее где-то видела, и мне становится страшно. Но где? На улице возле дома? Вдруг она следила за нами, провожала меня до работы или детей до школы?
— Может сыграть все, что угодно, — говорит Ариель скорее язвительно, чем восхищенно.
— Хоть шекспировскую Офелию, хоть миллеровскую Кэтрин, — добавляет Бекка.
— Кажется, вы не очень-то ее любите, — закидываю я удочку.
Они снова обмениваются многозначительными взглядами.
— Она ужасная хулиганка, — говорит Бекка.
— У нас учится, на курс старше, одна девочка, ее зовут Тесс. И вот… — Ариель умолкает, качает головой. — То есть поймите меня правильно, тут, конечно, ничего такого, но только Тесс от нее всегда достается.
— Ариель, — предостерегающе вступает Бекка.
— Да так и есть! Правда, я не знаю, что она делает в нашей школе. Совсем не старается, по актерскому мастерству и по музыке у нее одни пары.
— Потому что она хочет стать гримером.
Бекка шагает дальше вдоль стены славы.
— А вот Келли Маклеод, — говорит она, указывая на еще одну фотографию. — Что-нибудь слышали про нее?
— Нет, пожалуй, — отвечаю я, а сама думаю про Тесс.
Меня нисколько не удивляет, что Кирсти ее задирает, у этой девочки действительно какой-то затравленный вид. Но главное для меня не это. Я отчетливо вижу связь между Тесс и Кирсти.
— Келли счастливая, уже не учится, — сообщает Ариель. — Уехала в Лос-Анджелес и в прошлом году сыграла в трех пилотных сериях для кабельного телевидения.
— До восемнадцати лет мало кто уходит отсюда, — замечает Бекка.
— А это Фрэнсис Скутер, — продолжает Ариель. — В школе ей предложили переменить имя, и она взяла новое, Эйми Фокс. Ей дали роль в радиопостановке. Кстати, как зовут вашу дочь?
— Лорен Сомерс.
— Звучит отлично, — одобряет Ариель. — Вообще, очень важно, как звучит твое имя. Вот смотрите, разве кто-нибудь стал бы всерьез воспринимать Мерил Стрип, если бы она выступала под именем, например, Кайли Сидкап? Или Бриттни Раск?
— Думаю, нет, — смеюсь я.
— Хороши привычные имена с какой-нибудь неожиданной черточкой, как, например, не просто Эмили, а Эмилия, не просто Элли, а Элисса, — поясняет Бекка.
— А это Кэрри Лофтус. — Ариель указывает на фото. — Обычное человеческое имя, но опять же фамилия дурацкая, так?
— Кто знал, что у вас за кулисами такие сложности, — говорю я, твердо намереваясь повернуть разговор в нужную мне сторону. — Значит, Кирсти не понадобилось менять имя?
— Фамилия у нее, конечно, не очень, но имя вполне ничего, приятное, — подхватывает Ариель.
Я киваю.
— Имя-то, может, приятное, а сама она… Про нее такого не скажешь, — добавляет Бекка.
— Если честно, тут почти все обрадовались, когда она ушла, потому что всегда забирала себе лучшие роли.
Так… Кажется, начинается.
— Значит, она уже закончила школу? — спрашиваю я.
— В Рождество.
— Учителя считали, что она у нас самая талантливая.
— Жаль только, что такая сучка.
— Вы о ней невысокого мнения. Неудивительно, что все обрадовались, когда она ушла. А сейчас чем она занимается? — Следующую фразу произношу как можно более небрежно, как бы ненароком: — Где она живет, в Эдинбурге?
— Кажется, в Слейтфорде.
— Ну да, напротив «Теско экспресс», в многоквартирном доме, — говорит Бекка. — Я знаю точно, моя мама видела ее там на прошлой неделе.
— Ты мне ничего не сказала, — обижается Ариель.
Они начинают обсуждать, как была одета Кирсти, есть ли у нее агент, правда ли, что она скоро уезжает в Лондон. У мамы Бекки, судя по всему, информации об этом было маловато, ничего нового я не узнаю, но у меня такое чувство, что в своем расследовании я сильно продвинулась. Теперь знаю, где она живет. Надо ли сообщить О’Рейли? Или лучше сначала встретиться с ней лично? Сейчас я почти уверена, что Кирсти имеет прямое отношение к нашему делу. Конечно, бывают в жизни совпадения, даже невероятные совпадения, но уж очень все сходится к тому, что Тесс и Кирсти играют важную роль во всем происходящем вокруг нашей семьи.
Девочки говорят, что им надо идти к чему-то там готовиться, отводят меня обратно к миссис Твиди, которая все сидит за своим столом и перекладывает листки.
— Ну как, вам у нас понравилось? — спрашивает она, бросая пачку бумаг на пол рядом со столом.
