Книга: Не возжелай мне зла
Назад: 14
Дальше: 16

15

— С ней все в порядке? — кричу в трубку, чуть не засунув ее в ухо.
— Все нормально. Мы гуляем. Она играет во фрисби с Бенсоном.
Надо же, мне и в голову не пришло спросить полицейских, дома ли Бенсон.
— Можно с ней поговорить?
— Она не хочет с вами разговаривать. Она у вас девочка что надо, вы такой не заслуживаете.
Закрываю глаза.
— Кирсти, прошу тебя…
— Она хотела знать про мою мать, и я рассказала ей все… Как вы отличились.
— Кирсти…
— Я слышала, вы ходили к Тесс.
— Я ходила не к Тесс. Ее мать вызвала врача на дом, сказала, что заболела.
— Вы собирались позвонить мне сегодня.
— Я не смогла.
— Почему?
— Долго объяснять.
— У меня была приемная мамаша, которая всегда так говорила. На самом деле это означало, что у нее на меня нет времени.
Что на это ответишь? Я попросила прощения, но понимаю, ей этого мало. Чувствую себя беспомощной, сказать мне нечего, поэтому только слушаю.
— А я-то с вами разоткровенничалась, думала, и вы будете откровенны со мной. А вы в полицию побежали. Соседи сказали, что сегодня полиция весь день меня ищет, я даже отца не смогла навестить, медсестрам небось было дано указание, они бы сразу на меня настучали. — В трубке слышится дребезжащий смех. — Но у меня есть для вас еще кое-что, я уже собиралась было… Но тут ваша Лорен объявилась, эсэмэску прислала. Мол, надо со мной поговорить. Я и подумала, отлично, почему бы и нет? Она сказала, что больше с вами не живет и хочет встретиться со мной на выходе из клиники, где работает ее папашка. Мой папочка, полуживая развалина, занимает в клинике койку, а ее папашка там главный. И что из того? Вы же сами говорили, что на свете правды нет.
— Чего ты хочешь, Кирсти?
— Я хочу, чтобы вы убрали полицейских, и еще хочу с вами завтра встретиться.
— Хорошо, я постараюсь.
— Уж постарайтесь, как следует постарайтесь! — кричит она.
— Понимаю. Я хочу сказать, мы обязательно встретимся, обещаю. Но что касается полиции, могу только попробовать…
— Обещать не можете? — смеется она. — Хотя мы с вами знаем, чего стоят ваши обещания.
— Прошу тебя, отпусти Лорен домой.
— Где мы завтра встретимся?
— Назови любое место.
— Кафе на Хоули-Корнер. В десять часов. И не вздумайте снова стучать полиции.
Обещаю, что не буду.
— Прошу тебя, пожалуйста, отпусти Лорен домой.
— А я ее и не держу.
Она сообщает, что они в парке рядом с нашим домом, что она оставит Лорен там, а сама уйдет.
Выскакиваю из туалета, бегу по коридору, хочется поскорее сообщить всем новость. О’Рейли приказал одному полицейскому дежурить у дома, он сразу звонит ему. Через несколько минут тот сообщает, что он в парке, нашел Лорен, она цела и невредима.
— Вот видишь, мама, — улыбается Робби. — Я же говорил, что все будет хорошо!
Улыбаться не могу, лицо распухло и болит, но радость бьет из меня ключом, я готова прыгать, как девчонка, но кружится голова.
— Давайте-ка мы отвезем вас домой, — говорит О’Рейли, подхватывая меня под локоть, чтобы я не упала.
Я так благодарна ему, что подчиняюсь без слов, и он выводит меня из клиники. Вести машину у меня нет никакого желания, и я сажусь к нему.
— Вы правда ударились о стол или?.. — спрашивает он, когда мы отъезжаем от клиники.
— Да, — отвечаю.
Не рассказывать же, что так закончился наш жаркий спор с Филом.
Он смотрит на меня испытующе:
— А что еще вам сообщила Кирсти?
