Глава десятая

Поминальная служба по Джейн Нил была короткой и доброй, а будь она еще и пышной, то являла бы собой точную копию покойной. И вообще, служба, по существу, представляла собой выступления друзей Джейн, которые вставали один за другим и говорили про нее, говорили по-английски и по-французски. Служба была простой, а ее послание – ясным. Ее смерть была всего лишь мгновением в долгой и полной жизни. Она провела с ними столько лет, сколько и было предназначено свыше. Ни минутой дольше, ни мгновением меньше. Джейн Нил знала, что, когда придет ее час, Господь не станет спрашивать у нее, в скольких комитетах она заседала, или сколько денег заработала, или сколько призов получила. Нет, Он спросит у нее, скольким душам она помогла. И у Джейн был на это ответ.

В конце службы поднялась Рут и спела слабым неуверенным альтом «Что нам делать с пьяным моряком?». Она начала петь эту моряцкую песенку медленно, на манер панихиды, но постепенно ускоряла темп. К Рут присоединился Габри, потом Бен, а в конце пела уже вся церковь, прихлопывая, раскачиваясь и задавая этот музыкальный вопрос: «Что нам делать с пьяным моряком рррано-рррано утром?»

После службы в подвале церкви женщины Общества англиканского вероисповедания накрыли столы, подали запеканку, свежие яблочные и тыквенные пироги, что сопровождалось моряцкой песней, которую тихонько подхватывали за столом то здесь, то там.

– Почему «Пьяный моряк»? – спросил Арман Гамаш, подойдя к Рут, стоявшей у столика с едой.

– Это одна из любимых песен Джейн, – сказала Рут. – Она всегда ее напевала.

– Вы напевали ее в тот день в лесу, – напомнил Гамаш Кларе.

– Это отпугивает медведей. А Джейн узнала эту песню в школе? – спросила Клара у Рут.

В разговор вмешался Оливье:

– Она сказала мне, что выучила эту песню для школы. Чтобы потом научить детей. Верно, Рут?

– Она преподавала все предметы, но поскольку не умела петь или играть на пианино, то не знала, что ей делать на музыкальных уроках. Это было, когда она только начинала, пятьдесят лет назад. И тогда я научила ее этой песне.

– Не могу сказать, что меня это удивляет, – пробормотала Мирна.

– Это была единственная песня, которой она обучала школьников, – вставил Бен.

– Да, наверное, на ваши рождественские процессии было любопытно посмотреть, – сказал Гамаш, представив себе деву Марию, Иосифа, младенца Иисуса и трех пьяных моряков.

– Это точно, – рассмеялся Бен. – Мы пели разные рождественские песни, но все на мотив «Пьяного моряка». Нужно было видеть выражение лиц родителей, когда на рождественском концерте мисс Нил объявляла «Ночь тиха» и мы начинали петь… – И Бен запел «Ночь тиха, священна ночь, всё, что грех, уходит прочь», но на мотив моряцкой песенки.

Остальные рассмеялись и стали ему подпевать.

– Мне до сих пор трудно правильно петь рождественские песенки, – сказал Бен.

Клара увидела Нелли и Уэйна и помахала им. Нелли оставила Уэйна и по прямой направилась к Бену. Она не успела пройти и полпути, а уже начала говорить:

– Мистер Хадли, я надеялась, что увижу вас здесь. Собираюсь делать у вас уборку на следующей неделе. Вторник вас устроит? – Потом она повернулась к Кларе и сказала шепотком, будто это была государственная тайна: – Я не убиралась там с самой смерти мисс Нил – с Уэйном было неважно.

– А как он теперь? – спросила Клара, вспомнив кашель и кряхтенье Уэйна во время собрания несколькими днями ранее.

– Теперь он начал жаловаться, а это означает, что с ним все в порядке. Так что, мистер Хадли? На весь день не смогу, вы знаете.

– Вторник меня устраивает. – Когда Нелли занялась своим наиболее насущным делом, а оно состояло в поедании всего, что было на столике, Бен обратился к Кларе: – Весь дом зарос грязью. Ты не можешь себе представить, сколько грязи от старого холостяка и собаки.

Очередь к столу с едой ползла потихоньку вперед, и Гамаш заговорил с Рут:

– Я был у нотариуса, выяснял, что там с завещанием мисс Нил, и он упомянул ваше имя. Когда он сказал «урожденная Кемп», у меня в мозгу что-то щелкнуло, но я не понял что.

– Ну и как же вы вычислили? – спросила Рут.

– Мне сказала Клара Морроу.

– Умный мальчик. И таким образом вы догадались, кто я.

– Ну, мне и после этого понадобилось еще какое-то время, но в конце концов я догадался. – Гамаш улыбнулся. – Я очень люблю вашу поэзию.

Гамаш хотел процитировать строки одного из любимых его стихотворений, чувствуя себя как прыщавый подросток, столкнувшийся со звездой экрана, но Рут отступила, пытаясь спастись от магии собственных прекрасных слов, готовых хлынуть на нее.

– Извините, что прерываю, – сказала Клара двум людям, которые явно были до безумия рады видеть ее. – Но вы, кажется, сказали «он»?

– Он? – повторил Гамаш.

– Он. Нотариус.

– Да, мэтр Стикли в Уильямсбурге. Он был нотариусом мисс Нил.

– Вы уверены? Мне казалось, она ездила к нотариусу, у которой только что родился ребенок. Как ее… Соланж… фамилию не помню.

