Глава одиннадцатая

– Матерь Божья, – прошептал Бовуар.

И потом после паузы, когда они оба не могли произнести ни слова:

– Господи Исусе.

Они замерли на пороге гостиной Джейн как вкопанные, словно стали свидетелями особо тяжкого происшествия. Но замереть их заставило не происшествие, а нечто более агрессивное, более преднамеренное.

– Будь я Джейн Нил, я бы тоже никого сюда не впускал, – сказал Бовуар, к которому вернулся светский язык. Но только на мгновение. – Хоть всех святых выноси.

Гостиная Джейн ошеломила их цветом. Огромные светящиеся цветы в духе Тимоти Лири, психоделические трехмерные серебряные башни и грибы спереди и сзади, огромные желтые смайлики, марширующие у камина. Это был настоящий парад дурновкусия.

– Черт, – прошептал Бовуар.

Гостиная светилась в сгущающейся темноте. Даже потолок между старыми балками был обклеен обоями. Это была уже не шутка – карикатура. Любой поклонник квебекского наследства и архитектуры ощущал бы себя несчастным в этой комнате, а Гамаш, который был и тем и другим, почувствовал, как ланч поднимается у него из желудка.

Такого он никак не ожидал. Увидев эту какофонию цвета, он забыл, что предполагал здесь увидеть. Но уж точно ничего подобного. Он оторвал глаза от уродливых смайликов и заставил себя посмотреть на широкие доски пола, обтесанные вручную человеком, спасавшимся от зимних холодов две сотни лет назад. Такие полы были редкостью даже в Квебеке, и некоторые (включая и Гамаша) считали их произведением искусства. Джейн Нил повезло: она жила в одном из сохранившихся крохотных первых домов из плитняка – камня, в буквальном смысле вырванного из земли, которую расчищали под сельскохозяйственные угодья. Владеть таким домом означало быть хранителем истории Квебека.

Но доски эти были покрашены в розовый цвет. С матовым отблеском.

Гамаш застонал. Бовуар даже сделал движение, чтобы поддержать шефа. Он понимал, как такое зрелище может расстроить истинного почитателя квебекского наследства. Это было святотатство чистой воды.

– Зачем? – спросил Гамаш.

Но смайлики хранили молчание. Как и Бовуар. У него не было ответа, но «les Anglais» всегда удивляли его. Эта комната была еще одним свидетельством их необъяснимого поведения. Молчание затягивалось, и Бовуар почувствовал, что обязан шефу хотя бы попыткой ответа.

– Может быть, ей требовались перемены. Не так ли заканчивают свое существование большинство антикварных вещей в домах других людей? Наши деды продавали их богатым англичанам. Избавлялись от сосновых столов, шкафов, медных кроватей, а покупали всякую дрянь по каталогам.

– Да, – согласился Гамаш. Именно так и обстояли дела шестьдесят-семьдесят лет назад. – Но ты посмотри сюда. – Он махнул рукой в угол.

Поразительный буфет с резьбой в виде алмазных граней, с оригинальной светлой краской был наполнен старинной керамикой.

– А это… – Гамаш показал на громадный уэльский кухонный шкаф. – А это, – он подошел к приставному столику, – стол в стиле Людовика Четырнадцатого, ручная работа плотника, который был знаком с французским стилем и пытался ему подражать. Это же почти бесценная вещь. Нет, Жан Ги, Джейн Нил понимала толк в антиквариате и любила его. Я не могу понять, почему она, с одной стороны, собирала все это, а с другой – красила пол. Но я спрашивал не об этом. – Гамаш медленно повернулся, оглядывая комнату. В правом виске у него застучал молоточек. – Я не понимаю, почему мисс Нил не пускала сюда друзей.

– Разве это не очевидно? – спросил ошеломленный Бовуар.

– Нет, не очевидно. Если она сделала это, значит ей нравился такой стиль. Она наверняка не стыдилась бы этого. Так почему же она никого не приглашала? Можно даже предположить, что это сделал кто-то другой – скажем, ее родители в те дни, когда такие вещи были в…

– Мне не хочется вам это говорить, но мы снова вернулись к тем временам. – Бовуар недавно купил лавовую лампу, но не собирался говорить об этом шефу.

Гамаш поднял руки и потер лицо. А когда опустил их, то увидел комнату, какая могла бы явиться в галлюцинациях. Вот ведь чертовщина.

– Хорошо, скажем, это сделали ее престарелые и, возможно, впавшие в маразм родители, а она почему-то ничего не меняла. Может, не хватало денег, может, в память о них или по какой-то иной причине. Да, выглядит все это ужасно, но не настолько же. В конфуз может ввести, но ничего постыдного в этом нет. Если она несколько десятков лет не впускала сюда друзей, то дело тут не в конфузе, а в чем-то большем.

Они оба еще раз оглядели гостиную. У комнаты были великолепные пропорции, с этим Бовуар не мог не согласиться. Но что с этого – ведь, отправляясь на свидание вслепую, ты не знаешь, хорошенькая или нет твоя будущая знакомая. Ты пока еще не готов представить ее своим друзьям. Бовуар вполне мог вообразить, что чувствовала Джейн Нил. Он подумал, что, пожалуй, ему стоит вернуть в магазин лавовый светильник.

Гамаш снова прошелся по комнате. Есть ли тут еще что-то такое, что ему не полагалось видеть? Почему Джейн Нил, женщина, которая любила своих друзей и верила им, никогда не пускала их сюда? И почему она изменила свое решение за два дня до смерти? Какую тайну хранила эта комната?

– Может, наверху?

– После тебя.

Гамаш задержался у лестницы, оглядел ее – она уходила вверх из задней части гостиной. Стены лестничной клетки тоже были оклеены обоями, на этот раз бархатистыми, бордового цвета. Сказать, что они конфликтовали с цветами, означало предположить, что существуют обои, которым это не свойственно. И тем не менее такой выбор из всех возможных вариантов окраски и стилей был наихудшим. Лестница в клетке, напоминавшей воспаленное горло, вела на второй этаж. Ступеньки тоже были покрыты краской. У Гамаша сердце разрывалось.

На скромном втором этаже располагалась большая ванная и две довольно большие спальни. В спальне, которая вроде была хозяйской, стены были темно-красные. В другой спальне – темно-синие.

