14
На следующий день встаю, как всегда, в половине седьмого и полчаса принимаю душ, одеваюсь и готовлюсь к предстоящему дню. Меня все еще беспокоит вчерашняя реакция Лорен, и я очень надеюсь, что она успокоилась, — по утрам действительно многие вещи видятся совсем в другом свете. Едок она у нас не очень, но на завтрак обожает оладьи, так что быстренько взбиваю жидкое тесто, иду наверх к комнате Робби и стучу в дверь:
— Пора вставать, сынок! — (Никакого ответа.) — Я жарю оладьи!
— Сейчас!
Слышно, как скрипят половицы.
— Будут готовы через пять минут.
Делаю глубокий вдох, иду к комнате Лорен. «Веди себя как всегда», — уговариваю сама себя.
— Лорен, уже семь часов! Пора вставать! — (Ответа нет.) — Можно войти?
Снова молчание, поворачиваю ручку, просовываю голову в комнату и вижу сначала пустую постель, а потом и Лорен. Она сидит за столом, на ней школьная форма, волосы причесаны, на полу у ног портфель.
— Ты уже встала? Молодец! — Я вхожу в комнату. — На завтрак будут оладьи.
Она на меня не смотрит. Не отрывает глаз от изорванных газетных вырезок.
— Лорен, мне очень жаль, ты прости меня. — Я сажусь на корточки рядом с ней и заглядываю в глаза. Лицо у нее несчастное, мрачное. — Понимаю, ты разочаровалась во мне. — Протягиваю к ней руку, она уворачивается. — Лорен…
— Я хочу к папе.
— Понимаю, тебе больно.
— Я хочу к папе! — кричит она так громко, что от неожиданности я сажусь на пол.
Лицо светится отчаянным вызовом, и я вижу, что взяла неверный тон, не надо было извиняться, просить прощения. Похоже, она всю ночь не спала, мучилась, злилась и расстраивалась. Я встаю на ноги.
— Через пять минут завтрак будет на столе.
Выхожу из спальни, не закрывая двери, спускаюсь на кухню, еще раз сбиваю жидкое тесто, и нервы постепенно успокаиваются.
Через несколько минут появляется Робби, падает на стул.
— Что, Лорен все еще дуется?
— Похоже.
— Ничего, пройдет, — говорит он, наливает в тарелку молоко и добавляет хлопья. — Подуется и перестанет. Конечно, для нее это не фунт изюму.
— Дело в том, что в ее возрасте родители кажутся чуть ли не ангелами, а тут… Сначала папа, а теперь вот я. Оба отличились. — Я лью тесто на сковородку. — Особенно я. Она заявила, что хочет уйти из дома и жить с папой.
— Да ну! — Он сует в рот полную ложку хлопьев. — Она ненавидит бывать там. Эрика строгая, все по правилам, музыки никакой, кроме классической. Словно на похоронах.
— Мне кажется, теперь Лорен считает это меньшим злом.
— У нас остался тот вкусный сливочный крем?
— Кажется, да. — Я достаю из холодильника баночку, передаю ему.
— Попробую выманить. Должна клюнуть на оладьи.
Иду следом, стою возле лестницы, слушаю, как он уговаривает ее спуститься позавтракать. Ее ответов не слышу.
— Выходи же, Лорен. Хватит дуться. — (Пара секунд тишины.) — Да мама просто ошиблась, с кем не бывает. Это еще не конец света. Она же наша мама.
Проходит почти минута. Потом снова слышится голос Робби:
— Всем иногда приходится обманывать! Чем мама хуже других? — (Снова пауза.) — Ты же так любишь оладьи. Со сливочным кремом. Идешь или нет?
Бегу обратно на кухню, успеваю как раз вовремя. Являются оба. Быстренько накрываю на стол: тарелку с оладьями, крем, сахар и клубнику, целую миску клубники. Лорен садится, смотрит перед собой, ни к чему не притрагивается, тарелка перед ней пустует. Протягиваю стакан апельсинового сока. Она не берет, зато берет Робби и ставит ей под руку. Потом кладет ей на тарелку оладушек, да и себя не забывает, цепляет парочку.
— Кремика? — Он поднимает перед ней банку, но она отворачивается.
— Отстань.
Он поливает кремом свои оладьи, сверху кладет клубнику, посыпает сахаром и принимается уплетать за обе щеки.
Сажусь напротив с чашкой кофе в руке, и только тогда Лорен открывает рот.
— Все, что случилось с нами… из-за тебя. — Глаза ее сверкают, я не выдерживаю и щурюсь. — Мы так боялись, так переживали, а оказывается, во всем виновата ты.
Не припомню, чтобы когда-нибудь она смотрела на меня с ненавистью. Но, слава богу, сейчас хотя бы смотрит. Все же лучше, чем вчера. Какой-то прогресс.