– Соланж Френетт? Из фитнес-класса? – спросила Мирна.

– Да-да. Джейн говорила, что они с Тиммер ездили к этой самой Френетт по поводу завещания.

Гамаш замер, уставившись на Клару:

– Вы уверены?

– Если честно, то не очень. Я вроде запомнила, как Джейн говорила об этом, потому что спросила у нее, как себя чувствует Соланж. Соланж тогда была на третьем месяце. Тошнота по утрам и все такое. Теперь у нее ребеночек уже родился, и она пока в отпуске.

– Я прошу кого-нибудь из вас срочно связаться с мэтром Френетт.

– Я свяжусь, – сказала Клара, которой вдруг захотелось бросить все и нестись домой, чтобы позвонить. Но сначала нужно было сделать кое-что еще.

Обряд был простой, устоявшийся за многие годы. Возглавляла его Мирна, которая «заземлилась», съев полный ланч из запеканки и хлеба. Она объяснила Кларе, что перед обрядом очень важно почувствовать «заземление». Глядя на свою тарелку, Клара подумала, что шансы взлететь у нее минимальны. Она обвела взглядом двадцать или чуть больше собравшихся на деревенском лугу женщин, многим из которых было явно не по себе. Женщины с ферм образовали свободный полукруг шерстяных свитеров, рукавичек и шапочек, и все смотрели на эту громадную черную женщину в ярко-зеленой шапочке. Веселый зеленый друид.

Клара чувствовала себя абсолютно в своей тарелке. Стоя в группе, она закрыла глаза, несколько раз глубоко вздохнула и помолилась о том, чтобы ей была дарована благодать избавления от гнева и страха, которые, словно черный траурный креп, застилали ее взгляд. Обряд был призван покончить со всем этим, обратить тьму в свет, уничтожить ненависть и страх и призвать доверие и тепло.

– Это обряд праздника и очищения, – объяснила Мирна собравшимся. – Корни его уходят в глубину тысячелетий, но ветви проросли до нашего дня и обнимают каждого, кто этого желает. Если у кого есть вопросы – задавайте.

Вопросов ни у кого не было. У Мирны в сумке было кое-что, и теперь она вытащила оттуда палочку. Вообще, это скорее была толстая прямая ветка, очищенная от коры и заточенная с одной стороны.

– Это молельная палочка. Может быть, кому-то из вас она знакома. – Она замолчала, и наконец раздался чей-то смешок.

– Это не бобровая палочка? – спросила Ханна Парра.

– Именно, – рассмеялась Мирна.

Она пустила палочку по кругу – и лед был сломлен. Женщины, которые прежде поглядывали с опаской, даже с испугом, думая, что столкнутся с колдовством, оттаяли, поняв, что бояться им нечего.

– Я нашла ее у пруда, что рядом с мельницей. Как видите, ее обгрызли бобры.

Любопытные руки брали палочку, рассматривали отметины от зубов, кончик, заточенный теми же зубами, как острие копья.

Клара успела сходить домой и привести Люси, которая теперь спокойно стояла рядом с ней на поводке. Когда молельная палочка вернулась к Мирне, она предложила ее золотистому ретриверу. В первый раз за неделю после смерти Джейн Клара увидела, как Люси махнула хвостом. Один раз. Потом взяла палочку в зубы и замерла. Еще раз неуверенно вильнула хвостом.

Гамаш сидел на скамье посреди луга. Он называл ее «моя скамья» с того утра, когда встречал здесь рассвет. Теперь и его, и скамью грели солнечные лучи – здесь было на несколько драгоценных градусов теплее, чем в тени. И тем не менее выдыхаемый им воздух обращался на морозце в белое облачко. Он наблюдал за женщинами, которые вытянулись в линию. Впереди встала Мирна, за ней – Клара с собакой. Так они обошли весь луг.

– Самое время для бабьего лета, – сказал Бен, усевшись на скамью с таким видом, будто все его кости растворились. – Солнце опускается все ниже.

– Н-да, – согласился Гамаш. – И часто они это проделывают? – Он кивнул на процессию женщин.

– Раза два в год. Я был на последнем обряде. Ничего не понял. – Бен отрицательно покачал головой.

– Может быть, мы бы поняли, если бы они тут время от времени устраивали матч в регби, – сказал Гамаш, который, в общем-то, понимал, что происходит.

Двое мужчин сидели в дружеском молчании, наблюдая за женщинами.

– Давно вы ее любите? – спросил Гамаш, не глядя на Бена.

Бен повернулся на месте и, ошеломленный, уставился на профиль Гамаша:

– Кого?

– Клару. Вы ее давно любите?

Бен глубоко вздохнул, словно человек, который всю жизнь ждал, когда можно будет выдохнуть.

– Мы с ней учились в художественной школе, хотя мы с Питером были на два курса старше Клары. Он в нее сразу же влюбился.

– А вы?

– Мне понадобилось чуть больше времени. Я думаю, я осторожнее Питера. Мне труднее открываться людям. Но Клара – она другая, правда? – Он смотрел на нее с улыбкой на лице.

Мирна подожгла пучок шалфея Джейн, и тот начал дымиться. Обходя луг, женщины останавливались в четырех точках – на севере, юге, западе, востоке. На каждой остановке Мирна давала дымящийся пучок новой женщине, и та ладонью отгоняла сладкий дымок в сторону домов.