— Она знает, что ее разыскивает полиция.
— Весь день мы пытались найти ее, но она не появлялась там, где обычно бывает.
— И еще велела, чтобы я убедила полицейских оставить ее в покое, потому что она не сделала ничего плохого.
Он тормозит у моего дома и поворачивается ко мне:
— А вы сами как считаете, она не сделала ничего плохого?
— Нет, сделала. Она зашла слишком далеко, заигралась девочка.
— Вот и отлично. — Он выходит из машины и открывает передо мной дверь. — Теперь не станете распускать нюни, жалеть ее и все такое?
— Не стану. Погодите секунду. — Я хватаю его за рукав, чтобы удержать на тротуаре, где нас никто не слышит. — Я пообещала встретиться с ней завтра в десять часов в кафе на Хоули-Корнер. А она сказала, что у нее есть еще кое-что для меня про запас.
— Хорошо, — улыбается он. — Вы молодец. Мы арестуем ее и предъявим обвинение как минимум в неосторожности, повлекшей за собой угрозу здоровью и жизни, а также во взломе и проникновении в чужое жилище.
Заходим в дом, и Лорен, выпучив глаза, смотрит на мою рану и распухшее лицо. Хочет бежать ко мне, но спохватывается и идет к Филу.
— Ты не должна была выходить из клиники без моего разрешения, — говорит Фил. — Мы очень испугались за тебя.
— Мне надо было поговорить с Эмили, — отвечает она, бросаясь на диван и затаскивая себе на колени Бенсона.
— Ты же знаешь, что ее зовут не Эмили? — спрашивает О’Рейли, садясь напротив. — Ты должна понять, что она тебя обманывала.
— Не одна она, — отвечает Лорен, косясь в мою сторону.
— Расскажи-ка лучше, как вы сегодня с ней встретились, — просит О’Рейли, и Лорен демонстративно вздыхает: мол, ей это все уже надоело, потом сообщает, что именно она, Лорен, захотела с ней встретиться, потому что ей нужно было проверить, правда ли то, что я ей рассказала.
— Так, значит, Кирсти не заставляла тебя идти с ней?
— Нет, я сама пошла, — отвечает Лорен. — Мы купили мороженого, а потом взяли Бенсона и отправились погулять в парке.
— И о чем вы разговаривали?
— Просто о жизни… О том, как моя мама убила ее маму и как ее папа не узнал дочь, когда она к нему пришла. — Она на секунду умолкает, о чем-то думает, а потом снова бросает в мою сторону язвительный взгляд. — Ты думала, покормишь меня оладушками и все наладится? Фигушки!
— Кирсти просила тебя о чем-то? — спрашивает О’Рейли.
— О чем?
— Может, принести что-нибудь из дома… Или сказала что-нибудь такое, что ты не должна говорить родителям?
— Нет.
— Точно?
— У меня нет привычки врать. Не то что у некоторых.
— Это похвально, — говорит О’Рейли. — Но ты знаешь, что Кирсти нельзя ни в чем верить?
— Она такая из-за того, что случилось с ее матерью.
— Но она угрожала твоим близким, Лорен, — произносит он. — Тебе надо держаться от нее подальше.
— Ладно. — Она опустила голову, смотрит на свои ноги. — Я хочу жить с папой. А ты? — Глядит на Робби.
— Нет, — отвечает он раздраженно. — Наш дом здесь. И тебе пора хоть немножко повзрослеть. Ведешь себя как маленькая.
— А я и есть маленькая. И я иду собирать вещи.
Вздернув плечи, она выбегает из комнаты, но видно, что это скорее не вызов, а поза, потому что глаза у нее полны слез. Робби идет за ней, я остаюсь с О’Рейли, Филом и Эрикой. В щеке пульсирует боль, больше всего мне хочется лечь и забыться сном.
— Ну, тогда я пошел, — бросает О’Рейли, и я провожаю его до двери. — Завтра приду в восемь, поговорим, как получше устроить встречу с Кирсти.
