13
Выбегаю из подъезда, мчусь к машине — и снова промокаю насквозь, — влезаю в машину, включаю на полную мощность обогреватель, и от меня пар валит так, что запотевают стекла. Жму на газ, гоню по улицам, кажется, нарушаю, но ведь опоздала на целый час, даже больше, меня давно ждут в участке. Фил с детьми небось уже там, ходит взад-вперед. И О’Рейли ломает голову, куда я запропастилась на этот раз.
Дрожащими руками вцепившись в руль, пробираюсь по вечерним улицам, забитым машинами, несусь на желтый, который сменяется красным, как только пересекаю перекресток. Водитель фургона истошно сигналит вслед. В машине уже жарко, но у меня зуб на зуб не попадает. Разговор с Кирсти выжал из меня все соки. Я все еще злюсь на нее из-за Робби, но мне ее уже жалко, ничего не могу с собой поделать. Временами она ведет себя как обиженный на несправедливость ребенок, не желает понять всю чудовищность собственного вранья, гнусность своей мести. Но порой сквозь ее недоверие и уязвленные чувства проступает личико маленькой девочки, которой сделали больно. Мне кажется, она нормально отнесется к идее проконсультироваться у психолога. Психотерапевтические сеансы не всякому человеку подходят, но, думаю, Кирсти, способной описать свои чувства, они помогут самой яснее увидеть ситуацию. Она должна не только примириться со смертью матери, но и с тем, что отец ее неизлечимо болен. И вряд ли долго проживет, это тоже станет для нее переломным моментом.
Подъезжаю к полицейскому участку и долго не могу найти свободное место. Приходится парковаться довольно далеко и бежать бегом больше сотни ярдов. Снова промокаю насквозь и наверняка, пока доберусь, буду заляпана грязью с головы до ног. Мокрые волосы липнут к черепу, как сахарная вата, на плечи стекает вода. Юбка, промокавшая уже два раза, теперь похожа на грязную половую тряпку, хлопает мне по ногам, с нее тоже течет мутная вода.
— Черт возьми, где ты пропадаешь? — кричит Фил, как только я появляюсь в вестибюле.
— Извини. Задержалась с больным.
— А почему не отвечала на звонки?
— Не могла, — говорю я резко и понимаю это, посмотрев на дежурного; впрочем, он здесь и не такое видел. — Иначе ответила бы, понятно?
— Смотри, вся промокла, с тебя течет, — хмуро бормочет он, качая головой, мол, балда ты, балда, что с тебя возьмешь.
Когда мы были женаты, мне казалось, что так он проявляет заботу обо мне, это звучало, словно покровительство старшего, сильного. Теперь я слышу в его голосе только неодобрительные, критические нотки.
— Где дети? — спрашиваю.
— В служебном помещении, телевизор смотрят. А я уже двадцать минут тебе названиваю.
— Извини.
— Эрика меня заждалась.
Остается только закатить к небу глаза, не могу удержаться. Он не замечает, уставившись в пол, крутит на пальце кольцо, подарок Эрики, перстень с печаткой, что там изображено, не разобрать, на лице его беспокойство.
— Детям новость не понравилась.
— Какая новость? — спрашиваю я, но до меня тут же доходит: это он о своей грядущей свадьбе.
— Как какая? — чуть не кричит он.
— Успокойся! — Я тоже повышаю голос. — Вспомнила, о чем ты. Прошу прощения.
Всего за пару минут я в третий раз прошу у него прощения. Пытаюсь взять себя в руки, поставить себя на его место. Он ведь старается быть хорошим отцом, а детям не нравится, что он снова женится. И сейчас он хочет, чтобы я помогла сгладить ситуацию. И я это сделаю. Не ради него, конечно, ради детей.
— И что они говорят?
Как только он рассказал о своих планах, Лорен кинулась в слезы, а Робби скрестил руки на груди и вообще рта не раскрыл.
— И оба молчали, за весь обед ни слова. Лорен ничего не ела. А Робби проглотил обе порции — и свою, и ее.
— Ну и молодец! — пытаюсь я внести в разговор живую нотку. — Прожорливый мальчик, никакие беды не вредят его аппетиту.
Фил выжимает из себя жалкую улыбку.
— Не знаю, куда их везти отсюда.
— Я поговорю с ними. Им нужно время, чтобы привыкнуть к этой мысли.
— Спасибо, — отвечает он смиренно. — Я тебе очень благодарен.