Мирна объяснила, что это называется «окуривание». Так изгоняют злых духов и освобождают место для добрых. Гамаш глубоко вздохнул, ощутил ароматную смесь дыма и шалфея. Дым и шалфей, древние, утешительные.

– Неужели это так бросается в глаза? – встревоженно спросил Бен. – Да, я когда-то мечтал о том, что мы соединимся, но то было давно. Я бы никогда не смог так поступить с Питером.

– Нет, это не бросается в глаза.

Бен и Гамаш проводили взглядом женщин, которые прошли по рю Дю-Мулен и скрылись в лесу.

В лесу было холодно и темно, под ногами и на деревьях были мертвые листья, и воздух тоже наполнялся ими: сорванные ветром, они медленно опускались на землю. Приподнятое настроение женщин сменилось беспокойством. Над веселым собранием повисла тень. Даже Мирна казалась подавленной, на ее улыбающемся, дружеском лице появилось настороженное выражение.

Лес кряхтел. Сотрясался. Кленовые листья дрожали на ветру.

Кларе хотелось уйти. Ей не нравилось это место.

Люси начала рычать, издавая протяжный низкий предупреждающий звук. Шерсть у нее на загривке поднялась, собака медленно опустилась на землю, мышцы напряглись, словно в готовности к прыжку.

– Мы должны встать в круг, – сказала Мирна небрежным тоном.

На самом деле она оглядывала собравшихся, пытаясь сообразить, кого она сможет опередить, если все пустятся наутек. Или она будет среди отставших? Черт бы подрал эту заземляющую запеканку!

Женщины построились маленьким тесным кружком и взялись за руки. Мирна подняла молельную палочку, которую выронила Люси, и вдавила поглубже в землю. Клара почти ожидала, что земля вот-вот взорвется лаем.

– Я принесла эти ленты. – Мирна открыла сумочку, в ней лежал пук переплетшихся разноцветных лент. – Мы просили вас всех принести что-нибудь, что напоминало бы о Джейн.

Мирна достала из кармана крохотную книжицу, потом, покопавшись в сумочке, вытащила оттуда темно-красную ленту. Сначала она обвязала лентой книжицу, а другой конец ленты привязала к палочке.

– Это тебе, Джейн, в благодарность за то, что ты разделяла со мной любовь к письменному слову. Благослови тебя Господь.

Несколько секунд Мирна постояла над палочкой, склонив свою большую голову, потом отошла в сторону и улыбнулась – впервые с того момента, как они оказались в этом месте.

Женщины одна за другой брали ленточки, привязывали к ним то, что принесли с собой, и произносили несколько слов. Некоторые разборчиво, другие – так, чтобы никто не слышал. Некоторые читали молитвы, кто-то объяснял, почему этот предмет связан с Джейн. Ханна привязала старую виниловую пластинку на семьдесят восемь оборотов, Рут – выцветшую фотографию, Сара – ложку, а Нелли – туфельку. Клара вытащила из волос заколку в виде уточки, обвязала ее желтой ленточкой и тоже прикрепила к молельной палочке, которая теперь обрела праздничный вид.

– Это за то, что ты научила меня лучше видеть, – сказала Клара. – Я люблю тебя, Джейн.

Она подняла голову и увидела скрадок, застывший наверху над ними. Скрадок. «Странно, – подумала Клара, – вот скрадок, а ничего не скрыто».

И ей пришла в голову одна мысль. Вдохновение.

– Спасибо, Джейн, – прошептала она и впервые за неделю почувствовала объятие старых рук подруги.

Прежде чем уйти, Клара вытащила из кармана банан и привязала его к палочке для Люси. Но она должна была добавить еще один предмет. Из другого кармана она достала игральную карту. Королеву червей. Привязывая ее к молельной палочке, Клара подумала о Йоланде и о том замечательном подарке, который был ей предложен в детстве, а потом либо забыт, либо отринут. Клара посмотрела на рисунок на карте королевы червей, запоминая его. Она знала, что волшебство не в том, что карта останется неизменной, а в том, что она переменится.

К концу обряда на молельной палочке было множество разноцветных ленточек с разнообразными дарами. Ветер трепал ленточки с подарками вокруг палочки, подарки позвякивали, стукались друг о дружку – настоящая симфония звуков.

Женщины переглянулись и поняли, что их кружок больше не связан страхом, теперь он свободен и открыт. А в центре, на том месте, где в последний раз Джейн была живой, а потом лежала мертвой, множество предметов наигрывали и напевали хвалу женщине, которая была окружена такой любовью.

Клара позволила своему взгляду, свободному от страха, скользнуть по ленточкам, трепещущим на ветру. Она обратила внимание на предмет, привязанный к одной из ленточек. Потом поняла, что этот предмет вовсе не был привязан к ленточке. Он торчал из дерева.

Высоко в стволе одного из кленов она увидела стрелу.

Гамаш как раз садился в машину, собираясь возвращаться в Монреаль, когда из леса выбежала Клара Морроу и помчалась к нему по Дю-Мулен так, словно за ней гнались демоны. Какое-то безумное мгновение Гамаш думал, что обряд породил нечто такое, чего лучше не трогать. В каком-то смысле так оно и было. Женщины и их обряд породили стрелу – ту самую вещь, которую кто-то ни в коем случае не хотел извлекать на свет божий.