— Знаю. И поверь…
— Ты все врешь. Говоришь, что Эмили лгунья, а сама? — Она хватает мою сумочку и вытаскивает из нее рекламную брошюру Сандерсоновской академии. — Ты говорила, что это для какого-то твоего пациента. Ведь это не так?
— Так. Мне нужно было кое-что проверить, и я туда ездила.
— А мне что сказала?
— Родители не всегда говорят детям все как есть, порой это неуместно.
— И вместо этого ты, значит, врешь?
— Не всегда. Я…
— Все думают, что ты замечательная женщина, — перебивает она. — Мои подруги считают тебя самой лучшей матерью на свете. Вся такая отзывчивая. Занимаешься благотворительностью. Получила эту чертову награду. — Отодвигает тарелку и встает. — Я тоже думала, что ты замечательный человек. Но я ошибалась. — Она хватает свой портфель. — Ничего удивительного, что папа тебя бросил.
— Лорен! — вступает Робби, переводя взгляд то на нее, то на меня. — Может, хватит уже?
Но Лорен его не слушает. Она выбегает из дома как раз в тот момент, когда подъезжает и сигналит Лейла. Робби быстро глотает оладьи, я несу его портфель к машине. Сегодня очередь Лейлы отвозить детей в школу, и на заднем сиденье ее вместительной семиместной машины сидят все четверо ее детишек. Она смотрит на меня с робкой надеждой. С того дня, как я узнала, что она обманула меня насчет ребенка Сэнди, мы с ней не разговаривали, но теперь это неважно. Я подхожу к опущенному стеклу:
— Мне надо с тобой поговорить. Как подруга с подругой. У тебя будет время?
— Конечно! — Лейла выскакивает из машины, бросается мне на шею. — Арчи сказал, что ты звонила. Я так рада, что ты меня простила. Никогда больше не стану тебя обманывать. Провалиться мне на этом месте! — Она быстро крестится и смотрит на меня преданными собачьими глазами. — С тобой все в порядке? — Берет меня за плечи. — Ты что, плакала?
— Плакала. Сейчас, кажется, тоже заплачу.
— Господи, Лив. Что случилось?
— Мама, мы опоздаем, — кричит Джасмин, выглядывая из окошка. — Мне надо еще перед уроком музыки проверить диктофон.
— Если бы вчера вечером проверила, как и положено, — отвечает Лейла, — не надо было бы так спешить.
— Ладно, езжайте, Лейла, — улыбаюсь я. — Встретимся на работе. — Целую ее в щеку. — Смотри, нам понадобится весь перерыв. Разговор будет долгий.
Машу им вслед рукой, все тоже мне машут, кроме Лорен, которая нарочно отворачивается и смотрит в другую сторону. Иду в дом, чтобы подготовиться к грядущему дню. Только закрываю дверь, как приносят почту, и я быстренько просматриваю ее. Внимание привлекает толстый белый конверт из бумаги, которую могут позволить себе лишь адвокаты. Вскрываю: действительно, письмо от моего адвоката, где он сообщает, что с ним только что связался адвокат Фила. А также ксерокопия запроса от адвоката Фила о пересмотре условий опеки. Я не обязана идти им навстречу (прошло всего пять месяцев, как мы подписали соглашение об опеке), но в свете новых обстоятельств, женитьбы Фила и готовности его будущей жены «обеспечить для Лорен и Роберта надлежащие условия», моя благосклонность будет оценена по достоинству. Несколько долгих секунд гляжу на уведомление, потом кладу его в свой докторский саквояж и еду на работу. Своему адвокату позвоню после девяти. Вполне в духе Фила, он даже не предупредил о письме. Стараюсь взять себя в руки и не расстраиваться из-за пустяков, но все равно расстраиваюсь, потому что и без того забот полон рот. Совсем может выбить меня из колеи.
Добравшись до кабинета, прежде всего проверяю почту (рутинные письма по работе) и на время забываю о неприятностях. Однако минут через десять с беспокойством вспоминаю, что накануне дала два взаимоисключающих обещания: одно Кирсти, а другое О’Рейли. Кирсти я пообещала, что позвоню, мы встретимся и все обсудим, подумаем, как помочь ей разобраться в ситуации. А О’Рейли я пообещала, что у меня с Кирсти больше не будет никаких дел. Мне очень не хочется обманывать и подводить Кирсти, но и О’Рейли я должна слушаться. Ах, если бы с Филом отношения были нормальные, можно было бы попросить его помочь Кирсти. В профессиональной среде он пользуется авторитетом, и я не сомневаюсь, он смог бы связать ее с одним из своих коллег.