— Хорошо.
— Пока продолжим поиски, но, боюсь, найти ее будет непросто, поэтому, прошу вас, закрывайте все двери на ключ и задвижки и помните: при малейшем подозрении звоните мне.
— Спасибо. Обязательно позвоню.
Выйдя на крыльцо, он поворачивается ко мне, протягивает руку и касается моей щеки, осторожно проводит тыльной стороной ладони по больному месту.
— Это он вас ударил? — (Я киваю.) — А раньше он это делал?
— Нет.
— Свидетели есть?
— Только Эрика.
— Разрешите, я напишу рапорт, и ему предъявят обвинение в насилии.
Делаю попытку засмеяться, но у меня не выходит: слишком больно.
— Этого еще не хватало для полного счастья.
— Вас ударили, и вы считаете это нормально?
— Конечно нет. — Вспоминаю долгие детские годы, когда мать била меня за малейший проступок. — У меня мать по любому поводу кулаки в ход пускала. Наверное, поэтому своих детей я совсем не наказываю. Даже кричу на них редко, не могу, не говоря уж про битье.
Он подходит совсем близко:
— Значит, справитесь?
— Да.
Смотрит на меня такими добрыми глазами, что снова хочется заплакать, и, чтобы успокоиться, я складываю руки на груди и опускаю голову.
— Да-да, думаю, все будет хорошо.
— Утром я сразу к вам. — Гладит меня по руке, спускается с крыльца и идет по дорожке к машине. — Помните, чуть что, сразу звоните.
Жду, пока машина тронется с места, потом возвращаюсь в дом. Лорен уже набила две огромные сумки: одну одеждой, другую мягкими игрушками и учебниками. Проходит мимо меня, одну сумку волочит по полу, другую тащит на плече. Фил дает ей ключи от машины, она открывает багажник и грузит вещи.
— Ты получила письмо от моего адвоката? — спрашивает Фил.
— Да, но это ничего не меняет, — отвечаю я. — Лорен на меня сердится, но я знаю, что она вернется к нам.
— Что ты все упираешься? Может, хватит уже?
— Я не упираюсь. Но матерью наполовину становиться не желаю. Мы соглашение с тобой подписали? Перед судом дали присягу? Договор подписан, суд его зафиксировал. И кончим на этом.
— А я не согласен. У меня изменились обстоятельства, и я требую внести в договор изменения.
— Раньше надо было думать.
— Я это дело так не оставлю, слышишь, Оливия? Мы с Эрикой тоже хотим воспитывать детей.
— Что ж, попробуй. Любой судья тебе откажет.
Слегка поворачиваю голову, чтобы он полюбовался моей распухшей, посиневшей щекой.
— Если не возражаешь, схожу за льдом, надо приложить, чтобы быстрей спал отек.
Иду на кухню, закрываю за собой дверь. Робби уже здесь, накладывает Бенсону еду в миску.
— Мам, я налил тебе вина. — Он указывает на полный бокал красного. — А в духовке разогреваются две пиццы.
— А ты как, нормально? — Достаю из морозилки коробку с горошком, прикладываю к щеке. — Господи, какое счастье, что этот день наконец закончился.
Беру бокал, выпиваю несколько глотков, сажусь и жду, пока утихнет боль. И пока уйдут незваные гости. Видеть Фила больше нет сил, надо хоть немного отдохнуть от него. Сыта по горло, меня от него тошнит. А какова, однако, Эрика! Как она хлопотала вокруг меня! Нет, пожалуй, она слишком хороша для него. Как, небось, была ошарашена, когда он ударил меня. О’Рейли, пожалуй, прав, надо написать заявление. Или как минимум сходить к врачу и зафиксировать травму, мало ли, в будущем может пригодиться. Правда, он отец моих детей и обстоятельства действительно экстремальные. Нет уж, лучше держать дистанцию и сохранять хотя бы видимость нормальных отношений, чем таскать его по судам.