Гамаш тут же позвонил Бовуару в Монреаль, а потом последовал в лес за Кларой. Он почти неделю не был там и поразился произошедшим переменам. Сильнее всего изменились деревья. Если неделю назад они были яркими и выразительными благодаря своим разноцветным листьям, то теперь бо́льшая часть листьев опала, на ветках оставалось гораздо меньше, чем лежало на земле. И поэтому стала видна стрела. Когда он стоял здесь неделю назад, стрелу эту никоим образом нельзя было увидеть. Она была скрыта листвой. Но теперь она стала видна.

Другим изменением была палка в земле с пляшущими вокруг нее ленточками. Он понял, что это каким-то образом связано с обрядом. Либо Бовуар без его присмотра очень быстро съехал с катушек. Гамаш подошел к молельной палочке – она произвела на него впечатление своей яркостью. Он остановился взглядом на некоторых предметах, включая и старую фотографию молодой женщины, пухленькой и близорукой, рядом с которой стоял грубоватый красивый лесоруб. Они держались за руки и улыбались. За ними стояла стройная молодая женщина и смотрела в камеру. На лице ее застыла гримаса горечи.

– Ну и что? Ну, стрела. – Мэтью Крофт перевел взгляд с Бовуара на Гамаша. Они находились в камере Уильямсбургской тюрьмы. – У вас их целых пять штук. И что такого в этой?

– Эта была найдена в стволе клена на высоте двадцати пяти футов три часа назад. На том месте, где была убита Джейн Нил. Эта стрела из наследства вашего отца?

Крофт осмотрел стрелу, четырехлезвийный наконечник и, наконец, критическим взглядом – оперение. Он глубоко вздохнул и тяжело опустился на край кушетки.

– Да, – прошептал он вместе с выдохом; перед глазами у него все плыло. – Это отцовская стрела. Вы сами убедитесь, когда сравните ее с другими из колчана. Но я вам это и сейчас говорю. Мой отец сам делал оперение, у него было такое хобби. Однако он не очень утруждал себя – все его стрелы одинаковы. Найдя один раз то, что его устраивало, он не видел никакой нужды в переменах.

– Это хорошая черта, – заметил Гамаш.

– А теперь вы должны о многом нам рассказать, – сказал Бовуар, садясь на кушетку напротив Крофта.

– Мне нужно подумать.

– Думать тут не о чем, – отрезал Гамаш. – Эту стрелу выпустил ваш сын, так?

Мысли Крофта метались. Он настолько прикипел к своей легенде, что теперь ему было трудно от нее отказаться даже перед лицом очевидной ее несостоятельности.

– А если эту стрелу выпустил он и она застряла в стволе дерева, – продолжил Гамаш, – то он не мог убить Джейн Нил. Он в этом не виноват. Как не виноваты и вы. Эта стрела доказывает, что ее убил кто-то другой. Теперь вы должны сказать нам правду.

Но Крофт все еще медлил, боялся ловушки, боялся расставаться со своей историей.

– Мы ждем, мистер Крофт, – сказал Гамаш голосом, не допускающим возражений.

Крофт кивнул. Он был слишком ошарашен, чтобы сразу же почувствовать облегчение.

– Ну хорошо. Дело было вот как. У нас с Филиппом вечером перед этим случилась размолвка. Из-за какой-то глупости. Я теперь даже не помню из-за чего. На следующее утро, когда я поднялся, Филиппа уже не было. Я испугался, что он убежал, но он около четверти восьмого прикатил на своем велосипеде. Я решил не торопить события, думал, пусть лучше он сам подойдет ко мне. Это была моя ошибка. Позднее я узнал, что он прямо пошел в подвал с луком и стрелами, потом принял душ и переоделся. Ко мне он так и не приходил – весь день оставался у себя в комнате. Это не было чем-то необычным. Потом Сюзанна стала вести себя как-то очень странно.

– А когда вы узнали про мисс Нил? – спросил Бовуар.

– Тем же вечером. Неделю назад. Ко мне зашел Рор Парра, сказал – несчастный случай на охоте. Когда на следующее утро я пошел на собрание, мне было горько, но не так, будто наступил конец света. А вот Сюзанна не могла сидеть спокойно ни секунды, не могла расслабиться. Но, откровенно говоря, я не очень об этом задумывался. Женщины куда чувствительнее мужчин – это все, что приходило мне в голову.

– А как вы узнали про Филиппа.

– Потом мы вернулись домой. В машине Сюзанна помалкивала, а когда приехали, она мне все и выложила. Она была в ярости, чуть ли не в бешенстве из-за того, что я пригласил вас посмотреть на луки и стрелы. Вот тогда она мне и сказала. Она узнала, потому что одежда Филиппа лежала в корзине для грязного белья и на ней были кровавые пятна. Тогда она спустилась в подвал и нашла там окровавленный лук. Она заставила Филиппа все ей рассказать. Он решил, что это он убил мисс Нил, схватил окровавленную стрелу и убежал, думая, что это его стрела. Он на нее и не посмотрел. И Сюзанна тоже не посмотрела. Я думаю, они и не заметили, что она не похожа на другие. Стрелу Сюзанна сожгла.

– И как вы поступили, узнав все это?

– Сунул одежду в топку, но тут появились вы, и я сказал Сюзанне, чтобы она сожгла лук и все уничтожила.

– Но она этого не сделала.