Но чего-то в этом доме не хватало.

Гамаш спустился на первый этаж и осмотрел гостиную, потом вернулся в кухню, в прихожую.

– Я не вижу ни мольберта, ни красок. Тут нет мастерской. Где она писала свои картины?

– Может быть, в подвале?

– Спустись проверь. Но я тебе гарантирую: ни один художник не разместит свою мастерскую в подвале. Хотя, если подумать, работа Джейн Нил имеет такой вид, будто ее рисовали в темноте.

– Краски там есть, но мольберта я не нашел, – сказал Бовуар, поднявшись из подвала. – Ее мастерская располагалась не в подвале. Тут есть еще кое-что, вернее, нет кое-чего… – Ему нравилось подмечать то, что не заметил шеф. Гамаш с любопытством посмотрел на него. – Нет картин. На стенах нет картин. Нигде нет.

Рот Гамаша удивленно приоткрылся. Бовуар был прав. Гамаш развернулся на месте, оглядывая стены. Ничего.

– И наверху тоже?

– И наверху тоже.

– Не понимаю. Все это странно. Обои, раскрашенные комнаты и полы, отсутствие картин. Но все же самое странное, что она не пускала сюда друзей. Здесь есть что-то такое, что она не хотела им показывать.

Бовуар плюхнулся на большой диван и огляделся. Гамаш уселся в кожаное кресло, сложил руки на животе и задумался. Несколько минут спустя он поднялся на ноги и пошел вниз. Подвал, так и не доведенный до ума, был наполнен картонными коробками, старыми металлическими бадьями. Здесь же стоял холодильник с винами. Гамаш взял одну бутылку. Данхэмский винный завод. Изготовитель вина с хорошей репутацией. Он поставил бутылку в холодильник и повернулся. Еще за одной дверью была кладовка с консервами. Желе коричневатого цвета, банки с красными и багряными джемами, английские ярко-зеленые маринованные огурчики. Он посмотрел на даты – некоторые прошлогодние, но большинство урожая этого года. Ничего необычного, ничего из ряда вон, ничего такого, чего он не мог бы увидеть в подвале собственной матери после ее смерти.

Он закрыл дверь, сделал шаг назад. В тот момент, когда его спина коснулась грубой стены подвала, что-то впилось в его ботинок. С силой. Это было что-то омерзительное, но в то же время и знакомое.

– Tabarnacle! – вырвалось у него.

Наверху раздался быстрый топот ног, бегущих к подвальной двери. Через мгновение Бовуар ворвался в подвал, держа руку на пистолете, так и не вынутом из кобуры.

– Что? Что тут случилось?

Бовуар так редко слышал брань из уст своего шефа, что действовал без промедлений. Гамаш показал на ногу. К его подошве прикрепилась деревянная дощечка.

– Довольно большая мышь попалась, – с улыбкой сказал Бовуар.

Гамаш нагнулся и снял с ноги мышеловку. Она была намазана арахисовым маслом, чтобы привлечь мышь. Он отер масло с ботинка и огляделся. Увидел другие мышеловки вдоль стены.

– Пара штук попалась, – сказал Бовуар, показывая на перевернутые ловушки, из-под которых торчали тоненькие хвосты и лапки.

– Я думаю, это не она ставила. Я думаю, Джейн Нил ставила вот такие.

Гамаш нагнулся и подобрал маленькую серую коробочку. Открыл и увидел свернувшуюся внутри маленькую полевую мышку. Мертвую.

– Это гуманная ловушка. Она их ловила и выпускала. А эта бедняга попалась уже после смерти Джейн и умерла от голода.

– Кто же поставил остальные мышеловки? Постойте, я знаю. Конечно же Йоланда и Андре. Они здесь были одни чуть не неделю. Вообще-то, они могли бы проверить и гуманную ловушку, – с отвращением сказал Бовуар.

Гамаш отрицательно покачал головой. Насильственная смерть, умышленное убийство – человека или мыши – все еще поражало его.

– Идем со мной, малышка, – сказал он мертвой мыши и пошел наверх.

Бовуар сунул остальные мышеловки в пластиковый мешок и двинулся за шефом.

Они заперли дверь дома и пошли по тропинке сада Джейн, потом по деревенскому лугу. Теперь, когда солнце село, был виден свет нескольких фар. Час пик. Кто-то из местных отправился за покупками, кто-то выгуливал собак. В царившей тишине до Гамаша доносились обрывки разговоров других гуляющих. Со стороны Дю-Мулен до него донеслось «пись-пись». Он надеялся, что этот призыв был обращен к собаке. Они пересекли луг в направлении ярко освещенной гостинички. На полпути Гамаш остановился и положил мертвую мышку на траву. Бовуар вытащил мышеловки из пластикового мешка и высвободил из них крошечные тела других мышек.

– Их съедят, – сказал Бовуар.

– Да. Будет хоть кому-то польза. Эбби Хоффман говорил, что мы все должны есть тех, кого убиваем. Это положит конец всем войнам.

Бовуара не в первый раз заставали врасплох слова Гамаша. Он что, серьезно? И кто такой этот Аббй Оффмбн? Местный священник? Такое мог сказать только какой-нибудь христианский мистик.

На следующее утро вся команда собралась в оперативном штабе на летучку – всем сообщили о последнем развитии событий и дали задание. Гамаш обнаружил на своем столе пакетик с эклером и запиской крупными детскими буквами: «От агента Николь».

Николь наблюдала, как он разворачивает пакет.

– Агент Николь, прошу на пару слов.

– Да, сэр.

Эклер явно сработал. Он теперь не сможет и дальше вести себя столь же нелогично.

Гамаш показал на стол в дальнем конце комнаты, в стороне от других.

– Спасибо за эклер. Вы точно убедились, что у мэтра Стикли последнее завещание Джейн Нил?

Вот оно как. Она-то ни свет ни заря неслась в пекарню к Саре, чтобы купить пирожное. И ради чего? Чтобы он опять устраивал ей перекрестный допрос? Мысли ее заметались. Это несправедливо, но ей нужно соображать побыстрее. Сказать правду – значит самой себе вырыть яму. Что сказать? Может быть, еще раз про пирожное. Но нет, он ведь ждет ответа на свой вопрос.

