Глава двадцать седьмая

Лакост фотографировала спальню в старом доме Хадли, Лемье укладывал в пакеты сорванную полицейскую ленту. А Гамаш тем временем открывал и закрывал ящики в шкафах, прикроватной тумбочке, туалетном столике. Потом он подошел к книжному шкафу.

Что тут искали те, кто не побоялся даже нарушить полицейский запрет?

Гамаш улыбнулся, увидев «Историю» Паркмена, эту одиозную историю Канады, которую преподавали в школах более столетия назад, внушая легковерным ученикам, что коренные американцы были коварными дикарями, а истинную цивилизацию в эти земли привезли европейцы.

Он наобум открыл один из томов.

«Имеют форму животных или другие формы, отвратительные и непередаваемо гнусные, адово племя, которое воет в безумной ярости, цепляется за ветви лесных жилищ».

Гамаш закрыл книгу и снова удивленно посмотрел на обложку. Неужели это и в самом деле «История» Паркмена? Сухая, многословная, способная убить своей скукой? Адово племя? Да, это была «История» Паркмена. А раздел, который открыл Гамаш, был посвящен Квебеку.

– Агент Лакост, можешь подойти ко мне?

Она подошла, и он передал ей книгу.

– Открой ее, пожалуйста.

– Просто открыть?

– S’il vous plaît.

Изабель Лакост взяла в руки том в потрескавшемся кожаном переплете и медленно раскрыла обложку. Хрупкие страницы зашуршали, раскидываясь веером, но через секунду-другую замерли и улеглись. Гамаш наклонился и прочел: «Имеют форму животных или другие формы, отвратительные и непередаваемо гнусные, адово племя…»

Книга открылась на той же странице.

Гамаш посмотрел на нее, потом поставил в книжный шкаф и взял соседнюю с ней. Библию. «Интересно, – подумал он, – совпадение ли это, или же рука, которая расставляла здесь книги, знала, что одной книге нужна другая?» Он посмотрел на Библию и сунул ее себе в карман. Он знал, что должен сделать, и любая помощь, даже самая малая, шла ему на пользу. В темном просвете, образовавшемся там, где стояла Библия, была видна стоявшая за ней книга с корешком без надписи.

Лакост вернулась к работе и не видела, что Гамаш и вторую книгу сунул себе в карман. Но Лемье видел.

Гамаш знал, что попусту тратит время. Солнце вскоре сядет, а он точно не хотел делать это в сумерках.

– Я хочу обыскать дом. Вы все здесь?

Лакост и Лемье посмотрели на него, как его дети Даниель и Анни, когда он сказал им, что пришло время попытаться переплыть залив без спасательных жилетов. «Вы довольно сильные пловцы». Но они никак не могли поверить, что он просит их об этом. «А я буду рядом с вами в лодке».

Он читал неуверенность в глазах Даниеля. Но Анни без колебаний нырнула в воду. Она была маленькая и жилистая, как и Рейн-Мари в ее возрасте. Но в отличие от Даниеля она не расходовала энергию на страх. И все же она была еще такой маленькой, а залив – таким широким, что она с трудом преодолела его. Силы ее иссякли на последних метрах, отец подбадривал ее и практически вытащил на берег своими словами поддержки, которые, словно канатом, привязывали его к любимой дочери. Два раза он с трудом сдержался, чтобы не ухватить ее и не вытащить из воды, но не сделал этого, и она нашла в себе силы плыть дальше.

Маленькие, возбужденные Даниель и Анни были завернуты в нагретые солнцем полотенца, и Арман Гамаш обнимал их, растирал своими большими сильными руками и спрашивал себя, не совершил ли он ошибку, попросив детей устроить этот заплыв одновременно. Не потому, что Анни чуть не провалила заплыв, а потому, что выполнила его. Он почувствовал, как Даниель в его руках напрягся, но потом сдался и согласился, чтобы отец обнимал, утешал и поздравлял его.

Несмотря на свои размеры и силу, Даниель был более хрупким из детей Гамаша. Именно он нуждался в эмоциональной поддержке. До сих пор нуждался.

Гамаш взглянул на Лакост и Лемье, и у него создалось такое же впечатление. Но кто из них был сильным, а кому требовалась эмоциональная поддержка? И имело ли это значение? Что касается его детей, то он был уверен в них обоих.

– Вам нужна помощь? – спросила Лакост, готовая к страшному заданию, если последует приказ.

– У тебя и так достаточно дел, спасибо. Когда закончишь, возвращайся в оперативный штаб. Я надеюсь, коронер пришлет дополнительные сведения.

Изабель Лакост проводила взглядом его фигуру, исчезнувшую в темноте, – дом словно поглотил его.

