Глава двадцать восьмая

Шагая по кухне старого дома Хадли, Гамаш тихонько напевал себе под нос. Его пение не было ни достаточно громким, чтобы испугать призрака, ни достаточно мелодичным, чтобы успокаивать. Но это было естественно, по-человечески и создавало иллюзию, что он не один.

Потом покой и кухня кончились. Гамаш оказался еще перед одной закрытой дверью. Будучи офицером полиции, он с подозрением относился к закрытым – как в буквальном, так и в фигуральном смысле – дверям, хотя и знал, что ответы обитают за закрытыми дверями.

Но иногда туда проникало и еще что-то. Что-то старое, порченное и искореженное временем и нуждой.

Гамаш знал, что люди подобны домам. Некоторые веселые и яркие, некоторые мрачные. Некоторые привлекательны снаружи, но отвратительны внутри. А некоторые из самых отталкивающих внешне домов оказывались добрыми и гостеприимными внутри.

Еще он знал, что первые несколько комнат – они для посторонних, для впечатления. И только войдя вглубь дома, он видел его истинную суть. И в конце концов неизбежно обнаруживалась и последняя комната – та, которую мы держим закрытой, запертой, заколоченной даже от самих себя. В особенности от самих себя.

Именно такую комнату и искал Гамаш при каждом расследовании. Там хранились тайны. Там прятались чудовища.

– Почему не отвечал так долго? – раздался в трубке раздраженный, сердитый голос Мишеля Бребёфа. Он не любил, когда его заставляли ждать. И уж точно не выносил, когда подчиненные не отвечали на его звонки. – Ты должен был знать, что это я.

– Я знал, но не мог ответить. Тут были люди.

Подобострастная нотка исчезла из голоса Робера Лемье. Что-то изменилось после их прошлого разговора с Бребёфом в его кабинете. Соотношение сил каким-то образом поменялось, но Бребёф никак не мог понять, в чем эта трансформация. И почему она произошла. И что с этим делать.

– Больше не допускай такого.

Бребёф хотел, чтобы это прозвучало как предупреждение, но получилось нечто недовольное и плаксивое. Лемье еще больше укрепил свои позиции, проигнорировав это замечание.

– Где ты теперь? – спросил Бребёф.

– В старом доме Хадли. Гамаш обыскивает дом, а я нахожусь в комнате, где произошло убийство.

– Он близок к раскрытию дела?

– Вы шутите? Несколько минут назад он общался с дохлой птичкой. Старший инспектор далек от раскрытия дела.

– А ты?

– Что – я?

– Знаешь, кто убил эту женщину?

– Вы не забыли, что это не моя задача?

Суперинтендант Бребёф отметил, что его отношения с Лемье кардинально изменились. Даже обязательное «сэр» исчезло из речи его подчиненного. Приятный на вид, покорный, амбициозный, но глуповатый молодой полицейский превратился в нечто иное.

– Как дела у агента Николь?

– Она просто ужас. Не понимаю, зачем она вам здесь понадобилась.

– У нее есть своя задача.

Бребёф почувствовал, как тело его немного расслабилось. Как минимум один секрет от Лемье у него оставался. Иветт Николь.

– Слушайте, вы должны мне сказать, почему она здесь, – потребовал Лемье. И после паузы добавил: – Сэр.

Бребёф улыбнулся. Да благословит Господь агента Николь. Жалкую, никудышную Николь.

– Старший инспектор видел газету?

Последовала пауза – Лемье не хотел так просто отказываться от своего вопроса про Николь.

– Да, он говорил об этом за ланчем.

– И?..

– Похоже, его это мало взволновало. Он даже посмеялся.

«Гамаш смеется, – подумал Бребёф. – Он подвергается явным личным нападкам, но при этом смеется».

– Это нормально. Именно этого я и ожидал.

Так оно и было. Но он надеялся на что-то еще. В своих снах наяву он видел потрясение, уязвленность на знакомом лице. Он даже воображал себе, как Гамаш звонит ему, лучшему другу, и просит его поддержки и совета. А какой совет Мишель Бребёф подготовил и несколько раз повторил про себя?

«Не дай им взять верх над тобой, Арман. Сосредоточься на расследовании, а остальное я возьму на себя».