– Да, сэр. Он подтвердил, что у мэтра Стикли последний вариант завещания.

– И кто этот «он»?

– Человек, с которым я разговаривала по телефону.

Спокойное выражение исчезло с лица Гамаша. Он подался вперед, строгий и раздраженный.

– Прекратите разговаривать со мной таким тоном. Вы будете отвечать на мои вопросы тщательно, уважительно и вдумчиво… – Он говорил тихо, почти шепотом. – Вы должны правдиво ответить на мой вопрос.

Он помолчал, глядя в ее глаза, в которых видел вызов. Его утомила эта ни на что не годная личность. Он сделал все, что мог. Хотя ему и советовали избавиться от нее. Но вот только что она солгала ему уже два раза.

– Прекратите горбиться на этом стуле, как капризный ребенок. Сядьте прямо, когда разговариваете со мной. И смотрите мне в глаза.

Николь среагировала мгновенно.

– Кому вы звонили по поводу завещания, агент?

– Я позвонила в Монреальское управление и попросила дежурного проверить это для меня. Через какое-то время он перезвонил. А что, информация оказалась неверной, сэр? Если так, то я же не виновата. Я ему поверила. Положилась на то, что он сделает работу, как полагается.

Гамаша так поразил ее ответ, что он почувствовал бы восторг, если бы не испытывал отвращения.

Правда заключалась в том, что она никому не звонила, потому что понятия не имела, кому звонить. Гамаш, как минимум, мог помочь ей советом. Он всегда был не прочь похвастаться – он, мол, берет молодых под свою опеку и делает за них всю работу. Что ж, сам виноват.

– Кому вы звонили в управлении?

– Я не знаю.

Гамашу надоело впустую тратить время. Агент Николь была пустой тратой времени. Но он мог попробовать еще одно. Показать ей, какой будет ее жизнь, если она не одумается.

– Идемте со мной.

Дом Рут Зардо, маленький и тесный, был забит бумагами, журналами, тетрадями, лежащими в высоких стопках. Стеллажи вдоль стен были уставлены книгами, книги теснились на табуретках, кофейном столике, кухонном столе. Они были навалены и в стенном шкафу, куда она бросила их куртки.

– Я только что выпила последнюю чашку кофе и больше заваривать не собираюсь.

«Вот ведь сучка», – подумала Николь.

– У нас к вам несколько вопросов, – сказал Гамаш.

– Садиться я вас не приглашаю, так что поторопитесь.

Николь поверить не могла в такое хамство. Ну и карга!

– Скажите, Джейн Нил знала, что это вы рассказали ее родителям об Андреаше Зелински? – спросил Гамаш, и в доме воцарилась тишина.

У Рут Зардо, возможно, были все основания желать Джейн Нил смерти. Скажем, Рут опасалась, что ее древнее предательство всплывет на поверхность и все друзья отвернутся от нее. Эти люди, которые любили Рут, несмотря на все ее пакости, могли вдруг понять, что она собой представляет на самом деле. Они возненавидят ее, узнав, что она сделала. И тогда она останется одна. Злобная, ожесточенная одинокая старуха. Она не могла рисковать этим – ставка была слишком высока для нее.

Гамаш много лет расследовал убийства и знал, что мотив существует всегда и что этот мотив подчас не имеет никакого смысла ни для кого, кроме убийцы. Но для последнего смысл был очевиден.

– Сядьте, – пригласила Рут, показывая на кухонный стол.

Это был садовый стол, вокруг которого стояли четыре металлических садовых стула. Когда они сели, Рут увидела, что Гамаш оглядывается, и сказала:

– Мой муж умер несколько лет назад. С тех пор я продаю всякие антикварные вещицы, доставшиеся мне в наследство. Оливье мне помогает. Так и держусь на плаву.

– Андреаш Зелински, – напомнил он ей.

– Я услышала вас с первого раза. Это было шестьдесят лет назад. Кому до этого есть теперь дело?

– Тиммер Хадли было до этого дело.

– Что вам об этом известно?

– Она знала, что вы сделали, – слышала ваш разговор с родителями Джейн. – Он говорил, разглядывая лицо Рут, похожее на осажденную крепость. – Тиммер хранила вашу тайну и всю жизнь сожалела об этом. Но может быть, Тиммер перед концом сказала Джейн. Что вы об этом думаете?

– Я думаю, телепат из вас никудышный. Тиммер умерла. Джейн умерла. Не трогайте прошлое.

– А вы можете его не трогать?

Рут фыркнула:

– Вы и в самом деле считаете, что получите нужный вам результат, забрасывая меня моими же стихами? Вы что, всю ночь, как студент-первокурсник, готовились к этому разговору со мной? Надеялись довести меня до слез, зная о моей собственной боли? Чушь.

– Вообще-то, я знаю все стихотворение наизусть.

– «Так было не всегда», – закончили стихотворение вместе Рут и Гамаш.

– Да-да. Хватит. Я сказала об этом родителям Джейн, потому что думала, она совершает ошибку. Ее ждало большое будущее, но с этим деревенщиной на ее будущем можно было поставить крест. Я сделала это ради нее. Я пыталась ее переубедить, а когда из этого ничего не вышло, стала действовать за ее спиной. Задним умом я понимаю, что это была ошибка. Но не больше. Не конец света.

– Мисс Нил об этом знала?

– Мне об этом неизвестно. Но если бы и знала, то это ничего не изменило бы. Это все было так давно, что быльем поросло.

«Какая ужасная эгоистка», – думала Николь, шаря по столу глазами – ей хотелось есть. Потом она вдруг поняла. Ей нужно в туалет.

– Можно воспользоваться вашим туалетом?

– Вы его найдете.

Николь пооткрывала все двери на первом этаже – за ними были книги, журналы, но туалета так и не нашла. Тогда она поднялась наверх и там обнаружила единственную в доме ванную с туалетом. Спустив воду, она открыла кран и, изображая, что моет руки, взглянула в зеркало. На нее смотрела молодая женщина с коротко стриженными волосами, а еще она заметила какие-то буквы – наверное, какое-нибудь очередное треклятое стихотворение. Она наклонилась к зеркалу и увидела приклеенную к стенке бумажку, на которой было написано: «Перед тобой проблема».