Размышляя о Филе, вспоминаю про письмо, достаю его из саквояжа и перечитываю. Оно многословно и напичкано всякой юридической тарабарщиной. Беру маркер, выделяю некоторые фразы, звоню своему адвокату. Проходит минуты две, прежде чем он берет трубку. Разговаривая с ним, ни на миг не забываю, что воображаемый счетчик щелкает, как в такси, только этот складывает не десятками пенсов, а десятками фунтов.
— Простите, вы не могли бы в двух словах изложить суть дела? — прерываю я его непонятное чириканье на юридическом жаргоне. — У меня через минуту начинается прием.
— Разумеется. Закон у нас в Шотландии исходит из насущных интересов ребенка. Если нет никаких фактов, что вы не обеспечиваете для детей необходимых условий, текущее соглашение остается в силе. Робби уже почти восемнадцать, значит это главным образом касается Лорен. — Он приводит еще несколько примеров и подытоживает: — Я отправлю адвокату Фила надлежащий ответ, а копию пришлю вам по почте.
— Благодарю.
Кладу трубку, и телефон немедленно звонит. Загорается кнопка: из регистратуры.
— Лив, ты не могла бы принять парочку больных сверх нормы? Лейла сегодня не выйдет.
— Что с ней? Я только что ее видела, часу не прошло. Она отвозила моих детей в школу.
— Дочка упала на спортплощадке и сломала руку, буквально только что. Лейла сказала, что задержится, а может, вообще не выйдет.
— Кто именно?
— Кажется, Джасмин. В начальную школу ведь только она ходит?
— Да.
Сердце сжимается, мне тревожно за Джасмин, но, признаюсь, больше меня тревожит, что мы с Лейлой не встретимся за обедом.
— Хорошо, — отвечаю я. — Без проблем. Минут десять дашь, чтобы перестроиться?
Быстренько посылаю Лейле эсэмэску, в которой выражаю любовь и сочувствие. Ответ приходит немедленно:
Прости. Очень хотела поговорить. Надеюсь, не придется долго ждать в очереди. Л.
Утро проходит в суете, бесконечная вереница больных и их родственников, настоящий конвейер, но каждый заслуживает внимания, и я стараюсь. О своих проблемах думать некогда. Проходит время обеда, Лейлы все нет, и я предлагаю взять на себя половину ее вызовов. Беру в регистратуре список адресов и, даже не взглянув на имена больных, отправляюсь с визитами. Первые два адреса довольно близко, пробегаю медицинские карты в машине и еду. Третий адрес, он же последний — Одри Уильямсон, мать Тесс. В карточке записано, что она звонила утром, срочно просила врача, доктора Кэмпбелл. Звоню в регистратуру, спрашиваю, в чем там проблема, медсестра отвечает, что миссис Уильямсон отказывается говорить, но утверждает, что это очень важно, врач нужен именно сегодня.
— А у нее диабет, и она недавно из больницы, — говорит медсестра, — так что я не стала с ней спорить.
— И правильно сделали.
Останавливаю машину возле подъезда. Интересно, думаю, Тесс вызывали в полицию снова? И что поду мает О’Рейли, когда узнает, что я была у Тесс дома?
«Но ты ведь идешь туда как врач, по вызову ее матери, — успокаиваю себя. — А Тесс вообще сейчас, наверное, в школе».
Звоню в дверь, открывает сама миссис Уильямсон:
— Доктор Сомерс! — Она пытается улыбнуться, но я вижу, что она чем-то встревожена. — Я вас не ждала, я ждала доктора Кэмпбелл.
— Знаю-знаю, и простите меня. К сожалению, доктор Кэмпбелл срочно взяла отгул, и вместо нее работаю я.
— Понятно.
— И если вы предпочитаете лечиться у доктора Кэмпбелл, я вас прекрасно понимаю.
— Да нет, ничего страшного, — говорит она и открывает дверь пошире. — Вообще-то, даже лучше, что пришли вы. Заходите, прошу.
Она проводит меня в гостиную, где по обе стороны подоконника сидят рыжие кошки, которые презрительно окидывают меня взглядом и продолжают умываться.
— Ну, как мы себя чувствуем, миссис Уильямсон?
— Неплохо, спасибо. — Она улыбается, на этот раз более непринужденно, но все равно вижу, выглядит она не очень. Лицо бледное, волосы спутаны, руки заметно дрожат. — Вы знаете, я больше беспокоюсь не за себя, а за Тесс.
— Она сегодня в школе?