И тогда Арман Гамаш расслабится, уверенный, что друг защитит его. Он выкинет все из головы и будет заниматься только поисками убийцы. И не увидит опасности, надвигающейся на него из длинной мрачной тени, которую сам и создал.

Гамаш уже успел осмотреть чердак, где, включив фонарик, напугал нескольких летучих мышей и себя. Он осмотрел все спальни, туалеты, стенные шкафы. Он целеустремленно прошел через затянутую паутиной гостиную с ее лепниной и большим камином и оказался в столовой.

Тут произошла странная вещь. Неожиданно Гамаш почувствовал аппетитный аромат хорошо приготовленной еды. Он ощущал запахи воскресного жаркого, сочной подливки, картошки и пастернака. Он чувствовал запах карамелизированного лука и свежего, горячего хлеба. И даже красного вина.

И еще он услышал смех и разговор. Он остановился как загипнотизированный в темной столовой. Неужели дом пытается соблазнить его? Хочет, чтобы он расслабился? Опасный дом, который знает, что еда производит на него такое действие. Это странное впечатление осталось – впечатление о происходящем здесь обеде, который состоялся давным-давно и участники которого давно умерли и лежали в земле. Люди, которые когда-то были здесь счастливы. Он знал, что это игра его воображения. Всего лишь игра.

Гамаш вышел из столовой. Если в доме прятался кто-то или что-то, Гамаш знал, где его искать.

В подвале.

Он потянулся к ручке двери. Она была керамическая, холодная на ощупь. Дверь со скрипом открылась.

– Ты вернулся, – взмахом руки приветствовала Бовуара агент Лакост, игнорируя Николь. – Ну и как оно прошло?

– Вот, принес.

Он швырнул школьный ежегодник на стол и рассказал Лакост о разговоре с Хейзел и Софи.

– И что ты думаешь? – спросила Лакост, поразмыслив над тем, что сказал Бовуар. – Софи любила Мадлен или ненавидела ее?

– Не знаю. Все сложно. Может быть и так и так.

Лакост кивнула:

– Многие девочки влюбляются в зрелых женщин. Учительниц, писательниц, спортсменок. Я вот была влюблена в Хелен Келлер.

Бовуар не знал, кто такая Хелен Келлер, но мысль о страстных отношения Лакост с Хелен заставила его замереть. Он представил себе потные переплетенные тела…

– Она была слепой и глухой, – сказала Лакост, достаточно хорошо знавшая Бовуара, чтобы догадаться о его реакции. – И вообще к тому времени уже умерла.

Это сообщение резко изменило тот образ, что возник перед его мысленным взором. Бовуар моргнул, окончательно прогоняя его.

– Какая неудача.

– И еще она была блестящим человеком.

– Но мертвым.

– Верно. И это, боюсь, сильно испортило наши отношения. Но я все еще восхищаюсь ею. Поразительная женщина. Она сказала: «Во всем есть свои чудеса, даже в темноте и безмолвии». – Тут Лакост поняла, что забылась. – Так о чем мы говорили?

– О любви, – подсказала Николь и тут же пожалела об этом.

Она хотела, чтобы они забыли о ее присутствии.

Бовуар и Лакост повернулись и удивленно посмотрели на нее: оказывается, она здесь и, оказывается, она сказала что-то полезное.

– Ты и правда была влюблена в Хелен Келлер? – спросила Николь. – Она же была чокнутая. Я видела кино про нее.

Лакост посмотрела на нее уничижительным взглядом. Даже без отвращения. Она посмотрела так, что Николь просто исчезла.

«Темнота и безмолвие, – думала Николь. – Это не всегда так уж чудесно».

Инспектор Бовуар и агент Лакост повернулись к ней спиной и пошли прочь.

– Значит, по-твоему, для девицы возраста Софи такой сумбур в голове – это вполне нормально? – спросил Бовуар у Лакост.

– У многих так бывает. Их переполняют эмоции. Так что ее любовь к Мадлен Фавро и последующая ненависть – вещи вполне естественные. А потом она снова могла прийти в восторг от нее. Ты посмотри на отношения большинства девочек с их матерями. Я звонила в лабораторию, – сказала Лакост. – Отчет по взлому спальни будет готов только утром, но коронер отправила по электронке предварительный отчет и сказала, что заглянет сюда по пути домой. Хочет поговорить с шефом в бистро приблизительно через час.