Он ушел, и она осталась одна. С Лемье. Она с симпатией относилась к Роберу Лемье. Он был молод и полон энтузиазма. Между ними никогда не было конкуренции. Работать с ним, в отличие от Николь, было одно удовольствие. Николь была полной катастрофой. Самоуверенная, мрачная, эгоистичная. Лакост не могла понять, почему старший инспектор Гамаш до сих пор не выгнал ее. Один раз он это сделал, но, когда Николь снова перевели в его отдел, он просто проглотил это. И сло`ва против не сказал.

И вот она опять с ними. Гамаш мог бы отправлять ее на расследования в разных медвежьих углах. Он мог бы назначить ее на административную работу в управлении. А он брал ее на самые трудные дела. Брал с собой.

«У всего есть причина, – не уставал повторять Гамаш. – У всего». И Лакост понимала, что у этого тоже есть своя причина. Жаль только, что она не знает ее.

– Как у тебя? – спросил Лемье.

– Почти закончила. А ты?

– Еще немного – и тоже закончу. Ты почему не возвращаешься?

– Подожду пока.

Лакост не хотела оставлять Лемье в этом ужасном месте.

Телефон Лемье вибрировал вот уже несколько минут, и он хотел одного – ответить на звонок. Почему она не уходит? Почему?

– Неужели ты не чувствуешь?

Он знал, что должен хотя бы сделать вид, будто ему здесь не по себе, но на самом деле, находясь в старом доме Хадли, он ничего такого не чувствовал. Правда, он видел, что другие, даже Гамаш (возможно, в первую очередь Гамаш), реагировали на этот дом.

– Ощущение такое, будто здесь, с нами, что-то есть, – сказала Лакост. – Будто что-то за нами наблюдает.

Они стояли без движения: Лакост – настороже всеми нервами, прислушиваясь к каждому скрипу, каждому шороху; Лемье – весь сосредоточенный на телефоне, вибрировавшем в его кармане.

– Осторожнее, – сказал он. – А не то испугаешь себя до смерти.

– Убийца хорошо выбрал место. Оно самого дьявола может напугать.

– Слушай, у тебя же куча работы в оперативном штабе. А за меня можешь не опасаться. Я тут в порядке. Правда.

– Правда? – переспросила Лакост, не в силах в это поверить.

Ему хотелось крикнуть: «Да уходи ты!»

– Правда. Я слишком глуп, чтобы бояться. – Он улыбнулся. – Не думаю, что дьяволу нужны дурачки.

– А я думаю, что он как раз и забирает одних дурачков, – сказала Лакост, хотя ей очень не хотелось разговаривать о дьяволе, находясь в старом доме Хадли. – Ладно. Увидимся еще. Если что – звони…

– Если что – что? – насмешливо улыбнулся он, пытаясь выпроводить ее. – Ладно, телефон у меня при себе.

Изабель Лакост вышла в темный коридор с его потертым ковром и запахом плесени и разложения. Как только Лемье повернулся к ней спиной, она припустила бегом по коридору, вниз по лестнице, чуть не падая с ног, и наконец выпрыгнула из двери, словно какое-то мрачное чрево выплюнуло ее в мир.

– Вы знали, что у Мадлен Фавро был рак груди? – спросил инспектор Бовуар.

– Конечно знала, – удивленно сказала Хейзел.

– Но нам вы не сообщили.

– Забыла, должно быть. Я никогда не думала о ней как о женщине с раком груди. Да и она тоже так о себе не думала. И почти никогда не говорила об этом. Жила своей жизнью – и все.

– Наверное, она пережила потрясение, когда узнала о своей болезни. Ей ведь тогда было едва за сорок.

– Да. Кажется, эта болезнь поражает женщин все в более молодом возрасте. Но я не знаю, когда ей поставили этот диагноз. Она нашла меня, когда уже проходила курс лечения. Мне кажется, такое часто случается. Старые друзья обретают в твоей жизни особую важность. Мы не поддерживали отношений после школы, но она вдруг позвонила, а потом приехала. И мне показалось, что школу мы окончили только вчера. Она была слабенькой после химиотерапии, но, как всегда, выглядела красавицей. По виду она осталась такой же, как в восемнадцать лет, только стриженая была, отчего стала еще красивее. Это было странно. Я иногда спрашиваю себя, не переносит ли химиотерапия человека в какой-то иной мир. Многие становятся такими умиротворенными. Кожа на лице гладкая, глаза светятся. Мадлен чуть ли не сияла.

– Вы уверены, что ее не облучали? – спросила Николь.

– Агент Николь! – рявкнул Бовуар. Он чувствовал, что камень, который он нашел на берегу Белла-Беллы и положил себе в карман, рвется в полет. Пробить черепную кость, проникнуть в ее голову, в этот маленький атрофированный мозг. И заменить его. Разве кто-нибудь заметил бы разницу? – Это было лишнее.

– Я просто пошутила.

– Это было жестоко, агент Николь, и вы это понимаете. Извинитесь.

Николь посмотрела на Хейзел жестким взглядом:

– Прошу прощения.

– Ничего.