— Нет. Она у себя наверху. Утром к ней приходила полиция, а отец ее уехал по делам в Германию, поэтому мне пришлось сидеть с ней, пока ее допрашивали, но… — Она умолкает и качает головой, смотрит в потолок, потом снова на меня. — Я знаю, что у вас были неприятности, и полиция почему-то подозревает Тесс, но я лично не представляю, какое она имеет к этому отношение…
— Я тоже думаю, что Тесс здесь ни при чем, — пытаюсь я ее успокоить. — Но расскажите, что беспокоит вас.
— Тесс. Меня беспокоит Тесс.
— Но вы ведь просили, чтобы к вам приехала доктор Кэмпбелл.
— Да, но это потому, что не хотела по телефону говорить, в чем дело. — Она подходит ко мне ближе. — Между нами, доктор Сомерс, ее отца все это не обрадует. Понимаете, Тесс не такая, как ее старшие сестры. — Она машет рукой, я поворачиваю голову и вижу на стене фотографию двух улыбающихся девочек в нарядных платьях. — В нашей семье всегда были строгие правила, и на девочек возлагали надежды, но Тесс… У нее нет ни такой напористости, ни уверенности в себе. Вторую неделю никак не могу заставить ее пойти в школу. А тут еще эти неприятности с Кирсти Стюарт. — Она кашляет и умолкает. — Если честно, когда думаю об этой девчонке, то забываю, что я христианка. Такая мерзкая тварь. Она терроризировала Тесс с самого первого дня, но разве в школе стали меня слушать? Она у них, видите ли, удивительная актриса, наверняка прославится, а то, что она хулиганка и настоящая стерва, никого не волнует. — Щеки ее вспыхивают. — Вы простите, что я так выражаюсь, но невозможно поверить, что… Я скоро просто с ума сойду.
— Понимаю, — отзываюсь я, а сама ломаю голову, как Кирсти может создавать Тесс проблемы, ведь в академии она больше не учится. — Давайте вместе подумаем, что тут можно сделать.
— Джордж, мой муж, говорит, что нельзя поддаваться, если кто-то хочет тебя запугать, и я с ним совершенно согласна. Но вы поймите, у нас порядочная семья, мы чтим традиции, мы не так-то легко согласились отдать Тесс в эту академию. Тесс у нас очень стеснительная, ей всегда было трудно с людьми, ну, мы и подумали, может, в этой школе ей помогут, но… Тесс еще такая неопытная, совсем зеленая.
— Может, лучше подождать доктора Кэмпбелл, она завтра придет к вам? Я знаю, что Тесс всегда ходит к ней на прием.
— Но в прошлый раз она ходила к вам.
— Так-то оно так, но… — Господи, как это все непросто. — Если честно, миссис Уильямсон, мне не хотелось бы вмешиваться не в свое дело, а принимая во внимание, что Тесс…
— Что тут у вас происходит?
Мы одновременно поворачиваем головы и видим Тесс. Она стоит в дверях гостиной, рот раскрыт, на лице удивление. Она все еще в пижаме, только сверху накинула кофту, на ногах шерстяные носки. Плечи сутулятся, жирные пряди падают на лицо.
— Здравствуй, Тесс, — говорю я. — Как себя чувствуешь?
— Прекрасно. — Она садится на диван, на самый краешек.
— Ну, вы поговорите, а я пока приготовлю чай. У меня есть песочное печенье, купила сегодня утром, — говорит миссис Уильямсон и выбегает на кухню.
— Спасибо, но мне некогда пить чай, — кричу я ей в спину.
Как бы поскорей удрать отсюда? Я догадываюсь, что Тесс — жертва Кирсти, но впутываться в это дело у меня нет никакого желания. Слишком уж все тут сложно и непонятно.
— Мне нужно срочно возвращаться в клинику, — произношу я упавшим голосом.
— Я ни в чем не виновата, — шепчет Тесс, хватая меня за руку. — Я не хочу ничего делать, а Кирсти заставляет. — Она вся дрожит и свободной рукой пытается запахнуть кофту. — Заставляет меня и дальше…
— Послушай, Тесс… — Стараюсь освободиться, но она крепко вцепилась, и, хуже того, одна рыжая кошка спрыгнула с подоконника и стала тереться о мои ноги. — Послушай, Тесс… Ты призналась в полиции в соучастии с Кирсти? Сказала всю правду?
— Да.
Надо же, а еще занимается в школе сценического искусства, совсем не умеет врать, лицо неуверенное, сразу все видно.
— Тесс, я не собираюсь тебя ни в чем обвинять, — начинаю я, стараясь оторвать ее пальцы от своего рукава. — Я знаю, что Кирсти тебя запугивает, но, если хочешь освободиться от нее, надо в полиции честно обо всем рассказать, ничего не утаивая. Ведь это не трудно, Кирсти у вас больше не учится.
Она смотрит в пол.
— Вы не понимаете.
— Чего я не понимаю?