– Не сделала. Когда я сунул одежду в топку, пламя погасло, так что ей нужно было растапливать топку по новой. Потом она поняла, что лук туда не влезет и его сначала нужно порубить. Было ясно, что бесшумно ей этого не сделать, и она поднялась, чтобы предупредить меня. Но вы не позволили ей снова спуститься в подвал. А она хотела порубить лук, пока мы будем стрелять на улице.

– Откуда вы узнали, в какой позе лежало тело мисс Нил?

– Филипп мне показал. Я поднялся к нему, чтобы узнать всю правду, выслушать историю от него. Он не желал со мной говорить. Но когда я выходил от него, он встал в эту позу. – Крофта передернуло при этом воспоминании, ему невыносимо было думать, что это сделал его ребенок. – Тогда я не понял, что́ он мне показывает, но позднее, когда вы спросили, как она лежала, тут меня и осенило. Я сделал то, что сделал Филипп. И что теперь все это значит?

– Это значит, что мисс Нил была убита кем-то другим, – сказал Бовуар.

– Это значит, – добавил Гамаш, – что почти наверняка было совершено умышленное убийство.

Бовуар нашел суперинтенданта Мишеля Бребёфа в Монреальском ботаническом саду, где тот раз в месяц по воскресеньям волонтерствовал – сидел в информационной будке. Люди, собравшиеся вокруг в ожидании ответа на вопрос, где находится японский сад, были ошеломлены размахом тех полномочий, которые доверены волонтерам.

– Да, я согласен, это похоже на умышленное убийство, – сказал Бребёф в трубку, кивая и улыбаясь внезапно насторожившимся туристам, которые ждали, когда он освободится. – Я разрешаю вам продолжать расследование по этой категории.

– Вообще-то, сэр, я надеялся, что вести это следствие будет старший инспектор Гамаш. Он ведь был прав: Мэтью Крофт не убивал мисс Нил.

– Вы думаете, инспектор, что дело только в этом? Арман Гамаш был отстранен не потому, что у него было иное мнение, а потому, что он отказался выполнить прямой приказ. И это остается в силе. Кстати, насколько мне помнится, если бы он действовал по своему усмотрению, то арестовал бы четырнадцатилетнего мальчишку.

Один из туристов был настолько ошеломлен, что взял за руку своего сына-тинейджера, и тот даже позволил отцу держать ее целую наносекунду.

– Не то чтобы арестовал… – сказал Бовуар.

– Вы этим ничуть не помогаете делу, инспектор.

– Да, сэр. Но старший инспектор знает и это дело, и всех людей вокруг. Уже почти неделя прошла, и мы упустили все ниточки, поскольку были вынуждены расследовать случившееся как несчастный случай. Он самый подходящий офицер, чтобы возглавить расследование. Вы это знаете, и я знаю.

– И он это знает.

– Без долгих размышлений должен с вами согласиться. Voyons, о чем у нас идет речь: о наказании или о получении наилучшего результата?

– Ладно. И передайте Гамашу, что ему повезло с защитником. Мне бы такого.

– Считайте, что он у вас есть.

Бребёф, отключившись, повернулся к ожидающим его туристам, но не увидел ни одного.

– Спасибо, Жан Ги.

Гамаш взял удостоверение, значок и пистолет. Он размышлял над тем, почему ему было так горько расставаться с ними. Много лет назад, когда он только получил удостоверение и пистолет, он чувствовал гордость за то, что его приняли, что он добился успеха в глазах общества, а прежде всего в глазах родителей. А когда ему пришлось расстаться с удостоверением и пистолетом, ему вдруг стало страшно. Он лишался оружия, но хуже того: он лишался одобрения. Теперь это чувство прошло, от него остались лишь отзвуки, призрак того незащищенного молодого человека, каким он был когда-то.

По дороге домой после отстранения Гамаш вспомнил об одной аналогии, проведенной для него кем-то много лет назад. Жить теми жизнями, которыми живем мы, все равно что жить в «длинном доме», как называют свои общинные дома индейцы. Мы входим в него детьми с одного конца, а когда наступает наше время – выходим. А в промежутке двигаемся по этому огромному, длинному помещению. Все, кого мы встречаем, все мысли и действия обитают в этом доме вместе с нами. Пока мы не примиримся с самыми досадными событиями из нашего прошлого, они дают знать о себе на всем протяжении этого длинного дома. А иногда наиболее громкие и самые неприятные из них диктуют нам, что мы должны делать, руководят нашими действиями много лет спустя.

Гамаш не был уверен, что он во всем согласен с этой аналогией, до того момента, когда был вынужден вручить Бовуару свой пистолет. И тогда тот незащищенный молодой человек ожил и прошептал: «Ты без этого ничто. Что скажут люди?» Он понимал, насколько неадекватна такая реакция, но тот молодой человек все равно оставался в длинном доме Гамаша, и это означало, что он перестал держать бразды правления в своих руках.

– И куда теперь? В дом Джейн Нил?

Теперь, когда они официально вели дело как расследование умышленного убийства, Бовуар умирал от желания попасть в дом убитой. Как и Гамаш.

– Да. Но сначала мы должны сделать небольшую остановку.

– Oui, бllф? – ответил в трубке веселый голос, а затем послышался детский крик.

– Соланж? – спросила Клара.

– Бllф? Бllф?

– Соланж, – проговорила Клара.

– Bonjour? Алло? – Дом Соланж и голова Клары наполнялись детским криком.

– Соланж! – взвизгнула Клара.

– C’est moi-mкme! – прокричала Соланж.