Николь тут же повернулась, оглядывая пространство за своей спиной, отраженное в зеркале, потому что проблема была, вероятно, там.

– Тиммер Хадли сказала вам, что ей известно о вашем поступке?

Рут спрашивала себя, будет ли когда-нибудь задан этот вопрос. Она надеялась, что не будет. Но вот теперь услышала его.

– Да. В день ее смерти. И она сказала мне, что думает об этом. Она была очень откровенна. Я уважала Тиммер. Трудно услышать такое от человека, которым ты восхищаешься, которого ты уважаешь. Еще труднее оттого, что Тиммер умирала и исправить уже ничего было нельзя.

– И что вы сделали?

– В тот день на ярмарке было заключительное шествие, и Тиммер сказала, что хочет побыть одна. Я хотела было объясниться, но она возразила, что ей нужно отдохнуть – она устала и я могу оставить ее на час. А через час, мол, поговорим. Когда я вернулась, ровно через час, она была мертва.

– Миссис Хадли сказала об этом Джейн Нил?

– Не знаю. Я думаю, что собиралась, но чувствовала, что сначала должна поговорить со мной.

– А вы сказали мисс Нил?

– Зачем? Это было так давно. Джейн, вероятно, и думать об этом забыла.

Гамаш спросил себя, не пытается ли Рут Зардо убедить себя, что так оно и есть. Его это определенно не убедило.

– Вы не знаете, кто мог желать смерти мисс Нил?

Рут сложила руки на трости и осторожно оперлась на них подбородком. Ее взгляд устремился куда-то вдаль. Наконец, выждав почти минуту, она прервала молчание:

– Я уже говорила вам, что, на мой взгляд, один из этих трех мальчишек, которые кидались пометом, мог желать ее смерти. Она их напугала. Я до сих пор считаю, что в неокрепшем мозгу подростка вызревают самые ядовитые идеи. Но на это нужно время. Говорят, время лечит. По-моему, это вранье. Время ничего не делает. Оно лечит, только если человек хочет этого. Я видела, как время для больного человека только ухудшает ситуацию. Он думает, размышляет, превращает муху в слона – ему только дай время.

– И вы полагаете, что это могло произойти в данном случае?

Размышления Рут Зардо настолько отвечали его собственным, что ему казалось, будто она читает его мысли. Вот только понимала ли она, что это делает ее идеальной подозреваемой?

– Могло.

По пути назад в деревню Николь сказала Гамашу о приклеенной к зеркалу в туалете бумажке и о ее поисках, в результате которых были обнаружены шампунь, мыло и коврик для ванной. Гамаш подтвердил уверенность Николь, что ему это не по уму: услышав ее слова, он только рассмеялся.

– Начнем, – сказала Соланж Френетт через несколько минут после появления Гамаша, Бовуара и Рут.

Клара и Питер уже сидели в кабинете.

– Я позвонила в Нотариальный департамент в Квебеке, и они просмотрели официальный регистр завещаний. По их данным, последнее завещание мисс Нил было составлено двадцать восьмого мая этого года. Предыдущее составлялось десять лет назад. Оно было аннулировано. Ее воля выражена просто. После покрытия расходов на похороны и погашения всех долгов, налогов и прочая она оставляет дом и все в нем находящееся Кларе Морроу.

Кровь отхлынула от лица Клара. Она хотела услышать голос Джейн, почувствовать, как руки Джейн обнимают ее. Услышать ее смех. Она жаждала общества Джейн.

– Мисс Нил просит Клару устроить вечеринку, пригласить определенных людей – список есть в ее завещании – и попросить каждого из них взять какую-нибудь вещь из ее дома. Свою машину она оставляет Рут Зардо, свою библиотеку – Мирне. Все остальное переходит Кларе Морроу.

– Это сколько будет? – К облегчению Клары, вопрос этот задала Рут.

Клара хотела знать, но так, чтобы не показаться корыстной.

– Сегодня утром я сделала несколько звонков и произвела кое-какие подсчеты. После уплаты налогов остается около четверти миллиона долларов.

Из комнаты словно выкачали воздух. Клара не могла поверить. Она богата, они будут богаты. Как она ни боролась с собой, но ей виделась новая машина, новое постельное белье и хороший обед в монреальском ресторане. И…

– Есть еще две вещи. Это конверты. Один для вас, миссис Зардо.

Рут взяла конверт и стрельнула взглядом в Гамаша, который внимательно наблюдал за происходящим.

– Другой конверт для Йоланды Фонтейн. Кто ей передаст?

Никто не выразил желания. Наконец Клара сказала:

– Я передам.

Когда они оказались за пределами кабинета нотариуса, Гамаш подошел к Питеру и Кларе:

– Я бы хотел, чтобы вы помогли мне в доме мисс Нил. Теперь, насколько я понимаю, это ваш дом.

– Я и представить себе не могу, что когда-нибудь буду думать о нем как о чем-то ином, нежели дом Джейн.

– Надеюсь, что это не так, – сказал Гамаш, слегка улыбнувшись Кларе.

– Конечно мы вам поможем, – сказал Питер. – Что мы должны сделать?

– Я хочу, чтобы вы оба пришли в дом и просто взглянули на него.

Большего он говорить не хотел.

Странным образом самое большее воздействие на Клару оказали запахи. Этот безошибочно узнаваемый запах Джейн, кофе и древесного дымка. Еле ощутимый аромат свежей выпечки и псины. И «Флорис», единственная блажь, которую она себе позволяла. Джейн была в восторге от туалетной воды «Флорис» и на Рождество заказывала себе этот маленький подарок из Лондона.

Полицейские обшаривали каждый уголок в доме, снимали отпечатки пальцев, брали образцы тканей, рассматривали фотографии. Из-за их присутствия дом казался совсем чужим, но Клара знала, что Джейн тоже здесь, в пространствах между чужими людьми. Гамаш провел Клару и Питера через знакомую им кухню к распашной двери. К двери, через которую они никогда не проходили. Часть Клары хотела развернуться и уйти домой. Никогда не видеть, что так рьяно прятала от всех них Джейн. И пройти через эту дверь сейчас было похоже на предательство в ответ на доверие Джейн, признание того, что Джейн больше уже не сможет остановить их на пороге.