— Вы ведь не сказали маме, что я принимала противозачаточные таблетки? — Она поднимает голову и заглядывает мне в глаза.
— Конечно нет. Эта информация конфиденциального характера.
— У меня очень строгие родители.
— Они не знают, что у тебя есть парень?
— Они про меня вообще ничего не знают, — краснеет она. — Если бы знали, сошли бы с ума. Выгнали бы из дома.
— Да-а… Нелегко, когда тебе шестнадцать лет. В этом возрасте родители нас не понимают, им ничего про себя не расскажешь. Но ты уже достаточно взрослая, и сексуальная жизнь — твое личное дело. Если хочешь поговорить об этом со мной, запишись на прием.
Она снова опускает глаза, и я начинаю подозревать, что у нее есть серьезные причины бояться родителей. Грустно думать, что жестокое обращение с детьми попадает в поле нашего зрения, когда подросток несчастлив и не может сказать почему.
— Ты знаешь, у нас есть психотерапевтическая служба, там тебе помогут с любыми, самыми интимными проблемами. С родителями, например, или с твоим парнем…
— Кирсти не остановится, — говорит она, и в первый раз я вижу в глазах ее твердую убежденность. — Пока не добьется своего.
— Все, что делает Кирсти, направлено только против меня, — возражаю я. — И я уверена, что теперь она оставит тебя в покое.
— Вы ошибаетесь, — произносит она едва слышным шепотом, мне приходится наклониться к девочке. — Вы не знаете, какая она.
— Откуда у Кирсти над тобой такая власть?
— Она все про меня знает.
— Что все?
Тесс бросает испуганный взгляд на окно, а потом на дверь.
— Она следила за мной, фотографировала, а потом при грозила, что выложит это на Facebook.
— Что именно?
— Не могу сказать, но у нее есть фотографии, — снова краснеет она. — Родители, они не… То есть я хочу сказать… Мне нельзя… — Она совсем теряет присутствие духа и умолкает.
— Тесс, я вижу, у тебя жизнь не сахар, — медленно говорю я. — Неудивительно, что ты никому не веришь… Но…
— Скоро все кончится, — произносит она. — Я знаю, скоро…
— Откуда?
— Знаю, и все, — пожимает она плечами. — Она для вас еще кое-что приготовила. Будьте осторожны.
Возвращаюсь на работу чуть живая от усталости. Из головы не выходят слова Тесс. Ей только шестнадцать, в таком возрасте девочки склонны к мелодраматизму, но в данном случае я уверена, что она не преувеличивает. Пытаюсь дозвониться до О’Рейли, но его нет на месте. Ах как жаль, что рядом нет Лейлы, не с кем поговорить. Ее телефон отключен, поэтому звоню Арчи. Он не сообщает ничего хорошего. Перелом у Джасмин оказался серьезным, пришлось под общим наркозом вставлять металлический стержень. Девочка останется в больнице на ночь, и Лейла с ней.
— Боюсь, Лейла и завтра на работу не выйдет, — сообщает он. — Я тоже возьму отгул, но у нас здесь есть кому меня заменить.
— Передавай им большой привет. Сегодня уже не стану ее беспокоить. Поговорим, когда она будет дома.
Сегодня моя очередь дежурить в центре реабилитации, но мне ужасно не хочется. Как там Лорен. Из головы не выходит наша ссора. Неизвестно, как на нее подействует мое признание. С Лорен всегда очень непросто, не то что с Робби. Даже когда он был маленький, что бы ни случилось, пожмет плечами, и все. А Лорен — девочка восприимчивая, нежная, остро чувствует, что хорошо и что плохо. Любит, чтобы все было справедливо и честно. Узнав, что ее мать такой же человек, как и все, что она делает ошибки, порой роковые, имеющие необратимые последствия, она может столкнуться с серьезной пси хологической проблемой.
Нужно снова попытаться поговорить с ней, помочь все понять правильно. Звоню в центр Мартину, прошу отменить мой прием.
— У меня дома проблем накопилось — гора… В общем, мне позарез нужно быть сейчас с детьми.
Мартин все еще пребывает в эйфории от нашего общего успеха и с жаром отвечает, что это не проблема. У нас есть небольшой список врачей-добровольцев, которые могли бы меня заменить, и он сразу начинает им названивать.
Лорен сейчас, должно быть, в гостях у своей подруги Эмбер, и я звоню ее матери Элизабет, хочу предупредить, что заеду за дочерью пораньше.
— А Лорен у нас нет, — говорит Элизабет. — Она сказала, что сегодня поедет к папе.
— Но сегодня четверг. По четвергам она всегда у вас.
— И я ей про то же, а она говорит, что решила побольше бывать с папой.
Я закрываю глаза.
— Извини, Лив. Надо было сказать ей «нет»?