– Это Клара Морроу! – завопила Клара.

– Какая еще умора?

– Клара Морроу!

– Камора?

«Спасибо тебе, Господи, что ты избавил меня от детей», – подумала Клара.

– Клара! – истошно завопила она.

– Клара? Какая Клара? – спросила Соланж совершенно нормальным голосом: адское отродье замолчало – вероятно, присосалось к груди.

– Это Клара Морроу, Соланж. Мы встречались в фитнес-классе. Поздравляю с ребеночком.

– Да, я помню. Как поживаете?

– Я в порядке. Но у меня к вам есть вопрос. Извините, что беспокою в неурочное время, но это связано с вашей нотариальной практикой.

– Не извиняйтесь. Мне каждый день звонят из офиса. Чем могу вам помочь?

– Вы знаете, что Джейн Нил умерла?

– Нет, не знала. Очень жаль.

– Несчастный случай в лесу.

– Ах да, я слышала об этом, когда вернулась. Была на День благодарения у родителей в Монреале, поэтому и упустила. Так это была Джейн Нил?

– Да.

– И полиция ведет расследование?

– Да. Они считают, что ее нотариусом был Норман Стикли из Уильямсбурга. Но мне казалось, что она обращалась к вам.

– Вы могли бы завтра утром приехать ко мне в офис?

– Какое время вас устроит?

– Ну, скажем, в одиннадцать. И пригласите полицию. Я думаю, им будет интересно.

Филиппу Крофту понадобилось несколько минут, чтобы поверить, что это не ловушка. И тогда он признался во всем. Пока он рассказывал, его длинные бледные пальцы вытаскивали ворсинки из тренировочных штанов. Он хотел наказать отца, а потому взял старый лук со стрелами и отправился на охоту. Выстрелил один раз, но этого оказалось достаточно. Вместо оленя, которого, как ему показалось, он убил, он нашел на тропинке распростертое тело Джейн Нил. Мертвое тело. Ему до сих пор мерещатся ее глаза. Они преследуют его.

– Теперь ты можешь отпустить их, – тихо сказал Гамаш. – Это не твой кошмар.

Филипп кивнул, и Гамаш вспомнил Мирну и боль, которую по нашему выбору мы носим в себе. Он захотел обнять Филиппа и сказать, что ему уже никогда не будет четырнадцать. Поддержать его.

Но Гамаш не сделал этого. Он знал, что, несмотря на его добрые намерения, это будет воспринято как агрессия. Оскорбление. Вместо этого он предложил парню свою большую надежную руку. После секундного колебания Филипп потянулся вперед, словно делал это впервые в жизни, и обменялся с Гамашем рукопожатием.

Гамаш и Бовуар вернулись в деревню и у дома Джейн Нил обнаружили агента Лакост, которая противостояла Йоланде. Лакост была отправлена в дом мисс Нил с ордером. Ей удалось выставить Йоланду из дома и запереть дверь, а теперь она изображала дворцовую стражу, не поддающуюся ни на какие провокации.

– Да я тебя засужу! Тебя уволят с волчьим билетом, маленькая сучка! – Увидев Бовуара, Йоланда напустилась на него: – Как вы смеете выкидывать меня из моего собственного дома?

– Агент, вы предъявили мадам Фонтейн ордер?

– Да, сэр.

– Тогда вам известно, – обратился Бовуар к Йоланде, – что мы теперь ведем следствие по делу об умышленном убийстве. Насколько я понимаю, вы ведь хотите знать, кто убил вашу тетушку?

Это был удар ниже пояса, но такое оружие действовало всегда эффективно. Кто мог ответить на такой вопрос «нет»?

– Нет. Мне все равно. Ее это уже не вернет. Если вы скажете, что вернет, то я впущу вас в мой дом.

– Мы, считайте, уже в нем. И вашего разрешения нам не требуется. А теперь мне нужно поговорить с вами и вашим мужем. Он дома?

– Откуда мне знать?

– Ну тогда мы съездим и посмотрим.

Когда они только подъехали к дому в машине Гамаша и увидели, как Йоланда едва ли не бросается на Лакост, которая стоит словно статуя, Гамаш улыбнулся и сказал:

– Бедная женщина. Когда-нибудь она будет рассказывать эту историю новичкам-первогодкам. Слушай, нам обоим хочется как можно скорее побывать в этом доме, но сначала мне бы хотелось сделать две вещи. Ты допроси Йоланду и постарайся найти Андре. А мне нужно поговорить с Мирной Ландерс.

– Зачем?

Гамаш ему объяснил.

– Мне нужно знать, что сказала вам Тиммер Хадли в тот день, когда вы были у нее.

Мирна заперла дверь в свой книжный магазин и налила им по чашке чая. Потом села в удобное кресло напротив Гамаша.

– Боюсь, вы будете разочарованы. Не думаю, что это теперь имеет какое-то значение для кого-либо. Живого или мертвого.

– Вы будете удивлены.

– Посмотрим.

Она сделала глоток чая и выглянула из окошка в сумерки, а мысли ее вернулись к тому дню несколько месяцев назад. Всего-то несколько месяцев, а казалось, годы прошли. Тиммер Хадли похудела – кожа да кости. Глаза горят, а голова кажется огромной по сравнению с усохшим телом. Мирна пристроилась на краешке ее кровати. Тиммер сидела рядом, завернутая в одеяла и обложенная бутылками с горячей водой. Между ними лежал большой старинный альбом в коричневом переплете. Фотографии из него вываливались – клей, который их держал, давно высох. Вот выпала еще одна – юная Джейн Нил, ее родители и сестра.