— Мы же с тобой взрослые люди! — стараюсь говорить весело и вдруг вспоминаю дневник Тревора.
Щеки мгновенно вспыхивают, глаза наполняются гневными слезами: передо мной во всей красе встает жуткий обман, в атмосфере которого я прожила с Филом восемнадцать лет, сама не подозревая об этом.
— Я понимаю, Лив, тебе это все нелегко принять, — бормочет он, доставая из кармана бумажный платок. — Но моя женитьба…
— Да при чем здесь твоя женитьба?! — Беру платок, но не для того, чтобы вытирать слезы, их нет, я стираю капли дождя на щеках. Он смотрит на меня снисходительно, почти ласково, таким я давно его не видела, но этим сейчас меня не купишь. — Мне надо с тобой серьезно поговорить о том, что случилось…
— Ты только не волнуйся. — Он кладет руку мне на плечо, словно утешая. — О’Рейли говорит, расследование идет успешно, они скоро все узнают. Уже получили результаты экспертизы, отпечатки пальцев совпадают с отпечатками этой девицы, Тесс Уильямсон. Кажется, она приходила к тебе на прием?
— Она тут ни при чем. Ее запугали, шантажом заставили участвовать.
— Оливия, откуда ты знаешь…
— Знаю, причем наверняка. Знаю, черт побери, и расскажу тебе, откуда я все это знаю. Потому что это… — Голос мой переходит в почти змеиное шипение, злость рвется из груди, словно пар из кипящего чайника. — Это…
— Говори потише. — Он берет меня за локоть и отводит в сторону, где нас не слышит дежурный. — Ну что ты, перестань дрожать…
— Я дрожу потому, что сейчас лопну от злости. И от возмущения, и от обиды, и… — Я больно закусываю губу, но это не помогает, яростные слова извергаются, точно лава из вулкана. — Я сейчас глаза тебе выцарапаю, будь ты проклят!
Он бледнеет и делает шаг назад, на всякий случай. В коридоре слышится голос О’Рейли, но я хватаю Фила за лацканы.
— Ты помнишь, как все было, когда умерла Сэнди Стюарт? Ты помнишь, что вы с Лейлой сказали мне про ее ребенка? Вы сказали, что он умер!
— О чем ты, ничего не пойму? — презрительно ухмыляется он. — При чем здесь Сэнди Стюарт?
— Доктор Сомерс, ну наконец-то. — Ко мне подходит О’Рейли, он улыбается, но я не могу ответить ему тем же. — Похоже, вы топали сюда под дождем через весь го род, — говорит он. — Наверное, хотите привести себя в порядок… Туалеты вон там.
Принимаю его совет и иду туда, куда показывает О’Рейли. Туалет сразу за углом, и как только я открываю дверь, меня встречает визгливый гогот. Перед зеркалом вертятся две бабенки, трудятся над своим макияжем, будто здесь не полицейский участок, а ночной клуб. Пусть веселятся, мне сейчас как раз нужен раздражитель, чтобы разогнать злость. Становлюсь за соседнюю раковину, роюсь в сумке в поисках расчески. Ох и устрою я Филу головомойку за то, что восемнадцать лет назад он влез не в свое дело. Но главное — держать себя в руках. Хочу, чтобы он обращал внимание не на то, как я с ним говорю, а на то, что я ему говорю. Он обожает подчеркивать, что мы с ним должны «общаться корректно, сохраняя уважение друг к другу».
Глаза щиплет, как только представлю, что Фил возвращается к своей Эрике и сообщает, что я совсем взбесилась, и вот вам еще один повод настаивать на совместной опеке. Так и слышу голос Эрики — она разыгрывает роль адвоката дьявола, прикидывается, что сочувствует мне, она всегда так себя подает, прямо ангел во плоти, вся из себя такая чуткая, готова протянуть руку помощи человеку, которого сама же втоптала в грязь. Забыла, что похитила чужого мужа, ну конечно, такое легко забывается. Я понимаю, если бы Фил сам не захотел, не ушел бы, я теперь думаю, что они с ней два сапога пара, нашли, как говорится, друг друга, но и она хороша. Вклинилась в семью, отняла у меня супруга, а теперь еще собирается женить его на себе.
— Попали под дождь? — спрашивает та, что поближе.
— Если бы только это, — отвечаю я, разглядывая в зеркале воронье гнездо на голове.