— Ты тут ни при чем. Это я виновата. Надо было предупредить тебя, что у нее с утра плохое настроение, это она нарочно, мне в наказание.
— Я, конечно, сразу позвонила Филу в клинику, и он сказал, что спустится и встретит ее. И я подвезла ее прямо туда. В общем, когда я уезжала, она была с ним.
Очень хорошо. Какие еще меня ждут сюрпризы? Хватаю ключи, сумочку и иду к машине. Фил небось на седьмом небе. Какое подкрепление в его кампании за совместную опеку. Не хочется устраивать сцен — я и так у Лорен на дурном счету, — но надо дать ей понять, что не оставлю попыток поговорить с ней. Только ни в коем случае нельзя вступать в перепалку с Филом.
«Буду держать себя в руках. Буду держать себя в руках».
На стоянке возле клиники места хватает (хоть раз повезло сегодня), и появляется надежда, что судьба снова благоволит ко мне, но я вдруг сталкиваюсь в коридоре с Эрикой.
— Здравствуйте, — говорю я. — Я ищу Лорен. Она у Фила?
— А, это вы, Оливия, — улыбается она.
Жду ответа на свой вопрос.
— Да, Филлип у себя в кабинете, но…
— Спасибо.
Бегу мимо, поднимаюсь по лестнице, стыдно, конечно, за свою неучтивость, не дослушала и умчалась, но не выношу этой ее замедленной речи. Подхожу к кабинету, влетаю без стука. Внутри никого, кроме самого Фила, он сидит за столом, говорит по телефону.
— А где Лорен? — спрашиваю я.
Фил накрывает ладонью микрофон.
— Она с подругой в столовой.
— Какой еще подругой? Элизабет не сказала, что она прихватила с собой подругу.
Фил не обращает на мои слова внимания, бубнит что-то в трубку.
— С какой подругой? — чуть не кричу я.
Смотрит на меня, хмурится.
— Слушай, Эд, я тебе перезвоню. Спасибо за совет. — Кладет трубку, встает. — Оливия, мне не нравится, что ты врываешься ко мне в кабинет.
— А мне не нравится, что ты позволяешь Лорен приезжать сюда, когда она должна быть у Эмбер.
— Она моя дочь, и она была очень расстроена. И что, по-твоему, я должен был сказать ей? Не приезжай?
— Но где она? Ты за ней совсем не смотришь!
— Гм… Встретила внизу подругу, и они пошли выпить кока-колы.
— Какую подругу? Как она могла встретить здесь подругу?
— Эта девочка навещала родственника.
— И Лорен знает ее? Ты уверен?
— Да. Она в воскресенье была у Лейлы, они с Лорен вместе играли.
Меня охватывает дикий, панический страх.
— Как ее зовут?
— Кажется, она сказала, Эмили.
— Господи… Боже мой!
С трудом подавляю желание грязно выругаться.
— Эрика пошла за ней, — говорит Фил. — Собирается делать с Лорен домашнее задание. А вот и она!
Дверь в кабинет все еще открыта, и в нее медленно вплывает Эрика.
— Филлип, Лорен внизу нет. — (Пауза.) — Я и в туалет заглянула, но…
Не дожидаясь, когда Эрика закончит фразу, выхватываю из сумочки мобильник и звоню Лорен. Попадаю на автоответчик.
— Лорен, это я. Прошу, перезвони немедленно. Или мне, или папе. Или Робби. Мы страшно за тебя беспокоимся. Пожалуйста.
— В чем дело? — спрашивает Фил.
— Эта девица — Кирсти Стюарт! — кричу я. — Дочка Тревора Стюарта, помнишь такого? Тот самый ребенок, про которого вы с Лейлой соврали, что он умер!
— О чем ты? Она же сказала, что ее зовут Эмили.
— Она тебя обманула!
— А откуда Лорен ее знает?
— Алло! — Я снова звоню. — Мне надо срочно поговорить с инспектором О’Рейли. Очень срочно. — Держу аппарат у уха, гляжу на Фила. — Лорен знает ее как Эмили Джонс, знакомую Робби.
— Доктор Сомерс? — слышится в трубке голос О’Рейли.
Мне сразу становится легче, напряжение спадает. Он говорит, что немедленно будет в клинике.
— Свяжитесь с Робби. Пускай тоже приезжает в клинику. Вам лучше держаться вместе.
— Хорошо. — Даю отбой, протягиваю мобильник Эрике. — Прошу вас, позвоните Робби. Инспектор О’Рейли просит, чтобы он немедленно ехал сюда. Скажите, пусть возьмет такси. Встретьте его на улице и заплатите за машину.
— Да-да, конечно.
Она выходит из кабинета, и я закрываю за ней дверь. В горле пересохло так, что болит, я беру со стола Фила стакан с водой и залпом выпиваю.