– Где он? – спросил Бовуар.

– Все еще в старом доме Хадли.

– Один?

– Нет. Там еще и Лемье. Мне нужно поговорить с тобой кое о чем.

Она бросила взгляд в сторону Николь, которая теперь сидела за своим столом, уставившись в монитор. Наверняка играет в пасьянс, предположила Лакост.

– Почему бы нам не прогуляться? Глотнуть воздуха перед грозой, – сказал Бовуар.

– Какой грозой?

Она последовала за ним. Он открыл дверь и кивнул.

Лакост видела только голубое небо и редкие облачка. День был превосходный. Она посмотрела на Бовуара в профиль: он с мрачным выражением уставился в небо. Лакост тоже присмотрелась. И увидела это – над темным сосновым лесом на кромке холма за старым домом Хадли. Словно черный купол поднимался над горизонтом, веселый, яркий и искусственный.

– Что это?

– Гроза. За городом это более театральное зрелище. В городе за множеством зданий мы ничего толком не видим.

Он махнул рукой в сторону купола, словно любая гроза являла собой приближение чего-то злобного.

Бовуар снова натянул на себя куртку и, когда они вышли за дверь, направился к каменному мосту в сторону Трех Сосен, но Лакост замешкалась.

– Не возражаешь, если мы пойдем туда? – Она показала в противоположном направлении от деревни.

Он увидел привлекательную петляющую грунтовую дорогу, уходящую в лес. Впереди виднелись разросшиеся деревья, они чуть не касались кронами, образуя арку. Летом там будет тенистое пространство, но сейчас, ранней весной, на ветках были только почки, похожие на крохотные зеленые вспышки, и солнце легко проникало сквозь ветки. Они молча вошли в мир сладких запахов и птичьего щебета. Бовуар вспомнил слова Жиля Сандона. Деревья говорят. А еще, может быть, они поют.

Наконец Лакост уверилась, что никто, а в особенности Николь, их не услышит.

– Расскажи мне о деле Арно.

Гамаш смотрел в темноту и безмолвие. Один раз он уже побывал в этом подвале. Тогда он открыл эту дверь в разгар грозы, в темноте; в отчаянной спешке он искал похищенную женщину. Сделал шаг и провалился в никуда. Это было похоже на сбывшийся кошмар. Он пересек порог, разделявший этот мир и пустоту. Ни света, ни звезд.

И упал. Как и остальные, пришедшие с ним. В саднящую и окровавленную груду на полу внизу.

Старый дом Хадли защищал себя. Казалось, что малые вмешательства в его жизнь он еще мог выносить. Но чем глубже вы заходили в него, тем более нетерпимым и озлобленным становился дом. Рука Гамаша инстинктивно залезла в брючный карман, потом появилась снова. Пустая.

Затем он вспомнил о Библии в кармане и почувствовал себя лучше. Он сам в церковь не ходил, но не сомневался в силе веры. И символов. И тут Гамаш вспомнил о другой книге, найденной им на месте преступления, и вся его успокоенность мигом улетучилась, словно кто-то вытащил ее из него и швырнул в пустоту внизу.

Он осветил фонариком лестницу, ведущую в подвал. На сей раз, по крайней мере, все ступеньки были на месте. Он осторожно поставил свою большую ногу на первую ступеньку, убедился, что она выдержит его вес. Глубоко вздохнул и двинулся вниз.

– Что-что? – переспросил Бовуар.

– Мне нужно знать о деле Арно, – сказала Лакост.

– Зачем? – Он остановился посреди сельской дороги, повернулся и посмотрел на нее.

Она открыто смотрела в его глаза:

– Я не дура. Что-то происходит, и мне необходимо знать.

– Ты, вероятно, следила за делом по газетам и телевидению, – сказал Бовуар.

– Да. И в полицейском колледже только об этом и говорили.

Бовуар мысленно вернулся в те темные времена, когда Квебекскую полицию разрывало на части. Когда в лояльной и сцементированной организации шли междоусобные войны. Полиция выстроила свои силы кольцом, и все открыли огонь. Это было ужасно. Все полицейские знали, что сила Квебекской полиции в ее лояльности. От этого зависело само их существование. Но с делом Арно все изменилось.