Волосы у меня густые, мягкие, вьющиеся, а сейчас… Нарочно этот ужас не придумаешь. С такой прической только ведьму изображать на Хеллоуине, платье еще подобрать соответствующее. Несколько минут пытаюсь соорудить на голове что-то приличное, а женщины тем временем наперебой рассказывают, как попали в полицейский участок. Это, оказывается, мать и дочь; так вот, муж дочери, он же зять, который вот-вот станет бывшим мужем и зятем, совсем их достал, сладу нет. Так вот, они решили перехватить инициативу и порезали ему шины.
— Додумались, представляете? Прямо школьницы! Зато какое удовольствие! А вы замужем?
— Уже нет, — отвечаю я. — Бывший совсем достал, из кожи лезет вон, напрашивается, чтоб я его зарезала. С ума сойду от него.
— Не обращайте внимания, — говорит дочь. — А еще лучше, постройте себе защиту. Я всегда так делаю: гляжу в зеркало и говорю себе: «Дейв Смит — козел». — Смотрит на меня, глазки лукавые, смеются. — Кому хочется быть женой козла? Вам хочется?
— Нет, не хочется, — улыбаюсь я в ответ.
— Правильно! Попробуйте, сами увидите, как здорово получается.
— Обязательно попробую. — Я готова попробовать все, что угодно. Хоть сейчас. Расправляю плечи, делаю глубокий вдох… — Фил Сомерс — козел, — произношу я ровным голосом.
— Мало страсти, — замечает мамаша, подталкивая меня. — Попробуйте еще разок.
Пробую еще три раза — и… о радость! Как ни странно, работает! Чувствую свою силу, свою крепость. Он больше не имеет надо мной никакой власти. Плевать, что он там себе воображает, ведь правда, ведет себя как козел. Да-да, почаще надо напоминать себе об этом.
Выхожу в коридор, улыбаюсь. О’Рейли все еще в вестибюле, поджидает меня.
— Ну вот, совсем другое дело, — говорит он, — на вас приятно посмотреть.
— В вашем туалете бесплатно дают сеансы психотерапии, — отвечаю я.
— Да ну?
— Какие-то две дамочки обучают женщин обходиться без мужчин.
— От мужиков никакого толку, а бабы дуры, что это терпят?
— Не совсем. Не надо бояться, когда они лезут со своим мнением. У Фила, например, есть дурная привычка, он ведет себя так, что мне становится совершенно ясно: я полное ничтожество. — Впрочем, О’Рейли сам это видел. — Надо не забывать об этом и не обращать внимания, у него это оружие против меня всегда наготове.
— А вы молодец! — говорит он как бы невзначай, но искренне, и мне понятно, что он действительно так думает.
Мы идем по коридору, заходим в голое помещение с серыми стенами, где стоит металлический стол и три металлических стула, вся эта мебель намертво прикручена к полу.
— Это что, комната для допросов? — Я бросаю взгляд на камеру в верхнем углу.
— Сейчас это называется комнатой для бесед. Не беспокойтесь, камера не включена. Садитесь, пожалуйста.
Сажусь за стол, он садится напротив.
— Кажется, вы днем звонили?
— Мне сказали, что вы в суде.
— Были проблемы?
— Да нет. Не то чтобы…
— У нас хорошие новости, — улыбается он. — Экспертиза подтвердила наличие отпечатков Тесс Уильямсон. В двух местах: на стене в гостиной и на ручке двери.
— Фил мне уже сказал.
— Вечером мы вызовем ее и предъявим обвинение во взломе и проникновении. Данных, что она имеет отношение к отравлению, пока нет, но…
— Не думаю, что Тесс нужно предъявлять обвинение, — громко перебиваю я его.
— Это почему же?
— Эмили… То есть Кирсти прислала сегодня эсэмэску и попросила о встрече.
— И вы с ней встретились?
— Да.
Он щурится. Начинает постукивать шариковой ручкой по столу.
— Поэтому я и звонила. Хотела спросить, благоразумно ли будет с ней встречаться. Но с вами связаться не удалось, и я вспомнила, что вы говорили только о том, что нужно быть с ней осторожней и не пускать в дом.
По его лицу вижу, что этим мне не отвертеться. Он откашливается.
— И что она вам рассказала?
— Много чего.
Вкратце передаю наш разговор, сообщаю, что она горько на меня обижена за то, что я оборвала жизнь ее матери, но не скрываю, что у нее есть и слабости, она очень ранима, особенно если дело касается родителей.