— Пожалуйста, позвони Лорен, — прошу я Фила. — Она увидит, что это ты и, может, ответит.
Он повинуется молча; зубы его сжаты, лицо бледное. Но Лорен не отвечает и ему, и тогда он оставляет ей сообщение. От страха меня уже трясет, я не нахожу себе места. Тесс предупреждала, что Кирсти припасла для меня еще кое-что. Но откуда Кирсти узнала, что Лорен пойдет не к Эмбер, а сюда? Скорее всего, они встретились случайно, Кирсти ничего не планировала, и это уже хорошо. Или же…
Фил вышагивает по кабинету взад-вперед, потом останавливается, берет со стола книгу и громко хлопает ею по столешнице.
— А почему я обо всем этом не знаю?
— Почему ты не знаешь? Почему? — кричу я, подходя к нему вплотную. — Да потому, что ты с нами больше не живешь! И еще потому, что ты постарался поскорей смотаться из полицейского участка, в то время как должен был стоять и слушать, что я тебе говорю!
— Но в участке ты мне ничего не сказала! — оправдывается он, вытягивая вперед руки. — И вообще, объясни, что происходит?
— Хорошо.
Складываю руки на груди, рассказываю все про Кирсти (Эмили): что она подружилась с Робби, что она подмешала ему наркотики, что она изгадила нам стену в гостиной.
— А почему ты не предупредила детей, что эта девица опасна?
— Предупредила! Все им рассказала вчера вечером. Но мне пришлось рассказать и про Сэнди Стюарт, про то, как она умерла. Робби отнесся к этому нормально, а Лорен была так потрясена, что поссорилась со мной. Утром на меня даже не смотрела.
— Но бог мой, Оливия, — говорит он, сурово глядя на меня, — если Лорен грозит опасность, потому что ты держала меня в неведении…
— Да-да! Давай поговорим о том, что значит держать кого-то в неведении! — Короткими шажками обхожу кабинет, снова возвращаюсь к нему. — Мне, например, только на днях стало известно, что ты тогда разговаривал с Тревором Стюартом и потребовал, чтобы он больше никогда в наш дом не звонил.
Он и глазом не моргнул.
— Это чтобы тебя оградить.
— От чего?
— От себя самой! — сердито кричит он, что для него очень не характерно. — Видит бог, тебя нужно было оградить… Защитить!
— Да что ты говоришь?! И ты искренне считаешь, что, вмешиваясь в мою жизнь, ты защищал меня?
— Да, как ни трудно тебе в это поверить. Все годы нашей совместной жизни я только и делал, что защищал тебя!
— Ага, и, защищая меня, ты рассказал Тревору, что именно я перепутала лекарства, что я причина смерти его жены! И вот теперь его дочь Кирсти мстит и мне, и моим детям! — (На лице его проступает страх.) — Так что посмотри-ка лучше на себя, дорогой Фил. Черт бы тебя побрал!
Дверь открывается. Снова появляется Эрика.
— Робби уже едет. Я вернулась, потому что забыла кошелек.
— Эрика! — по инерции я почти кричу.
— Что? — Она вздрагивает и испуганно вскидывает на меня глаза.
— Выходя замуж за Фила, подумай как следует. Ведь скоро он будет решать, что тебе пить и есть, с кем дружить, когда и с кем встречаться. — Я обращаюсь к Эрике, но смотрю в глаза Филу. — А если не станешь слушаться, ему это очень не понравится, и он начнет обманывать тебя, лгать на каждом шагу. И будет говорить, что это все ради твоей же пользы, что тебя надо ограждать и защищать, уж не знаю от чего, и скоро ты на своей шкуре почувствуешь, что это такое. Почувствуешь, что тебя просто предают. — На этом надо бы остановиться, атмосфера уже совсем накалилась и потрескивает. — Но ему все будет мало. Чтобы ему угодить, тебе придется лезть из кожи вон, но, что бы ты ни делала, ему все будет хоть бы хны, потому что любовь для него не взаимное доверие и постоянная жертва, а власть над другим человеком.
Фил поднимает руку, я не успеваю сообразить, и он со злостью бьет меня кулаком. Проклятый перстень с печаткой разбивает мне лицо в кровь.
— Филлип! — кричит Эрика.
От неожиданного удара меня шарахает в сторону, я чуть не падаю. Эрика помогает мне устоять, Фил отбегает к окну. С тех пор как меня в последний раз избила мать, тумаков я не получала. Боль и унижение потрясают меня. Щека горит, словно обожженная, я прижимаю к ней ладонь и чувствую между пальцами кровь.