Отвратительно. Ее любопытство одержало верх, словно и сомнений никаких не было, и она толкнула распашную дверь и вошла внутрь. Прямо в эту галлюцинаторную картинку из прошлого.

Ее первым порывом было рассмеяться. И после нескольких мгновений, когда она стояла ошарашенная, она и в самом деле рассмеялась. И продолжала смеяться. Пока не заставила себя остановиться из опасения, что намочит трусы. Питера заразила эта инфекция, и он тоже начал смеяться. Гамаш, до этой минуты видевший здесь только карикатуру, улыбнулся, потом фыркнул, потом рассмеялся, а через несколько мгновений смеялся уже так, что слезы катились у него из глаз.

– Абсолютно ужасающий вкус, – сказала Клара Питеру, который, еще не отсмеявшись, стоял, сложившись пополам.

– Убедительно, детка, убедительно. – Он вздохнул и сумел поднять руку с выставленными двумя пальцами в знак того, что приступ смеха кончился, потом уперся ладонями в колени, поддерживая свое подрагивающее тело. – Ты ведь не думаешь, что Джейн настроилась на нашу волну, послала сигнал и выключилась?

– Я должна сказать, что медиум и есть послание.

Клара показала на идиотские смайлики и опять принялась смеяться до исступления, держась за Питера, чтобы не свалиться на пол.

Эта комната не только вызывала безумный смех, но и приносила облегчение. Минуту или две спустя, когда они сумели взять себя в руки, все трое двинулись наверх. В спальне, на столике рядом с кроватью Джейн, Клара увидела и взяла книгу – «Настигнутые радостью» Клайва Льюиса. От книги пахло «Флорисом».

– Не понимаю, – сказал Питер, когда они спустились по лестнице и сели у камина.

Клара не могла сдержаться. Она протянула руку и прикоснулась к одному из отливающих желтым цветом смайликов на обоях. Это был бархат. Она издала смешок, внутренне надеясь, что нового приступа с ней не случится. Нет, правда, это было слишком уж смешно.

– Почему Джейн не пускала нас в эту комнату? – спросил Питер. – Ведь не все здесь так плохо.

Все недоуменно уставились на него.

– Ну, вы же понимаете, о чем я.

– Я вас прекрасно понимаю, – подтвердил Гамаш. – У меня тоже возник этот вопрос. Если она не стыдилась этого, то почему не впускала сюда друзей? Нет, я думаю, это сделано, вероятно, намеренно, чтобы отвлечь нас.

Он замолчал. Может быть, в этом и состояло назначение этих жутких обоев. Они были каким-то хитрым ходом, уловкой, имеющей целью отвлечь их от того, что Джейн хотела скрыть. Гамаш наконец почувствовал, что, возможно, найдет отгадку того, зачем она обклеила стены этими жуткими обоями.

– В этой комнате есть что-то еще. Предмет мебели, керамика, книга. Это что-то здесь.

Они вчетвером принялись обыскивать комнату. Клара стала разглядывать старинные глиняные фигурки, о которых узнала от Оливье. Старые кружки и чаши из глины, изготовленные в Квебеке, были чуть ли не первым товаром, производившимся в колонии еще в XVIII веке. Примитивные изображения коров, свиней, цветов на грубоватой глиняной посуде. Это были ценные коллекционные экспонаты, и Оливье просто завизжит от восторга. Но прятать их не было нужды. Гамаш поставил на попа маленький письменный столик и теперь искал в нем потайные ящики, а Питер внимательно разглядывал большой сосновый комод. Клара открыла ящики шкафа, набитые кружевными салфетками и расшитыми подстилками под тарелки и столовые приборы. Она вытащила их. Они представляли собой воспроизведения пасторальных квебекских картинок середины XIX века. Она и прежде видела их на кухонном столе Джейн, накрытом для гостей. Однако она видела их и где-то еще. Они были широко распространены. Но может, это были не подражания, а оригиналы? Или же они были изменены и несли некий тайный смысл?

Ничего такого она не нашла.

– Кажется, у меня тут что-то есть.

Питер отступил от соснового комода. Тот стоял на устойчивых маленьких деревянных ножках и доходил до высоты бедра. По бокам были кованые чугунные ручки, а спереди – два небольших ящика. Насколько мог судить Питер, в комоде не имелось ни одного гвоздя, все соединения этого изделия из сосны медового цвета были шпунтовые. Он был изящный и просто сводящий с ума. В основную полость комода можно было попасть, только сняв верхушку. Но вот верхушка-то никак и не снималась. Почему-то, по какой-то причине она была заперта. Питер попытался еще раз сорвать верхушку, но она не подавалась. Бовуар, к недовольству Питера, отодвинул его в сторону и попробовал поднять верхушку сам, словно для этого существовал еще какой-то способ.

– Может, там, спереди, есть какая-то дверка, как в волшебной шкатулке, – предположила Клара, и все принялись искать.

Ничего. Тогда они все отошли назад и стали наблюдать, как Клара пытается поговорить с этим похожим на короб предметом – у нее в последнее время, кажется, это стало получаться.

– Оливье должен знать, – сказал Питер. – Если тут есть какая-то хитрость, он наверняка знает.

Гамаш задумался на секунду, потом кивнул. У них просто не оставалось выбора. За Оливье отправили Бовуара, и через десять минут он вернулся со специалистом по антиквариату.

– Ну, где у нас больной? Матерь Божья, Дева Мария. – Он вскинул брови и уставился на стену, его худое красивое лицо выглядело мальчишески привлекательным и озадаченным. – Это кто сделал?

– Ральф Лорен. А ты думал кто? – сказал Питер.

– Уж конечно ни один гей такого не сделал бы. Об этом сундуке речь? – Он подошел к остальным. – Великолепно. Такие штуки использовались для чаепития в семнадцатом веке. Но этот сделали в Квебеке. Все очень просто, но далеко не примитивно. Вы хотите его открыть?

– Если не возражаете, – ответил Гамаш.

Клара подивилась его терпению. Она сама была готова избить этого Оливье.