Тиммер рассказала Мирне о родителях Джейн, об этих пленниках собственной неуверенности в будущем, собственных страхов. Эти страхи передались сестре Джейн, Айрин, которая стала карьеристкой и пыталась обрести уверенность в завтрашнем дне с помощью денег и одобрения других людей. Но Джейн была другая. И тут началась история, которой и интересовался Гамаш.

«Эта фотография была снята в последний день ярмарки. На следующий день после танца. Видишь, какое счастливое лицо у Джейн», – сказала Тиммер.

И это действительно было видно. Даже на старой зернистой фотографии Джейн светилась, и это было тем более заметно в окружении мрачных лиц ее родителей и сестры.

«Она там вечером обручилась с этим своим молодым человеком, – задумчиво сказала Тиммер. – Как его звали? Андреаш. Он был лесорубом. Подумать только. Не имеет значения. Родителям она ничего не говорила, но план составила. Она решила бежать. Они были такой замечательной парой. Видеть их рядом было чудну, но стоило узнать, как им хорошо вместе, и ваш взгляд менялся. Они любили друг друга. Вот только, – и тут Тиммер нахмурилась, – Рут Кемп пошла к родителям Джейн – прямо там на ярмарке и пошла – и сказала им, что́ задумала Джейн. Она сделала это по секрету, но я услышала. Я была молода, и я до сих пор раскаиваюсь, что не побежала к Джейн, не предупредила ее. И почему я этого не сделала?»

«И что случилось?» – спросила Мирна.

«Они увезли Джейн домой, потребовали, чтобы она прекратила с ним отношения. Поговорили с Кей Томпсон, у которой работал Андреаш, пригрозили забрать у нее лесопилку, если этот лесоруб еще хоть раз взглянет на Джейн. В те времена такое было возможно. Кей была хорошая женщина, добрая женщина, она все ему объяснила, но сердце его было разбито. Он явно попытался увидеть Джейн, но у него ничего не получилось».

«А Джейн?»

«Ей сказали, что она его больше не увидит. Ей было всего семнадцать, у нее не хватало сил противиться родителям. Она сдалась. Ужасно».

«И Джейн так никогда и не узнала, что Рут ее предала?»

«Я ей не сказала. Наверное, надо было. Но мне казалось, что боли у нее и без того хватает. А может, я просто боялась».

«А Рут вы тоже ничего не говорили?»

«Нет».

Мирна посмотрела на фотографию в прозрачной руке Тиммер. Мгновение радости перед тем, как эту радость уничтожат.

«Почему Рут сделала это?»

«Не знаю. Я шестьдесят лет задаю себе этот вопрос. Может, и она себе его задает. В ней есть что-то такое, какая-то горечь, которой ненавистно счастье других, которая жаждет его уничтожить. Может, это и делает ее выдающейся поэтессой – она знает, что такое страдание. Она притягивает к себе страдания. Собирает их, а иногда и создает. Я думаю, поэтому ей и нравится сидеть со мной: ей приятнее находиться в обществе умирающего человека, чем в обществе процветающего. Но наверное, я несправедлива».

Слушая рассказ Мирны, Гамаш думал, что хотел бы познакомиться с Тиммер Хадли. Но с этим он опоздал. Зато у него была возможность через несколько минут познакомиться с Джейн Нил. Или, по крайней мере, приблизиться к ней настолько, насколько это было возможно.

Бовуар вошел в идеальный дом. До такой степени идеальный, что он казался безжизненным. До такой степени идеальный, что какой-то крохотной части Бовуара этот дом показался привлекательным. Но он заставил эту свою часть замолчать и сделал вид, что ее не существует.

Дом Йоланды Фонтейн сверкал. Каждая поверхность была отполирована. Он снял ботинки, и его в носках провели в гостиную – комнату, единственный изъян которой сидел в мягком кресле и читал спортивный раздел газеты. Андре не шелохнулся, никак не прореагировал на свою жену. Йоланда подошла к нему. Точнее, к газете, брошенной рядом с креслом и напоминающей деревню индейцев, прикочевавших на этот элегантный ковер. Она подняла газету, сложила ее и поместила в аккуратную – все кромки выровнены – стопку на кофейном столике. Потом обратилась к Бовуару:

– Хотите кофе, инспектор?

От этой перемены ее настроения он чуть не вздрогнул. А потом понял: они были в ее доме, на ее территории. Хозяйка замка могла являться гостям без опасений.

– Нет, спасибо. Мне нужно задать вам несколко вопросов.

Йоланда слегка наклонила голову – величественный жест благородной дамы, встретившей чернорабочего.

– Вы что-нибудь уносили из дома мисс Нил?

Этот вопрос вызвал приступ раздражения, но не Йоланды. Андре опустил газету и сердито посмотрел на Бовуара:

– А вам какое дело?

– Мы теперь считаем, что мисс Нил погибла не в результате несчастного случая. У нас есть ордер на обыск дома, после чего он будет опечатан.

– И что это значит?

– Это значит, что доступ в него будет закрыт всем, кроме полиции.

Жена и муж переглянулись – впервые с момента появления Бовуара. Это не был взгляд двух любящих людей, готовых поддержать друг друга – скорее, вопрос от него и подтверждение от нее. Бовуар был в этом убежден. Они что-то сделали в этом доме.