— Мне кажется, ей нужен хороший психотерапевт. Весьма вероятно, нет, я почти уверена, она сможет преодолеть…
— Она не говорила, что замышляет еще какие-то действия против вас и ваших близких?
— Нет.
— Она призналась в том, что проникла в ваш дом?
— Сказала, что они это сделали вместе с Тесс.
— Она призналась, что подмешала Робби наркотики?
— Да.
Он хлопает по столу ладонями, не очень громко и не очень сильно, но в комнате так тихо, что я подпрыгиваю на стуле.
— Простите. — Он встает. — Я на минутку выйду, хорошо? Пока нет полной ясности, скажу моим головорезам, чтобы Тесс не трогали.
Оставив дверь открытой, он идет по коридору. Кажется, очень рассержен. Пытаюсь поставить себя на его место: он вечно занят, слишком много дел, а времени в обрез, а тут всякие посторонние суют свой нос в расследование, путаются под ногами, мешают следствию, кого это не выведет из себя? У меня тоже так бывает: больной требует направление к врачу, я трачу время, ищу, к кому направить, пишу письма, рассылаю по электронной почте, проверяю ресурсы и вдруг узнаю, чуть ли не случайно, что больной передумал или обратился к частному доктору, и вся работа коту под хвост.
О’Рейли возвращается с толстым блокнотом.
— Так. Давайте-ка подробно запишем, что было сказано.
— Надеюсь, я не очень прибавила вам работы.
— Доктор Сомерс, мне кажется, для вас крайне важно не забывать о том, что Кирсти чуть не отправила вашего Робби на тот свет, — говорит он с очень серьезным выражением лица. — И наше дело можно вполне квалифицировать как покушение на убийство.
— Понимаю. — Я судорожно сглатываю комок в горле. — Я этого не забываю. Но мне кажется, Кирсти поняла, что наделала глупостей, зашла слишком далеко. Она призналась, что не думала подмешивать Робби много и сама испугалась, когда он потерял сознание. Злой умысел был, конечно, но она хотела только попугать. Чтобы я расстроилась. Она смотрит на меня как на человека, у которого в жизни есть все, и считает, что это несправедливо.
— Простите, но я не разделяю вашего к ней сочувствия. — Голос О’Рейли полон сарказма. — Вы готовы пожалеть кого угодно. Но эта девица постоянно врет, она изолгалась, она меняет личины, запугивает других, шантажом вовлекает в соучастие, подстрекает к преступлению. Не психотерапевт ей нужен, а тюремный надзиратель.
— Я пообещала ей, что мы завтра встретимся и обо всем поговорим, и… — Я умолкаю и беспомощно озираюсь. — По-моему, неплохая идея, как вы считаете?
— Держитесь от нее подальше. Я понимаю, вас мучит чувство вины за то, что произошло с ее матерью, понимаю, вы помогаете несчастным, но при всем уважении к вашим медицинским познаниям и умению обращаться с людьми прошу вас, не лезьте в это расследование.
— Хорошо. Простите. Просто я подумала, что у меня получится, я смогу наставить ее на путь истинный. Ей ведь только семнадцать лет. И у нее не было матери. — Глаза у меня снова на мокром месте, я опускаю голову. — Не знаю… Но мне ее очень жалко. Хотя, не скрою, она меня разозлила.
— Так держитесь от нее подальше, и не будете злиться, — говорит О’Рейли. — И не забудьте предупредить детей, что она очень опасна.
— Хорошо, — отвечаю я, подняв голову. — Мне можно идти?
— Нет, сначала давайте быстренько запишем все, что вы помните из вашего разговора, а потом я снова вызову Кирсти. И Тесс тоже вызову. Рано или поздно они расскажут всю правду, как миленькие.
Еще минут двадцать пытаюсь выудить из памяти все, что узнала, даже номера домов, где Кирсти жила в приемных семьях, рассказываю, конечно, и про дневник ее отца. Приходится сообщить и о том, как Фил за моей спиной плел интриги и обманывал меня. О’Рейли удивленно присвистывает сквозь зубы.
— И вы собираетесь спустить ему это?
— Нет, конечно. Уже сейчас чуть не сорвалась, но хочу выбрать подходящий момент. Например, когда Эрика будет рядом. Или это нехорошо?
О’Рейли не знает, что сказать, наклоняет голову то в одну сторону, то в другую.