Знаток антиквариата обошел комод, постучал по нему в двух-трех местах, прикладывая ухо к полированной поверхности, потом остановился точно перед комодом. Ухватился за верхушку и дернул. Гамаш закатил глаза.

– Он заперт, – сказал Оливье.

– Мы это знаем, – проговорил Бовуар. – Как его отпереть?

– Ключ у вас есть?

– Если бы у нас был ключ, мы бы справились без вас.

– Хорошее соображение. Слушайте, единственное, что мне приходит в голову, – это снять петли сзади. На это может потребоваться какое-то время – они старые и проржавевшие. Не хочу их сломать.

– Прошу вас, начинайте, – сказал Гамаш. – А мы пока продолжим наши поиски.

Двадцать минут спустя Оливье сообщил, что снял последнюю петлю.

– Вам повезло, что я гений.

– Какая удача, – фыркнул Бовуар и проводил Оливье до двери, хотя тот был не прочь остаться.

Гамаш и Питер встали по две стороны комода, взялись за большой сосновый верх и подняли его. Крышка легко подалась, и через секунду они заглянули внутрь.

Ничего. Комод был пуст.

Они потратили еще несколько минут, чтобы убедиться, что там нет никаких потайных ящиков, после чего, обескураженные, вернулись на свои места у камина. Гамаш неторопливо опустился в кресло, потом обратился к Бовуару:

– Что там спрашивал Оливье? Кто украшал эту комнату?

– И что?

– Откуда мы знаем, что это сделала Джейн Нил?

– Вы думаете, что она кого-то наняла? – удивленно спросил Бовуар.

Гамаш не сводил с него взгляда.

– Нет, вы думаете, что это сделал кто-то другой, кто здесь оставался. Боже мой, какой я идиот! – воскликнул Бовуар. – Йоланда. Когда я разговаривал с ней вчера, она сказала, что украшала этот дом…

– Верно, – сказала Клара, подавшись вперед. – Я видела, как она привезла сюда приставную лестницу и какие-то битком набитые пакеты из магазина «Рона» в Кауансвилле. Мы с Питером еще говорили, уж не собирается ли она сюда переехать.

Питер согласно кивнул.

– Так это Йоланда приклеила обои? – Гамаш поднялся и снова осмотрел их. – У нее должен быть не дом, а черт знает что, если это ее работа.

– Ничего подобного, – сказал Бовуар. – Все наоборот. Все цвета желтоватые, бежевые, все со вкусом, как в образцовом доме.

– И никаких смайликов?

– Вероятно, никогда ничего подобного не было.

Гамаш поднялся и начал медленно расхаживать по комнате, опустив голову и сцепив руки за спиной. Потом он быстро направился к старинной керамике. Он начал говорить на ходу и продолжил, стоя лицом к стене, как нашкодивший школьник. Затем повернулся лицом к остальным.

– Йоланда. Чем она занимается? Какие у нее мотивы?

– Деньги? – предположил Питер после минутного молчания.

– Одобрение? – сказал Бовуар, подходя к Гамашу; возбуждение старшего инспектора передалось всем в комнате.

– Тепло, но это нечто более глубокое. Оно у нее внутри.

– Злость? – попробовал еще раз Питер.

Ему не нравилось ошибаться, но по виду Гамаша он понял, что опять не попал. После нескольких секунд молчания заговорила Клара, высказывая мысли вслух:

– Йоланда живет в созданном ею самой мире. В идеальном мире из магазина, хотя ее муж уголовник, сын – отморозок, а сама она лжет, мошенничает и ворует. И она не настоящая блондинка, крашеная, если вы не сообразили. Она вообще ненастоящая, судя по тому, что я знаю. Живет отрицанием…

– Вот оно. – Гамаш чуть не подпрыгнул, как ведущий телевикторины. – Отрицание. Она живет отрицанием. У нее же все спрятано. Вот откуда весь этот грим. Это маска. Ее лицо – это маска, неудачная попытка прикрыть нечто уродливое. – Он повернулся к стене, опустился на колени и приложил руки к обойному шву. – Люди не склонны изменять своим привычкам. Вот что здесь не так. Если бы ты сказал, – обратился он к Бовуару, – что у Йоланды и дома такие же обои, это было бы одно, но у нее дома обои другие. Так зачем ей понадобился этот маскарад?

– Чтобы спрятать что-то, – сказала Клара, становясь на колени рядом с ним.

Гамаш нащупал отошедший уголок обойной полосы.

– Именно.

Он осторожно отодрал уголок и продолжил дальше, пока не обнажилось около фута стены, на которой оказались другие обои.

– Может быть, она наклеила два слоя? – спросила Клара разочарованно.

– Вряд ли у нее было на это время, – сказал Гамаш.

Клара пододвинулась ближе:

– Питер, посмотри-ка сюда.

Он встал рядом с ними на колени у нижнего слоя обоев.

– Но это не обои, – сказал он, ошеломленно глядя на Клару.

– И верно, – кивнула Клара.

– Да что же это, скажите, бога ради! – проговорил Гамаш.

– Это рисунок Джейн, – сказала Клара. – Это она написала.

Гамаш пригляделся – и тогда увидел. Яркие цвета, детские мазки. Он не мог понять, что там изображено, – был снят едва ли фут обоев, – но это явно было написано мисс Нил.

– Неужели такое возможно? – спросил он Клару, когда они поднялись и оглядели комнату.

– Что возможно? – спросил Бовуар. – Voyons, о чем вы говорите?

– Обои, – сказал Гамаш. – Я ошибался. Их назначение состояло не в том, чтобы отвлечь нас от чего-то, а в том, чтобы скрыть. Под этими обоями роспись, оставленная мисс Нил.

– Но эти обои повсюду, – возразил Бовуар. – Не могла же она…

Он замолчал, увидев странное выражение на лице шефа. «Наверное, могла. Неужели это возможно?» – подумал Бовуар. Он присоединился к остальным, и все они стали поворачиваться, новыми глазами оглядывая комнату. Все стены? Потолок? Даже полы? Бовуар понял, что сильно недооценивал англичан и их стремление к безумию.

– А наверху? – спросил он.

Гамаш встретился с ним взглядом, и слово будто на миг повисло в воздухе. Гамаш кивнул.

– C’est incroyable, – прошептали они в унисон.