Слышу, как отъезжает машина Фила, иду в гостиную, сажусь в мягкое кресло и, чтобы не видеть голой стены, включаю телевизор. Робби остается на кухне, чтобы «организовать перекус». Я его понимаю, он старается хоть как-то смягчить для меня уход Лорен, и его забота греет душу.
Звук ставлю на минимум, из головы не выходят слова О’Рейли о моей жалостливости. Я сделала все, что могла, чтобы загладить обиду Кирсти, но сегодня эта девица зашла слишком далеко. Интересно, что она еще планирует. Пытаюсь в точности вспомнить ее слова по телефону: «У меня есть для вас еще кое-что, я уже собиралась было… Но тут ваша Лорен объявилась, эсэмэску прислала».
А где полиция планирует арестовать Кирсти? По дороге в кафе? Или О’Рейли прицепит ко мне микрофон? Такое в самом деле бывает или только в кино? Кстати, в мобильнике есть диктофон. Пригодился бы записать первый разговор с ней, но тогда я видела перед собой не Кир сти, а Эмили и не понимала, насколько она опасна. А после сегодняшнего звонка всякое сочувствие к ней испарилось. Похоже, у нее нет чувства, что можно, а что нельзя. Не спорю, у нее есть смягчающие обстоятельства. Как врач, я вижу, что ей нужен опытный психотерапевт, а не тюремная камера, но я не ее врач, я мать двоих детей, и против нас направлено ее злобное жало, жажда мести. Хватит уже. Хорошего понемножку.
Просыпаюсь около шести, меня будит ощущение натянутости кожи на щеке, каждый удар сердца отдается болью в глазной впадине, волной прокатывающейся по скуле и челюсти. Спускаюсь на кухню, глотаю сразу две таблетки обезболивающего, выглядываю в окно. Птицы словно с ума посходили, орут так, что в ушах звенит, перелетают с дерева к кормушке и обратно. Небо чистое, ни облачка. Открываю заднюю дверь, выхожу с Бенсоном в садик, с наслаждением вдыхаю свежий утренний воздух. Довольно прохладно, но солнце уже поднялось, обещая прекрасный день; в такие дни Эдинбург предстает во всей своей красе, особенно если есть силы и время добраться до самой высокой точки города и полюбоваться изумительным видом.
— Что это у вас с лицом?
На долю секунды застываю на месте, потом медленно поворачиваюсь на голос. И вижу Кирсти. На ней джинсы, темно-синяя толстовка с капюшоном, туфли без каблуков, на плече полотняная сумка.
— Ночевала у вас в сарайчике, — говорит она, дрожа от холода и потирая ладони. — Черт, как я замерзла! Но нищим не приходится выбирать.
Подхватывает Бенсона и прижимает к груди.
— Слава богу, хоть Бенсону я понравилась. — Она щекочет ему живот, и он благодарно лижет ей лицо. — Мне вдруг пришло в голову, что вы вряд ли устоите перед искушением рассказать о нашей будущей встрече этому милому инспектору. Я права?
До прихода О’Рейли еще два часа. У соседей по обе стороны дети примерно того же возраста, что и мои. Если я громко закричу, а задние окна у них открыты, они наверняка меня услышат. Или бегом к двери и закрыться в доме? Мне ближе, чем ей. Захлопнуть за собой дверь и вызвать полицию. Но и в том, и в другом случае она сбежит, а это значит, снова неожиданно где-то появится. Ее надо срочно взять под стражу. Броситься на нее и повалить на землю? Боюсь, не выйдет. Она, конечно, довольно маленькая, но у меня нет никакого опыта, она может оказаться проворней и сильней. Подозреваю, она из тех, кто станет царапаться, кусаться и пинаться, а у меня и так все лицо болит.
Мысли проносятся в голове в одну секунду, и хитрая Кирсти сразу все смекает.