— В таких ситуациях наказан обычно бывает тот, кто принес дурную весть.
— Должна же она знать, на что он способен. Летом они собираются пожениться. Сегодня он сообщил об этом детям, и мне кажется, им это очень не понравилось.
— Поэтому они сегодня такие невеселые?
— Да. Мне надо идти, пора забирать их и везти домой. — Я кручу перед собой воображаемую баранку.
— Да, конечно. Теперь, когда преступник известен, обойдемся без ваших отпечатков.
Подмигивает, я улыбаюсь и иду за ним в служебное помещение. Он очень мне нравится, эх, если б в другое время да в другом месте, обязательно попробовала бы вскружить ему голову, но сейчас без толку. Нужен подходящий момент, а теперь любые поползновения только все усложнят и запутают.
— Привет, ребятишки, — говорю я, входя в служебное помещение.
Робби и Лорен смотрят футбол. Услышав мой голос, оба вскакивают, и Лорен бросается обниматься, у нее это первая реакция. Успеваю только заметить, что она действительно плакала, судя по всему, довольно долго.
Прощаемся с О’Рейли, и я везу их домой. Первым делом дети бегут к себе, быстренько переодеваются, спускаются в гостиную и усаживаются на диван с Бенсоном посередине. Я тоже снимаю костюм, вешаю подсушиться, натягиваю джинсы с кофточкой и иду готовить ужин.
Вхожу в гостиную в тот момент, когда Лорен передает Робби пульт.
— Все, что угодно, только не футбол, — говорит она, и Робби начинает переключать каналы.
— Вот вам еда. — Я ставлю перед ними на низкий столик поднос.
На скорую руку приготовила сэндвичи из поджаренного хлеба с сыром и ветчиной, салат и помидоры.
— Отлично, мам, — отвечает Робби, беря тарелку.
— На десерт шоколадный мусс, — объявляю я, разливая по стаканам сок. — Лорен, папа сказал, что ты за обедом ничего не ела.
— Еще бы, после того, что он нам заявил, весь аппетит пропал. — Берет тарелку, отламывает кусочек сэндвича. — Мам, ты знаешь, что он затеял?
— Знаю. — Я сажусь напротив. — Хотите, поговорим об этом?
— Давай. — Она выдавливает на тарелку немного кетчупа, макает в него поджаренный хлебец. — Сначала он долго и нудно распространялся, типа, как ему хочется, чтобы мы разделили с ним радость в этот счастливый день. Да, мы спим и видим, чтобы он поскорей женился на Эрике, для нас это такая радость, — возмущается она. — Он просто не понимает. Ничего не понимает. Представляешь, он надеется, что я буду изображать из себя подружку невесты. Да я вообще ехать туда не хочу, а уж быть подружкой невесты…
— Зато заработаешь еще одно платье, — стараюсь я говорить как можно убедительнее.
— Мама, это же серьезное дело.
— Понимаю. Прости. Признаю свою ошибку.
У Робби течет по подбородку помидорный сок, и он вытирает его рукавом.
— Да не надо его оправдывать, мама. Чего ты все время за него заступаешься?
— Я делаю это не ради него. Ради вас. Хочу, чтобы у вас был отец, к которому в трудную минуту можно обратиться за помощью.
— Мы и так знаем его положительные черты. А вот Эрика еще не знает, — замечает Лорен. — И почему он этого не видит?
— Я тебя понимаю, — соглашаюсь я. — Да, чуть не забыла вам сказать, я считаю, что вы оба отличные ребята, и я горжусь вами. — Целую их в головы. — Конечно, у тебя, Лорен, есть одно преимущество перед братом, ты не превращаешь еду черт знает во что.
Беру у Робби тарелку, подставляю ему под подбородок, чтобы поймать кусочек помидора, падающий изо рта.
— А Бенсон на что? — спрашивает Робби.
— Будешь есть как свинья, ни одна порядочная девушка за тебя не пойдет, — говорит Лорен.
— Ужас, — отвечает он, — я ведь так хочу поскорей жениться.
Она показывает ему язык.
— И вот еще что… — Я вытираю ладони о джинсы.
Разговор про Эмили, то бишь Кирсти, начинать страшно, но надо. Нельзя же манкировать советом О’Рейли. Он прав, я готова жалеть всех подряд. Мне действительно хочется видеть в людях хорошее, а не плохое, а это не всегда благоразумно.
