Глава двадцатая

Агент Морен, напевая себе под нос, бродил по хижине. В одной руке у него был спутниковый телефон, в другой — полено. Не для дровяной плиты, которая была затоплена и давала хорошее тепло. Не для камина, тоже растопленного. А на тот случай, если кто-нибудь нападет на него из тьмы, царящей в углах.

Он зажег все масляные лампы и все свечи. Убитый, казалось, делал их сам — из парафина, остававшегося от самодельных консервов.

Морену не хватало телевизора. Сотового телефона. Его девушки. Матери. Он снова взялся было за спутниковый телефон, но потом опустил его, наверное, уже в сотый раз.

Ты не можешь позвонить старшему инспектору. Что ты ему скажешь? Что тебе страшно? Страшно одному в лесной хижине? Там, где убили человека?

И он точно не мог позвонить своей матери. Она наверняка найдет способ добраться до этой лесной хижины, и завтра команда обнаружит его здесь вместе с нею. Она будет гладить его рубашки, жарить бекон и яичницу.

Нет, уж лучше умереть.

Он еще раз прошел по хижине, тыча поленом то туда, то сюда, но делая это очень-очень осторожно. На манер Элмера Фадда он заглядывал в углы, брал наугад в руки стекло, рассматривал всякий хлам. Оранжевую панель на кухонном окне, серебряный подсвечник с резьбой. Наконец он вытащил сэндвич из пакета и развернул вощеную бумагу. Ветчина и сыр на французской булке. Неплохо. Морен взял бутылку кока-колы, открутил крышечку, сел у огня. Кресло оказалось на удивление удобным. Еда успокоила его, и когда он перешел к сладкому, то снова чувствовал себя самим собой. Он потянулся к скрипке, лежащей неподалеку от него, но передумал. Вместо этого он наугад взял книгу с полки и открыл ее.

Написал ее автор, о котором он никогда не слышал. Некто Каррер Белл. Морен начал читать про девочку по имени Джейн, которая выросла в Англии. Через какое-то время его глаза устали — в хижине было недостаточно света. Он подумал, что, видимо, пора ложиться спать. Уже, наверное, перевалило за полночь.

Морен посмотрел на свои часы. Было половина девятого.

Он снова нерешительно протянул руку, взял скрипку. Ее дерево было темным и на ощупь казалось теплым. Он погладил скрипку своей молодой рукой, осторожно взял ее, умело перевернул. Потом быстро поставил на место. Он не должен к ней прикасаться. Морен снова обратился к книжке, но минуту-другую спустя поймал себя на том, что его рука опять прикасается к скрипке. Он знал, что не должен это делать, просил себя не делать, но все же взял смычок из конского волоса. Понимая, что обратного пути у него уже нет, он встал.

Агент Морен пристроил скрипку на плече, прижал ее подбородком, пробежал смычком по струнам. Звук получился низкий, сочный и соблазнительный. Молодой агент не мог противиться этому. И вскоре в хижине зазвучали успокаивающие звуки популярной песни «Колм Куигли». Они заполнили всю хижину, вплоть до углов.

Подали три основных блюда. Фаршированная фруктами курица, приготовленная на вертеле, для Гамаша, макароны феттучини с расплавленным сыром бри, свежими помидорами и базиликом для Лакост, а для Бовуара — ягнятина, тушенная в черносливе. На стол поставили также свежесобранные овощи, обжаренные на гриле.

Курица Гамаша была нежная и вкусная, в меру приправленная горчицей по-французски и вермутом.

— И что означает эта деревяшка? — спросил Гамаш у своей команды.

— Практически это единственная неантикварная вещь в хижине, — ответила Лакост. — А всякие режущие инструменты — я думаю, он изготовил их сам.

Гамаш кивнул. Он и сам пришел к тому же выводу.

— Но почему «вор»?

— Может быть, так его звали? — без особого энтузиазма предположил Бовуар.

— Месье Вор? — переспросила Лакост. — Это могло бы объяснить, почему он жил один в лесу.

— Зачем кому-то понадобилось бы вырезать это слово для себя? — Гамаш положил нож и вилку. — И больше ничего такого вы в хижине не нашли?

— Ничего, — ответил Бовуар. — Нашли топоры, молотки, пилы. Все они хорошо побывавшие в употреблении. Я думаю, он сам построил эту хижину. Но наверняка не вырезал ее.

«Вор», — подумал Гамаш, снова беря нож и вилку. Неужели отшельник настолько впал в печаль?

— Вы заметили наши фотографии ручейка, сэр? — спросила Лакост.

— Заметил. По крайней мере, теперь мы знаем, как он сохранял продукты.

Агент Лакост, обследуя ручей, обнаружила привязанный пластиковый пакет. А в нем были баночки со скоропортящимися продуктами. Все это обтекала холодная вода.

— Но ведь он явно не сам готовил сыр и молоко, а в местном магазине его никто не видел, — сказал Бовуар. — И это приводит нас к единственно возможному выводу.

— Кто-то эти продукты ему приносил, — поддержала его Лакост.

— Ничего не надо? — спросил подошедший Оливье.

— Все прекрасно, patron, merci, — с улыбкой ответил Гамаш.

— Еще майонеза или масла? — улыбнулся в ответ Оливье, стараясь не выглядеть идиотом.