С одной стороны стояли суперинтендант Арно и два его подельника, обвиненные в убийстве. А с другой – старший инспектор Гамаш. Сказать, что Квебекская полиция раскололась пополам, было бы неверно. Все полицейские, которых знал Бовуар, пришли в ужас, узнав о том, что делал Арно, и категорически возражали против такого поведения. Но многие категорически возражали против того, что сделал Гамаш.

– Значит, тебе все известно, – сказал Бовуар.

– Мне известно далеко не все, и это хорошо известно тебе. В чем дело? Почему вы не хотите посвящать меня в то, что происходит? Дело Арно не закончено, верно?

Бовуар развернулся и медленно пошел по дороге вглубь леса.

– Так что? – окликнула его Лакост.

Но Бовуар хранил молчание. Он сцепил руки за спиной и медленно шагал по дороге, напряженно думая.

Сказать ли обо всем Лакост? Как отнесется к этому Гамаш? Имеет ли это значение? Шеф не всегда оказывается прав.

Бовуар остановился и оглянулся на Изабель Лакост, которая неподвижно стояла посреди дороги. Он жестом подозвал ее, а когда она приблизилась, попросил:

– Расскажи мне, что ты знаешь.

Эта простая фраза удивила его. Именно это всегда говорил ему Гамаш.

– Я знаю, что суперинтендант Арно служил в Квебекской полиции.

– Он был старшим суперинтендантом. Сначала работал в отделе по борьбе с незаконным оборотом наркотиков, а потом был переведен в отдел по расследованию особо тяжких преступлений.

– С ним что-то случилось, – сказала Лакост. – Он стал бессердечным, циничным. Я знаю, много чего случается. Но в деле Арно было нечто большее.

– Ты хочешь услышать настоящую историю?

Лакост кивнула.

– Арно был харизматическим руководителем. Людям он нравился, его даже любили. Я несколько раз встречался с ним и тоже испытывал к нему симпатию. Он был высокий, брутальный. Глядя на него, можно было поверить, что он способен задушить медведя голыми руками. И еще он был умный. С моментальной реакцией.

– То, что хочет увидеть в зеркале каждый мужчина.

– Именно. И он внушил подчиненным ему полицейским, что они особенные и наделены необыкновенной властью. Очень большой властью.

– Он казался тебе привлекательным?

– Я подал заявление – хотел работать в его отделе. Но получил отказ. – Если не считать Гамаша, то Лакост была первой, кому он говорил об этом. – В то время я работал в подразделении на Труа-Ривьер. В общем, как тебе, вероятно, известно, люди были готовы ради него чуть ли не на эшафот идти.

– Но?

– Он был грубиян. Требовал абсолютного подчинения. В конечном счете все хорошие агенты ушли из его подразделения. А с ним остались одни отбросы.

– Такие же грубияны или слишком напуганные, чтобы противостоять грубияну, – сказала Лакост.

– Ты вроде сказала, что не знаешь подлинную историю.

– Я и не знаю. Но в школьном дворе можно узнать обо всем. Полиция в этом смысле мало чем отличается от школы.

– Ну, это все же не школьный двор. Поначалу все начиналось тихо. Непроверенная информация о насилии в резервациях коренных жителей. Слухи об убийствах. Арно решил, что если индейцы хотят убивать себя, то это следует рассматривать как их внутреннее дело и не вмешиваться.

– Но это была его юрисдикция, – сказала Лакост.

– Верно. Он приказал своим подчиненным в резервациях никак не реагировать.

Изабель Лакост понимала, что это значит. Не замечать ребятишек, нюхающих всякую дрянь – бензин или клей, пока их мозги не отключаются. Не замечать насилия, оскорблений, отчаяния. Для полицейских этого просто не существовало. Ничто не существовало, и никто не существовал. Парни стреляли друг в друга. Девушек насиловали и избивали до смерти. Вероятно, кто-то звонил в Квебекскую полицию и звал на помощь, но не получал ответа. А полицейские (почти всегда молодые ребята на своем первом месте службы) смотрели на телефон с улыбкой, зная, что их начальнику именно это и нужно. Одним дикарем меньше. Или они сами были испуганы до смерти? Они знали, что убийства индейцев происходят чуть ли не каждый день. И сами тоже погибали.

– И что случилось потом?