Николь понимала, что зашла слишком далеко. Но такой приказ она и получила. Вносить раздор в команду, расстраивать людей, выводить из себя.

Ради Квебекской полиции она готова была делать это. Она делала это ради своего босса, которого обожала и ненавидела. Глядя на красивое лицо инспектора Бовуара, налившееся кровью и взбешенное, она понимала, что добилась успеха.

– Мадлен вернулась в Монреаль и закончила курс химиотерапии, – продолжила в неловкой тишине Хейзел. – Но после этого она возвращалась каждую неделю. Она была несчастлива в браке. Детей у нее не было, вы это знаете.

– Она поэтому была несчастлива?

– Она сказала, что они просто стали понемногу отдаляться друг от друга. А еще она считала, что, вероятно, он не может смириться с успешной женой. Ей удавалось все, за что бы она ни бралась. Всегда. В этом была вся Мадлен.

Бовуар подумал, что она похожа на мать, которая гордится своим чадом. Наверное, она хорошая мать. Добрая, заботливая. Готовая подставить плечо. Она ведь воспитала эту избалованную девчонку, что сидит наверху. Он знал, что некоторые дети ужасно неблагодарные.

– Должно быть, это нелегко, – сказала Хейзел.

– Что должно быть нелегко? – Погрузившись в собственные мысли, Бовуар потерял нить.

– Находиться рядом с человеком, который всегда успешен. В особенности если ты сам не уверен в себе. Я думаю, муж Мадлен не был уверен в себе. А вы как считаете?

– Не скажете, как нам его найти?

– Он по-прежнему в Монреале. Его имя Франсуа Фавро. Очень милый человек. Я несколько раз видела его. У меня есть его адрес и телефон, если вам нужно.

Хейзел встала из-за кухонного стола и подошла к комоду. Открыла верхний ящик, порылась в нем, стоя спиной к Бовуару.

– Почему вы пошли на этот сеанс, мадам Смит?

– Мадлен меня попросила, – сказала Хейзел, перебирая бумаги в ящике.

– На первый сеанс она вас тоже приглашала, но вы не пошли. Почему пошли на второй?

– Вот оно. – Хейзел повернулась и протянула Бовуару записную книгу, а он в свою очередь передал ее Николь. – Так о чем вы спросили, инспектор?

– Почему вы пошли на второй сеанс, мадам?

– Ах да. Насколько я помню, тут сработало несколько соображений. Мадлен, похоже, неплохо провела время на первом. Сказала, что было глупо, но как в парке аттракционов. Ну, знаете, как мы любили кататься на «американских горках», чтобы дух захватывало, или заходить в дом с призраками. Мне это показалось забавным, и я пожалела, что меня не было на первом.

– А Софи?

– Ну, она-то с самого начала загорелась этой идеей. Хоть какое-то развлечение в этом захолустье, как она говорит. Софи с нетерпением ждала этого весь день.

Оживление медленно покинуло лицо Хейзел. Бовуар мог проследить воспоминания о том вечере – они отражались на лице Хейзел, и наконец воспоминание о живой Мадлен сменилось воспоминанием о Мадлен мертвой.

– Кому могло понадобиться убивать ее? – спросил Бовуар.

– Никому.

– Но кому-то все же понадобилось.

Он старался действовать мягко и осторожно, как это получалось у Гамаша, но даже для его собственных ушей эти слова прозвучали как обвинение.

– Мадлен была… – Хейзел аккуратно двигала руками перед собой, словно проводя слова или проталкивая их в воздух, – она была солнышко. Если она появлялась в чьей-то жизни, там становилось светлее. Не потому, что она что-то делала. Вот я что-то делаю. – Рука Хейзел показала на строй кастрюлек. – Суечусь, пытаюсь помочь людям, даже когда меня не просят. И я знаю, что это может раздражать. А с Мадлен было иначе – люди просто чувствовали себя лучше в ее присутствии. Объяснить это трудно.

«И тем не менее, – подумал Гамаш, – она мертва, а ты жива».

– Мы считаем, что Мадлен за обедом получила дозу эфедры. Она не жаловалась на еду?

Хейзел подумала, потом отрицательно покачала головой.

– Она ни на что не жаловалась в тот вечер?

– Нет. Она была всем довольна.

– Насколько я понимаю, она встречалась с месье Беливо. Что вы о нем думаете?

– Он мне симпатичен. Мы ведь дружили с его женой. Она умерла почти три года назад. Мы с Мадлен вроде как взяли его под опеку после этого. После смерти Жинетт он стал сам не свой.

– Но со временем он, кажется, вполне пришел в себя.

– Да, сейчас он в себе, – сказала она, но в голосе ее слышалось чрезмерное усилие, выдававшее желание казаться беспристрастной.

Он не мог понять, что происходит за этим спокойным, несколько печальным лицом. Что на самом деле думала Хейзел Смит о месье Беливо?