Клара лишилась дара речи, а Питер уже приступил к делу: подошел еще к одному шву в другом конце комнаты и принялся осторожно снимать обои.

– Тут тоже, – сказал он, вставая.

– Это был ее стыд, – сказал Гамаш, и Клара услышала истину в его словах.

За час Питер и Клара расстелили на полу брезент и передвинули мебель. Прежде чем уйти, Гамаш попросил их снять обои со стены и по возможности удалить краску. Клара позвонила Бену, и он тут же согласился стать их помощником. Она была рада. Она бы позвонила и Мирне, которая была куда как трудолюбивее Бена, но эта работа требовала аккуратности и некоторых художественных навыков, и тут Бен, конечно, мог дать Мирне фору.

– Сколько на это, по-вашему, уйдет времени? – спросил Гамаш.

– Честно? Включая потолок и пол? Может, год.

Гамаш нахмурился.

– Это важно? – спросила Клара.

– Думаю, что да. Я не знаю наверняка, но мне так кажется.

– Мы постараемся по возможности скорее. Ведь нужно сохранить то, что под обоями. Но я думаю, мы многое сможем снять, чтобы получить представление о том, что там, внизу.

К счастью, Йоланда действовала в спешке и кое-как, стену не подготовила, так что обои отходили от нее легко. И, к облегчению Питера и Клары, она не замазала грунтовкой то, что было создано Джейн. Они начали после ланча и работали с небольшим перерывом на пиво и чипсы посреди дня. Вечером Питер поставил осветители, и они продолжили. Правда, Бен работать прекратил, сказав, что у него побаливает локтевой сустав.

Около семи вечера усталые и измочаленные Питер и Клара решили прерваться на обед и присоединились к Бену у камина. Бену наконец удалось уложить дрова и поджечь их, и теперь они обнаружили, что он, попивая красное вино и положив ногу на скамеечку, читает последний полученный Джейн номер «Гардиан уикли». Пришел Габри, принес китайскую закуску. До него дошли слухи о том, что в доме Джейн наблюдается какая-то активность, и ему отчаянно захотелось своими глазами увидеть, что там происходит. Он даже отрепетировал свое появление в доме Джейн.

Когда он вошел в комнату, его громадная фигура в куртке и шарфе показалась еще крупнее. Остановившись как вкопанный в центре и убедившись, что его слушают, он проговорил:

– Убийственные обои – кто-то из нас двоих должен уйти.

Его внимательная аудитория разразилась одобрительным смехом, взяла у него еду и вытолкала из комнаты, чувствуя, что двух покойников – Джейн и Оскара Уайльда – для этой комнаты будет многовато.

Они работали допоздна и сдались около полуночи; они слишком устали, чтобы и дальше доверять своим рукам, и их обоих слегка подташнивало от растворителя. Бен к тому времени уже давно ушел домой.

На следующее утро при свете дня они увидели, что сделали около четырех квадратных футов наверху и четверть одной стены внизу. Похоже, Гамаш был прав: Джейн покрыла росписью каждый дюйм своего дома. А Йоланда поверх наложила обои или краску. К середине дня работа еще немного продвинулась. Клара отступила от очищенной стены с работой Джейн. Теперь уже было видно достаточно, чтобы понять, насколько это удивительно. В работе Джейн, казалось, были и система, и замысел. Вот только пока непонятно, какой замысел.

– Бога ради, Бен, это все, что ты сделал?

Огорченная Клара не сумела сдержаться. Питеру наверху удалось очистить фута два, а Бен не сделал почти ничего; правда, то, что он сделал, было блестяще. Кристально ясно и прекрасно. Но недостаточно. Если они хотят раскрыть убийство, им нужно очистить все стены. И быстро. Клара чувствовала, как нарастает ее тревога, и понимала, что становится одержимой.

– Извини, – одновременно сказали они оба.

Потом Бен встал и посмотрел на нее сверху вниз, как виноватая собака:

– Извини, Клара. Я знаю, что работаю медленно, но я постараюсь работать быстрее. Это приходит с опытом.

– Бог с ним. – Она обняла его за тонкую талию. – Пора выпить пива. Мы вскоре сможем вернуться к работе.

Бен оживился, положил ей руку на плечо. Они вдвоем прошли мимо Питера, который проводил их взглядом, и вдвоем спустились по лестнице.

К вечеру была очищена бо́льшая часть стен. Они позвонили Гамашу, и тот принес пиво и пиццу и привел Бовуара.

– Ответ здесь, – просто сказал Гамаш с банкой пива в руке. Они ели перед камином в гостиной, аромат супербольшой пиццы заглушал запах растворителя, которым удаляли краску. – Ответ в этой комнате с ее искусством. Я это чувствую. Это не простое совпадение, что Джейн приглашает всех вас сюда в тот день, когда принята ее работа, а потом оказывается убитой за несколько часов до того, как это увидят все.

– У нас есть кое-что, чтобы показать вам, – сказала Клара, отряхивая джинсы и вставая. – Мы очистили бо́льшую часть стен. Начнем сверху?

Схватив куски пиццы, они поспешили наверх. В комнате, где работал Питер, царил полумрак и было сложно в полной мере оценить творение Джейн, но там, где потрудился Бен, дела обстояли иначе. Хотя очищенное пространство было крохотным, оно поражало. Под блестящими, смелыми мазками оживали люди и животные, а в некоторых случаях люди превращались в животных.

– Это, кажется, Нелли и Уэйн? – Гамаш указал на одно из очищенных мест.

Там очень четко была видна женщина, прямая, как кол, с коровой. Кол был тоненький, а изо рта у счастливой коровы торчал кусок хлеба.

– Великолепно, – пробормотал Гамаш.

Они вернулись в темноту внизу лестницы. Ранее Питер выключил мощный светильник, который повесил утром, чтобы было виднее работать. За обедом они ели под свет пламени в камине и мягкое сияние двух настольных ламп. Стены при этом были погружены в темноту. Теперь Питер щелкнул выключателем – и гостиную затопил свет.

Гамаш зажмурился от яркого света, но через несколько секунд открыл глаза.