— Нам надо поговорить о расследовании.
— А что, оно идет как по маслу, — говорит Лорен. — Инспектор О’Рейли сказал, что они нашли человека с отпечатками пальцев.
— У каждого человека есть отпечатки пальцев, — смеется Робби.
— Ты прекрасно понимаешь, что я хочу сказать. — Она со всей силы тычет ему локтем в ребра. — Нашли того, кто их оставил у нас. Это девчонка, про которую ты рассказывала, мама. Тесс Уильямс.
— Уильямсон, — поправляю я.
— Ну да, она самая.
Робби, которого хлебом не корми — дай поразвлечься, снова щелкает каналы и попадает на «Доктора Кто».
— Смотри, Лорен! Как раз та серия, где ребенок бегает и кричит: «Ты моя мамочка?»
Слова «Ты моя мамочка?» он произносит зловещим голосом, и Лорен испуганно хихикает.
— Эта серия такая страшная! — Она прижимается к его плечу. — Я уснуть не смогу.
— А ты закрой глаза руками и смотри сквозь пальцы, — советует он.
— Ну-ка, перестань, Робби, — говорю я. — Мне надо с вами очень серьезно поговорить.
— О чем? — спрашивает Лорен.
— О доверии.
— Что ты имеешь в виду?
— Она имеет в виду, что у незнакомых людей нельзя брать конфетки, — объясняет Робби, выключая телевизор как раз там, где Доктор выходит из машины времени.
— Мама, мне уже одиннадцать лет. — Лорен корчит недовольную рожицу. — Ведь я не совсем идиотка.
— Я не хотела обидеть вас. Но вы знаете: то, что с нами сейчас происходит, из ряда вон. Нам угрожает реальная опасность. А опасны бывают люди, самые обыкновенные люди. От которых не ждешь ничего дурного. Например, какая-нибудь девочка, ваша ровесница.
— Такая, как Тесс?
— Да… Впрочем, нет. — Я делаю паузу. — Я имею в виду Эмили Джонс.
— Эмили? — удивляется Робби. — Она-то здесь с какого боку?
— Оказывается, Эмили вас обманывает. Ее настоящее имя Кирсти Стюарт, и чтобы познакомиться с нами, она разработала хитроумный план.
— Что? — смеется Робби. — Мам, ты у нас прямо мисс Марпл!
— Робби, я говорю то, что есть. Это правда.
— Эмили на такое не способна! — кричит Лорен, а Роб би, улучив момент, когда она не видит, крадет у нее из тарелки кусочек сэндвича. — Она такая хорошая!
— А я и не спорю. Она может быть очень хорошей, когда надо, но может быть и… не очень хорошей. Сегодня Эмили сама призналась мне, что написала то слово на нашей стене в гостиной, что именно она подмешала тебе наркотик, Робби.
Оба смотрят на меня разинув рты.
— Жаль говорить вам об этом, но ради вашей же безопасности вы не должны с ней больше общаться… И вообще иметь с ней какие-либо дела. Не думаю, что она придет в пятницу в хоккейный клуб, Робби, но если придет…
— Погоди, погоди! — Робби раскидывает руки в стороны. — Тише, мама, успокойся. Это бессмыслица какая-то. Зачем это нужно Эмили?
— Понимаешь… — Ох, как не хочется выкладывать все про обстоятельства смерти Сэнди. — Понимаешь, Эмили считает, что у нее есть серьезные причины ненавидеть меня.
— Но, мама, она тебя очень любит! — вскидывается Лорен. — Она сама мне говорила. «Твоя мама такая крутая» — вот что она говорила.
— Лорен, — беру я ее за руки, — прошу тебя, поверь, есть люди, которые хорошо умеют лгать. Эмили рассказывала, в какой школе учится?
— В обыкновенной, в Барнтоне.
— А вот и нет. Она недавно закончила Сандерсоновскую академию. Это школа сценического искусства.
— Но с какой стати? — Лорен смотрит на меня огромными, как у антилопы, глазами. — Зачем ей врать?
— А затем, что она на меня сильно обижена.
— За что? — спрашивает Робби.
— Это непростая история.
— Ну так расскажи. — Лорен пытается улыбнуться. — У тебя всегда хорошо получается.
— Это не…
Гляжу на обоих: лица серьезные, притихли, готовы внимательно выслушать все до последнего слова.