— Все было просто чудесно, — отвечаю я. — Получила огромное удовольствие.
— Я рада, что не зря приехали. — С довольной улыбкой она достает из какой-то кривой глиняной посудины ручку. — Давайте я запишу ваши координаты, мы пришлем дополнительную информацию.
— Я бы не прочь получить все прямо сейчас, — говорю я, не особенно желая попасть в список их адресатов.
— Да-да, конечно. Сейчас дам вам проспект и бланк заявления, но мы хотели бы пригласить вас с Лорен на какой-нибудь наш спектакль.
С этим уже не поспоришь, тем более меня и так мучают угрызения совести — в школе потратили на меня столько времени. Беру ручку, листок бумаги, пишу номер телефона и все остальное.
— Простите мое любопытство, — смущается миссис Твиди, — а вы, случайно, не та самая доктор Сомерс, которая на днях получила награду «Женщина города»?
— Да, — улыбаюсь я, продолжая писать.
— У меня мать живет в Эдинбурге, она говорила, что голосовала за вас.
— Очень любезно с ее стороны. Крайне важно, чтобы о нашем центре узнали, тогда появятся деньги, и мы сможем больше творить добрых дел.
Передаю бумагу с ручкой миссис Твиди и вдруг замечаю на шкафу с картотекой стопку альбомов выпускных классов. Мне приходит в голову, что здесь я найду более качественную фотографию Кирсти.
— Вы позволите просмотреть альбомы? — спрашиваю я.
— Конечно, пожалуйста. — Она тянется к стопке. — За двадцать лет вон сколько собралось. Вы какой хотите?
— Дочка просила поискать что-нибудь про Кирсти Стюарт. Месяц назад мы видели ее в «Лицеуме», и нам очень понравилась ее игра.
— О да, Кирсти — талантливая девочка. Дар перевоплощения изумительный. — Миссис Твиди понижает голос — видимо, от восхищения. — Одна из самых одаренных в нашей школе. Когда к нам поступила, была такая крошка, тихая, скромная, а вот на тебе. Нашла себя, как говорится. Ее мать умерла при родах, отец тяжко болен, а из нее вон что получилось, чудесная актриса! Оказывается, вот как бывает! Страдания бедных деток оставляют в душах незаживаемые раны, а это способствует пробуждению таланта. Я понимаю, мы все хотим, чтобы у наших малышей было счастливое детство, а выходит, что для актерских способностей это не всегда полезно. — Берет один из альбомов, остальные кладет обратно. — Вот он. Только что из типографии, снято как раз, когда был выпуск ее группы, выпуск две тысячи двенадцатого года. — Передает мне альбом, и я открываю его на первой странице. — У нее теперь агент в Лондоне. Мы многого от нее ждем. Да-да, она многого добьется.
Заглядываю в оглавление. Так, двадцать четвертая страница, ученицы делятся впечатлениями о времени, проведенном в академии.
— Слух у нее изумительный, способна воспроизвести любое произношение. Да что вы стоите, садитесь, пожалуйста, вот здесь вам будет удобно, доктор Сомерс! — указывает миссис Твиди на стул рядом с собачьей клеткой. — Если вы не против, я быстренько отправлю пару электронных писем, пока не забыла.
Усаживаюсь, оба спаниеля, виляя хвостами, подходят к решетке, хотят, чтобы я их погладила. Опускаю левую руку на прутья, правой открываю двадцать четвертую страницу. Выпускниц фотографировали каждую отдельно, как на паспорт, и на первых двух страницах в алфавитном порядке расположены фотографии девочек с фамилиями от А до Д, потом от Е до К и так далее. Добираюсь до буквы С. Кирсти Стюарт, я узнаю ее сразу. Она снята анфас, взгляд твердый, смотрит прямо в объектив. На губах играет загадочная, как у Моны Лизы, улыбка, волосы собраны в аккуратный конский хвостик.
У меня темнеет в глазах, перехватывает дыхание. Хочется кричать: этого не может быть, не верю! Крепко стискиваю челюсти, закрываю глаза и делаю глубокий вдох. Веки дрожат, изо всех сил сжимаю их, так что на черном фоне передо мной появляется багровое пятно. Считаю до десяти, снова открываю глаза и гляжу в альбом.
Нет, ничего не изменилось. Девочку на фотографии я прекрасно знаю. Это Эмили Джонс. Да, это Эмили Джонс, подруга Робби. Она приходит к нам в дом. Она ест у нас за столом. Она дружит с Лорен.
Так вот кто этот добрый самаритянин, воскресивший нашего Робби.
Мнимый добрый самаритянин, потому что по фото становится совершенно ясно: Эмили Джонс и Кирсти Стюарт — одно лицо.