Он пытался сказать себе, что количество принесенных им приправ, теплых булочек, бокалов вина ни на что не повлияет. Он никогда не сможет снискать их расположения.

— Non, merci, — ответила Лакост, и Оливье неохотно покинул их.

— По крайней мере, у нас есть отпечатки пальцев из хижины. Завтра что-нибудь выяснится, — сказал Бовуар.

— Я думаю, теперь мы знаем, почему его убили, — сказал Гамаш.

— Тропинки, — кивнула Лакост. — Рор Парра прорубал тропинки для езды. Одна из них практически упиралась в хижину. Так что ее обнаружение было делом времени.

— Это и случилось: мадам Жильбер увидела ее, — сказал Бовуар. — Но мы не можем быть уверены, что она не видела хижину во время своих прежних прогулок.

— Вот только прежде у них не было лошадей, — заметила Лакост. — Они появились на следующий день после убийства.

— Но она, возможно, прогуливалась по старым тропинкам пешком, — предположил Гамаш. — Готовилась к тому времени, когда привезут лошадей. Изучала местность, чтобы сказать Рору, какие тропинки нужно расчищать.

— Рор и сам мог по ним бродить, — сказал Бовуар. — Рор или его сын Хэвок. Парра говорил, что сын собирается ему помогать.

Двое других задумались. Нет, пожалуй, у Парры не было никаких оснований бродить старыми ездовыми тропинками, пока он их не расчистил.

— Но зачем убивать Отшельника? — спросила Лакост. — Даже если один из Парра или Доминик его нашли? Это лишено смысла. Ради сокровищ? Тогда почему сокровища остались нетронутыми?

— Может, не остались, — сказал Бовуар. — Мы видели только те, что нашли. Может, там было еще что-то.

На Гамаша будто тонна кирпичей обрушилась. Почему это не пришло ему в голову раньше? Его настолько поразило найденное, что он даже не подумал о том, что могло быть унесено.

Агент Морен лежал в кровати, но все никак не мог удобно устроиться. Странное это чувство — спать в кровати мертвеца.

Он закрыл глаза. Повернулся на левый бок, потом на правый. Открыл глаза, уставился в огонь, тлеющий в камине. Хижина теперь меньше пугала его. Напротив, она даже казалась уютной.

Морен ударил несколько раз кулаком по подушке, чтобы взбить ее, но наткнулся на что-то твердое.

Он сел, взял подушку, прощупал ее. Да, несомненно, кроме перьев, внутри было что-то еще. Он встал, зажег масляную лампу, вытащил подушку из наволочки. В подушке обнаружился глубокий карман. Осторожно, словно ветеринар, ощупывающий беременную кобылу, Морен засунул внутрь руку по локоть. Его пальцы нащупали что-то твердое, шишковатое.

Он вытащил этот предмет, поднес его к лампе. Увидел изящную резьбу. Мужчины и женщины на паруснике. Они стояли лицом к носу корабля. Морена поразило мастерство резьбы. Тот, кто сработал эту вещь, сумел передать восторг путешествия. Такой восторг Морен и его сестра ощутили детьми, когда с семьей путешествовали на машине в Абитиби или Гаспе.

Он узнал счастливое предвкушение на лицах путешественников. Приглядевшись, он увидел, что у большинства из них сумки и мешки, что это люди разного возраста — от грудных младенцев до стариков и немощных. Некоторые пребывали в восторге, другие — в ожидании, третьи — в спокойном удовлетворении.

Все были счастливы. И корабль полнился надеждой.

Паруса невероятным образом тоже были вырезаны из дерева, истонченного до толщины материи. Морен перевернул парусник. На днище было что-то процарапано. Он поднес надпись к лампе.

Может, это имело какой-то смысл на русском? Агент Лакост, увидев иконы, решила, что убитый был русским. Может, это его имя?

Потом в голову Морену пришла одна мысль. Он вернулся к кровати и потрогал другую подушку, лежавшую под первой. Там тоже обнаружилось что-то твердое. Из второй подушки он извлек еще одну скульптуру, тоже деревянную и такую же детализированную. Эта резная скульптура изображала мужчин и женщин, собравшихся на берегу и смотревших на воду. Некоторые казались встревоженными, но большинство имели удовлетворенный вид. Снизу на этой скульптуре тоже были процарапаны буквы.

Перевернув скульптуру, Морен поставил ее рядом с первой. Обе передавали ощущение радости, надежды. Он смотрел на них, они притягивали его взгляд, как никогда не притягивал экран телевизора.

Но чем больше он смотрел, тем тревожнее ему становилось — как будто что-то наблюдает за ним. Он заглянул в кухню, потом окинул взглядом комнату. Вернувшись к резным скульптурам, он удивился, почувствовав, что они источают ощущение тревоги.

Ему почудилось какое-то движение за спиной, и он быстро повернулся к темной комнате, мгновенно пожалев, что не зажег больше ламп. Его внимание привлекло какое-то посверкивание. Высоко наверху. В самом дальнем углу хижины. Может, это чьи-то глаза?

Взяв полено, он стал осторожно приближаться. Когда он подошел, сверкание начало обретать некую форму. Это была паутина, отражавшая мягкое сияние лампы. Но в паутине было что-то необычное. Когда его глаза привыкли к сумеркам, волосы на его голове встали дыбом.

В паутину было вплетено слово.

«Вор».