— Не хочется говорить, как все было, потому что… — «Моя роль в этой истории не очень красива», — мысленно продолжаю я. — Потому что это не… В общем, мне стыдно.
— Мама, ты меня пугаешь! — восклицает Лорен, обнимая мои колени. — Рассказывай!
— Ладно. — Во рту пересохло, я беру стакан Лорен с остатками сока и делаю глоток. — Это случилось во время моей стажировки. К нам в отделение перевели маму Эмили, она была беременна. Я ухаживала за ней. Я уже сказала, что настоящее имя Эмили — Кирсти, она еще не родилась, и мама ее очень болела. Рак мозга.
— Погоди! — перебивает Лорен. — Эмили и твоя Кирсти — разные люди, потому что мама Эмили совершенно здорова. Она учительница в начальной школе.
— Нет, радость моя. Это все неправда. Эмили — это Кирсти, и ее мама умерла восемнадцать лет назад. И ее отец так и не женился. И с десятилетнего возраста Эмили воспитывалась в приемной семье.
Лорен отодвигается, по лицу видно, что она о чем-то размышляет, пытается найти зацепку, чтобы опровергнуть мои слова.
— И когда Кирсти родилась, ты там работала? — спрашивает Робби.
— Да. Ребенка принимала не я, но я работала в нейрохирургическом отделении, где лежала Сэнди, мать Кирсти.
— Значит… — Робби смотрит в угол, размышляя. — И что заставило Эмили или как ее там, Кирсти… Что заставило ее нас преследовать?
— Я совершила страшную ошибку, — говорю тихо. — И Кирсти узнала об этом из дневника отца.
— Когда ухаживала за ее матерью?
— Да.
Робби смотрит в потолок, думает. До него доходит прежде, чем до Лорен, я вижу, как на лице его проступает страх.
— Господи, мама. Ты как-то навредила ее здоровью?.. Неужели она умерла из-за тебя? Что ты молчишь?
— Да, ты правильно понял. Из-за меня она преждевременно умерла. — По моим щекам текут слезы, я вытираю их рукой. — Это был несчастный случай, и ее мать…
— Что? — Лорен встает — тарелка летит с ее колен и разбивается вдребезги, так громко, что Бенсон с визгом шарахается в сторону. — Ты убила мать Эмили?
— Мать Кирсти. И это был…
— Господи!
Лицо Лорен мучительно морщится. Совсем недавно в зеркале на меня смотрело точно такое же лицо. Это было мое лицо. Наверное, жизнь ей кажется теперь такой беспросветной, что она даже плакать не может.
— Так ты убийца?
— Лорен, дай мне все объяснить.
— Я не хочу ничего слышать! — пронзительно кричит она, отталкивает меня и бежит наверх.
Она задыхается, шаги ее бухают по ступенькам. Дверь хлопает с такой силой, что сотрясается дом.
— Лорен! — Стою перед лестницей, зову ее. — Прошу тебя, спустись, давай спокойно поговорим.
Ответа нет.
— Лорен, ты слышишь? Пожалуйста…
Ответа нет, я по опыту знаю, что зря трачу время. Пусть немного успокоится, все обдумает, и тогда можно будет поговорить. Она сама должна захотеть.
А пока надо разобраться с Робби. Он не настолько потрясен, но и у него руки трясутся, смотрит настороженно, даже испуганно, словно у меня вдруг выросла вторая голова.
— Вот это да, мама… Черт побери… Ведь это ужасно.
— Я знаю, сынок.
— Как это случилось? Почему мы не знали? А что… — Он недоверчиво крутит головой. — То есть… У тебя в связи с этим были неприятности?
— Нет, больших неприятностей не было. Хотела бросить медицину, но руководитель убедил меня не делать этого, а извлечь урок из своей ошибки.
Бенсон, встревоженный поднятым шумом, прыгает мне на колени, и я принимаюсь гладить его.
— Я собиралась все рассказать, когда вы станете постарше. Тем более если бы кто-нибудь из вас выбрал профессию врача. Врачебные ошибки, чреватые смертью больного, встречаются в нашей практике чаще, чем можно себе представить.
— И как это произошло?
— Я по ошибке дала лекарство, на которое у нее была аллергия.
— А так она бы выздоровела? Или…
— Она была неизлечимо больна. Рак мозга, она умерла бы. Но факт остается фактом, из-за меня она умерла раньше.
— Господи! — Руки его уже не дрожат, но коленки все еще подпрыгивают, глаза широко раскрыты и каждые две секунды моргают. — А папа знает?