— У вас рана, — говорит Эрика, озабоченно, прямо по-матерински рассматривая мою щеку, и это меня немного утешает. — Филлип, спустись вниз и встреть Робби. Он может приехать в любую минуту.
Голос ее звучит на удивление решительно и строго.
Фил послушно идет к двери и, проходя мимо, бросает на меня злобный взгляд. Эрика берет меня за руку, усаживает в мягкое кресло, исчезает в маленькой нише, где стоит холодильник и есть кран с раковиной. Приносит пакет со льдом, стакан воды и таблетки.
— Противовоспалительное и болеутоляющее, — говорит она.
Пытаюсь изобразить благодарную улыбку, но мышцы на лице не слушаются, пульсирует боль, не могу ничего поделать, щека не шевелится. Эрика прикладывает к опухлости пакет со льдом, я вздрагиваю и резко отстраняюсь, уж очень он кажется холодным, но она убеждает, что так надо, негромко прищелкивая языком. Эта забота, эта доброта, которой я никак от нее не ожидала, смиряет меня. Глотаю таблетки, мне мешает неповоротливый язык, пытаюсь запить, но руки трясутся, вода из ста кана проливается на блузку. И я не выдерживаю. Я плачу, причем в голос, глотая слезы, огромные, крупнее самых больших дождевых капель. Рыдаю, как безумная, ничего не понимаю от невыносимой боли. Эрика держит меня за руки, подает салфетки, сидит рядом до тех пор, пока у меня не кончаются слезы.
— Спасибо вам, Эрика, — говорю я.
— Ну что вы, пустяки. — Она снова берет меня за руку. — Может быть, еще что-нибудь нужно?
— Мой мобильник у вас?
— Да.
— Дайте, хочу еще раз позвонить Лорен.
Левый глаз мой слезится, я плохо вижу, поэтому номер набирает Эрика. И снова у Лорен квакает автоответчик. Вдруг вспоминаю, что у меня есть телефон Кирсти, и Эрика набирает номер.
— Телефон отключен, — говорит она.
— Черт возьми. Что же делать?
В глазах снова стоят слезы, и тут дверь открывается, и в кабинет входят Фил, Робби, О’Рейли и констебль Буллуоркс.
— Что у вас с лицом?! — восклицает О’Рейли, и Робби вторит ему.
— Голова закружилась. Упала и ударилась щекой об угол стола.
Робби обнимает меня, О’Рейли, сощурившись, смотрит на Фила, который в углу шепчется с Эрикой.
О’Рейли с Буллуорксом, похоже, мобилизовали добрую половину полицейских сил Эдинбурга, люди в форме входят и выходят из кабинета, у всех поверх бронежилета на груди потрескивает рация. Каждые несколько минут О’Рейли вкратце передает мне содержание последних сообщений: обшарили всю клинику и ее окрестности, девочек нигде не нашли; их также нет у нас в доме и на квартире у Фила; полиция прибыла на квартиру Кирсти, но и там нет никаких признаков их присутствия, ничего и в хоккейном клубе… И так далее. Голова у меня пухнет от информации, которая только усиливает тревогу, и я вдруг разражаюсь криком. Робби держит меня за руки, возбужденно переминаясь с ноги на ногу.
— Ты только не волнуйся, мама, — уговаривает он меня. — Все будет в порядке, ничего страшного с ней не случится.
Я киваю, делая вид, что верю.
— Схожу в туалет, — говорю я и потихоньку исчезаю, чтобы не привлекать к себе внимания и не слышать больше дурных новостей.
Служебный туалет в конце коридора, я на трясущихся ногах ковыляю туда. В большом освещенном зеркале отражается мое лицо. Левая сторона распухает, закрывая налитый кровью слезящийся глаз, щека пульсирует. Рана на скуле уже не кровоточит, края ее почти сошлись, вы глядит, конечно, страшновато, но я уверена, что повреждена только мягкая ткань, через пару дней все заживет.
У меня все еще пакетик со льдом в руке, захожу с ним в кабинку, щелкаю задвижкой, сажусь на крышку унитаза. Онемение ото льда передается на голову, я уже ничего не чувствую, голова пустая, никаких мыслей. Я — это не я. Меня здесь нет. Лорен ничто не угрожает. Я сижу неподвижно и теряю ощущение времени, существую, но нахожусь в состоянии полного бесчувствия, вокруг меня ничего нет, все мертво.
Вдруг звонит мобильник, я дергаюсь, сердце замирает, потом начинает бешено колотиться, напоминая, что я еще жива. Чувствую огромное облегчение, но одновременно страх, когда на экране вспыхивает имя Эмили. Немедленно отвечаю:
— Кирсти! Лорен с тобой?
— Да, — отвечает она, и по голосу слышно, что она улыбается. — Хотите, чтобы она вернулась?