— Не надо ни кричать, ни звать соседей, я все продумала и кое-что предприняла, обещаю, вам не поздоровится. Так что советую слушаться меня и не дергаться, тогда все будет хорошо, понятно? — Опускает Бенсона на землю. — Может, пригласите зайти?
Делать нечего, плетусь обратно в дом, она за мной.
— Мне нужно в туалет, а вам придется пойти со мной, на всякий случай, — говорит она. — Мало ли, еще в полицию станете названивать.
Прямиком направляется в нижний туалет, я иду с ней. На мне халат, я сую руки в карманы, надеясь отыскать мобильник, но там ничего, кроме скомканных салфеток и пары печенюшек для собаки. Телефон, скорее всего, где-то в спальне, на прикроватной тумбочке. Я всегда стараюсь носить его с собой, но в этот раз думала только о боли и хотела поскорей отыскать и проглотить таблетки. Черт возьми. А еще хотела записать разговор, блестящая идея — и все коту под хвост! Но, может, удастся продержать ее здесь подольше, до приезда О’Рейли, или Робби проснется и спустится вниз. Вдвоем мы наверняка с ней справимся. Может, крикнуть ему сейчас? Но он всегда так крепко спит, его и пушкой не разбудишь, не дай бог, только хуже будет. Если она в самом деле что-то такое предприняла и это может принести нам вред, то чем раньше я узнаю об этом, тем лучше.
Она заходит пописать, оставляя дверь в открытой.
— Вы же врач, вам не в новинку такое видеть, — произносит она, подтираясь туалетной бумагой. — Вас небось ничем не смутишь. — Натягивает штаны, застегивает молнию. — Теперь надо помыть руки. У вас в сарае грязно.
Вытирается, быстро заглядывает в зеркало. Лицо ее гораздо бледней, чем вчера, под глазами черные круги.
— Ну, — поворачивается она ко мне, — может, предложите чашечку чаю?
Иду на кухню, наливаю ей чай, делаю сэндвич. Стараюсь не торопиться, тяну время, авось проснется Робби или появится О’Рейли. Кирсти сидит напротив, жует сэндвич, потом еще один и еще, с арахисовым маслом и малиновым джемом, выпивает две чашки чаю. Говорит в основном она, я поддерживаю разговор, только чтобы подыграть. Я ей больше не доверяю. Я не люблю ее больше. И не хочу, чтобы она была здесь, в моем доме. Но пока надо поддакивать, тянуть время. Кирсти рассказывает про роли, которые играла в театре, про чувства, когда переодеваешься в совершенно другого человека, целуешься с мужчиной, который не нравится, пускаешь слезы, изображая страдания, но не свои, а своего персонажа.
— Это называется погружением, нужно уметь перевоплощаться, нужно богатое воображение, — просвещает она меня, громко чавкая. — Понимаете, надо как бы вселиться в своего героя, как бы стать им самим.
Наконец она заканчивает с едой, с питьем и с болтовней.
— Очень вкусно, — говорит она, отдуваясь. Потом вспархивает со стула, хватает сумку, идет в гостиную (я плетусь за ней) и падает в кресло. — Простите, конечно, испортила вам стенку… Но все равно обои были так себе. — Глаза беспокойно бегают — то на лампу посмотрит, то на телевизор, то на стену, то снова на меня. — Лорен говорила, что выбрала новые обои. — Глаза продолжают бегать: окно, телевизор, камин, снова я. — Что-то вы все молчите.
Я пожимаю плечами.
— Хотите сказать, брось пороть чепуху и будь паинькой? — сварливо произносит она. Ее наигранная веселость дает сбой.
— Уж извини, Кирсти, — отвечаю я. — Похоже, для тебя вся жизнь — театр, и тут мне до тебя далеко.
— Вы именно это видите во мне? Хотите сказать, что я живу придуманной жизнью, что у меня нет ничего своего?