— И папа, и Лейла с Арчи. Для меня это была большая трагедия, я не сразу пришла в себя, но тогда я тоже ходила беременная, ждала тебя, и сделала все, чтобы успокоиться и больше не думать об этом.
У меня снова текут слезы. С детьми все оказалось тяжелей, чем я думала. Мне одновременно и стыдно, и жалко — жалко себя, жалко их, остается только надеяться, что наши отношения не испортятся, особенно с Лорен, которая еще слишком мала, чтобы понять, как сложна бывает жизнь.
— Мама… — Робби подходит и обнимает меня. — Не расстраивайся, слышишь? Ты же не плохой человек. Всякий может ошибаться. Тебе просто очень не повезло.
Он прижимается ко мне, укачивает меня, и я молчу, тронутая его участием.
Когда слезы высыхают, мы идем наверх, чтобы попытаться вытащить Лорен из спальни. Но она вставила в ручку двери стул и отказывается со мной разговаривать, поэтому я предоставляю действовать Робби, а сама спускаюсь вниз: у меня еще куча неглаженого белья. Чтобы не было так тоскливо, включаю радио. Но раньше звоню Лейле, надеясь, что она найдет часок и заскочит ко мне. К телефону подходит Арчи, говорит, что ее нет дома, поехала куда-то с невестками и, скорее всего, вернется поздно. Придется разговор по душам отложить до завтра, до обеденного перерыва, не лучший вариант, конечно, но, если позволит погода, можно пойти погулять, посидеть на скамейке в парке. Надо обсудить с ней последние события, иначе эти треволнения меня совсем доконают. У Лейлы есть удивительная способность спокойно и трезво смотреть на вещи, что бы ни случилось. У нее всегда найдется разумный совет, и сейчас она мне нужна как воздух.
Робби спускается вниз около десяти, сообщает, что Лорен в конце концов открыла ему и сейчас в постели.
— Она здорово расстроена.
— Как думаешь, стоит пытаться поговорить с ней?
— На твоем месте я бы не торопился, — говорит он, обнимая меня. — Ты же ее знаешь, мама. Нагородит черт знает чего, а потом на попятную.
— Для нее это сильное потрясение.
— Да. — Он ставит локти на стол и шумно вздыхает. — Бред какой-то. Я знаю Эмили уже чуть не год и понятия не имел, что она… темная лошадка. — Он снова вздыхает. — Ладно, пойду спать. Утро вечера мудренее. До завтра, мама. — Целует меня в щеку.
— Спокойной ночи, Робби, — обнимаю я его. — Спасибо тебе.
Я остаюсь внизу, надо закончить глажку и убраться на кухне. Когда поднимаюсь к себе, в доме стоит полная тишина, только половицы скрипят под ногами. Открываю дверь в комнату Робби, вхожу на цыпочках. Впрочем, его сейчас пушкой не разбудишь, спит без задних ног. Разбросал руки и ноги по всей кровати, как морская звезда, одеяло сброшено, на полу куча одежды. С минуту гляжу на него, потом крадусь в комнату Лорен. Она тоже крепко спит, тихо посапывая, свернулась калачиком на самом краешке кровати, остальное место занимают ее мягкие игрушки: у нее целый зверинец, кого тут только нет, от пушистого коричневого крота до тигра больше ее самой. Когда в гости приходят подруги, она прячет их в шкаф, а как только они уходят, снова достает и раскладывает на кровати, накрытой пуховым одеялом. Как и большинство детей, она в чем-то опередила свой возраст, кажется совсем взрослой, а в чем-то, наоборот, еще совсем ребенок. Это касается учебы, например, знает больше, чем ее сверстники, а также хорошо бегает, легконогая и довольно сильная, но в остальном, и физически, и эмоционально, она совсем еще маленькая.
Осторожно целую ее в лоб, приглаживаю волосы. Она переворачивается во сне на другой бок, приткнувшись к горилле и короткошеему жирафу. Крадусь обратно и вдруг замечаю на ее столе кучку изорванной в клочки бумаги. Открываю дверь пошире, свет из коридора падает прямо на стол. Это альбом и газетные вырезки. Она порвала в клочки фотографию, где мы сняты втроем перед церемонией вручения премии. Мой газетный снимок, опубликованный несколько месяцев назад, тоже изуродован: из него торчит красная ручка, глаза выколоты и рот разорван.