– Вы что-нибудь уносили из дома? – повторил он.

– Нет, – сказала Йоланда.

– Вы лжете. Я предъявлю вам обвинение в воспрепятствовании следствию, а это, месье Маленфан, не улучшит вашу и без того впечатляющую криминальную историю.

Маленфан улыбнулся. Ему было все равно.

– Что вы там делали в течение пяти дней, миссис Фонтейн?

– Убиралась, украшала.

Она обвела руками гостиную, которая кричала о дешевом вкусе. Занавески на окнах показались Бовуару странными, потом он увидел, что рисунок на них с обеих сторон одинаковый, так что с улицы вид был такой же, как и в доме. Он никогда прежде не видел подобного, но, в общем-то, не удивился. Йоланда Фонтейн существовала только на публике. Она напоминала те новомодные лампы, которые загораются, когда вы хлопаете в ладоши. Йоланда тоже оживала от аплодисментов или от резкого неодобрительного шлепка. От любой реакции, если только она имела отношение к Йоланде. В тишине и одиночестве жизненные силы покидали ее.

– Миленькая комната, – солгал Бовуар. – Остальной дом столь же изящен?

Йоланда услышала его аплодисменты и пришла в действие.

– Идемте со мной, – сказала она и чуть ли не потащила его по маленькому дому.

Все здесь напоминало номер в гостинице – сплошная стерильность и безликость. Йоланда настолько ушла в себя, что просто перестала существовать.

Бовуар увидел приоткрытую дверь из кухни и доверился интуиции. Распахнул ее и в один прыжок оказался внизу лестницы среди безобразного хаоса.

– Не ходите туда – это территория Андре.

Проигнорировав ее слова, он быстро прошел по сырой комнате и нашел то, что искал. Пару высоких резиновых сапог, еще влажных, и лук, прислоненный к стене.

– Где вы были в утро убийства Джейн Нил? – спросил Бовуар у Андре, когда они вернулись в гостиную.

– Спал. Где еще я мог быть?

– А на охоту не ходили?

– Может, и ходил. Не помню. У меня есть лицензия, чтоб вы знали.

– Я не об этом спрашивал. В прошлое воскресенье вы ходили на охоту?

Андре пожал плечами.

– Я видел в подвале грязный лук.

Это так в характере Андре – не почистить лук. Впрочем, глядя на эту больничную чистоту, Бовуар понимал стремление Андре к грязи. И беспорядку. Желание побыть вдали от этой полировальной жидкости с запахом лимона.

– И вы думаете, что он грязный и мокрый с прошлой недели? – заржал Андре.

– Нет, после сегодняшнего похода в лес. Вы ведь охотитесь по воскресеньям, верно? Ходите в лес каждое воскресенье, включая и прошлое, когда была убита Джейн Нил. Я хочу, чтобы вам было ясно. Мы расследуем умышленное убийство. Кто наиболее вероятный подозреваемый при любом убийстве? Член семьи. А следующий наиболее вероятный убийца? Тот, кто выигрывает от этой смерти. И если у этого человека к тому же была такая возможность, то мы вполне можем начать готовить для него койку в тюремной камере. Вы двое выиграли от этой смерти. И мы знаем, что вы в долгах. – Он высказал обоснованное предположение. – Вы считали, что унаследуете все, а вы, Андре, умеете стрелять из лука – ваших навыков хватает, чтобы убить человека. Вам ясно?

– Слушайте, инспектор… – Андре поднялся с кресла, уронив на пол спортивную страницу газеты. – Я ходил на охоту и уложил оленя в тот самый день, когда была убита Джейн Нил. Можете спросить Бокслейтера с бойни – он разделывал его для меня.

– Но сегодня вы тоже ходили на охоту. Разве лицензия разрешает отстрел больше чем одного оленя?

– Вы что, теперь еще и егерь? Да, я ходил сегодня на охоту. Буду убивать столько оленей, сколько мне надо.

– А ваш сын Бернар? Где он был в прошлое воскресенье?

– Спал.

– Спал так же, как и вы?

– Слушайте, ему четырнадцать. Мальчишки по выходным любят поспать. Он спит, просыпается так долго, что я беситься начинаю, съедает, что я положил в холодильник, а потом возвращается дрыхнуть. Мне бы такую жизнь.

– Чем вы зарабатываете на жизнь?

– Я безработный. Был космонавтом, но меня оттуда поперли. – Андре расхохотался: ему нравился собственный юмор; этот гнилой смех, казалось, еще больше омертвил комнату. – Да, вместо меня взяли однорукую черную лесбиянку.

Бовуар вышел из этого дома, горя желанием позвонить жене и сказать, как сильно он ее любит, потом рассказать ей о том, во что верит, обо всех своих страхах, надеждах и разочарованиях. Поговорить о чем-нибудь настоящем и имеющем смысл. Он набрал ее сотовый, и она ответила. Но слова застряли у него в горле, и он просто сообщил ей, что погода ясная, а она рассказала о кинофильме, который взяла напрокат. На этом разговор закончился. Возвращаясь в Три Сосны, Бовуар обратил внимание на запах, которым пропиталась его одежда. Полироль с запахом лимона.

Он нашел шефа перед домом мисс Нил с ключом в руке. Гамаш дожидался его. И вот, ровно неделю спустя после смерти Джейн Нил, они вошли в ее дом.