Он словно оказался в пещере, в одной из тех чудесных пещер, которые иногда находят спелеологи, с древними символами и изображениями. Бегущие олени, плавающие люди. Гамаш читал об этом в «Нэшнл джиографик», и ему показалось, что его волшебным образом перенесли в одну из таких пещер здесь, в сердце Квебека, в обжитой и даже консервативной старой деревне. Как и в случае с древними рисунками, Гамаш знал, что здесь изображена история Трех Сосен и ее обитателей. Он медленно, сцепив руки за спиной, шел вдоль стен. От пола до потолка стены были покрыты изображениями сельских сценок, классных комнат, детей, животных и взрослых, и все они пели, играли, работали. На нескольких фрагментах были изображены какие-то происшествия, а по меньшей мере на одном – похороны.

Ему больше не казалось, что он идет по пещере. Теперь его окружала жизнь. Он отошел на два шага назад и почувствовал, что слезы жгут ему глаза. Он снова крепко зажмурил их, надеясь, что если кто увидит, то решит – это от яркого света. В некотором роде так оно и было. Его переполняли эмоции. Грусть и меланхолия. И удовольствие. Радость. Он словно поднимался над самим собой. Это выходило за пределы буквального смысла. Это был «длинный» дом Джейн. Ее жилье стало ее длинным домом, в котором присутствовало всё: все события, все предметы, все эмоции. И Гамаш знал, что убийство тоже было здесь. Где-то на этих стенах.

На следующий день Клара повезла домой Йоланде конверт. Она позвонила в сверкающий звонок из фальшивой меди и, услышав мелодию из Бетховена, попыталась взять себя в руки. Она делает это ради Джейн, она делает это ради Джейн.

– Сука! – раздался яростный вопль Йоланды.

Засим последовал поток оскорблений и обвинений, закончившийся обещанием засудить Клару за все, что она натворила.

Она делает это ради Джейн, она делает это ради Джейн.

– Ты, проклятая воровка, квадратноголовая. Этот дом принадлежит мне. Моей семье. Как ты можешь спать по ночам, сука паршивая?

Она делает это ради Джейн.

Клара подняла конверт – он привлек внимание Йоланды, и, как ребенок, которому дали что-то новое и блестящее, она прекратила орать и уставилась на конверт, словно зачарованная этой тонкой белой бумажкой.

– Это мне? Это мое? Это почерк тетушки Джейн, да?

– У меня к вам вопрос. – Клара помахала конвертом перед ее носом.

– Давай сюда. – Йоланда выбросила вперед руку, но Клара убрала конверт за спину.

– Зачем вы закрасили ее рисунки?

– Так ты их нашла? – брызгая слюной, проговорила Йоланда. – Грязные, безумные картинки. Все думали, что она такая замечательная, а в нашей семье всем было известно, что она сумасшедшая. Мои дед и бабка знали, что она чокнутая, когда она еще девчонкой была и делала эти идиотские рисунки. Они ее стыдились. Посмотришь на эти каракули – и сразу видно, что чокнутая. Моя мать говорила, что тетка хотела учиться искусству, но дед и бабка ей не позволили. Сказали ей всю правду. Сказали, что это никакое не искусство. Был скандал. Они сказали, чтобы она это никому никогда не показывала. Мы сказали ей правду. Это был наш долг. Мы же не хотели ее обидеть, верно? Делали это ради ее же блага. И что мы за это получили? Нас вышвырнули из нашего же семейного дома. Ей даже смелости не хватило сказать, что она позволит мне вернуться, если я извинюсь. Если я о чем и жалею, так это что сказала ей: она разрушила наш дом. Чокнутая старуха.

Клара снова увидела плачущую Джейн в бистро. Слезы радости оттого, что наконец кто-то принял ее искусство. И теперь Клара поняла, чего это стоило Джейн – выставить одну из своих работ.

– Она тебя обманула? Ты и не знала, что твоя подружка чокнутая. Ну вот, теперь ты знаешь, с чем нам приходилось мириться.

– Вы и понятия не имеете, да? Не имеете ни малейшего представления о том, что вы выбросили. Вы глупая, глупая женщина, Йоланда.

Клара словно отупела – так с ней всегда происходило, если случались стычки с кем-нибудь. Ее всю трясло, и она почти теряла контроль над собой. Она заплатила за свой порыв тем, что вынуждена теперь выслушивать бесконечные обвинения и угрозы. Как это ни странно, ярость Йоланды была настолько отвратительной, что собственная ярость Клары стала утихать.

– Но почему именно такие обои? – спросила она, глядя в пунцовое лицо Йоланды.

– Отвратительные, верно? Мне показалось, что так оно и должно быть: закрыть одно уродство другим. И потом, эти обои были дешевыми.

Дверь хлопнула. Клара поняла, что конверт остался у нее в руке, и подсунула его под дверь. Всё. Она сделала это ради Джейн. И в конечном счете это было не так уж трудно – дать отпор Йоланде. Сколько лет она молча выслушивала коварные и иногда наглые нападки Йоланды, а теперь нашла способ противостоять им. Клара спросила себя: знала ли об этом Джейн, когда адресовала этот конверт своей племяннице? Знала ли она, что доставлять его придется Кларе? Знала ли, что Йоланда будет вести себя подобным образом? И знала ли она, что дает Кларе возможность научиться постоять за себя?

Шагая прочь от этого идеального безмолвного дома, Клара благодарила Джейн.

Йоланда увидела появившийся из-под двери конверт. Она вскрыла его, и перед ее взглядом предстала одна игральная карта. Дама червей. Та самая, которую тетушка Джейн оставляла на кухонном столе, когда маленькая Йоланда приезжала к ней и тетушка Джейн обещала, что утром карта будет другой. Изменится.

Она снова взглянула в конверт: ну должно же там быть еще что-нибудь. Какое-нибудь наследство от тетушки. Чек. Ключ от банковской ячейки. Но конверт был пуст. Йоланда рассмотрела карту, пытаясь вспомнить, та ли это карта, что она видела в детстве. Те ли одеяния у дамы? Один глаз на ее лице или два? Нет, пришла к выводу Йоланда. Это другая карта. Кто-то их поменял. Ее опять провели. Она направилась за ведерком, чтобы помыть крыльцо, на котором стояла Клара, а по пути бросила королеву червей в огонь.

На кой черт она нужна?