— Не только это. Еще я вижу юную женщину, довольно умную, которая хорошо выражает мысли, но все свои силы и таланты использует не по назначению. Ты бы лучше больше времени уделяла отцу. Врач, вероятно, сообщил тебе, что он долго не протянет, а смерть вещь абсолютная. Упустишь время, другой возможности не будет. — (Смотрит в потолок и вздыхает.) — Я понимаю, ты злишься на меня из-за смерти матери, но не забывай, у нее был рак.
— Я стянула у вас кое-какие рецепты.
— Что?
— Когда в тот вечер была у вас в доме, стянула несколько бланков.
— Зачем?
Сует руку в свою холщовую сумку, достает зеленую бумажку, передает ее мне. В наши дни бланки мы печатаем прямо в отделении, но у нас всегда есть несколько готовых для срочных вызовов. Этот рецепт выглядит так, будто выписывала его я. Не трудно догадаться, откуда он у нее: докторский саквояж всегда стоит в прихожей возле двери. В прошлую пятницу, забравшись к нам в дом, она прекрасно знала, что мы ушли на церемонию награждения и вернемся нескоро, что у нее куча времени, можно не торопиться и осмотреться как следует, и, наверное, очень обрадовалась, когда увидела саквояж. На бланке, в самом верху, имя Тесс Уильямсон и ее адрес, рецепт выписан на двенадцать ампул морфина для инъекций по десять миллиграмм каждая. Я более чем уверена, что никому, а уж тем более Тесс, этого не выписывала.
— Я все разузнала, — говорит она. — Пошла в аптеку, спросила, как правильно пишут рецепты. Сказала, что у меня роль в театре такая, нужно уметь. И мне поверили, даже удивительно. Все рассказали. Потом несколько дней училась копировать вашу подпись. И все получилось, как видите. Что скажете, доктор Сомерс? Пойдет такой рецептик?
— Ловко сработано, — говорю я и кладу бланк на стол. — Только не вижу в этом никакого смысла.
— Это так, на всякий случай. Послушайте, я вовсе не хочу погубить вас. Я просто хочу, чтобы люди увидели, кто вы есть на самом деле. Жаль только, нет машины времени, чтобы вернуться в тысяча девятьсот девяносто третий год, есть только факт, что моя мать умерла и причина ее смерти — вы.
— Не понимаю, какое отношение к смерти твоей матери имеют эти рецепты.
— Я же сказала, на всякий случай. Я долго думала, как устроить, чтобы все было справедливо, и мне пришла в голову одна мысль.
— И какая же?
— За последние девять месяцев в «Эдинбургском курьере» про вас напечатали три хвалебные статьи на всю страницу. Я хочу, чтобы вы встретились с журналисткой, которая их сочинила, как ее зовут, Кэрис Блейкмор, кажется? И поведали ей все, открыли, так сказать, свое подлинное лицо.
— Ты хочешь, чтобы я рассказала Кэрис, как умерла твоя мать?
— Да. Во всех подробностях. Как она умерла и почему, что стало с моим отцом и со мной тоже. Пусть люди увидят, что вы у нас далеко не ангел.
Интересно, чем это аукнется моей карьере. Буду работать, как работала. Кое-кто из моих пациентов впадет в шок, конечно, но многие просто отмахнутся, мол, все это было давно и неправда. Впрочем, центр реабилитации… Да, тут совсем другое дело. Мы получаем финансирование от частных лиц, и мой профиль таков, что нужно иметь безупречное прошлое, иначе некоторые спонсировать мою работу откажутся.
— Нет, на это я пойти не могу, — отвечаю я. — Негативная публикация поставит под угрозу наш центр.
— А у меня есть еще два рецептика, точно такие же, тоже ждут своей очереди. Оба выписаны на имя Тесс Уильямсон.
— И что? — пожимаю я плечами. — Я скажу в полиции, что ты украла бланки и подделала мою подпись.
— Именно это мне и надо. Тесс скажет, что вы заставили ее вступить с ней в сговор, потому что наркотики нужны вам самой.
— Кому, по-твоему, в полиции поверят, Тесс или мне? — усмехаюсь я.
— Еще не известно. Помните ребят, которые живут в моей квартире? Они мне кругом должны. Смерть матери имеет свои положительные стороны: она оставила мне страховой полис, и я на него получаю денежки. А на эти денежки оплачиваю им проживание, а они за это выручают меня в трудную минуту, достают наркотики, оказывают другие мелкие услуги. Эти ребята скажут все, о чем я их попрошу. Уж я знаю. А я попрошу, чтобы они пустили про вас слушок. Там шепнут, здесь поговорят — и наш знаменитый доктор вдруг предстанет перед всеми во всей своей красе.

 

— Никто не поверит, что я принимаю наркотики.
— Почему? Люди верят слухам, такова их натура. Они знают, что многие начинают принимать наркотики, когда у них неприятности. А вы как раз недавно развелись. Вам трудно смириться с этим, вы страдаете. По вечерам чаще всего сидите одна. Вы не единственный врач, который попал в зависимость от запрещенных препаратов. — Глаза ее буквально сверлят меня. — Я ведь давно наблюдаю за вами. Для вас нет ничего важнее в мире, чем ваша семья и ваша работа, а ведь и то и другое серьезно пострадают. Я сумею посеять сомнения, сумею показать, кто вы есть на самом деле, и ваш тщательно выстроенный мирок рухнет. Лорен уже считает вас лгуньей. А дальше будет еще хуже, я вам обещаю.
Лежащий на подстилке у моих ног Бенсон, видимо, чувствует между нами напряженность, прыгает на диван рядом со мной и глухо ворчит.
— Да, дорогой, и я того же мнения, — говорю я, а сама наклоняюсь к этой девице, так что между нами остается не больше дюйма. — Вон из моего дома.
Кирсти улыбается:
— Лорен, считайте, вы уже потеряли. Она больше никогда не будет вам верить.
Бенсон рычит чуть громче, Кирсти встает:
— Даю вам время до вечера. Свяжитесь с этой журналисткой. Статья должна выйти на следующей неделе, и тогда мы с матерью… Мы будем с вами квиты. Хорошенько подумайте, доктор Сомерс. Разумеется, вы можете защищаться, но помните: грязь — липкая штука, вовек не отмоетесь. — Она уходит, громко хлопнув дверью.
— Господи! — только и могу произнести я и, уперев локти в стол, тру пальцами лоб.
Да, за последние девять месяцев Кирсти часто бывала у нас в доме, она прекрасно усвоила, что дети и работа — это все, что у меня есть в жизни. Но ей, скорее всего, неизвестно еще кое-что: ее угроза для меня опасна вдвойне, ведь Фил домогается совместной опеки над детьми. К запрещенным препаратам я не имею никакого отношения; если бы имела, Фил немедленно этим воспользовался бы как свидетельством моего недостойного поведения.
А что говорил мой адвокат по телефону? В двух словах, что суд может пересмотреть соглашение об опеке только в том случае, если я не обеспечиваю детям надлежащего ухода. Хотелось бы верить, что Фил не начнет против меня беспощадной войны, но я не могу позволить себе рисковать. Я знаю, если он почует, что я где-то оступилась, что у меня есть уязвимое место, то немедленно этим воспользуется, и я потеряю право опеки над Лорен.
Разумеется, любой специалист почерковед легко определит, что моя подпись подделана. И Тесс тоже, если на нее как следует надавить, признается, что к этим рецептам я не имею никакого отношения. Я знаю, Кирсти способна заставить своих дружков оговорить меня, но если они выступят против врача с безупречной репутацией, кто им поверит?
Нет. При всем при том адвокат противной стороны может заявить, что «на первый взгляд Оливия Сомерс кажется чуть не ангелом во плоти, но если копнуть поглубже, обнаружится, что в ее личной жизни, когда ей уже было за двадцать, есть весьма сомнительные эпизоды, включая период злоупотребления легкими наркотиками, что ставит под сомнение ее во всех отношениях положительный образ».
Назад: 14
Дальше: 16